О часовне на улице Варварская

В часовню, что находится на улице Варварская и носит имя великомученицы Варвары, я стал заходить не так давно. Мне нравится там поставить свечи и помолиться за живых и усопших.

Я не раз спрашивал многих, как она существовала в советское время, но никто ничего мне не мог сказать.

В августе 2006 года, находясь в часовенке, я увидел перед собой мужчину крепкого телосложения, загорелого, энергичного. Я его ни о чем не спрашивал, он сам начал мне говорить о ней.

Когда вышли из часовенки, познакомились. Это был Александр Геннадьевич Кандаков, 1955 года рождения, капитан дальнего плавания. В то время у него заканчивался отпуск, и он собирался в очередное плавание. Из его разговора я узнал, что в советское время это небольшое здание часовенкой не именовалось. В нем никаких икон не было.

В этом помещении, несмотря на то, что оно такое крохотное, было две комнаты. С улицы Варварской на площади 9,5 квадратных метров ютилась семья Нагорновых: муж с женой и двое детей. Хозяин этой так называемой квартиры Николай Филиппович состоял в партии, работал милиционером. Со двора, где были пристроены сени, был вход в другую комнату. Там проживал одинокий пенсионер дядя Сережа, лет 75. Его тогда близкие люди называли раскулаченным. Он когда-то в деревнях закупал яйца по дешевой цене, а в городе продавал по дорогой. Теперь перепродажу товаров называют бизнесом, а тогда он за это отбывал ссылку. У него были дети, но они от него отказались.

В конце 70-х годов, рассказывал мне Александр Геннадьевич, у дяди Сережи квартировал молодой человек, слушатель высшей партийной школы, тоже коммунист, Николай Александрович Козлов, мой друг. Мы с ним до 1975 года служили вместе на атомной подводной лодке на Северном флоте. Наша дружба продолжалась и на гражданке. Я в то время учился в водном институте и жил в общежитии. Эта улица тогда называлась не Варварская, а Фигнер. Николая Козлова я навещал здесь часто. У хозяев в обеих квартирах стояли газовые плиты. Отопление было печное. Когда к ним привозили дрова, я помогал им колоть их. Хоть они и топили печи, у них всегда было холодно и сыро. Хозяева постоянно включали на ночь газовые плиты.
Дядя Сережа любил портвейн и частенько ходил под хмельком. Один раз в таком состоянии он поделился с соседом Николаем Филипповичем и со своим квартирантом Николаем Александровичем «тайной», что когда-то, еще до революции, их здание называлось часовней, здесь были золотые кресты, иконы в дорогих окладах и прочие драгоценности. И что теперь под ними, то есть под их полом, должен быть зарыт церковный клад.

«Как-то вечером я прихожу к Николаю Александровичу, – продолжал рассказывать Александр Геннадьевич, – а у них закрыто, что бывало очень редко. Стучу по наружной двери, никто не открывает. Когда начал кричать, открыли. Смотрю, стоят передо мной Николай Филиппович и мой друг Николай Александрович, оба испачканные глиной. Смеются, поясняют мне: «Нам дядя Сережа наговорил, что у нас в подполе церковный клад зарыт. И вот мы сегодня перерыли там все, ничего не нашли. Когда ты застучал по двери, испугались, притаились, будто никого дома нет. Узнав по голосу, что свой человек, – открыли. Ты уж никому не говори об этом, – предупредили они меня, – а то узнают, что мы, два коммуниста, церковный клад искали у себя в подполе, засмеют. Мало того, из партии исключат».