Наградной наган

   Сижу вот сейчас и вспоминаю один день из далёкого детства. На дворе царит жаркий июнь восемьдесят восьмого года, Горбачёв ещё не провозгласил себя президентом, советские солдаты покидают Афганистан, первые криминальные группировки выходят из подполья и потихоньку начинают делить сферы влияния, а ещё настоящие издательства впервые напечатали «Доктор Живаго» Пастернака… Но шестилетнему мне всё это неизвестно, я играю с другом на детской площадке в тихом московском дворе, у папы через три дня отпуск и мы поедем на целое лето на дачу, а мама готовит на обед самое вкусное на свете блюдо - фруктовый суп!

   Выходной, лето и на площадке нет никого, кроме нас с Толей. Мы – ковбои и увлечённо поливаем друг друга свинцовым ливнем из вполне ковбойского кольта и не совсем аутентичного пистолета Макарова. Толик, бандит и злодей, засел за горкой с моим кольтом, а я, доблестный шериф, яростно щёлкаю в его сторону Макаровым, укрываясь за углом избушки. И вот он, мой звёздный час! Толик приподнимает свою злодейскую голову над горкой, я вскидываю пистолет, щёлкаю курком и во всё горло ору:

- Бах! Бах! Я в тебя попал! Ты убит!!! Всё, давай мне кольт, твоя очередь шерифом быть!
Надутый и распаренный Толик нехотя выходит из-за горки и для вида начинает вяло спорить:
- А вот и нетушки! Промазал ты, я спрятаться успел… Я как раз голову убрал, а ты начал щёлкать, как сумасшедший!
- А вот и не успел ты убрать, я попал!
- Не попал!

   Мы так захвачены спором, что не сразу замечаем дяденьку в костюме, сидящего на скамейке у края детской площадки, метрах в пяти от нас. Вот только что вроде бы не было никого, и вдруг сидит, на нас с Толиком смотрит, голову ещё к плечу склонил и между ног на земле чёрный дипломат стоит. А причёска у него смешная: длинная прядь волос от одного уха к другому прилизана прямо через всю лысину. Папа эти причёски называет «кабриолет» и тихонько посмеивается над такими дядьками.

- Привет, ребята! – говорит дяденька, скромно улыбается и машет нам рукой, – в бандитов и сыщиков играете?
- Здрасьте! – отвечаем мы с Толиком хором, и разговорчивый Толик продолжает, - не, в ковбоев! Я бандит, а он шериф, и меня ловить должен!
- А, в ковбоев, значит? – дяденька перестаёт улыбаться и печально качает головой, - ну какие ковбои, о чём вы?
- А что такое? – взволновался Толик, - мы же правильно играем!
- Вот что это у тебя в руке? – и палец дяденьки указывает на меня, – это у тебя пистолет Макарова! Ну откуда у ковбоев пистолет Макарова? Не было у них никакого Макарова!

  Тут мне становится немного не по себе, потому что дяденька этот совсем-совсем незнакомый, а с незнакомыми людьми разговаривать нам нельзя, и если мама узнает, что я тут болтаю чёрте с кем, то рассердится и больше одного во двор гулять не выпустит.
 
- Толик… – я хватаю друга за воротник, отворачиваю в сторону от дядьки и шепчу ему в ухо, - Толик, он незнакомый, нам нельзя с незнакомыми людьми говорить! Ты что, забыл?
- Да ладно тебе, - отмахивается Толя, - нормально же всё!
- Ах да! Меня Владимир зовут, - подаёт голос дяденька, - можно просто дядя Володя.
- Анатолий! – важно изрекает Толик, делает пару шагов к скамейке и протягивает дяденьке руку, - очень приятно!

  Они пожимают друг другу руки и оба смотрят на меня, Толька выжидающе, а дядя Володя спокойно и слегка улыбаясь уголками рта. Я тоже подхожу ближе, попутно разглядывая нашего нового знакомого. Его чёрный пиджак немного засален и на плечах видны белые крупинки перхоти, рубашка под пиджаком какого то неопределённого сероватого цвета, дипломат потёртый и весь в царапинках. И весь этот дядя Володя такой, самую малость засаленный, потёртый и неопределённый. Не грязнуля, но и не образец опрятности. Не молодой и не старик. Лицо совершенно обычное, без шрамов, прыщиков и родинок. И взгляд светло-серых глаз, внимательный и располагающий.

- Серёжа, - неуверенно произношу я и тоже протягиваю руку. Дядя Володя аккуратно и в то же время крепко пожимает её, и ладонь его оказывается горячей и немного влажной.
- Так что там про пистолет Макарова? – не выдерживает Толик, - почему не было его у ковбоев?
- Макаров, оружейник, свой пистолет изобрел в одна тыща девятьсот сорок восьмом году, - говорит дядя Володя, - а времена Дикого Запада в девятнадцатом веке закончились…
 
   И в следующие десять минут мы с Толиком узнаём про полковника Кольта, Винчестера, Хайрема Максима, про дымный и бездымный порох, про Макарова, Токарева и Дегтярёва, про револьверы разных систем, про автоматическое оружие и про многое другое… Толик и я увлечённо слушаем. Помню, я был так захвачен рассказом, что стоял, наклонившись к дяде Володе и упершись руками в колени. Но вот дядя Володя умолк, с заговорщическим видом положил дипломат на колени и, щёлкнув замками, открыл крышку. Впрочем, покопавшись немного в недрах дипломата, он немного раздражённо захлопнул его, посмотрев на нас с разочарованным видом.

- Ребята, а я был уверен, что они у меня с собой, - грустно сказал наш собеседник, - понимаете, я в знак нашей дружбы хотел угостить вас шоколадом, но, по всей видимости, забыл его вчера на работе...
Мы с Толиком молча переглянулись, и я развёл руками.

- Бывает, - сказал Толик, - я вот один раз мячик футбольный, настоящий, во дворе забыл. Так и увели его со двора куда-то…

Я тоже хотел добавить что-нибудь ободряющее в поддержку дяди Володи, но не успел.

- Придумал! – просиял он, - сейчас мы сделаем вот что! Я ненадолго вас оставлю, сбегаю в гастроном, он тут буквально за углом, исполню обещанное и угощу вас шоколадом… А после сделаю вам с другом предложение, от которого вы не сможете отказаться…

   На последних словах голос дяди Володи зазвучал так тихо, что мы невольно склонились к нему.

- Парни, могу я доверить вам один небольшой секрет? – тем же тихим голосом спросил дядя Володя. Мы с Толиком усиленно закивали головами, - так вот, я хочу показать вам самый настоящий наган, наградной, который оставил мне мой дед… Носить его с собой по улице я не могу, сами понимаете, я храню его дома, поэтому придётся вам наведаться ко мне в гости. Сергей, Анатолий, вы не против?

   Надо ли говорить, что против мы не были, да ещё как! Забыто было всё на свете: запреты родителей, отпуск отца и даже мамин фруктовый суп.

- Так! – хлопнул дядя Володя себя по коленкам, встал и подхватил со скамейки дипломат, - я мчусь в гастроном, а вы ждите здесь!

   Мы проводили взглядом нашего нового знакомого, торопливо шагающего к выходу со двора.

- Наган, настоящий! Мама не пустит, и убьёт потом! Да никто не заметит, мы быстро же! – заговорили мы с Толиком наперебой, - Наградной, с надписью небось! От родаков же влетит, со двора сказали не уходить! Я пойду! Ладно, я тоже…
- Если искать будут, скажем потом, что за трансформаторной будкой плиту могильную искали, - добавил Толя, - понял?

   Плита – это наша местная дворовая легенда. Раньше на месте дома было кладбище, которое строители просто разровняли бульдозерами, и это факт. Обломки оград, плиты и памятники вывозили на самосвалах. А гробы с костями остались в земле. Так вот, вроде бы пару лет назад старшие ребята вывернули из земли кусок плоского камня с надписью «Купец III-й гильдии Бур…» и больше ничего найти не смогли. И местная детвора долго потом пыталась найти оставшуюся часть камня, чтобы узнать фамилию купца, а особо одарённые придумали сказку, что на оборотной стороне плиты есть указания на клад, закопанный этим самым купцом. Двор тогда копали все, от мала до велика, даже двухлетки с пластиковыми совочками…

- Парни, не ходите, нет у него нагана, - тихо прозвучало за нашими спинами, - не ходите, ничего нет…

   Мы обернулись и увидели совсем взрослого, по нашим шестилетним меркам, паренька лет двенадцати на вид. Худой, тёмные волосы спадают на лоб, кожа белая, как будто на солнце ни разу в жизни не выходил. Одет в кроссовки, джинсы и клетчатую рубашку с закатанными рукавами. Вроде обычный мальчишка, не шпана, но странное что-то в нём… Да еще стоит немного скособочась и лицо напряжённое, как будто ему больно, но притворяется, что нет. Толик когда позавчера с горки шлёпнулся, тоже такой был, вскочил, как ни в чём не бывало, но потом скрючился и чуть не разревелся.

- Не ходите с ним, не вернётесь обратно, - тихой скороговоркой продолжает странный мальчик. И добавляет шипящим шёпотом, - как я…

   И это шелестящее, бестелесное окончание фразы расслышал, кажется, я один…

- Ты чего такое несёшь? Завидуешь небось? – возмутился Толик, - да это же дядя Володя! Он столько всего знает и про оружие, и про всё-всё! Он в гастроном за шоколадом пошёл! Щас вернётся и мы к нему в гости!
- Мне этот дядя Андрей пообещал велик, «Швинн», американский… - с кривой усмешкой говорит парень, - а у меня «Орлёнок» был, ещё батин, и я поверил. Красный, шины с белыми боками, хром на крыльях и кожаные кисточки на рукоятках, ну как тут не поверить?
- Постой, какой Андрей, ты перепутал, - возразил я, - он дядя Володя!
- Да никакой он не Володя. И не Андрей. Не поняли ещё? – шипит опять этот бледный, - Никогда вы его имени настоящего не узнаете.


   И тут стало мне не просто не по себе, а стало мне страшно. Я молча сгрёб упирающегося Толика за плечи и молча потащил через двор к подъезду. На полпути к подъезду я оглянулся и увидел, что бледный мальчишка стоит там же, где и стоял, только его уже скрючило и левой рукой он обхватывает правый бок, а на лице облегчение, то ли из за того, что мы ушли и притворяться больше не надо, то ли ещё от чего… А второй раз я оглянулся, когда Толя замешкался в дверях, но только ни на площадке, ни во дворе уже никого не было. Толика я тогда притащил к нам домой. «Мама, привет, я с Толей, можно он пообедает с нами?».

   Помню, мама тогда удивилась, что нас не пришлось загонять в дом, и что мы какие-то тихие. А мы с Толиком уплетали за обе щеки фруктовый суп с мягчайшим нарезным батоном и боролись с желанием вскочить и подбежать к окну, чтобы увидеть… Но что, собственно, мы хотели увидеть? Как дядя Володя, или дядя Андрей, или кто он там был, заходит со своим потёртым дипломатом в опустевший двор, обводит цепким и холодным взглядом светло-серых глаз безлюдную площадку, а затем, наклонив по-птичьи голову набок, долго и не мигая вглядывается в приоткрытое окно кухни, за которым мы с Толяном поглощаем фруктовый суп?

   То лето было последним перед школой. Первого сентября мы с Толей пошли в школу. Я в ту, что рядом с домом, а Толик в другую, в которой его мама работала учительницей. Первые два-три месяца мы ещё виделись, гуляли вместе и ходили друг к другу в гости, а потом вдруг семья Толи переехала в другой район, поближе к школе, видеться мы стали всё реже и реже, и наша дружба вскоре сошла на нет.

   Так вот, к чему я всё это рассказываю… Залез недавно на Ютьюб от скуки, и увидел в предложенном одно видео, превью которого чем то привлекло внимание. Очередная поделка на тему советских и российских серийных убийц была снабжена мрачным коллажем в багрово-чёрных тонах со зловещей птицей на корявой ветке, а сбоку красовалась чёрно-белая фотография лысеющего мужчины средних лет с невзрачным лицом и до боли знакомой, одними уголками рта, улыбкой. Омертвело жму на «просмотр». Диктор хорошо поставленным «зловещим» голосом под видеоряд из чёрно-белых фотографий и позднесоветской кинохроники рассказывает про некоего Альберта Анатольевича Вышневецкого, одна тысяча девятьсот сорок седьмого года рождения, из совершенно обычной советской семьи, который в период с восемьдесят третьего по восемьдесят девятый годы жестоко убивает одиннадцать мальчиков возрастом от шести до двенадцати лет.

   Я слушаю зловещего диктора, вещающего про жестокого отца, Анатолия Вышневецкого, про тихую и забитую мать, Анну. Про первое замученное Альбертом животное, про его неудачи в общении со сверстниками. Про первое убийство и беспомощность следователей… Альберт. Вот я и узнал его имя. Он никогда не представлялся своим жертвам настоящим именем, поскольку ненавидел его, не мог забыть бесконечное школьное Альберт-мольберт. Он был очень начитанным, этот Альберт, и, как оказалось, легко располагал к себе детей. Увлекал рассказом, втирался в доверие, угощал сладостями, заманивал в безлюдное место, а затем…
 
   Вначале, первые два-три раза, он и впрямь мстил школьным обидчикам за годы безнаказанных издевательств, а потом стал убивать уже ради удовлетворения своих вывихнутых, нечеловеческих потребностей. Его аппетиты растут, он входит во вкус, постепенно теряет осторожность и в восемьдесят девятом году подозрительного прохожего, куда-то ведущего семилетнего мальчишку, задерживает милицейский патруль. Дальше всё банально. Признание на первом же допросе, заключение под стражу, экспертиза (вменяем полностью), следственные эксперименты, суд и приговор – пожизненное, поскольку тогда уже действовал мораторий на смертную казнь. Впрочем, заключение это долго не продлилось, через несколько лет Вышневецкий при невыясненных обстоятельствах скончался в своей камере.

   А другое потрясение я испытал, когда вдруг увидел ещё одно знакомое лицо… Максим Андронов, двенадцати лет от роду, тёмные волосы, спадающие на лоб и клетчатая рубашка. Он гулял недалеко от дома, где и повстречал Альберта Анатольевича. Максим умирал очень долго, поскольку показался Вышневецкому очень похожим на одного из школьных заводил, автора самых обидных прозвищ и унизительных издёвок. В отчёте судебно-медицинской экспертизы на теле Максима, помимо ссадин и синяков, было насчитано более восьмидесяти колотых ран и порезов. И дата его смерти установлена была экспертами с точностью в несколько часов. А погиб Максим в июне восемьдесят восьмого года, за четыре дня до отпуска моего отца… Понимаете? В тот день во дворе этого Максима быть не могло, потому что он был мёртв почти сутки. Что это было? Совпадение? Похожий мальчик, выживший после нападения Вышневецкого? Ценный свидетель, о котором нигде не было сказано ни слова? Раненый и наверняка испуганный, он, вместо того, чтобы звать на помощь, проследил за нападавшим до нашего двора, а затем предостерёг меня и Толю? Притянуто за уши и маловероятно. Впрочем, моя версия с мёртвым мальчиком, явившимся к нам в посмертии своём, притянута за уши не меньше, а то и больше, чем эта, про неизвестного следствию выжившего подростка. Впрочем, оставляю всю эту историю с обеими возможными-невозможными концовками на ваш суд. Решите сами, что произошло тогда в тихом московском дворе в июне одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года.