Репка в ассортименте, или Карлу Ивановичу, на небе

Репка в ассортименте, или Карлу Ивановичу, на небеса

______ Приурочено к актуальному первоапрелю
______ и посвящается юбилею ареста одного человека —
______ ровно 82 года, 7 месяцев и 8 дней назад.

Глубокоуважаемый Карл Иванович, вот уж сколько лет прошло с тех пор как Александр об Николая споткнулся. Да так неудачно, как Вы хорошо помните, что упал и выбил себе зуб — молотком, который зачем-то содержал во рту. Полагаю, что после этого вступления ни в одном субъекте федерации не найдётся ни одного объекта, — продвинутого читателя — который не распознает в Вас маститого абсурдиста довоенных времён.
Ну, распознали, а дальше что? А дальше спешу признаться юбиляру, что мне тоже хочется. Не в сумасшедший дом, а на скрижали абсурда. Тем более что после канувших в Лету военных, послевоенных и перестроечных времён нынче опять налетели на нас военные времена. И абсурда в окружающей федеративной действительности — пруд пруди. А вот вытащить из этого пруда-океана съедобную рыбку очень трудно. Не хватает мне абсурдной сообразительности: за что ухватиться да как потащить.
И тут намедни мой внучек, глубокоуважаемый младенец В., двух месяцев от роду, дедушке знак подаёт: коли нет хода — ходи с бубей, а если бубна пополам, то хватайся за репку и тащи. Я ему возражаю: да ведь этот литературно затасканный овощ уж кто только не садил, не тащил и по-разному по его мотивам не самовыражался. А внучек мне по-Наполеонски: «Главное в бой ввязаться и кого-нибудь посадить, а там, эх, зелёная, сама пойдёт, сама пойдёт. В рост пойдёт, и ты, дедуля, куда-нибудь да вырулишь». Ну что же, устами младенца... Подёрнем, подёрнем, да ухнем. Полный вперёд!

Посадил первый дед (тот, что по отцовской линии) репку. Репка росла, росла и выросла. В большого художника — Репина Илью Ефимовича.
Узнал про это второй дед (тот, что материнской линии) и посадил кепку. Кепка росла, росла и выросла. Очень большая, как аэродром. Её у второго деда один грузин купил. Увёз он кепку в Тбилиси и важничает там.
Потом первый дед посадил скрепку. Скрепка росла, росла и выросла. В большую скрепу выросла. Федеративного масштаба.
А второй дед, узнав про это, посадил монетку. В банк посадил, из хорошего расчёта — десять процентов годовых. Монетка росла, росла, но не выросла — банк лопнул, а второй дед прогорел.
А затем посадил первый дед нимфетку. Нимфетка росла, росла и выросла. Когда ей исполнилось четырнадцать лет, первый дед признался ей, что зовут его — Гумберт.
От досады посадил второй дед одно конопляное семечко, а выросла из него не Дюймовочка, а двойня — Мари и Хуан. Когда они поспели, подтащился к ним закон о лекарственной травке.
А третий дед — он не по нашим линиям, внучек — как-то сразу четырёх музыкантов посадил. Но первоначальная посадка ему не понравилась. Выкопал он музыкантов и иначе посадил. Опять не понравилось. И так он музыкантов садил, и этак. А вырастал каждый раз — квартет (не то Гварнери, не то Битлз).

Подсадил первый дед девушку. Молодую, но некрасивую. Она садилась в конку. Ещё при царе. Потом девушка росла, росла и выросла, оставшись некрасивой. И деду пришлось на ней жениться. А конки уже нигде в Европе нет, и царей нет. Повсюду электрические трамваи и демократия.
Но и первого деда как-то подсадили. Без трёх на шестерной. Хорошо, малыш, хоть не на мизере. А подсадили его, как легко догадаться, второй дед и третий дед.

После того как первый дед отдал проигрыш партнёрам по преферансу, он задумался о своём предназначении и кое-что по этой теме почитал. А потом начал действовать. Сначала он посадил дерево — баобаб. Потом взялся строить дом. Но земельный участок был маленький, и дед спилил баобаб. А дом на месте баобаба принялся хорошо и вырос выше баобаба. Дед взялся оформлять построенный дом как приватный, но из-за досадной ошибки дом был записан как публичный. И пришлось ему дом перепрофилировать в соответствии с ошибочным названием. Между делом, дед родил сына. Но из-за хлопот с баобабом и домом дед не смог уделять своему сыну должного внимания, и тот пошёл, как колобок, вдаль от дома по плохой дорожке. Продвинулся он по ней далеко, а потом дошёл до горизонта и вовсе скрылся...

Что, внучек, морщишься? Менять подгузник или знак подаёшь, что не понравится сие Карлу Ивановичу? Лёгкая игра слов и букв, полагаешь... Верно, отнюдь не сложный преферанс. Тогда запускаю в обращение тяжёлую артиллерию: игру междометий и знаков грамотного препинания (типа: писать в штанишки и блокнотик нельзя утерпеть).

Встреча

Намедни, по обыкновению находясь в городе Х., я, неожиданно для многих, увидел живого классика Х. Дело было на публичном мероприятии протеста, посвящённого успешной попытке городских властей открыть на почти самой крупной площади Европы памятник Конфуцию в ленинской кепке с христианским ангелом на головном уборе. Не узнать Х. в негустой толпе активистов было невозможно, ибо он был единственный, у кого во рту был монокль. На вспотевших от удивления ногах я подошёл к Х. вплотную и от нахлынувшего волнения дерзко потрогал его оптику: и стёклышко, и свисавший на подбородок шнурок. Х. промолчал, не отрывая взгляд от кепки, цементирующей триединство авторского замысла.
— Смахивает на Булгаковский... — обескуражено начал я.
— Угу, — как бы согласился Х.
— Где же ваш хвалёный молоток, — приободрился я.
— Гы...
Было видно, что Х. приятно удивлён тем, что кто-то помнит его молоток.
— Ну и как вам местная идейка: сменить материализм и эмпириокритицизм на конфуцианство под православным кураторством?
— Б-р-р, — однозначно высказался классик.
— Вы не против быстренько обсудить со мной насущные проблемы и тенденции развития чёрного юмора в литературе?
— М-м-м...
— Видите ли, Бретон...
— Ха.
— Этот отрицатель белого цвета посмел...
— Ха-ха!!
— А ещё некоторые подражатели кинулись повторно спотыкаться об Гоголя, об всё ещё валяющегося Гоголя. Но валяющегося отнюдь не на шикарной ленинградской сцене, оснащённой софитами и плюшевым занавесом, а в городской неприбранности дурно освещённой улицы, подле винного магазина!
— Эх...
— А многие молодые поэты, презрев твёрдые формы стихов, при удручающем отсутствии поэтической техники ударились в верлибры, освобождённые от всяких силлабо-тонических обязательств перед читателями...
— О-хо-хо...
— У прозаиков же иной уклон — абсурд.
— О!
— Вы меня не так поняли — перманентный всеобъемлющий абсурд!
— Э-ге-ге.
Как видите, разговор наш складывался замечательно. И тут я, безотчётно стремясь подтянуться к уровню собеседника, допустил грубейшую ошибку:
— В-з-з-з.
— Вот оно, значит, как?! За сим — прощайте!!!
Кровь жуткого стыда прихлынула к щекам моим. И к моим же ушам тоже. Но поезд уже ушёл. Ну и Х. с ним...
Печально посмотрев на удаляющееся туловище, я приметил, что в левой руке Х. держит пресловутый пролетарский молот, а в правой... Вы правильно догадались — неотъемлемый аграрный серп!