В тралициях русской реставрационной школы Часть 4

      Опубликованные мной на ПРОЗА.РУ материалы под названием В ТРАДИЦИЯХ РУССКОЙ РЕСТАВРАЦИОННОЙ ШКОЛЫ, части 1,2,3 были посвящены только одному из реставраторов нашей  страны. Профессия технолога дала мне счастливую возможность узнать многих замечательных специалистов, работавших в области реставрации памятников архитектуры. Не все эти люди описаны, не обо всех можно найти информацию в Википедии и отраслевых изданиях. По большей части при жизни им не хватало времени, чтобы говорить о себе лично, они все время были в работе и никогда не хлопотали о званиях и наградах.  К сожалению, их образы стираются из памяти соотечественников. Это несправедливо. Мне дороги воспоминания об этих прекрасных людях. Мне хочется собрать в мемуарный текст и сведения о каждом таком человеке, и впечатления о работе и разговорах с ними.  Здесь я хочу опубликовать свои воспоминания о Б.Л. Альтшуллере. Ольга Постникова

                ВОСПОМИНАНИЯ ТЕХНОЛОГА-РЕСТАВРАТОРА

                Бориса Львовича
                называли «Борец Львович»

     В Отделе реставрационно-технологических разработок ЦНРПМ (называемом «лаборатория») собрались в середине 70-х годов   очень веселые и оригинальные люди, технари, неравнодушные к судьбе архитектурных памятников. Этот коллектив еще довольно молодых специалистов, недавно закончивших вузы, но уже поработавших в «почтовых ящиках», очень нуждался в духовной подпитке. Все мы относились к советской власти критически, но одного юмора тогда было маловато для того, чтобы в условиях брежневщины существовать с достаточной мерой самоуважения. Поэтому тянулись к культуре, и если складывались по работе отношения с архитекторами, эти связи старались  закрепить.

      Тогда и сложился круг друзей лаборатории, в котором весьма значительную роль играл Борис Львович Альтшуллер. Он приглашал технологов на свои объекты, умел увлечь человека своим рассказом, четко ставил задачи, но и спрашивал очень жестко.

     В 1975 году состоялась командировка группы сотрудников «Союзреставрации» во главе с Борисом Львовичем в город Керчь. Там на горе Митридат закончились раскопки пританея, общественного здания III – II в. до н. э. Раскопки вела экспедиция Музея изобразительных искусств им. Пушкина. В нашу группу, которую потом в городе называли «бригада Альтшуллера», входили архитектор Иван Иванович Кроленко, фотограф Владимир Иванович Петухов, инженеры-технологи Николай Алексеевич Карев и я, позднее присоединились инженер Герман Борисович Бессонов и Артур Адамович Галашевич.
 
     За год до этого на развалинах уже побывали очень квалифицированные реставраторы, целая комиссия.  Оставшееся от пританея представляло собой руинированные кладки, фрагменты колонн и расколотый антаблемент. Специалисты решили, что объект безнадежен, восстановить его невозможно. Таким образом, все отказались, а Борис Львович приехал, посмотрел, и у него зародилось желание всё-таки этот памятник собрать.

 
     Постройка дорического ордера, ничего подобного на территории Керчи не осталось, те архитектурные сооружения, которые археологи когда-то выявили, были разбиты в войну. А после войны, как говорят, все известняковые и мраморные остатки, лежавшие здесь, пережгли на известь.
 
     Судьба этого античного здания целиком тогда зависела от решения Б.Л., иначе весь комплекс на северном склоне горы не подлежал бы никакой музеефикации.    Всё бы просто погибло, даже и без особых проявлений вандализма.


     Дело в том, что самой большой ежегодной угрозой для памятников было празднование Дня победы. 9 мая на гору Митридат, на поминальную тризну по погибшим во время Великой Отечественной войны приходила масса народу. На раскопах устраивали выездные буфеты, на кладках располагались сотни людей, пили и закусывали, жгли костры. Всё было затоптано, страшно замусорено, барабаны колонн пританея катали по горе дети.
 
     Борис Львович начал свою работу с исследований и с разработки концепции. И в этом ему помог эскиз, который уже был готов у архитектора А.А. Воронова. Александр Александрович тоже был в тот год в Керчи, и они с Альтшуллером очень плодотворно сотрудничали.  Задумали из разрозненных остатков собрать нечто, что определенно выявило бы архитектуру сооружения. Стены сохранились на высоту более двух метров, в том числе из крупных квадров. Имелись остатки  вымосток и галечного пола.
    Б.Л. решил, что кладки надо закреплять без разборки и видимых вставок, для чего был привлечен инженер Карев, специалист по инъектированию.

     Чтобы составить рабочий проект, Б.Л. вместе с И.И. Кроленко  сделали обмеры сохранившихся элементов, в том числе упавших и перемещенных. Там была сложность: сохранились далеко не все части колоннады, а надо было восстановить объемный образ. Колонны имели энтазис, т.е. уменьшение в диаметре от низа к верху, и чтобы собрать имеющиеся элементы в целые колонны, были выполнены чертежи фустов в масштабе и потом графически проведены разные комбинации по сборке этих разрозненных частей. Пронумеровали их и подогнали друг к другу так, чтобы в натуре поставить потом в определенном порядке друг на друга.
 
   
Во время пребывания в Керчи в тот год Б.Л. всё пытался разыскать еще что-нибудь из относящихся к пританею частей. Так, поступили сведения, что в одном из частных домов хранятся античные камни. И в один прекрасный вечер мы отправились в старую часть города, попали в какой-то подвал, и увидели потрясающую картину: две стены подвала были сделаны из фустов колонн, по размеру и наличию каннелюр очень похожих на детали пританея. Возникла надежда, что это - недостающие фрагменты именно «нашей» колоннады!
   
     Понятно, что изъятие этих камней из хозяйства (их было девятнадцать и, возможно, на них весь дом и держался) было бы сложной проблемой. Альтшуллер подошел к ней строго по-научному.
     Дело в том, что пористый известняк колонн пританея был покрыт тонкослойной штукатуркой, подвальные детали – тоже. Это типичный технологический прием защиты поверхности камня. Б.Л. велел отобрать образцы отделки с тех и других фустов (барабанов колонн).  Означилась  еще одна задача: на горе в комплексе пританея нашли среди барабанов один со сквозным отверстием, и надо было понять, принадлежит ли он пританею, и интерпретировать эту его особенность (круглую дыру). С этого фуста тоже взяли образец штукатурного слоя. Когда позднее, в Москве уже, сделали микроскопию и минералогический анализ всех образцов, оказалось, что штукатурка блока с отверстием идентична другим образцам с пританея. Подтвердилось предположение, что этот элемент служил для организованного отвода воды с кровли здания. А подвальные фусты по составу отделки отличны от точно принадлежащих пританею частей, и определенно относятся к совсем другой постройке.

    В Керчи же в то время, пока архитекторы работали над идеей, мы, технологи, проводили натурный эксперимент по подбору консервационных составов. Я замешивала растворы и вела пробные заделки камня, антисептирование и т.д. Борис Львович и в этом участвовал, потому что если он не занимался обмерами, то он занимался всем остальным, помогал всем.

     Из Керчи вернулись в августе, и я помню, что у меня с ним был странный разговор в поезде. Сказал, что всю жизнь думал, будто у него жизненный предел - сорок лет, а уже вот-вот должен до пятидесяти дожить… Правда, этот разговор, начавшийся серьезно, Б.Л., в конце концов, свел к шутке и даже процитировал стихи, сочиненные коллегами к его сорокалетию: «Был тридцать семь великих душ удел, а ты уж сорок пропердел»…
 
     Но жизнь показала, что предчувствия его были не беспочвенны.  25 сентября 1975 года (еще он не дожил до 50 лет) произошла автомобильная катастрофа. Некий человек в пьяном виде пытался угнать машину, сел в оставленный почему-то без присмотра легковой автомобиль, разогнался и врезался в троллейбусную остановку, где стояли люди. И Борис Львович стоял. Но все видели, что на них несется машина, и отошли, а Борис Львович, наверное, не видел, поскольку зрение у него было ограниченным. Именно он попал под колеса, и потом в суде свидетельница этого события  рассказывала, как он («дядечка») остался лежать «и только дергался»…

     Когда произошла катастрофа, и мы узнали, что Альтшуллер в клинике, что ему срочно ампутировали правую руку, это была трагедия, потому что ампутировали правую руку архитектору! Я помню, что в самый первый день, когда Научно-исследовательская проектная мастерская узнала, что он в реанимации – мы все побежали в реанимацию, во всяком случае, вся лаборатория пришла туда. Донимали врачей, ходили и группами, и порознь узнавать, в каком он состоянии, потому что он, как оказалось, дважды пережил клиническую смерть.

     Мы настолько надоели врачам, что кроме таблички «Реанимация» они повесили на дверь большой плакат «Это реанимация!», чтобы мы осознавали, куда это мы колотимся и пытаемся войти.

     Тогда с лекарствами было очень плохо. На второй день уже был готов список из шести или семи лекарств, которые нужно срочно добыть. У него было, по-видимому, заражение крови, точно не знаю, но в списке были антибиотики. Как оказалось потом, некоторые лекарства назвали взаимозаменяемые, о чем мы не догадались. Евгения Алексеевна, его жена, продиктовала список, и мы начали их доставать.
 
     Я помню, как 27 сентября, в мой день рождения, мы с Валерием Федоровичем Гончаром (он был тогда главным инженером ЦНРПМ) сели в машину – почему-то это была грузовая крытая машина, - и поехали по начальству: в Главное Аптечное управление, потом в Московское аптечное управление. Благодаря тому, что были представлены официальные письма на бланках с просьбой о лекарствах, там согласились выделить кое-что из лечебных средств, которые вообще-то простым смертным тогда были не положены. Назначили аптеки, которые нам их продадут. Помню какой-то бесценный и редкий препарат крови – такая большая красная склянка (альбумин, кажется), – хоть он и был отечественного производства, так вот, выдали его и один еще антибиотик.

    В то же время все были подняты на ноги, и какие-то лекарства достала Нина Константинова, как я думаю, из Германии, благодаря связям родных своего мужа. А японское средство достал И.И. Кроленко, потому что адмирал Горшков был ему родственник. И когда на третий день врачи говорили Евгении Алексеевне, как всё серьезно, мы стали по очереди приносить эти лекарства. Весь список был реализован, что было для докторов совершенно удивительно.

    Борис Львович пробыл в реанимации очень долго, а потом его перевели в отделение кисти. Туда уже можно было ходить, и его надо было кормить с ложки, в таком он был состоянии после шока.

    В то же время ему кололи обезболивающие, потому что боли у него оставались и очень сильные. Причем, иногда он проговаривался, что болит рука, а руки-то не было… И однажды – он был лежачий абсолютно – ему вкололи какое-то лекарство, которое вызвало галлюцинации. Он, совершенно обессиленный и неходячий, ночью встал с постели, пошел в коридор и стал кричать: «Верните катер!». Это ему в бреду показалось, что в Оршином монастыре, куда он привез бригаду на обмеры, его людей на объекте «забыли» и те остались на ночь в этом заброшенном в лесах месте. Работа была доминантой его существования…
 
     Мы поняли, что в больнице необходимо дежурить постоянно. Его жена Женя совершенно вымоталась. И распределилось так: Евгения Алексеевна дежурит по ночам, а еще четыре сотрудницы (это были Таня Бородулина, Таня Сухман, Нина Константинова и я) приходят днем, чтобы кормить и т.д. И Б.Л. нас прозвал кормилицами. Друзья и работники мастерской навещали его, был целый поток посетителей. Но потом, много лет спустя, представляя меня в кулуарах научных конференций, он говорил: «А это Ольга Николаевна, моя кормилица», что очень смущало публику, потому что в привычном понимании получалось, будто я его выкормила грудью.

     Эта история, эта катастрофа Борису Львовичу очень дорого далась. Я помню, пришла однажды в больницу, а у него - истерика. Он поднимал свой пустой рукав рубашки и кричал мне: «А это вы видели?» И я поняла, что такому деятельному человеку, который был ежедневно задействован на двести процентов, это нынешнее положение, а особенно то, что ему виделось в будущем, еще страшнее автомобильной катастрофы. Психологически ему было очень тяжело, но как человек сильный, он смог всё вытерпеть. В больнице у него было страшное почечное обострение, с большими болями. Мы пришли к врачу спрашивать, что же такое, вдруг почки, а этот терапевт грубо нам сказал, что там, в реанимации, применяют  острую терапию, а это потом разваливает весь организм. В общем, та борьба с сепсисом потом вызвала много осложнений.

   Лечение было длительным, но через некоторое время Борис Львович уже был дома, и тут он сказал себе, что настало время, когда можно делать свою диссертацию. Написать то, что давно готово, давно обдумано. У него была пишущая машинка, и он быстро научился печатать левой рукой, а с помощью одной руки и зубов как-то ловко управлялся с бумагами. Изобрел какую-то маленькую рейсшину, которая позволяла делать малоформатные чертежи. И, в конце концов, довольно скоро диссертацию закончил и защитил.

    Но еще до защиты наступил момент, когда надо было ехать в Керчь и вести производственные работы по пританею. И Альтшуллер снова поехал в Пантикапей да не один, а с группой лучших наших рабочих. Виктор Васильевич Головин, известнейший наш каменщик-реставратор привез свою бригаду, чтобы по проекту НИПМ В/о «Союзреставрация» восстанавливать колоннаду.
 
    Всё было довольно трудно. Дирекция Керченского музея сама не могла обеспечить ни рабочих, ни материалов. Если бы вздумали реализовать проект просто городскими силами, ничего бы не получилось. А здесь из Москвы привезли не только рабочих, но и почти все материалы, и доски, и подтоварник, и строительные леса, и инъекционное оборудование. Для этого была выделена ВПНРК большегрузная машина. Но даже то, что местный музей все-таки смог организовать и подготовить, приходилось серьезно защищать от хищений и вандализма. Например, как только заложена была известковая яма на северном склоне Митридата, туда за известью к нам моментально приехали двое на грузовике. И Борису Львовичу пришлось эту известь, предназначенную для реставрации, буквально отбивать.
 
    Московская бригада была из шести человек, а основными мастерами были Головин и Борисов, белокаменщики самой высокой квалификации. Рабочие относились к Борису Львовичу с большим уважением. Они явили нам культуру производства и быта. 
    Электрифицировали участок работы, построили прямо на горе столовую с фанерными стенами и лавками из досок. Каждый день у них готовился обед. А в Керчи в этот период с продуктами было очень плохо. И вот нас, сотрудников архитектурной мастерской, чтобы мы в перерыв не метались по городским столовкам, Головин пригласил присоединиться к бригаде, и больше уже времени на обеденные проблемы мы не теряли.
 
    Тогда-то из немногочисленных элементов, из кусков каких-то неупорядоченных и была собрана эта колоннада на горе Митридат. Единственная в своем роде, которая, в каком-то смысле, стала  символом города, особенно потом, в эпоху перестройки, когда символика войны несколько отступила в своем значении.

     Инженерное решение, предложенное Г.Б. Бессоновым, состояло в том, чтоб из сохранившихся фрагментов составить две колонны с капителями, а на них водрузить железобетонную плиту, на которую, в свою очередь, монтировались части подлинного антаблемента. Сохранилось от него три фрагмента, которые надо было соединить вместе. Сохранившаяся часть карниза была очень замшелая, но Б.Л. поставил задачу и карниз водрузить на место (анастилоз!). А водометы сделали в виде львиных морд из крымского известняка по образцу единственного настоящего, хранящегося после раскопок в ГМИИ. Все остальные разрозненные фусты колонн были установлены в перистильном дворике на подлинное основание, еще в древности размеченное, так что на плитах стилобата центр каждой колонны был обозначен крестом.
 
    Так как колонны были облицованы тонкой штукатуркой античного времени, а она отваливалась, пришлось заняться консервацией материалов памятника, делать бортовые обмазки. В известняке была масса каверн, и мне Борис Львович поручил сделать докомпоновки, конечно, без имитации древних материалов, но похожие на подлинные по виду и составу. Это - работа, требующая тонкого подхода. И Б.Л. опять мне помогал, таскал ведра с раствором одной рукой. Я помню, он приехал в Керчь с протезом, у него была страшная черная рука, но жара стояла неимоверная, он протез снял и с утра до вечера был на горе, и всё время в движении.
В кладку стен после зачеканки швов вводили под давлением инъекционный состав, который потом, заполнив трещины и полости, благополучно твердел, превращая трухлявую стену в монолит. Раствора пошло на удивление много.
 
    В западном помещении, где стена, примыкающая к склону горы, накренилась, Альтшуллер поставил задачу укрепить ее, не выпрямляя. И Герман Борисович, сам физически участвуя в работах, создал целую систему, чтобы привязать падающую стену к горе. Сначала сделали для этой стенки снаружи временные деревянные подпорки, Потом за ней вырыли траншею, в траншею завели металлические стержни, концы которых вставили сзади в укрепляемую деформированную кладку. Траншею забетонировали, швы между камнями аккуратно заделали с лица, кладку проинъектировали. Таким образом, проблемная стена оказалась подвешенной к скрытой в грунте железобетонной конструкции, а никакого крепежа не было заметно.

    Позднее на северном склоне укрепили скрытыми контрфорсами и римскую стену из циклопических камней, которая сползала с горы.

    Колоннада была собрана и до сих пор стоит, хотя сейчас ей и угрожает падение. Но Альтшуллер и это предвидел, в свое время настаивая на водоотводе. Эта проблема на северном участке Митридата была всегда очень острой, так как вся вода в дождь лавиной стекает с горы прямо на памятник. Прошло более тридцати  лет, а необходимых мер до сих пор не принимается. Городское и музейное руководство никогда не понимало необходимости благоустроить эту территорию.
    Приходили туда в солнечный денек, видели, как красиво всё стоит, и не обращали внимания на наши рекомендации, но Борис Львович знал, что еще в античные времена за стилобатом был водосток из белокаменных плит, остатки которого видны на старых археологических снимках. Туда вода в древности и уводилась.

    Б.Л. пытался хоть что-то сделать для водоотвода. Так, мы с ним пошли на территорию воинской части на ул. Кирова и взяли там асбоцементную трубу. Она была тяжелая, хоть и небольшого диаметра. Вдвоем несли ее с остановками на гору. Это надо было видеть! Мы ее украли! Нас, правда, никто не застукал. Рабочие потом эту трубу установили, и она долгое время служила, во время дождя уводя воду из западного помещения. Приезжая в Керчь в следующие годы для работы на других объектах, мы по собственной инициативе обычно делали временный водоотводящий желоб за колоннадой, но стенки у него были земляные и служил он недолго.

    У Бориса Львовича были очень четкие представления о методике реставрации. То, о чем сейчас спорят, для него не было предметом спора. Он очень жестко знал, что никаких «новоделов», никаких макетов в натуральную величину нельзя на месте памятника строить, и в этом вопросе всё время боролся с местным керченским начальством, которое хотело, чтобы все найденные при раскопках постройки были доведены до первоначального вида.
   На эту тему бывала у него полемика и с археологами. И не только в Керчи, но и в Болгарии, где Борис Львович работал в составе международной группы по консервации архитектурно-археологических сооружений. И там он находил возможность спокойно и дипломатично, но бескомпромиссно критиковать гипотетические воссоздания из железобетона целых древнеболгарских крепостей. И я считаю, что развалины крепости в г. Балчик в основном благодаря его нажиму не стали выводить на полную высоту стен, а ограничились консервацией сохранившегося.

    Работы ЦНРПМ по памятникам этой категории позволили немало сделать и на объектах Херсонеса, Танаиса, Новгорода. Например, в Новгороде силами трех человек, включая Б.Л., в условиях значительного подтопления грунтовыми водами удалось закрепить перед засыпкой археологическую кладку терема XV века, открытого на Нутной улице.
 
    И в Херсонесе смогли выполнить консервацию самых репрезентативных сооружений древнего города: античного театра, базилики VI – X века, где были установлены на место ранее разрозненные камни портала (частью хранившиеся в музее). А стараниями той же бригады Головина укрепить развалины оборонительных стен с живописными пробоинами, причем все меры инженерного и технологического характера (армирование, инъектирование) до сих пор остаются совершенно неявными.

    Занимаясь множеством памятников, делая экспертизу проектов реставрации, разработанных  разными мастерскими, Альтшуллер до конца жизни не оставлял проблем консервации руин и обычно участвовал в научных конференциях археологов, в течение нескольких лет возглавляя выполнение научной темы  по методике консервации архитектурно-археологических сооружений. Борис Львович наметил тот перечень проблем, от решения которых зависит возможность физического сохранения памятников этой категории.

     Поразительны были и его осведомленность, и его заинтересованность в том, чтобы такие объекты уцелели, ведь иногда археологи откровенно говорили, что их интересует только информация, и что, копая «до материка», согласно методике археологических раскопок, они готовы жертвовать найденными архитектурными остатками ради более древнего нижележащего слоя.
 
     Разработку отдельных аспектов научно-исследовательской работы Б.Л. поручал разным специалистам. По градостроительной защите памятников этого типа был привлечен И.И. Кроленко, по инженерным проблемам - инженеры Бессонов и Полосухин, по водоотводу - А.И. Курлаев, по технологическим вопросам - Карев и Постникова, по укреплению грунтов культурного слоя – кафедра инженерной геологии МГУ.
 
    Б.Л. требовал от каждого исполнителя обобщения чуть ли не вселенского опыта по конкретному вопросу, своего взгляда на проблему и потенциальных новшеств, во всяком случае, приспособления появляющихся в мире методов к надобностям этой археологической сферы.
 
     Кроме его творческой дерзости, меня всегда поражало то, что у Бориса Львовича было какое-то чувство правоты. Оно ему помогало совершать невероятные вещи. Множество фактов говорит об этом. То, например, что в Кремле разрешили в таком масштабе исследования великокняжеского комплекса при реставрации Большого Кремлевского дворца  в 90-х (исследование могло затянуть сроки сдачи объекта). И то, что церковь в Городне, действующая церковь в стране воинствующего атеизма, была внесена в список олимпийских объектов (готовили Олимпиаду 1980 года). Это было непросто, но дали какой-то минимум денег на научно-техническое руководство при проведении реставрационных работ, что узаконило присутствие ЦНРПМ на объекте. Сама же реставрация велась хозяйственным, как тогда говорили, способом, т.е. на негосударственные средства.
 
    Борис Львович мог работать на любом уровне, чтобы делать свое дело, он со всеми умел разговаривать, с каждым мог найти общий язык. Это касалось и совсем простых рабочих, которые занимаются земляными работами, и кремлевского начальства. Причем он не боялся скандалить, и, например, в начале 60-х, когда одну из кремлевских церквей, Екатерининскую, реставрацией которой Альтшуллер официально занимался, решено было  выкрасить желтой охрой (как все казенные постройки), резко воспротивился и даже, кажется, из-за этого был отстранен от работ в Кремле. Впрочем, ситуацию спасло то, что сам Хрущев, возможно, по случайному совпадению, вскоре после этого инцидента сказал про церкви, оглядывая территорию Соборной площади: «А они были белые…».
 
    И даже авантюризм порою был присущ Б.Л., но всегда для пользы дела. Однажды, когда в Андроников монастырь приехала Фурцева, министр культуры, и шла по двору с охраной, а сотрудникам велели сидеть на рабочих местах и не высовываться, Борис Львович выскочил из окошка буквально ей под ноги, чтобы говорить о каком-то насущном вопросе по памятникам, иначе ведь Фурцева была недоступна.
   
       Я часто задумываюсь, почему так случилось, что в семье знаменитых врачей, людей, по-видимому, неверующих, могла сложиться такая особенная биография защитника церквей. Однажды он рассказал мне, что ребенком увезли его на дачу и там няня, деревенская женщина, ничего не сказав родителям мальчика, его крестила. Говорил об этом с улыбкой. А я думаю, что это отразилось потом на его судьбе.
 
   Когда шли работы по реставрации храма в Городне, он там общался с разными церковными людьми. И один из православных художников-реставраторов (Алёша), едучи в электричке из Городни в Москву вместе с Борисом Львовичем, спросил того:
    - Вы еврей? 
    - Да.
    - Крещеный?
    - Нянька не хотела некрещеное дитя на руки брать и окрестила в церкви на станции Удельная.
    - Да, чувствуется благодать.

    Он был светлым человеком, и любви его, участия, оптимизма хватало на многих. Он очень любил свою маму и как-то рассказал мне странную вещь: что долго хранил очки покойной матери со следами ее слез. Ему казалось, что наука когда-нибудь сможет по таким остаткам воскрешать образ человека. Я никогда не слышала от Б.Л., что он верует в Бога, но существование какой-то высшей силы он предполагал.
 
    Что же касается церкви Рождества Богородицы в селе Городня, то Борис Львович изучал ее в течение двадцати лет. Когда я впервые попала туда и была ошеломлена увиденным, Борис Львович показал мне раскрытые им древние элементы памятника, совершенно особенные, наличие которых объясняется участием в строительстве мастеров очень высокого уровня, может быть, даже великокняжеских или приглашенных из других стран. На одном из порталов, кажется, северном, была в декоре смородиновая ветка с ягодами и листьями, что, помню, меня восхитило. А когда потом по другому поводу мы разбирали итальянские фотографии Сергея Сергеевича Подъяпольского, он указал мне на снимок небольшого окна под крышей какого-то храма в Италии: «Смотри, это Городня!» Подробностей я не помню, этот момент разговора о форме оконного проема остался только в моих стихах про Городню:
                Итальянское окошко расцвело.
                Точно смотришь колокольцы изнутри цветка….
 
     Лаборатория ЦНРПМ была привлечена Борисом Львовичем к изучению строительных материалов этого памятника. Минералогический анализ, выполненный Лилей Михайловной Веховой, показал, что в нижней части церкви, в кладке подклета использован органогенно-обломочный известняк, а в верхней – органогенно-шламовый, совершенно другой. Это подтверждало строительную историю церкви, разные периоды возведения подклета и четверика.   
    В конце 70-х годов церковь находилась в остроаварийном состоянии, своды грозили обрушением, и нужно было срочно разбирать кладку. Понятно, что потом пришлось бы возводить своды наново, но точно повторить все в новом материале проблематично и даже невозможно.
 
    Борис Львович поставил задачу сохранить именно подлинную каменную кладку. Он был приверженцем самых передовых методов в реставрации, был в контакте со специалистами разного профиля, и там, в Городне, без разборки удалось сделать укрепление и стен, и сводов, а также завести железобетон в каналы, где раньше были, но сгнили или выгорели при пожарах внутристенные связи. Это уникальное инженерное решение было разработано Григорием Наумовичем Ровинским, оно потом под его руководством и при непосредственном участии и было воплощено в реальности.
   
    Проект  осуществила в натуре бригада реставраторов-белокаменщиков во главе с В.В. Головиным, который на многих объектах  работал с Альтшуллером. Инженеры Ровинский и Карев  внедрили на этом объекте  способ инъекции, многое сами выполнили практически вручную. А объем введенного инъекционного раствора был немаленький – сотни кубов. Правда, Карев потом пострадал: его, в компартии никогда не состоявшего, вызывали в партком и клеймили за то, что он на действующей церкви (!) работал по трудовому соглашению.

    Борис Львович много сделал и для того, чтобы после реставрации сохранить свои церкви как можно надежнее.  Потом, когда случилась перестройка, ему казалось, что можно их спасти передачей верующим. Сейчас уже понятно, какими дикими бывают эти верующие, а тогда Б.Л. старался, чтобы храмы, которые он реставрировал, становились действующими.
     Он шутил: «Есть два еврея – Альтшуллер и Лифшиц, – имея в виду Льва Исааковича Лифшица, – вот они-то и организуют православные двадцатки». Действительно, чтобы оформить приход и открыть церковь, надо было собрать не менее двадцати верующих, и Б.Л. способствовал тому, чтобы в отреставрированных им церквях это скорее происходило.
 
     Он помогал образовать церковную общину в селе Остров.  Отдали Патриархии и «его объекты» тверского зодчества, и церковь Троицы в Хорошеве, когда «Союзсамоцветы» был оттуда выселен. Уже после смерти Б.Л. завершилась ее реставрация трудами Ирины Калугиной. И даже блюда по образцу древних изникийских были установлены в тимпанах кокошников. В этом процессе, находя контакты и с настоятелем, и с производителями керамики из Ярославля, активно участвовала и жена Б.Л., Евгения Алексеевна.

    Сейчас практически все культовые объекты Бориса Львовича возвращены верующим.

     С работами по Тверской области более всего мне пришлось быть связанной в 70-80-е годы. Я помню, что когда Альтшуллер приезжал в Калинин, он много общался с работниками отдела культуры и сотрудниками местной реставрационной мастерской (Л.Н. Шаульской, Л.В. Желобовой, Т.Н. Тумановой, А.И. Кустовым). Был неравнодушен к судьбе древней архитектуры этой губернии еще до того, как стал федеральным архитектором Тверской области. Старался что-то делать не только по своим объектам, но и во всех случаях угрозы для сохранности памятников.
    И кузницы семнадцатого века в Старице, и Чукавино, и усадьба Раек были предметами его внимания и беспокойства.  И на тех объектах, по которым работы не финансировались, тоже что-то делалось им самим и другими по его просьбе, без оплаты. Например, крест-часовня шестнадцатого века на Половинкиной улице в Старице. Тут мы сделали бортовые обмазки в местах разрушения камня, А Татьяна Захаровна Николаенко специальным гербицидом травила деревья на кровле церкви Владимирской иконы Божьей матери восемнадцатого века в селе Чукавино.
 
    Бориса Львовича всегда живо интересовала проблема белого камня для реставрации.  Подмосковный известняк тогда не добывали, а гнали составами из Крыма пористый непрочный камень, который в условиях средней полосы оказался неморозостойким. Применяли его и при реставрации кремлевских объектов, и для всех подмосковных церквей. А самый плохой, явно некондиционный известняк, который лаборатория ЦНРПМ браковала и не допускала на объекты Москвы, потом переправляли в другие области России, в первую очередь, в Тверскую (Калининскую в то время).
Борис Львович поставил тогда задачу выявить возможность снабжения реставрационных работ там качественным местным камнем.
   Работу эту ЦНРПМ выполняла вместе с Институтом геологии ИГЕМ. Изучение памятников тверского зодчества показало, что камень всегда использовался местный, и служит он в постройках очень хорошо.Сделали опрос рабочих, некогда трудившихся здесь в каменоломнях. Геологическая документация тоже свидетельствовала о том, что есть по крайней мере четыре потенциальных для добычи камня месторождения. Годится же для реставрации, как показали наши исследования, только старицкий известняк. Однако, залежи качественного камня на Старицком месторождении государством тогда не разрабатывались, Разумному подходу мешала некомпетентность начальства. Лишь позднее Управление «Минпромстройматериалы» обратило внимание на эту проблему. И у Отдела технологических разработок ЦНРПМ уже была готова, благодаря инициативе Альтшуллера, информация по этой части, результаты наших лабораторных испытаний.

    Церковью Николы в Пыжах 17-го века лаборатория В/О «Союзреставрация» стала заниматься с 1976 года. Только-только у нас в стране начинались исследования по использованию кремнийорганических соединений для структурного укрепления каменных пород. Ведь покупать в Германии за валюту эти консолиданты не разрешалось. Надо было здесь с нуля разрабатывать отечественные составы.
     И Борис Львович тут же поставил нашей лаборатории конкретную проблему: сыплется известняк на западном портале церкви Николы в Пыжах Москва, Большая Ордынка), и надо спасти подлинный резной декор. Действительно, портал очень красивый, но из-за атмосферной сульфатной коррозии и подсоса воды снизу камень был разрушен до состояния рыхлой массы, страшно притронуться. Тогда-то мы и применили на объекте состав для пропитки на основе тетраэтоксисилана, может быть, впервые в СССР. Его разработкой занималась Нина Томилина на базе Института ГНИИХТЭОС, а я повезла этот состав на объект, на опытное опробование.  Не всё удалось спасти, но розетки портала церкви Николы в Пыжах целы до сих пор, хотя считалось тогда, что состояние безнадежное.
      А в конце 80-х, когда «Росмонументискусство» освободило церковь, Борис Львович много сил положил, чтобы реставрация и дальше велась грамотно.При этом Б.Л. занимался этим объектом на общественных началах. Не помню всей истории, но, кажется, сперва эту церковь отдали русской зарубежной церкви. Священник был очень симпатичный, понимающий, сразу установился контакт. Я присутствовала однажды на встрече Альтшуллера и этого батюшки. Мы прошли вокруг церкви, а так как на Ордынке не было ливневой канализации, вода стояла даже на крыльце храма. Наметились при разговоре кое-какие временные меры по благоустройству территории.
Помню, что Борис Львович (начало «перестройки») в шутку пожаловался, что при своих богатырских статях не может купить для себя одежды нужного размера, и священник серьезно сказал, что у него есть кусок сукна, как раз на брюки. Смеялись.

    Потом храм отдали Патриархии, работать стало сложнее. Когда Борис Львович сообщил о своих опасениях, что некоторые плиты пола просели и надо обследовать фундаменты, - в приходе стали говорить: «Пришел Альтшуллер, и пол провалился». Воспринимали архитектора с его тревожной информацией неприязненно, точно в этом негативе он сам и виноват. Для практических работ приглашали не профессиональных рабочих, а по принципу «верует – не верует», и там были ошибки при разборке поздних стенок в интерьере, недопустимые с точки зрения безопасности и для людей, и для памятника. Но Борис Львович никогда не проявлял гордыни, всё время старался быть в курсе дела, звонил, ездил на памятник, хотя ему и хамили.      
     Привел бригаду под руководством В.В. Головина для работ по порталу.  Колонки семнадцатого века совершенно разрушились и их заменили новыми, из белого камня Афанасьевского месторождения. Тогда этот камень только начали применять в реставрации. И Борису Львовичу было известно от нас, что вот стали добывать, наконец, мячковский известняк, из которого и построена в свое время «белокаменная» Москва.

    Двухтомный каталог по памятникам Московской области широко известен, однако в ссылках на него авторы статей нередко ошибочно называют только редактора, тогда как создал его авторский коллектив во главе с Б.Л. Альтшуллером. Он рассказывал, что когда каталог уже был совсем готов, Гослит печатать его запретил, мотивируя тем, что там есть подробности подмосковных городских планов. И спас положение именно Борис Львович, как-то намеренно поменяв на чертежах-иллюстрациях ориентацию памятников относительно сторон света. Начальство не догадывалось, что настоящий восток легко определяется по апсиде храма.

    Борис Львович казался нам твердокаменным, но я помню его и в печальные минуты. Например, когда он вдруг узнал, что пьяный тракторист врезался в угол церкви в Каменском («За что – моё Каменское?») или когда мальчишки скинули с глав церкви Сергия в Комягине всю черепицу…
    Церковь XVII века в Комягине, которая в свое время поразила меня многообразием керамических материалов (резной и формованный кирпич порталов и оконных наличников, черепичное двуцветное покрытие глав), долгое время была бесхозной. Борис Львович очень любил этот памятник и систематически посещал его, хотя работ там не велось, а добираться до села Комягино неблизко.

    В нашей лаборатории были изучены отобранные им на памятнике образцы красной и черной черепицы с целью подобрать методы ее очистки от грязевых и красочных наслоений, а также составы для восполнения утрат черепка и лощения. Борис Львович верил, что рано или поздно реставрация этого памятника осуществится и готовил решение технологических проблем заранее.

     Помню, Альтшуллер рассказывал мне, что в комплексе церкви имеется одно таинственное помещение, некогда соединявшееся с боярскими хоромами специальным переходом. По-видимому, говорил он, в семье владельцев Комягина был человек, который не показывался на люди, не участвовал в общих богослужениях, но слушая службу в изоляции, молился в отдельном приделе.

    Еще когда Борис Львович лежал в больнице после автомобильной катастрофы, группа сотрудников лаборатории выехала в село Остров, где стоял в обветшавших лесах любимый его объект, церковь Спаса Преображения XVI в., один из шедевров древнерусской архитектуры.    
    Нам хотелось чем-то порадовать любимого мэтра и, несмотря на то, что работ по памятнику в обозримом будущем не предвиделось, сделать предварительное технологическое обследование. Везла нас туда по раскисшей дороге на своей машине Марина Петровна Иевлева. Удалось оценить состояние памятника и отобрать пробы. Однако Борис Львович остался недовольным, когда узнал о нашем самовольном посещении Острова. Особенно он рассердился, когда ему рассказали, что отбирали пробы с шатра, и для этого я влезла под самый барабан по металлическим скобам. Оказалось, скобы эти первоначальные, конечно, поржавевшие, и чудом только всё обошлось.

    Одним из главных вопросов по церкви в Острове было число строительных периодов в истории этого дошедшего до нас царского храма. Единовременны ли коренная часть и приделы?
    Б.Л. попросил наш отдел выполнить лабораторное исследование кладочных растворов из разных частей памятника. Такой сравнительный анализ тогда, на первом этапе изысканий выполняла Л.М. Вехова.
    Петрографический анализ показал, что по составу растворы распределяются на три группы. Первая – особняком стоящие материалы из кладки колокольни (это понятно, известно, что колокольня более поздняя, но таким образом была проверена чувствительность метода).
   Вторая группа – образцы известково-песчаного раствора с добавкой дробленого известняка и органических волокон, которые характерны для кладки центральной части храма и (!) обоих приделов. Пробы, отобранные с северного и южного порталов храма, из кладок центральной апсиды и стен, а также  апсид приделов, схожи между собой и природой вяжущего, и количеством и минералогическим составом песка, и наличием карбонатного заполнителя. 
    А третья группа – растворы из швов шатра в уровне кокошников, похожи на раствор второй группы по исходным материалам, но содержат они заполнитель с частицами другого размера. Я объясняла последнее тем, что швы в шатровой части более тонкие, чем в нижней рядовой кладке.
 
   Позднее под руководством Альтшуллера предпринимались еще изыскания такого же рода, но окончательной интерпретации результатов петрографического анализа Борис Львович не опубликовал и нам не объявил. Он хотел исследовать также образцы из кладок Дьяковской церкви, храма Вознесения в Коломенском и собора Василия Блаженного, близких по датировке храму в с. Остров. Однако, пробы были отобраны только в Коломенском, а изучения их не состоялось.
    Тот факт, что после реставрации храм Преображения Господня в селе Остров предстает единым объемом с приделами, для меня свидетельство того, что Б.Л. принял версию одновременности шатрового храма, центральной апсиды и обоих приделов.  Иначе применялся бы прием использования разной по фактуре побелки для сигнирования датировок отдельных частей постройки. 

    Были минуты, когда Б.Л. было трудно. Он говорил: «Все думают, что я все могу, а я не все могу». И даже однажды, перед тем, как ехать в Остров, он мне сказал: «Мне завтра на сорок метров лезть!». Намечалась проверка установки креста, надо было по лесам добраться до самого верха храма. Мэтр не афишировал того, что это для него не так-то просто после катастрофы. Артур Галашевич потом рассказал нам, чего стоили Альтшуллеру такие выезды на объект.

    Рабочие в Острове сделали лестницу и соорудили особые перильца для левой руки, но когда Б.Л. на леса поднялся, вниз ему спуститься без правой руки оказалось невозможным. По-видимому, у него повысилось давление, носом хлынула кровь, и он стоял наверху, на лесах, весь окровавленный. Хорошо, что Артур был рядом и буквально помогал своему «бригадиру» переставлять ноги. Все это незабываемо, горько, но и величественно, потому что, всё превозмогая, он держался.

    Он был фактически нашей опорой, опорой целой мастерской и многих из сотрудников  в отдельности. И люди, хотя прошло уже много лет после его ухода, говорят, как Бориса Львовича сейчас не хватает. И я очень ценю то время, когда я была связана работой и дружбой, связана судьбой с одним из лучших людей этого поколения.
2012
               
Опубликовано (сокращ.): Из творческого наследия архитектора-реставратора
Б.Л. Альтшуллера, М.: изд. «Новый хронограф», 2013