Перипетии 2006 года. Глава2

- Нет уж, Виктор Денисович, избавь меня от этих дурех.

Эдуард Соломонович чуть заметно  усмехнулся и поднял бокал.

- За наш успех.

- Во истину за него, - откликнулся Виктор Денисович. – А предложил потому, что знаю о твоих специфических отношениях с женщинами.

- А я потому и отказался. В таких отношениях важно, чтобы обе стороны были в теме. Те же, кто хочет таким образом заработать, опасны. 

Какое-то время они молчали, каждый думая о своем. Эдуард Соломонович в который раз клял ту нелепую ситуацию, в какой оказался. Отец – еврей, мать – украинка. На Украине он гонимый жид, в Израиле – ненужный стране хохол. Эх, было бы наоборот. Но что есть, то есть. И надо принимать свою клятую судьбину. Было и еще одно обстоятельство, усложнявшее бытие Эдуарда Соломоновича. После смерти мужа – умер он молодым от острой сердечной недостаточности – его мать вышла замуж за свидомого, как любят говорить на Западной Украине, украинца. И одарила его сводными сестрой и брата. Братец-то еще ничего, а вот сестрица Ульяна стерва наипервейшая. И при том любимица матери. Муженька нашла себе под стать: некоего Витомира Сапанюка, внука махрового бандеровца. Но ни она, ни ее муженек, чересчур много о себе мнящий, самонадеянный, жадный и, при том, очень глупый хохол и не догадываются, какое похмелье их ждет в сентябре, когда выяснится, что нет ни денег, ни машин. А фирма- посредник, взявшаяся превратить безналичные гривны в наличные евро уже не существует, поскольку и ее директор, и главный бухгалтер убыли в мир иной…

Виктор Денисович, скрывая улыбку, думал о том, что отказ Эдуарда Соломоновича от постоялиц ему на руку. Ибо теперь-то он проверит своего племянника на изворотливость. Конечно, всё равно бы сделал так, чтобы Петя не получил фирму в подарок, а тем или иным способом заработал ее, поскольку Виктор Денисович считал аксиомой следующее изречение: с дарённым легко расстаются, а за купленное или полученное в качестве платы за работу держатся крепко. И за все свои пятьдесят с большим хвостиком лет с исключениями из этой аксиомы не сталкивался.

- Неужели на Украине всё так плохо? – спросил Виктор Денисович, отрываясь от своих размышлений.

- Кому как, - невесело усмехнулся Эдуард Соломонович. – Хохлы уверены, что для них сейчас, наконец, открылись настоящие перспективы. Жидов – к ногтю, москалей – к ногтю, гнать их взашей с ридны Украйны, отбирая всё нажитое. Этим и занимаются.

- И когда ты планируешь переехать сюда?

- Между десятым июня и тридцатым августом. Последнее число с большим запасом беру, хочу быть уверенным, что свой долг исполню. Первое же маловероятно, но всё может быть. Ну, за открывающиеся перед нами новые жизни.

Он поднял свой бокал, Виктор Денисович тут же поднял свой. Они улыбнулись друг другу, чокнулись и выпили.

Однако, мне пора, - негромко сказал Эдуард Соломонович. – Поезд ждать не будет. Могу надеяться, что к началу июня ты избавишься от этих дурех?

- Можешь не сомневаться.

- Кстати, ты кто сейчас: Виктор Денисович Крохин или Викторис Зинтарсович Сирмайс?

- Почти Викторис Зинтарсович Сирмайс, - с явным удовольствием ответил Виктор Денисович. – Через три недели получаю новый паспорт. С возвращением на историческую родину моих предков, в ставшую частью Европы Латвию все решено. Благодаря моим деньгам, жена и дети там хорошо обжились, имеют и жилье, и прибыльный бизнес. Но сохранение паспорта на имя Виктора Денисовича Крохина я себе обеспечил. Полгода назад я якобы потерял его. Легко получил новый, уплатив какую-то копеечную пошлину. Так что до самого отъезда я смогу – где надо – выступать как Виктор Денисович Крохин.

- Ловкач ты, - усмехнулся Эдуард Соломонович.

- Можно подумать, что ты простофиля, - отпарировал Виктор Денисович.

Оба рассмеялись.  Они хорошо знали друг друга, а потому могли не деликатничать.

Проводив гостя, Виктор – пока будем его называть так, ибо только имя связывало прошлое, настоящее и будущее этого человека – поднялся на второй этаж, налил в рюмку коньяк, выпил залпом. Потом рассмеялся, прошел в комнату, которую величал своим кабинетом, уселся в кресло и принялся обдумывать разговор с племянником. Надо заметить, что – если скрупулезно следовать родственной терминологии – Петя Самойлов не только не приходился Виктору племянником, но и родство их условным. Петя был сыном племянницы отчима Виктора. Мать Пети была из числа записных неудачниц, жила в основном благодаря оказываемой дядей помощь, а после смерти Дениса Крохина – его, Виктора, подачек. Зато её сын вырос деловым, цепким. И плевать на то, что не только не племянник, даже почти не родственник:  Виктор выше родства по крови ставил тождество жизненных позиций, устремлений. Петина же меркантильность, его желание и умение добиваться цели любыми средствами, способность ради этого идти и по трупам импонировали Виктору. И потому без всякого напряга, не кривя душой, он называл, да и считал Петю своим племянником.

Вообще-то сейчас больше всего ему хотелось расслабиться и, усевшись в кресло у горящего камина, отдыхать, покуривая сигару и попивая коньяк. Но то, что может быть сделано сегодня, должно быть сделано сегодня. Этому принципу, сформулированному еще в молодости, Виктор неукоснительно следовал. А потому, вздохнув, подошел к секретеру, достал блокнот, в котором достаточно подробно записал всё выведанное у жиличек. Умением ненавязчиво расспрашивать, являя собеседнику, а особенно собеседнице доброжелательность, участие и готовность помочь, Виктор владел виртуозно. Собеседники и предположить не могли, что в нужный момент полученная в доверительных разговорах информация будет использована против их интересов, а то и для нанесения сокрушающего, перечеркивающего всю жизнь бедолаги удара.

Петя откликнулся на звонок сразу же, как будто ждал этого звонка. Виктор, как он и делал всегда, без всяких предисловий изложил свою просьбу. Точнее, задание, от выполнения которого зависело, будет ли Петя полновластным хозяином на передаваемой ему дядей фирмы или ему придется считаться с младшим компаньоном, человеком, как уже мог убедиться Петя очень зубастым. Задание, на первый взгляд, настолько несложное, что Петя даже удивился. Нужно добиться, что две дядины жилички добровольно покинули его владения на три месяца и время с первого июня по первое сентября провели где-нибудь еще. По возвращении же их ждет сюрприз. Неприятный, ибо встретит их недоумевающий новый владелец участка, Эдуард Соломонович Мешензон. На вопрос, а куда же подевался Виктор Денисович Крохин, он ответит искренним удивлением: «Какой еще Крохин? Впервые о таком слышу. Участок я купил у Викториса  Зинтарсовича Сирмайса. Могу показать купчую. Да, вроде кто-то снимал у прежнего владельца этот дом. Но в середине июня, как и было договорено, он съехал. Куда? А откуда я знаю? Этого человека я и в глаза не видел.»

- А нельзя ли их попросту турнуть? – спросил немного ошарашенный Петя. Не чересчур ли много сложностей ради того, чтобы выставить на улицу двух глупых женщин. – Сказать прямо: а ну-ка выметайтесь отсюда, пожили – и хватит.

- Если бы всё было так просто, - хмыкнул Виктор. – Дело в том, племяш, что поселил их у меня человек, с которым я был связан по некоторым махинациям. Если уж говорить прямо, то провели мы и отъём собственности, и присвоение бюджетных денег через откаты, и еще кое что. Фирму, через которые проводились все эти делишки, я, конечно, бросаю. Уже вышел из ее учредителей. Но этот человек знает меня лично. Могут эти женщины обратиться опять к нему? Не исключено. А потому мне надо, чтобы ушли они добровольно, лучше всего уверенные, что через три месяца вернутся назад и все у них будет лучше, нежели сейчас. Понял?

- Понял, дядя. Буду думать.

- Думай. И помни: иметь пятьдесят пять процентов акций или восемьдесят – не одно и то же. Особенно, если в первом случае второй компаньон Эдуард Соломонович Мешензон, а во втором компаньонами будут три человека попроще. Возможно, те, кого сам и выберешь. Последнее зависеть будет от найденного тобой решения. Не придется мне его поправлять, шлифовать, получишь по максимуму. Надеюсь только, что не возьмешь в компаньоны эту дурёху Настю. Хорошего тебе вечера.

Виктор отключил мобильник, сунул его в ящик секретера. Вечер пятницы, а потому все дела можно зашвырнуть подальше, отдохнуть на всю катушку. Он подвинул к камину кресло, журнальный столик, разжег дрова. Достал из бара бутылку французского коньяка, рюмку. Прошел на кухню и принес оттуда загодя приготовленную закуску. Устроившись в кресле, одним залпом выпил рюмку коньяка. Это у него уже вошло в привычку: разом сбросить всю накопившуюся за неделю усталость, полностью расслабиться.

Минут пять он сидел неподвижно, закрыв глаза и ни о чем не думая. Так, отрешившись от всего. Вот такое отрешенное от всего пятничное сидение неподвижно с закрытыми глазами уже несколько лет было для него необходимостью. Утомляла необходимость держать в голове все дела, все схемы, которые нужно было вести одновременно, и быть готовым в любую минуту, никуда не заглядывая, ответить на вопрос, порой каверзный, внести коррективы в постоянно меняющиеся ситуации, дать указания. Не отдыхать нельзя, можно наделать ошибок, сорваться. И потому суббота неукоснительно отдавалась отдыху. Преддверьем же субботы был пятничный вечер. В воскресенье же начиналась подготовка следующей недели. А с понедельника – новая круговерть.

Виктор открыл глаза, потянулся, улыбнулся. Затем вновь наполнил рюмку коньяком. Пил уже не залпом, а медленно, смакуя. Откинувшись к спинке кресла, закурил сигару. Вечером в пятницу он курил только сигары. Их надо курить медленно, для удовольствие. В суете будней так не покуришь. Докурив, вдруг нахмурился. Чуть не забыл. Нехорошо, такое забывать нельзя. Сегодня же годовщина смерти Дениса Крохина, его отчима. И не простая годовщина. Двадцать лет минуло со дня ухода этого человека, сделавшего так много хорошего и самому Виктору, и его матери. Если бы не он, не было бы этого коттеджа, обеспеченности. Да и вряд ли бы они с матерью выбрались из сибирской глухомани, где и отбывали ссылку родители. Там, в этих забытых богом местах его родители и познакомились. Виктор вновь плеснул в рюмку коньяк, встал и молча выпил. До дна. 

Выпив же, вновь наполнил рюмку и, не спеша потягивая коньяк, погрузился в воспоминания.

Его мать, Гайда Брунс, дочь репрессированного латышского офицера, отправленная в сороковом году вместе с матерью в ссылку, и его отец, Зинтарс Сирмайс, бывший шарфюрер латышской дивизии СС, сосланный в те же края после того, как отсидел три года в лагере. По поддельным документам шарфюрер. В действительности же Зинтарс имел чин оберштурмфюрера, командовал ротой.  И погиб бы он в Курляндском котле, а если бы и уцелел, то получил бы не меньше пятнадцати лет лишения свободы, а то и вышку. Но вовремя понял, что отсюда и не все немцы выберутся, а уж они, латыши, точно будут брошены на произвол судьбы. А потому решил спасаться самостоятельно.  И преуспел в осуществлении своего замысла, выведя в расположение Красной армии трех особо охраняемых узников тюрьмы. Чутье не обмануло Зинтарса: спасенные им оказались разведчиками-нелегалами. И не простыми, но весьма ценимыми советским командованиям. Их показания сыграли большую роль: дотошно проверять рассказанное Зинтарсом о себе не стали.

Всех деталей отцовской жизни Виктор не знал. Может, и поведал бы ему отец подробности, да только умер он, когда Виктору едва исполнилось пять лет. Мать, да, знала побольше. Не зря же на основании показаний матери новые латышские власти без проволочек признали Виктора сыном борца за свободную Латвию. Впрочем, кое что сказали и найденные в устроенном отцом еще до побега из Курляндского котла тайнике документы, фотографии. Но – что еще важнее – в тайнике были золотые слитки и женские украшения. Разумеется, Виктор догадался о происхождении этого богатства, нетрудно было. Но никаких иных чувств, кроме гордости за отца, сумевшего обеспечить ему будущее, и благодарности, он не испытал. Отцовское наследство помогло Виктору еще в горбачевские годы создать и поставить на ноги кооператив, впоследствии ставший базой для его фирм.

Виктор встал, подошел к окну, тихо засмеялся. Разумеется, он не открыл Эдуарду все карты. В Латвии останется жить только его дочь Доминика. Её муж, Бернхардс, успешно подвизается на ниве политики, причем, густо замешенной на русофобии. Нынче русофобия выгодна, очень выгодна. Впрочем, это поприще как раз для него. Отец Бернхардса много лет работал на радиостанции «Свободная Европа», дед же его был дипломатом еще той, старой, свободной Латвии и всю войну провел в Испании.

А вот сын Виктора Гинтарс зацепился за Нидерланды и обрел там невесту. Хадевих также из хорошей семьи, ее дед в конце сорок четвертого получил звание штурмбанфюрера. Даже отсидел после войны несколько лет в тюрьме. Так что через год он с Леонгиной переберутся в Нидерланды. Вот это уже настоящая Европа. И не латвийский паспорт он получит через неделю, а нидерландский. Латвийский-то у него давно есть. А далее выстраивается предпринимательская связка Нидерланды – Латвия – Россия. Всё продумано, всё рассчитано. Он, Виктор, ничего не делает наобум, не полагается на волю случая.
 
Виктор тихо рассмеялся, вновь уселся в кресло и, закурив сигару, стал не спеша, маленькими глоточками потягивать коньяк.