Глава 5. Матвеич

 Жена Григория Матвеевича – Василиса Николаевна, начала поджидать  мужа и сына, как только автомобиль скрылась за поворотом.
   Неприятные мыслями связанные с болезнью мужа, навязчиво лезли в голову, рождая плохие предчувствия. С дурными мыслями она ещё как-то справлялась, но вот предчувствия… Куда от них денешься. 
   Чтобы отвлечься, Василиса Николаевна, не переставала, что-нибудь делать. Благо работы в доме всегда было много, и это сейчас ей помогало.
Тщательно и мелко порезав овощи. В чугуне, на печи сварила борщ. Когда борщ был готов, поставила в русскую печь томиться. Приготовила его так, как любит  муж.
Закончив с готовкой, решила подмести пол. И уже взяла в руки веник, как тут же  поставила его на место, вспомнив старую примету, что в день отъезда родного человека из дома, этого делать нельзя, чтоб не заметать ему дорогу.
 
   Эта примета, которая всплыла в голове так некстати, вновь вернула  нехорошие мысли, и слёзы не заставили себя долго ждать. Одна из слезинок, которой не хватило места, выкатила на щёку. Василиса Николаевна утёрла её концом платка, повязанного на голову, потом борясь с подступившим к горлу комом, промокнула  глаза. Щурясь, посмотрела на круглые с золоченым циферблатом часы. Прошло всего два часа…
   - А они только завтра приедут, - сказала она сама себе сдавленным голосом.

   Большой серый кот, будто сочувствуя хозяйке, мяукнул и потёрся о её ноги.
   - Васька, - сказала хозяйка, обращаясь к коту. - Есть хочешь? Сейчас молочка налью.
   Кот вновь мяукнул на ласковый голос хозяйки и мелко затрусил вслед за ней. Получив желанную порцию, он присел около своей миски стоящей не далеко от ходной двери и щурясь, начал лакать.
   Хозяйка, поглаживая его по спине проговорила:
   - Ва-а-асенька… ко-о-отик… вдвоём мы с тобой остались… до завтрашнего дня, - потом тяжело вздохнув, добавила, - пойду во двор к скотине, посмотрю как там…
   
   То, что она назвала двором, был большой рубленный из брёвен  коровник. Изгородь примыкавшая к нему с обеих сторон, расходилась в стороны и охватив довольно большой участок, спускалась вниз к  горной речке. 
   Чуть ниже по течению, на другом берегу,  стояла пасека – суть всей жизни её мужа. Он любил возиться с пчёлами, и летом проводил с ними всё своё время. Большие морозы уже давно прошли и муж с сыном выставили ульи на улицу.
Утреннее, весеннее солнце, показавшееся из-за горы, заботливо согревало всё, чего касалось. Касалось всего и всех, кто терпеливо  ждал, тепла, долгую, сибирскую зиму.
   Василиса Николаевна вначале хотела пройти в сарай к своим любимым коровам, но видя, что они  пасутся в просторном загоне, остановилась около него, и положила руки на жерди изгороди.
  Коровы флегматично пережёвывая сено, с утра заботливо разложенное по кормушкам, посмотрели на подошедшую хозяйку.   
   - Выпустил вас Гриша, а я в суете и не заметила, - обратилась она к животным.
Услышав знакомый голос один из телят, пасшихся в месте со своими кормилицами подошёл к Василисе Николаевне и потянулся мордой к её рукам.
- Я-а-а-рик…Растёшь? – улыбаясь сказала хозяйка почесав его по кучерявому лбу. – Вкусное у мамки молоко? Вкусное... Расти большой.

   Василиса Николаевна посмотрела на пасеку и улыбка медленно сошла с её лица. Беспокойные мысли о муже вновь вернулись. Не торопясь она подошла к небольшому деревянному мостику, ведущему на другой берег реки. Весенняя мутная вода ударялась в его опоры, шумно возмущалась преграде, стремительно уносилась дальше, по каменным перекатам.
 
   Держась за поручень, осторожно шагая по скользким брёвнам, Василиса Николаевна перешла на другой берег. Она не боялась пчёл, но и близко старалась к ним не подходить. Она хорошо знала, что пчёлы терпимо относятся только к запаху своего пчеловода, любых других они воспринимали как источник опасности. Хозяйка, окинув взглядом ряды ульев, заботливо пересчитала:
   - Сто пятьдесят три, - подытожила она.
   Пчёлы, радуясь весеннему теплу, тщательно облетали округу, пытливо изучая всё, что попадалось на пути. Одна из них подлетела к Василисе Николаевне, назойливо жужжа несколько раз приблизилась к её лицу, не то изучая, не то стараясь напугать.
   - Да ну тебя! Шваркнешь ещё в глаз… - хозяйка дунула в сторону пчелы и заторопилась к дому.
   Весь день, Василиса Николаевна  стараясь отвлечься, находила себе работу то в коровнике, наводя порядок за животными, то в ограде дома тщательно вычищая землю от весеннего мусора. Только к вечеру она угомонилась и заснула перед телевизором с вязанием в руках. В постель легла уже глубокой ночью, когда телевизор разбудил её шипением эфира закончившихся передач. Положив рядом кота Ваську, она долго гладила его по мягкой шерсти. Кот щурил глаза и благодарно тарахтел, как старый холодильник. Под его гипнотическое  мурлыканье хозяйка снова заснула. 

                ***
   Нет хуже состояния, чем уныние, а  ожидание в унынии ещё хуже.

   Что-то не заладилось,  в последнее время…

   Он сидел в больничном коридоре, смотрел в противоположную стену  и думал…
Проходившие мимо такие же пациенты, как и он, куда-то спешили  со своими проблемами, а он сидел, смотрел в стену и думал. Думал и ждал. Ждал, что скажет ему сын, который вошел в одну из дверей длинного коридора.

   - «Всё к одному!..», -  тяжело вздохнув, произнес про себя старик. – «С сыном,  как-то не то… Вырос. Своё гнёт… Лечиться говорит тебе надо… Отец ему стал не указ.  Старший, вообще носа не кажет. Сидит в своём городе. Жена как с цепи сорвалась, тоже, за сыном вдогонку, всё научить норовит. Как ребёнка. А всему виной здоровье. С него всё началось…»

   Здоровье его озадачило ни так давно. По началу, просто стал сильнее уставать. Чувствуя не ладное, старался не поддаваться. Конечно, думал, что возраст, но мысль эту гнал как можно дальше, скидок себе делать не позволял. Как обычно думал:
   - «Да так, просто чёта… Пройдёт!».
   А оно нет… Не проходило.  Усталость будто мешок на плечах в дальней дороге,  давила всё сильней и сильнее. И пришла пора, присесть.  Никогда не позволявший себе жаловаться, даже близким людям, даже жене, он в один из дней сказал своей старухе, что мол тяжко чего-то.
Ожидание в больничном коридоре тянуло за собой мысли. Зачем-то всплыл один из разговоров с женой.

                ***
   Василиса Николаевна,  невысокая, добрая женщина с гладким, круглым лицом, всегда внимательная, услышав, что муж вдруг посетовал на усталость, встрепенулась. Она будто ждала подходящего случая…
   - Так и не молоденький ведь уже! 84 год... Пора-бы и поубавить ход. Хозяйство-то!.. Не всякий молодой столько вытянет. Куда нам всё это! Дети уже выросли. Младший давно самостоятельный, работа у него серьёзная! Получает хорошо! Ему наша забота уж и ни к чему. А старший?!.. Сам дедом стал и тоже в помощи нашей не нуждается.
   - Может и так… Только  я не для помощи, - возразил он уставшим голосом, - а потому, что отец. Для души я…  Какая мне разница нужна им помощь моя или нет. Для чего жить-то ещё(!), как не для того, чтобы детям помогать.
   - Так ты помогай, Гриш!.. Только жилы не рви! Я ведь вижу!.. Тяжело же тебе…  хоть и сын помогает.
   - Так вот в основном для него-то и есть вся суета моя! Для последыша... Ты думаешь эта работа его в ментовке навечно, что ли? Придёт время, двадцать лет отслужит, и пинком под зад… Иди куда хочешь! А я ему хозяйство организовал… С ним, если голова будет, не пропадёт. На хлеб с маслом всегда заработает.
   - Хозяйство это!.. – выпалила она с упрёком. - У тебя руки уж до колен вытянулись. Будь оно не ладно…
   - Замолч сказал! Твоё дело вон!.. – он ткнул пальцем в сторону печи,
-черепками греметь. А с хозяйством мы с сыном управимся.
   - Так ведь тяжело же тебе. Гриш!..
   Он только рыкнул в ответ, резко встал со стула, и вышел из дома.
«Дура баба! - проворчал он про себя. – И  зачем только сказал ей… Теперь запилит жалостью своей. Только повод дай!.. Давно уж подговаривается, мол, а давай продадим пасеку и коровок продадим. Поживём, мол спокойно. Всё спокою, какого-то ей надо!»

                ***
   Мягко щёлкнул замок белой пластиковой двери кабинета и в проёме показался его сын.
   - Ну, чё, - спросил Григорий Матвеевич, стараясь скрыть своё волнение.
   - Всё нормально, бать. Пойдём.
   И попытался взять его за локоть, чтобы помочь встать. Но Григорий не был настолько немощен, что бы нуждаться в подобном, поэтому с удивлением посмотрел на сына. Отдёрнув локоть,  встал самостоятельно и повторил свой вопрос:
   - Я говорю чё там… с анализами?
   - Да нормально всё. Только надо будет, немного полечится.
   - А какая болячка-то?
   - Бать, пойдём по дороге расскажу.
   Он поймал в глазах сына какое-то смятение и  это ему не понравилось. Не понравилось и пробудило, недавнее волнение, зародившееся, когда доктор в  свой кабинет пригласил ни его, а сына. Неприятный холодок чуть шевельнулся, где-то внутри и не хотел никуда уходить. К этому холодку прибавилось  то, как сын попытался спрятать глаза, когда он задал вопрос.
   -Та-а-ак!.. Послушай, - сказал Матвеич сыну, пряча своё волнение взведённое ожиданием. - Я ведь ни дитё малое, и не немощный старик, хотя и старик, чтоб со мной вот так…
   - Бать пойдём…
   - Нет, погоди, - решительно возразил он, уже  с чуть заметным раздражением. –
   Дома мать меня охаживает, ах Гриша, ах тяжело тебе, ах полечиться надо. Доктор этот!.. Со мной-то, чё не стал говорить! Ты глаза прячешь!..  Я что?..  Что за таинство-то тут устроили.
   В силу своего резкого и прямолинейного характера, последнюю фразу, он произнёс уже не сдерживая себя, и многие, сидевшие в коридоре, обратили внимание на беседовавших отца и сына.
   - Бать, - снова произнёс сын, - по дороге всё расскажу.
   - Да ну тебя! По дороге…
   Он резко развернулся и пошёл к кабинету, около которого недавно ждал сына. Распахнув дверь, широким решительным шагом, прошёл к столу, где сидел   доктор
Ещё не старый, но уже не молодой хирург с любопытством, посмотрел на старика, ворвавшегося в размеренную тишину его кабинета.

   - Так!.. - решительно сказал старик, и затянулся паузой, подбирая нужное слово.
   - Семён Аркадьевич, - сказал доктор, видя как щурясь старик пытается рассмотреть буквы на его бэйджике.
   - Что… Семён Аркадьевич? – недоумённо произнёс старик.
   - Меня так зовут. Семён Аркадьевич. А вы Григорий Матвеевич. Правильно?
   - Да! Он самый, - решительным тоном подтвердил старик, но всё же мялся, не зная с чего начать.
   - Слушаю вас, произнес доктор.
   - Слушаю!.. – собираясь с мыслями, Григорий Матвеевич нервно повторил слова доктора.
   В это время дверь открылась, вошёл сын и сказал:
   - Извините, Семён Аркадьевич!.. – затем обращаясь к отцу, добавил, - Бать…
   - Стёп, сынок, дай мы побеседуем … С Семёном Аркадьевичем. А ты… - он несколько раз махнул рукой, давая понять, чтобы сын закрыл дверь. - Ты погоди пока, там… В коридоре.

   Доктор поймал взгляд Степана и кивнул в знак согласия. Потом добавил:
   - Всё в порядке. Мы побеседуем.

   Когда дверь закрылась, Григорий Матвеевич, произнёс:
   - Семён… Аркадьевич. Вот всё, что говорил моему сыну, теперь скажи мне. Ты не смотри на цифры в моей карте! Я ещё дюжой мужик-то!.. Скажи всё, как оно есть. А то все вот эти недомолвки вокруг меня, ещё сильнее гложут. Сильнее, чем правда горькая. Старуха с сыном шушукаются… Ты тут без меня… обо мне с сыном толкуешь.
Доктор спокойно выслушал и размеренно холодно начал говорить:
   - Григорий Матвеевич, тайны никакой нет. Но… Но я решил, в первую очередь поговорить с вашим сыном. Ситуация не простая. Рассказать всё как есть…
   Старик перебил:
   - А я, что?! Умом не вышел, что ли?!  Что?.. Понять не смогу что ли?!
   - Да нет, - начал доктор, но взведённый старик вновь перебил.
   - А если нет, то сказывай как есть! – нетерпеливо оборвал Григорий Матвеевич и иголками глаз уперся в лицо доктора.

   Доктор глубоко вдохнул, в начале, что то хотел сформулировать помягче, но потом вдруг, толи под неожиданным напором старика, толи просто устав от повседневной врачебной рутины, сложив на столе руки крест накрест, коротко сказал:
   - У вас рак…
   - Ну вот и ладно… Рак и рак, - произнёс старик. – Вот теперь всё ясно. А то устроили тут…
   Он сделал не большую паузу и продолжил, но каждое следующее слово стал произносить спокойно, и медленно. Весь напор старика, как-то резко утих и вышел, будто воздух из проткнутого футбольного мяча.
   - Вот сразу и сказал бы мне… Что я… Не пойму, что ли. Рак так рак!.. Куда деваться… Если, есть така зараза.
   - Вам бы нужна операция, сказал Семён Аркадьевич, но учитывая возраст, это может быть опасно. Опухоли по кишечнику и в районе печени. Операция не сложная и я уверен в её успехе, затем курс химиотерапии, а вот это, скажу честно, для вас будет сложнее. Учитывая ваш возраст, организму будет сложно восстановиться…
   - Операция…- задумавшись перебил старик.

   Они оба помолчали, потом Григорий Матвеевич снова повторил услышанное слово:
   - Операция… - затем посмотрел на доктора и продолжил, - нет мил человек, резать себя не дам. Старик я. Так поживу… Сколько проживу.
   - Если не делать операцию то-о-о… - доктор затянул последнее слово, давая понять о серьёзности положения.
   - То, что? – старик вновь кольнул его иголками своих глаз.
   - Учитывая динамику роста опухалей… И мою практику. То 2-3 месяца.
Повисла пауза. Доктор ждал, что скажет, этот ещё минуту назад напористый старик. И старик, тяжело вздохнув протянул:
   - М-да! Срок не велик… Не-ве-лик. - после последней фразы он  замолчал и уперся взглядом в противоположную стену.
   Доктор, видя насколько сказанное, оказалось неожиданным для очередного пациента, начал было говорить,  но старик вновь его прервал:
   - Подожди, произнёс он твёрдо и задумчиво. – Это точно, что ты сейчас сказал.
   - Да все анализы подтвердили это.
   - Тогда так, - старик оторвал взгляд от стены и посмотрел на доктора. – Резать меня не нужно. Я лучше так поживу… Сколько поживу, столько поживу. Ладно! Бывай Здоров!.. – он протянул доктору руку и встал со стула.
   - Григорий Матвеевич!  Я должен сказать…
  - Нет, нет!.. Ничего не говори, - оборвал старик. – У нас от этой заразы пол-деревни сгинуло, видать и мой черёд пришёл. Я знаю, чё дальше будет. И как… В общем… Не надсажайся, не объясняй.
   Старик встал и вышел из кабинета.

   Отец и сын заговорили только в машине, когда выехали за черту города.
   - Бать. Операция нужна. Я договорился с доктором, положим тебя в платную палату, всё будет нормально. Операция несложная…
   - Нет.
   - Чего нет?
   - Никаких операций, мне не надо.
   - Бать ну как ребёнок!..
   - Это ты ребёнок. Сопляк!..
   - Ну, бать перестань. Договорюсь со всеми, всё будет хорошо.
   - Ах, сын, сын! Вроде ты и здоровый вымахал, а одно не поймёшь. Ну, какая мне операция? Располосуют меня на старости лет, потом этой химией отравят, и буду я охвосток своей жизни не жить, а корчиться. Как овощ!.. С кровати да на заваленку, с заваленки да на кровать. А вы меня своей жалостью добивать будете.
   - Бать!
   - Цыц сказал!.. – отец крикнул на сына и строго посмотрев, добавил. – И чтобы ни слова на эту тему, я боле не слыхал от тебя!

   Сын знал норов отца, поэтому только терпеливо стиснул зубы, сыграл желваками, и руками поправил оплётку руля автомобиля.

   Тойота-«КАМРИ» ведомая Степаном, легко скользила по весеннему разогретому асфальту у нося своих пассажиров назад домой, в горы.
   Прошло несколько часов. Отец с сыном так больше и не заговорили. Степан знал, что сейчас разговора с отцом не получится, поэтому убеждать его или просто пытаться разговорить, бесполезно. Григорию Матвеевичу было нужно время, что бы остыть.
   Степан, бывало, невольно сравнивал отца с другими деревенскими стариками. Отец хоть и разменял уже девятый десяток, но был ещё достаточно крепок для своего возраста.  Сын не переставал удивляться, что в столь серьёзных годах, он почти один, легко управлялся с хозяйством. Ездил на охоту, на своём любимом коне – Чингизе. Ладно на коне… Когда в доме возникала нужда в мясе, старик,  ходил пешком до ближайшего солонца 2-3 километра.

   Степан вспомнил разговор, когда в начале этой весны, увидел, что отец собирается на охоту.
                ***
   «-Бать, ты опять пешком? Охото тебе?.. На коне-то быстрее будет.
Укладывая в рюкзак разные мелочи: верёвку, мешок, налобный фонарь отец не торопясь ответил:
    - На коне быстрее, а пешком полезней, - потом с улыбкой добавил. - На коне ты, потом, мясо привезёшь.
   - Так сразу-то и ехал бы на коне, чтоб мне в потёмках на гору не мотаться.
Отец лукаво улыбнулся,  и сказал:
   - Да не пережива-а-ай, - далее каждую фразу он проговаривал, с расстановкой.
   -  Уж козла-то с горы я и в рюкзаке принесу. Козёл, щас на соль бежит рано. Весна!.. Поэтому первый куран, что придёт, будет мой. Обдеру… До темноты  подожду… Тайгу послушаю. Мясо пока подветрит… Кровь обтекёт… А по темноте вниз, чтоб засветло народ не смущать и на тебя тень не наводить.
   - Браконьер старый! - сказал сын с улыбкой.
   - Браконьеры сын в городе обитают, а мы тут… так живём. Брось мне свои ментовские разговоры. Мне много не надо. Одного козлишку возьму и хватит нам… На месячишко, другой…
   - Да ладно, бать… Шучу. Мне ещё расскажи, как мы тут живём…
   - Ну, вот и договорились, - отец затянул шнур на рюкзаке и добавил, - любишь ты под руку хрень сказать.»
                ***
   - Бать, - Степан нарушил молчание. – Матери-то, что скажем?
   - Ты не переживай, я сам всё скажу. Скажу, как есть, как думаю - потом строго посмотрел на сына и добавил. – А  вы с матерью смотрите там!.. В деревне языками не лязгайте.
   - Ну, ты бать даёшь! – возмутился Степан. - С чего это я по деревне побегу, про болезнь своего отца трезвонить.
   - Да это я так… Для профилактики… Ты то, понятно! А вот мать проинструктировать надо. Та, с горя со своими сударушками, по секрету всё обсудит. А там… Если одной из них на язык чё попадёт.  ВСЁ! Все ворОны, пролетающие мимо, знать будут. Потом по деревне ни пройти, ни проехать. Каждый в спину ткнёт и пожалеет… - и Григорий Матвеевич нарочито изменив голос, прокомментировал, - «… А слыхал(!)  У Матвеича-то рак!..». - А кто и обрадуется… - и он в сердцах рыкнув, отвернулся в окно автомобиля.

   Несколько секунд помолчав, добавил:
   - Откуда он только сука берётся!..  Рак этот!.. Сколько в деревне народу от него сгинуло…

   Послеобеденное солнце уже грело во всю, когда Степан с отцом подъехали к дому. Матвеич по-стариковски крехтя, вылез из автомобиля. Разминая затёкшие от дальней дороги суставы ног и поясницы, он осмотрелся вокруг. Потянув носом весенний воздух, щурясь от солнца, сказал:
   - Вот и дома.
   Через дорогу, из-за забора соседнего дома выглянул мальчишка лет семи и приветственно помахал старику. Матвеич ответил:
   - Привет, Лёш, привет.
   - Деда,  куда ездил? - спросил Лёшка любопытно.
   - На Кудыкину гору!.. Много будешь знать, скоро состаришься.
   - А, где такая гора? – не унимался Лёшка.
   - Подрастёшь, узнаешь.
   Пока отец разговаривал с любопытным мальчишкой, Степан тоже поприветствовал его взмахом руки, и достав из багажника автомобиля дорожную сумку, пошел домой.
   На крыльце его поджидала мать.
   - Ну как, Стёп? -  спросила она.
   - Всё нормально мам.
   - Чего врачи говорят?
   - Ну, вы может в дом пройдёте, -  входя в калитку Матвеич негромко, но строго, упредил мать с сыном, начавших диалог.
   - Пойдём, пойдём конечно, - суетливо заговорила Василиса Николаевна.
   - Мам, возьми сумку, занеси, а я до работы добегу. Надо срочно…
   - А покушать с дороги? Стёп?..
   - Мам я быстро… Потом поем.
   - Сынок(!) борщ, голубцы, как ты любишь, аладушки…
   - Мамуль,  приеду всё съем. А пока побежал.
   Последнюю фразу Степан договаривал уже у калитки. Зная характер отца, он специально оставлял родителей один на один. Сам он ничего не хотел рассказывать матери, а отец при нем  ничего говорить не стал бы.

   Пройдя в дом, Матвеич не спеша разделся, глядя в зеркало, висевшее рядом на стене, поправил на голове седые волосы, потом бороду,   сел за стол и сказал :
  - Давай, мать… корми.
   Всё это время, Василиса Николаевна стояла и наблюдала за мужем. Его молчаливое состояние, неспешные движения, и быстрый уход сына ничего хорошего не предвещали.
   - Сейчас, сейчас, - спохватилась она. – Борщ. Борщ будешь? Как ты любишь. Сварила, в печи на томила… С утра всё вас высматриваю. А вас всё нет и нет. Потом вышла на крыльцо, смотрю, в загоне Чингиз забеспокоился, ну думаю, значит уже близко, где-то. Я борщ разогревать поставила. Только он согрелся, глянула в окошко, и вы подъехали, – торопливо рассказывала Василиса Николаевна, наливая суп.
   Приняв тарелку от жены Матвеич, молча поставил её перед собой, сдобрил сметаной, неторопливо размешал и начал хлебать.
   - Гриш, ну чего молчишь-то… - дрожащим голосом проговорила хозяйка и чувствуя неладное, едва сдерживая слёзы, приложила к губам конец платка, что был наброшен на плечи. - Не тяни душу… Чё врачи-то говорят?
   - Нормально говорят… Складно, - ответил Матвеич, прихлёбывая любимое блюдо. – Говорят, мать… К осени должЁн я помереть. Говорят, мол рак, - Матвеич положил ложку на стол. – Будь он неладен.
   - Ах, - не то  тихо вскрикнула, не то всхлипнула Василиса Николаевна.
Слёз было уже не удержать, и они покатились сами собой по её щекам:
   - За, что же это? – прошептала она сквозь слёзы. – Ведь вроде и не болел ты. Как к осени?.. Скажи толком то!..

  От аппетита с дороги не осталось и следа. Матвеич, отодвинул тарелку, положил руки крест - накрест на стол и заговорил:
   - Всё, что есть, уже сказал. Говорят, мол операцию делать нужно. Но резать себя на старости лет не дам. Вон скольких мужиков у нас по этой причине порезали, а толку никакого. Только мучение одно на старости лет. Поэтому сколь поживу… столько поживу. Да и не молоденький я уже, что бы за жизнь цепляться.


   Григорий Матвеич, любил свою жену. Любил так, что дай бог, какой другой бабе быть так любимой. Но при всех его чувствах был скуп на излишние эмоции. Всю дорогу до дома, он представлял себе этот разговор и решил, что лучше отрезать сразу, чем тянуть душу намёками и недомолвками. Но самое главное, что он задумал, говорить ей не стал. Не стал потому, что знал ранимость своей половинки, и поэтому сказанного ей было достаточно. Всю дорогу из города, он вспоминал, как встретил её молоденькой девчонкой шестнадцати лет. Как взял её в жёны. Как многие осуждали, их разницу в возрасте, говоря, что 10 лет это много. Как она родила ему первенца, как потом второго сына. Вспоминал их молодое озорство в поле, на лугу, на сеновале отцовского дома… Вспоминал своего отца израненного фронтовика и как он строго встретил молодую сноху словами - «ну посмотрим будет с неё толк или нет». Вспомнил всё, что позволяла память. И когда калейдоскоп воспоминаний перестал мелькать перед глазами, он решил, что лучше будет, если он не станет мучить её своей болезненной немощью. Будет лучше, если он уйдёт в тайгу и больше никогда не вернётся. По крайней мере, это оставит его в памяти своей любимой, тем кем он есть сей час, а не тем овощем, что из него сделает недуг. А ей оставит надежду до конца дней, что ещё немного и он вернётся.

   Утерев слёзы, платком Василиса Николаевна сдавленным голосом проговорила:
   - Может в церковь сходим! Здоровья попросим…
   Матвеич никогда не испытывал тяги к религиозным обычаям и традициям. Более того, он придерживался той старой веры… знаний передаваемых из поколения в поколение, что шло в разрез с официально существующей церковью. Находясь на эмоциональном взводе, вызванных переживанием последних событий,  слова жены он воспринял в штыки:
   - Чего-о?.. У Тришичкина, что-ли здоровья-то собралась просить!
   - Гриш! Ну какой никакой, а батюшка.
   - Толи вправду люди к старости тупеют? – вскипел Матвеич. - Какой он тебе батюшка… сопляк этот! Он ещё вчера  участковым по дворам ходил. В жопу пьяный с мужиками в кабаке дрался. А тут вдруг резко перекрасился, как на дочке городского попа женился. Вот он его и пристроил… в тёплое место. Таким как он бесхребетным всё одно, что в менты, что в попы. Лишь бы место теплое, да доходное было.
   - Гри-и-ш! – с нотками смирения в голосе сказала  Василиса Николаевна пытаясь успокоить мужа, поняв, что не то и не вовремя сказала.   Ну в церкви то нет вреда…
   - В церкви!.. Вреда!.. - произнес  Матвеич передразнивая её манеру говорить.
   Потом с нескрываемым раздражением продолжил: - Да я как вижу, когда он в родительский день, на кладбище, вначале идёт со  своими коллегами по старой службе здороваться. Половина из них уже в кусты по малой нужде сходила. А после этого вы бежите к нему эту же, немытую руку целовать. Меня, аж оторопь берёт!.. Помыл бы хоть, что ли!.. Срамота! Даже слушать тебя не хочу. Не напоминай мне про него!
  - Ну это может только Тришечкин такой… Давай в другую съездим…
   - Ага! А там поп с Луны прилетел и весь чистенький такой. И откуда они только по наплодились, так резко. Из атеистов то!..
   - Да причём тут поп?.. Гришь! Церковь она ведь для людей…

   Как не старался Матвеич себя сдержать, после столь подробных воспоминаний и искренних чувств к супруге, но его будто прорвало:
   - Слушай, а с чего это ты такая верующая стала? Вроде в одной стране жили, в школе советской учились, где про церковь чёрным по белому написано - «опиум для народа». Глаза открой!.. Телевизор то не только для сериалов…Чуть дали волю попам, они вон все в золоте ходить стали. Если крест то во всё пузо, если машина, то за её цену рот не выговаривает. А дома пионеров у ребятишек отбирают!.. У нас в городе планетарий забрали у детей! Это мыслимо!..
Матвеич говорил не жалея эмоций и поэтому лицо его стало красным. После последней фразы он чуть остановился, переводя дух, и Василиса Николаевна успела кротко вставить:
   - Так в том планетарии-то раньше церковь была. Поэтому и попросили её назад…

   -Во!.. Верно! Церква… Если вы такие правдоборцы и за людей, и для людей добро несёте. Тогда детей в покое оставьте, а себе другую церкву постройте… Коли вам волю дали! Ан, нет, отнять надо! А знаешь почему? Место там проходное, доходное. Парк! Там народу всегда много. Глядишь гуляя в парке и зайдёт кто, свечку поставит. А свечка Василисушка - это денежка. Зачем им, где то на отшибе строить?! А если уж вам так это место дорого, то тогда постройте детям планетарий. Сдайте его в эксплуатацию по всем правилам и в самом видном месте табличку повесьте. Вот с такенными буквами, - Матвеич размахнул руки широко, как мог. – Что мол, это вам дети от нас от попов дар. Вот тогда хвала и почёт вам. И я вам своё сердечное спасибо скажу. Молодцы мол!.. А пока! Вот!..- он плюнул в ладонь и показал Василисе Николаевне дулю.
   Хозяйка заплакав, махнула рукой, встала из-за стола и ушла в другую комнату.

   - «Дурак старый», - укорив, проговорил он про себя и тоже встав из-за стола, вышел из дома.
   - Сын уехал, жену обидел… Где мой Чингиз? Друг мой, - негромко проговорил Матвеич, выходя на улицу.
   Вороной конь Чингиз увидев хозяина, засуетился в загоне и издал глубокий, негромкий звук больше похожий на вздох, чем на ржание жеребца.
  Подойдя к изгороди загона, Матвеич погладил Чингиза по протянутой к нему морде, потом  дал сахар, и жеребец с удовольствием слизал лакомство с ладони.
   - Сей час, сей час… прогуляемся. Давно мы с тобой  не выбирались никуда.
   Горы-то уже просохли давно. А тут я…  вроде как  приболел, - посетовал он коню.
   Старик вынес из сарая сбрую: узду,  седло и потник. Чингиз послушно стоял в загоне и подрагивая кожей ждал, когда старик наденет на него всё необходимое, чтобы тот вырвался из надоевшего загона на свободу.
   Когда всё было готово, конь нетерпеливо за перебирал ногами, ожидая, когда хозяин сядет в седло.
   Матвеич уже давно был не в том возрасте, когда в седло запрыгивают на ходу, поэтому всё время одергивал торопящегося жеребца. И вот, когда наконец с жердей загона старик опустился в кожаное седло, Чингиз резко дернул вперёд.
   - Стой, черт диковатый! - Матвеич с силой одернув повод, урезонил коня. -  Щас выедем за деревню, там дам волю…

   До околицы было не далеко, но Чингиз часто, от нетерпения, с шага переходил на рысь. Чтобы удержать жеребца и сбить его пыл, Матвеич поводьями осаживал его, не стесняясь при этом добавлять два, три матерных слова. И вот как только изгородь последнего дома осталась позади, старик ослабил поводья, и Чингиз, ждавший этот момент, ударив всеми четырьмя  копытами, сорвался в галоп. После трясучей рыси конь понёс ровно и быстро, наслаждаясь силой своего бега, жадно хватая ноздрями набегавший весенний воздух. Промчавшись так примерно около километра, жеребец постепенно начал переходить на рысь, и старик одернув поводья, напомная о себе, произнёс:
   - Ну всё потешился и будет… А то растрясёшь меня на старости лет.

   Чингиз шумно дыша, послушался, стуча подковами о грунтовую дорогу. Ещё разгорячённый быстрым бегом, он торопливо зашагал вперёд. Дыхание коня постепенно выровнялось, и он стал посматривать на свежую траву, росшую вдоль обочины дороги. Он даже пару раз успел щипнуть свежей зелени, как вдруг остановился. Подёргивая ушами, он будто сканировал пространство вокруг, при этом, не переставая жева.  Матвеич хорошо знал своего коня и видел, что его ничего не беспокоит, но обратил внимание на то, что он, так торопившийся на прогулку вдруг, резко встал.
   Матвеич осмотрелся, вокруг никого не было.  Сев в седле поудобнее, старик придался мыслям. Калейдоскоп образов и обрывков фраз прошедших событий роились в голове. Вдруг как-то само собой выкристаллизовалось событие прошлого лета, и он вспомнил это место, на котором стоял сейчас. Это было то самое место, на котором он встретил городского чудака, который говорил, какие-то странные фразы и при этом, пронзительно смотрел в глаза. Именно этот взгляд он и запомнил.

   -«Лысан!.. Как же его звали?» - произнёс про себя Матвеич. –«Б… Б… Бро… Бори… Борис. Нет. Имя какое-то необычное. У нас так мужиков не называют. Бослав… Слав. Борислав вроде. Точно, Борислав.»
   Вспомнив имя, Матвеич вспомнил их встречу до мелочей и дальше уже разговаривал вслух:
   - ЛысаНом я его тогда, прозвал. Очередной городской сумасшедший. Каждое лето они сюда пачками едут. Энергией какой-то подпитываться! А мы вот живём тут и никакого питания…

   Матвеич ещё раз осмотрелся вокруг и в памяти вдруг всплыли слова того незнакомца «Если совсем будет плохо вспомни меня. Скажи в слух, Борислав помоги.»
   - Да-а-а, - произнес вслух Матвеич, - если б было так просто. – Борисла, помоги.
   Вдруг будто негромкое эхо пронеслось с окрестных гор:
   - Помоги, помоги. помоги, моги… ги… ги… ги…
Услышав это эхо, Чингиз встрепенулся и негромко заржал.
   - Тихо, тихо, - Матвеич погладил коня по шее. – Это эхо, - задумавшись, добавил, -  никогда его здесь не было.  – Потом будто желая проверить ещё раз произнес, но уже громче:  - Борислав, помоги!
   И эхо не заставило себя ждать, но оно будто передразнивало старика, выговаривая каждое слово отдельно:
   - Борислав – слав – слав – слав, помоги – ги – ги – ги.

   После раската последних звуков Чингиз занервничал, перетаптываясь, и встал на дыбы.
   - Тпру стой, ошалелый! - одернул повод Матвеич, осаживая коня. Холодок пробежал по спине старика: - Сколько живу здесь, такого ещё не слышал. Чертовщина какая-то.
   - Какая? Какая? Какая? - подхватило эхо.

   -«А ведь мне поплахело после той встречи… С этим… С ЛысанОм – Бориславом» - подумал про себя Матвеич. - А в слух добавил: - Поди ведьмак какой?..
   - Ой, ой, ой,  - насмешливо повторило эхо.
   Вдруг Чингиз, будто напуганный чем-то, рванул с места и понёс в сторону дома. Старик от такого резкого манёвра чуть не вылетел из седла, но успел ухватиться за гриву и удержался. Он не стал усмирять коня и дал ему волю. Только приблизившись к первому дому стоящему на краю деревни, Матвеич одёрнул повод и остановил жеребца.
   Мурашки до сих пор бегали по спине старика. Ему, охотнику проведшему в тайге половину своей жизни, бродившему по горам и днём и ночью, было стыдно за этот нежданный испуг. Матвеичу вдруг показалось, что это было совсем ни эхо, а само пространство вдруг ожило и стало передразнивая, повторять за ним слова.
   - Может это болезнь уже меня душит? – добавил вслух Матвеич.
   -«Сделай задуманное! И ничего не бойся!» - кто-то крикнул в его голове.

   Старик  не мог понять, кто кричит в его голове, голосом того самого эха. И эхо ли это вообще или он начал потихоньку сходить с ума.

   Матвеич рванул повод коня и заставил его сделать оборот на триста шестьдесят градусов, что бы осмотреться вокруг.
Вокруг никого не было.
   - Ты кто? – крикнул Матвеич.
   - «Я, Борислав», - пронеслось в голове старика.
   - Ну вот… Пожалуй и началось! – сказал Матвеич. – В тайгу надо уходить. Срочно. Пока меня, придурковатого старика, в деревне дразнить не начали.
Он ткнул пятками коня в бока и тот, рысью сорвался с места, в сторону дома.