Солдатский бунт на Крайнем Севере

По окончании в июне 1977 года военно-политического училища в Ленинграде я был направлен для распределения на должность в 8-ю отдельную армию ПВО Страны. Управление данного объединения располагалось в Киеве. Здесь я пробыл трое суток и имел возможность хорошо познакомиться с прекрасным древним городом.

Из штаба армии я был направлен в Днепропетровск, где располагалось управление 11-й дивизии ПВО Страны и 50-го радиотехнического полка ПВО (в/ч 51466) этой же дивизии. В этот полк я и был назначен на должность заместителя командира отдельной радиолокационной роты (ОРЛР) по политической части.

Рота (позывной "Матроска") располагалась в черте города Кривой Рог в Долгинцевском районе. От Днепропетровского шоссе её отделяла лишь густая посадка. В настоящее время от этой позиции не осталось и следа, поскольку ещё во время моей службы в этом подразделении (1977-1980 года) наша ОРЛР была передислоцирована в Ингулецкий район Кривого Рога. Позиция там ещё только строилась и личный состав был вынужден проживать в палатках.

Полковое начальство мою персону, мягко говоря, недолюбливало. Причиной тому было моё обострённое чувство справедливости, а также то, что я смел спорить со своими начальниками, критиковать их, а также задавать им неудобные вопросы.

О перипетиях криворожской службы и моих "выкрутасах" я расскажу как-нибудь в другой раз, но, вот, о решающей причине моего скоропостижного перелёта на Крайней Север к белым медведям рассказать следует.

В январе 1980 года на "смотрины" новой позиции нашей ОРЛР приехал начальник радиотехнических войск вышеупомянутой армии ПВО генерал-майор Проявин Николай Иванович. Сопровождал высокого гостя командир полка полковник Гула. Имени и отчества его, к сожалению, не помню.

Внимательно осмотрев позицию и заглянув в каждое помещение нашей ОРЛР, удовлетворённый Николай Иванович, наконец, зашёл в канцелярию и распорядился повесить на стену Рабочую карту командира роты. Самого командира капитана Муния Сергея Альбертовича в подразделении не было. Он ведь криворожский. И связи у него были капитальные. Возможно, его отправили выполнять какую-либо прихоть высокого начальства...

Кстати сказать, мы с командиром роты терпеть не могли всех этих нездоровых проявлений "армейского быта"...

Как бы то ни было, но докладывать боевую задачу и способы её выполнения было поручено временно исполняющему обязанности. Это тяжкое бремя было возложено на начальника радиолокационной станции (РЛС) метрового диапазона волн П-12 старшего лейтенанта Хмелюка Михаила Петровича.

Не успел Михаил Петрович доложить боевую задачу, как генерал вдруг сказал: "пусть теперь докладывает замполит". Поскольку в военном училище с тактикой ПВО (ЗРВ, РТВ) я подружился, а в войсках свои знания старался расширять и закреплять, мне удалось быстро и без проблем доложить о способах выполнения боевой задачи.

Генерал внимательно слушал до того момента, пока автор настоящих строк не сказал роковую фразу: "первичную радиолокационную информацию на соседний зенитно-ракетный дивизион (зрдн) не передаём по причине отсутствия аппаратуры связи". Если мне память не изменяет, она называлась "Фазой".

При этих словах генерал вздрогнул, вперил в меня "очкастый" взгляд и недоумённо спросил: "а где "Фаза?" И я сказал ему о том, что недавно была получена телефонограмма из дивизии, в которой требовалось отправить аппаратуру в Днепропетровск.

Моё обоснование Николая Ивановича не удовлетворило и он перешёл на пару тонов выше. Его гневный вопрос и мой спокойный ответ повторялись несколько раз. Я даже вспомнил "Сказку про белого бычка".

В виду того, что нашей с командиром вины в сложившейся ситуации не было, я был спокоен как морж на лежбище и не подавал признаков страха. Это обстоятельство пуще прежнего распалило генерала и он как славянский Бог Перун начал метать в меня молнии, оглашая тесное пространство канцелярии раскатами грома.

И вдруг по моему невинному лицу невольно начала расплываться улыбка. Да с такой силой, что сдержать её я не смог.

Выпучив на меня глаза, начальник РТВ вскочил со стула и со словами: "мне здесь делать больше нечего" покинул канцелярию. Следуя за ним, командир полка сверхбыстрой скороговоркой (из-за этого его не сразу понимали) бросил фразу, которую я "расшифровал" так: "товарищ Васильев, поедешь на север".

И вот наступил исторический день этого же года, когда мой родненький Ил-14 (на нём я в детстве летал многократно), вылетевший из Норильска, приземлился на аэродроме острова Диксон. Было это 28 мая.

Подойдя к зданию аэропорта, я вдруг встретил там своего однокашника Сергея Хомутинникова, который "тоже решил" подружиться с белыми медведями.

Казарма и штаб нашей радиотехнической бригады. На снимке они давно как заброшены.
Вертолёта на Диксоне я ждал две недели, проживая в "гостинице", которую в шутку все называли "Россией". В ней было всего две комнаты. Одна из них была проходной. В ней жили офицеры. А в непроходной — их жёны.

Туалет типа клозет представлял собой "конуру", в полу которой было отверстие величиной с футбольный мяч. Через него было видно содержимое неглубокой (ведь вечная мерзлота) выгребной ямки. И когда была пурга, в неё со свистом залетал "любопытный" снег, безжалостно обжигая при этом "нижеспиние" неопытного "сидельца".

Опытные же, разворачивали газету и расстилали её так, чтобы она закрывала "очко" пола. Затем, прижав разворот, испещрённый партийным текстом, своими ступнями, они смело принимали позу орла.

Воду, добываемую из растопленного снега, в "России" подавали по часам. И каждый, оказавшийся в это время в помещении, обязан был как можно скорее наполнить этой живительной влагой все рядом стоящие трёхлитровые стеклянные банки.

За время ожидания вертолёта я успел со всеми перезнакомиться и "облазить" почти весь остров. Однако каждый день я начинал с посещения командного пункта нашего 169-го радиотехнического полка (войсковая часть 03177) , который был рядом. Здесь я узнавал план полётов. Уж очень мне не терпелось приступить к служебным обязанностям. Ведь об Эклипсе и моей будущей роте я уже знал довольно много. О них мне рассказал штурман нашего криворожского пункта наведения истребительной авиации (ПН), который прилетел к нам с Эклипса по замене. Моя будущая северная ОРЛР тоже была совмещена с ПН-ом. Правда, с автоматизированным. То есть, с АПН-ном.

Кстати, от Северного Полюса бухта Эклипс расположена в тысяча шестистах километрах. Чуть ниже 76 параллели.

И вот, наконец, наступило утро, когда мне сообщили, что к вылету на Эклипс готовится Ми-8. Было это 12 июня.

Четыреста километров болтанки в воздухе в сторону мыса Челюскин — самой северной точки материкового СССР, и вот мы, наконец, заходим на посадку над позицией. Всё как на ладони. Видно даже бегущих к посадочной площадке "туземцев". Ляпотааааа...

Посёлок Эклипс находится ровно посередине между островом Дикон и мысом Челюскин
Когда колёса шасси прижались к земле, а винты вертолёта остановились, автор настоящих строк, сильно покачиваясь, вышел на песчаный берег Северного Ледовитого океана, который ещё в далёком 1741 году топтали знаменитые полярные исследователи Харитон Лаптев и Семён Челюскин. Ощущения, которые я испытал, трудно передать словами.

В отличие от лиц встречающих и любопытствующих, вываливших гурьбой к вертолёту, небо было хмурым.

Рядом уже стояли две ГТС-ки. Наша и пограничников. На кабине второй, поставив ноги на капот, браво сидели начальник заставы капитан Барилко Александр Николаевич и замполит — старший лейтенант Сысоев Сергей Анатольевич. Мой полный тёзка.

Пограничное начальство быстро спрыгнуло на землю и на капоте сразу же образовалась "поляна". Мне гостеприимно было предложено выпить за прилёт. Однако я отказался, поскольку время было служебное, а вокруг стояли мои дорогие солдатики.

Начальник заставы глянул в небо и загадочно произнёс: "слово "Эклипс" переводится с английского на русский как "затмение". А затем пояснил, что бухту так назвали из-за того, что здесь небо хмурится почти всегда.

Однако эта бухта впервые была выявлена упомянутыми выше Xаритоном Лаптевым и Семёном Челюскиным аж в 1741 году. При этом она почему-то не была названа. А в 1914 — 1915 годах здесь зимовала норвежская шхуна «Эклипс», купленная Россией для поисков пропавших экспедиций В. А. Русанова и Г. Л. Брусилова. И с 1915 года бухта стала называться по имени шхуны. То есть, "Эклипс".

В годы революции шхуна затонула близ Архангельска, а в 1929 году была поднята и названа именем «Ломоносов».

Поскольку командир нашей ОРЛР был в отпуске, встретил меня временно исполняющий обязанности старший лейтенант Попов Александр Семёнович. Он сразу произвёл на меня хорошее впечатление. И в том, что в его отношении не ошибся, я убедился через несколько дней.

Приём-передача культпросвет имущества была очень короткой. Ведь вертолётчики на наших боевых точках не задерживаются. Время стоянки определяется, в основном, временем заправки их борта авиационным топливом марки "ТС-1" (топливо сернистое). В быту его называют керосином.

На следующий день я был представлен личному составу роты и приступил к исполнению своих служебных обязанностей. Тогда мне было двадцать пять лет и в должности замполита ОРЛР я служил уже три года.

Прошло несколько дней и, наконец, наступило то незабвенное воскресенье. У замполита роты этот день недели неофициально считается рабочим.

И вот я со светлыми мыслями захожу в близкую сердцу моему казарму. Стрелки часов показывают 08:45. Однако я начинаю ощущать, как по моему лицу растекается недоумение. По лику же, представившегося мне дневального, стоящего у тумбочки, я вижу, что он моё недоумение оценил.

Немного пройдясь по коридору, заглядываю в небольшое окошко левой стены и вижу, что оператор котельной, как и положено, не дремлет. Заглянув же в спальное помещение, убеждаюсь в том, что личный состав дрыхнет "без задних ног".

"А как же ритуал заступления на боевое дежурство?!" — шепчет мой внутренний голос. Неужели он не проводился.

Развернувшись и пройдя несколько шагов, захожу в сердце ОРЛР — пункт управления (ПУ). Он располагается прямо в казарме, а не в бункере, как в криворожской роте.

А здесь всё в порядке: на рабочем месте командира я вижу дежурного по ПУ, листающего сигнально-кодовую таблицу, штурмана АПН, читающего книгу; оператора РЛС, считывающего в сетке ПВО координаты воздушного судна с экрана выносного индикатора; планшетиста, чертящего на плексиглазовом планшете "задом наперёд" трассу этого самолёта, и, наконец, радиотелеграфиста, бойко отстукивающего "Морзянку" за стеклянной стенкой.

Выхожу в коридор и иду на кухню, где убеждаюсь, что там в поте лица своего трудится повар.

Замечательно! Всё функционирует. Однако ощущение того, что ритуал заступления на боевое дежурство сегодня "предан анафеме", генерировалось даже моим "спинным мозгом". В обратном случае личный состав никак не мог бы дрыхнуть "без задних ног" в 08:45.

Ритуал — это священное действо! Ведь именно на нём гимном Отечества скрепляются слова, от произношения которых у меня и сейчас выступают на глазах слёзы: "Равняйсь! Смирно! Слушай боевой приказ: На охрану воздушных рубежей нашей Родины - Союза Советских Социалистических республик, заступить! Направо! На боевое дежурство шагом марш!"

Поборов своё недоумение неимоверными усилиями, я, наконец, спрашиваю дневального о проведении ритуала.

Автор настоящих строк был готов услышать от солдата всё, что угодно, но только не эту непостижимую фразу: "а в воскресенье ритуал не проводится".

Времени на "чесание затылка" не было и я приказал поднять дежурного по роте. Но сержант уже выходил из спального помещения, подтягивая ремень и застёгивая воротничок. Видать, спал он чутко.

Когда дежурный подошёл к тумбочке и представился, я приказал ему поднять и построить личный состав. Однако в ответ вдруг услышал: "не буду! Я повторил приказ. Но сержант свои слова подтвердил.

Повернувшись к дневальному, на стене рядом с которым висел коммутатор П-193М, я распорядился вызвать всех офицеров в казарму. Но опять услышал: "не буду".

Гнева я в этот момент не испытывал, поскольку понимал, что это "защищается" самочинная традиция, которая вопреки требованию приказа Главнокомандующего Войсками ПВО Страны №061 закрепилась с годами и почему-то не возбранялась командованием роты.

Убедившись в бесполезности моих усилий достучаться до "военного сознания" своих солдатиков, я подошёл к коммутатору и обзвонил всех офицеров, попросив (ведь выходной день) их прибыть в канцелярию. Работе с этим "диковинным" аппаратом нас научили ещё в училище.

Поскольку телефонов в ОРЛР Заполярья не было и передача информации осуществлялась только по радиотелеграфу, причём, в зашифрованном виде, я вызвал в канцелярию кодировщика (секретчика) ефрейтора Трошкина и попросил принести книгу кодограмм. Его комната соседствовала с канцелярией через стенку.

Написав донесение на имя начальника политического отдела полка (ставшего вскоре бригадой) о коллективном неповиновении личного состава, я передал книгу кодировщику, приказав немедленно зашифровать и отправить документ по адресу. Однако в ответ услышал то же самое: "не буду". Складывалось впечатление, будто мои солдатики-сибиряки сговорились.

Когда все офицеры прибыли в канцелярию, я предложил им присесть на стулья и провёл жёсткую разъяснительную беседу. Все присутствующие меня поняли с первого раза.

Затем я предложил вышеупомянутому врио командира Александру Попову следующую схему: я забираю весь личный состав в ленинскую комнату и по одному солдатику направляю к нему на индивидуальную беседу. Сам же беседую со всем личным составом в ленкомнате. Так и порешили.

Александр Семёнович достал из сейфа ПМ и решительно положил его на стол. В общем, процесс деинсталляции "традиции" был запущен.

Офицер с большой буквы, участник боевых действий в Афганистане подполковник Попов А.С.
Через три часа "кругооборот" личного состава в казарме закончился, рота была построена, ритуал проведён, а офицеры отправлены на отдых.

После этого всё встало на свои места. Однако моя "притирка" к офицерскому коллективу, состоящему из двух противоборствующих сторон, была непростой. Особенно в моей голове не укладывалось то, что сторону, выступающую против командира роты, возглавлял замполит, улетевший в Кривой Рог по замене, как потом выяснилось, с пятью десятками песцовых шкур. Но это к слову...

То, что о произошедшем немедленно стало известно командованию, никто не сомневался. Для этого есть соответствующие службы и соответствующая связь.

Отдельная радиолокационная рота — объект весьма важный. Не дай бог пропустить вглубь страны незамеченным стратегический разведчик вероятного противника. На экране индикатора РЛС мы их видели регулярно.

Поправить командира, при необходимости, можно. А иногда даже необходимо. Но возглавлять группу недовольных — это уже за пределами понимания...

А командиром роты в то время был старший лейтенант Сиромашенко Виктор Савельевич, закончивший Киевское военное инженерное радиотехническое училище ПВО Страны (КВИРТУ). Великолепный командир и человек с большой буквы. Интеллигентный, эрудированный, человечный, внимательный. В общем, профессионал высшего класса. Мы с ним вскоре сдружились и служили душа в душу.

К великому сожалению, мой дорогой командир пятнадцать лет назад (последняя его публикация в "Одноклассниках" зафиксирована 13 октября 2009 года) скоропостижно ушёл из жизни. Светлая ему память!

Во время моей службы на Эклипсе в коллективе ПВО-шников числилось тринадцать семей, в которых воспитывалось 8 детей. Один ребёнок был школьного возраста. Его обучал отец-офицер в звании капитана. Мамы ребёнка на Эклипсе не было.

Служба на Крайнем Севере является надёжной проверкой на прочность и "гнилость" всех без исключения членов коллектива. Поэтому она заслуживает того, чтобы о ней, по возможности, было рассказано всё важное и полезное.

Также читайте: https://dzen.ru/sergej_vasilyev