Конфеты из небытия

   Прохлада летнего вечера опускалась на измученные жарой деревья. Листья замерли в ожидании хоть какого-то ветерка от реки. Надоело им в скрученном состоянии прятаться от высокой температуры, желают развернуться, открыться всей поверхностью и глянуть на запыленную от прохождения стада улицу. Поникли бутонами цветы, склонились к тени палисада, ближе к закату солнца польет их хозяйка. И пусть не насытит почву влагой, но даст облегчение. А ночью в живительном холодке доберут сил для очередного жаркого дня. Все в томительном ожидании ночи.

   Подоенная корова бренчит колокольцем, вытягивая из яслей очередную порцию сена. Скоро ляжет на ночь, разгоняя хвостом надоедливых насекомых, и будет отрыгивать да тщательно пережевывать небольшие порции. Снуют куры по двору, подбирают оброненные зерна, крошки пищи. Стремятся склевать остатки с корыта у поросят, те вальяжно развалились в загоне и дремлют в сытости. Живет двор размеренной жизнью: накормлен, напоен и обихожен. Недосуг животным - сложнее с каждым днем содержание обходится хозяйке. Появилась мысль избавиться от скотины и снять ответственность за доставание кормов. Раньше в колхозе выписывали, теперь хозяйства разваливаются, переходят в частные руки, цены повышаются, а продать молочко по закупочным – потерять выгоду. Не окупается такое содержание.

   Это лето терпится, ждет кормилица конца года. Там и решение принимать.
На веранде сидит старая женщина, скоро девяносто. Она впала в беспамятство от тяжелой доли, выпавшей на ее жизнь. Как маленький ребенок, только что не бывает непослушной. Пролетело время, опалило здоровье и память жестокими событиями, происходящими в стране. Износило непосильным трудом организм, ранило нервы преждевременными смертями родных и близких. Доживает свой срок, все чаще заговаривается поминая могилки свекрови, свекра и мужа. Собирается к ним, но не берет пока смерть к себе, так каждый день в воспоминаниях и одной ей понятных желаниях проводит.

   Простенький ситцевый халат, за день измазался. То зацепит кашу, разве уследишь за ней, и размажет на груди, глядишь, цветок вытянет с землей, прижмет к себе, радуясь жизни. Глаз да глаз, не всегда успеваешь за ней. Даром еле шевелится, да где не нужно, поспевает оказаться.  Ничего, баня подтоплена, к ночи отмоет дочь и постирает одежонку. Пока лето – не страшно, вода теплая. Труднее зимой. Женщина сосредоточенно следит за дочерью. Той давно за шестьдесят, она ухаживает за матерью, словно за малым ребенком и в данный момент кормит матушку конфетами. Простенькими, шоколадными. Карамель не по зубам старой, ввиду полного отсутствия таковых.

   Жадно, боясь не насытиться, глотает кусочки или же тщательно катает во рту языком стараясь различить вкус, подольше растянуть наслаждение от сладкого. Играясь, пускает пузыри, рассыпая брызгами по нагруднику. Нет, да засунет палец в рот, убеждаясь на месте ли конфета, а потом вытирает руки о халат. Видно, дочь устала, ведь только управилась по хозяйству. Но терпит, смотрит на мать. Всплакнет порой и у старой женщины проснется материнский инстинкт, пытается прижать голову и погладить по волосам.

   Нравятся конфеты, приносят некое удовлетворение обеим. Связано это с воспоминаниями давно прошедших лет, они с болью отзываются в сердце. Бередят память, толкают больно под ложечку. Улыбается мать, спокойна и дочь.
Но вот налетела грусть на лицо той, что моложе, вспомнилась картинка осеннего вечера. Постучала в калитку незнакомая грязная, неухоженная старуха. Бродяжка.  В темноте не разглядишь толком. С крыльца крикнула ей

- Чего надобно, ночь на дворе.

- Попить бы мне хозяйка.

   Ударило сердце под ребра, до боли знакомое и родное почудилось в сгорбленной от тяжёлой дороги фигуре. Словно забылось или не запомнилось с далекого детства. Забежала на кухню, отломила кусок хлеба, налила молока и вынесла той, что попросила. Ничего особенного, закутана в старенькое пальто, подвязанное платком с дырками, совсем не греет одежонка, котомка за плечами, стоптанные мужские ботинки. Взяла в руки хлеб и кружку, принялась глотать и запивать. Пока ела, не видела внимательного взгляда хозяйки. А для той родное и одновременно чужое, потревожившее душу и давно забытое. Что же так неуютно, никак признать не в силах. Кто?

- Спасибо, доченька.

- Мама!? Мама!!

   Взорвалось изнутри болью и радостью, толкнуло безжалостно и жестко. Опускаясь на колени, упала в грязь, прижимаясь к ногам той, которую не думала увидеть в живых. А та бессильно онемев телом, гладила по голове, опухшими от непосильного труда, от морозов пальцами голову дочери. С ней расстались больше двадцати лет назад в те лютые лихолетьем тридцатые ...

   Помылась в бане, одела свежее белье и за чаем просидела с дочерью до утра. И лишь, собравшись спать, вспомнила, склонилась над котомкой и достала маленький кулек. Развернула и выложила на блюдце конфеты. Простые подушечки, свалявшиеся в долгой дороге в комок. Но еще возможно отломить и положить в рот негу от теплого материнского сердца. Они пили чай со сладким и соленым, слез просто невозможно остановить. Капали и капали в чашки, а мать рассказывала судьбу, дотянутую до сегодняшнего вечера одним только желанием увидеть единственного ребенка.


   В теплый вечер красивый закатом, да паутинкой летящей в воздухе случились события дальних времен, разорвавшие привычный обыденный круг жизни. Ожидалась теплая и продолжительная осень, времени на обработку урожая достаточно. Семья не торопилась, но успевала управиться. Мужнины мать с отцом, они вдвоем и единственная дочка. Поздняя, рожденная от большой любви. Кончилось время, когда гоняли остатки колчаковских банд, гулявших по предгорью Алтая. Люди, озверевшие от неустроенной жизни, метались от красных к колчаковцам и наоборот. Чаще же просто войска,  пришедшие в село ставили под ружье и в строй, кого не успели забрать их противники. Оказывались по разные стороны борьбы часто родственники. Откуда знать крестьянину, чья возьмет в классовой борьбе. Досталась судьбинушка отцу, призванному  в колчаковцы. Сбежал, не выдержав зверства, и пришел к красным, довоевал в партизанском отряде и заявился домой хлеб растить. Поминали порой ему две недели нахождения во вражьем стане. Да прощали, поскольку насильно забрали служить в войско.

   Не предвещал беды и тот летний вечер. Да только остановилась возле их дома телега с военными, вышел молодой парнишка, принялся для самоутверждения наганом махать. Кулаками назвал и не обращал внимания на оправдания со стороны отца, объяснения – одна корова и лошаденка одна. Устроили обыск. Вошли в дом перевернули все, в амбар чужих мужиков завели, хлеб изымать принялись.

- Молчи колчаковская паскуда, не то шлепну прямо во дворе!

   Настенька оказалась в ту пору в сенках, присела за кадку и замерла. Услышала лишь, бабушка шепнула, протискиваясь в тесном пространстве.

- Корова за огородами, беги к деду Семену.

   Знала, где живет брат бабушки Семен. Притихла, не выдавая своего присутствия, в последний раз глянула на семью в щелочку рассохшейся кадушки. Разрешили обуться в дорогу, и взять какие-никакие вещи.

- Девчонка где? – лютовал молодой начальник.

- Не знаем, запропастилась куда-то.

- Ищите и без нее не возвращайтесь, - наказывал своим подручным.

   Покатилась телега, пошли за ней близкие, понурив головы. Только бабушка все оборачивалась назад, рассчитывая разглядеть внучку. Два здоровых мужика вошли в избу и принялись второй раз осматривать вещи. Отбирая понравившиеся, запихивали за пазуху

- Посидим в избе. Куда она денется, девчонка эта. Все одно к дому прибьется.

   Слышно как один завалился, не разуваясь на кровать, второй лег на лавке. Настена дождалась храпа охранников и скользнула из закутка в дверь. Крадучись пробралась огородом и нырнула в дыру в плетне. Спустилась к ручью и едва, в наступавшей темноте, не налетела на рога любимицы Вербы. Дрожа от страха быть обнаруженной, гладила кормилицу по шее, прислонялась щекой, умоляя помолчать. Развязала веревку, отцепила ботало и шагнула в ручей, корова легко и уверенно пошла за девочкой на коротком поводе.

   Как догадалась Настя не выйти на тропинку вдоль ручья, а шагнула в сторону. В деревне мало кто знал проход через болотину, на другом краю – деревня, где и жил дед Семен. У него вряд ли искать догадаются, отношения семьи почти не поддерживали и редко бывали друг у друга. Для десятилетней девочки смелый поступок идти по топи. Ну да лето жаркое, небось, подсушило, смело шагала. Под ногами хлюпала грязная жижа, поднимались пузырьки воздуха из воды. Нужно быстрее углубиться, уйти дальше, чтобы не видно в просветах деревьев ее фигуры и большой – Вербы.

   Пробродив с полночи, решила остановиться для отдыха. Долго выбирала островок суше, наконец, нашла и присела на сухом, прислонившись к березе. Постояв какое-то время, и не увидев более выгодного расположения в окружавшей их воде, тяжело вздохнула и легла корова. Пусть и теплое время – лето, да только на болоте прохлада вмиг выстудила. Настя передвинулась под бок кормилицы и прилегла на теплое тело. Трубно отдавалась отрыжка, затем движение челюстей, перетиравших траву. Сопение и глубокое дыхание – усыпили.

   Очнулась в утреннем плотном тумане от голосов. Видно недалеко ушла от села. «Бестолковая,- ругала она себя, - не попросила батюшку Водяного оберечь от блуждания по топи. К Лешему не обратилась за помощью. Как упустила в спешке важное дело». Вот и ходила вчера по кругу в сумерках, совсем рядом околица, петухов слышно.

- Говорил тебе сразу на болото идти. А ты – глупая она, не полезет в топь. По ручью пойдет. Сколько времени потеряли? – голоса в утреннем мареве над водой хорошо слышны.

- Ужели догадалась чащобой уходить? Совсем ум девка потеряла, потопнет.

- Смотри след. Корова прошла, а вот детские. Точно зыбуном пошла. И корову за собой ведет. Вот еще следы.

   Заторопилась Настя, потянула Вербу за собой внутрь, ближе к трясине. Та шагает, только грязь чавкает. Авось побоятся дальше в топь забираться. У животины вымя разбухло, утренней дойке пора начаться. А тут некогда, уходить надобно. Ей, голубушке не понять, зачем ее болотом ведут, пойло утреннее не дали. Но двигается следом за человеком.
 
   Голоса преследователей то приближаются, то удаляются. Ищут след и находят, догоняют. Но плутают, сами в воду наступают, чавкает тина и скрывает звуки беглянки. Не выдержала Верба, замычала, не в силах молоко сдерживать, капельки собираются на кончиках сосков, срываются и падают в воду. В воде не растворяются и белым показывают преследователям дорогу. Отклонились голоса, ушли в сторону, много набродила Настя за ночь, расследуют и выбирают направление. Хорошо охотника среди них нет, давно пропала бы.

   Понимая безвыходность ситуации, выбрала островок, остановила корову. Мокрым платком протерла вымя и села на пенек доить прямо на землю. Струйки молока ударили в мох, запенилось. Взбилось белым среди зелени, стекло с островка в воду, темное разбавляя аппетитным. Торопится девчонка, голоса недалеко. Закружилась по лесу, спутала направление и не знает куда идти, в какой стороне деревня. Понимает – далеко не ушла и село рядом. Углубиться бы, оторваться в чащобе, тогда и преследователи отстанут. Настя потянула за веревку, Верба шагнула следом. Но сделав несколько шагов, встала словно вкопанная. Тянет назад, как не старается увести за собой девочка. Растерялась Настена, шагнула и провалилась по пояс, потянуло неотвратно вглубь, холодом дохнуло болото. А пуще страхом! Ухватилась обеими руками за повод, потянула кормилица наверх из грязи. Разошлись круги тины в стороны, образовался круг, будто провалился кто.

   Обошли гиблое место стороной. Удачно обошли, следов не осталось, все под одно смотрится. Вновь зачавкало под ногами. Плотнее стоят сухие мочажины, видимость леса создают и укрывают от взгляда догоняющих. Дошли до сухого места, упала девчонка обессилив. Задыхается от нехватки воздуха, легкие глотают порции, да организм не усваивает. Дыхание громкое, рукой прикрывает рот, лицом между кочек упала вниз, чтобы не слышали ее.

- Смотри, молоко. Доила наверно, с полным выменем не разгуляешься.

- Смотри круги на воде. Ужель утопла горемычная. Зачем гнали, пусть жила бы. Чего теперь объяснять станем?

- Да так и обскажем – утопла!

   Потоптались мужики на месте, повздыхали и зачавкало удаляясь. Ушла погоня обратно пора оглядеться, отдохнут, выбрать направление. Выглянуло солнце, осветило островок. Двигались правильно, только, как оказались в топком месте? Левее нужно брать. И радостная, удалось провести двух взрослых мужиков, улыбнулась. Так тревожно за родителей и за бабушку с дедом. Может вернуться. Скорее – нет. Знакомая для жителей села картина: забирали, уводили в район и оттуда уже не возвращались люди. Объявился как-то Степан Неверов, удалось ему сбежать. Рассказывал страшное – грузят на баржи народ и везут на север. Под конвоем отправляют и неведомо как далеко.

   Настя четыре дня бродила по болоту, пока не вышла к затерянной в тайге дороге, а по ней уже и в деревню. Дед Семен не испугался вновь образованному «довеску». Не боялся новой власти, поскольку всю гражданскую выводил партизан болотами в безопасные места. Да и чего бояться – бобылем жил, не обзавелся семьей в молодости, затем война империалистическая. Вернулся раненым, поселился в избушке, зачем ему большой дом. Коль арестуют, так одного. Так и зажили с внучкой. Деревня староверов: кого принимали, того уже не выдадут.


   Агафья толком рассказать не могла, как сложилось у семьи жизнь после ареста. Доходил сказ до того, как погрузили в баржу, она принималась безудержно плакать. Многие мужчины и женщины, оказавшись в таких каторжных условиях, жили так же.

   Сумела поведать: в первые три года забрали Нарымские болота и свекра со    свекровью, и мужа. От труда непосильного. Высадили на пустынный берег, велели лес заготавливать, да строиться. Надорвал непосильный труд мужиков, а с ними и женщин не щадил. Надеялись за ратный труд освобождение получить, да наоборот получалось: новые партии жильцов привозили, а обратной дороги не сталось. Кладбище разрасталось. Деда с бабкой придавило лесиной вековухой. Увидал он – падает ствол, бросился бабку оттолкнуть от опасности, да не успел. Обоих переломало. Дедову грудь сук пробил, тот и не дыхнул ни разу. Бабушка пожила три дня, все по внучке беспокоилась, просила Господа силы, какие остались ей передать.

   Муж – отец Насти простыл на лесозаготовках, а отлежаться не дали, гнали план. Когда кровью закашлял, возмутился народ, нарядчик велел отлежаться три дня. Пришли вечером в барак, он не дышит. Осталась одна, жила надеждой свидеться с единственной дочерью. Чем только не занималась, какие работы не выполняла. Тяжко приходилось, да оберегал Бог ее от болезней и погибели. До отчаяния доходило, да вздохнет одна, за ней другая, слезу пустят. Бабы и выживали, потому что выплачутся, вроде полегчает. Мужики в себе боль носили. Идет с виду крепкий, падает и нет человека. Надрывались от жизни.

   Привыкла к тайге, она родным домом стала. Когда объявили о снятии судимости, не поверила. Посчитала, больше двадцати лет прошло с момента ареста. Последний раз тогда сквозь слезы на родной дом взглянула. После этого только ночью снился. Предстояло возвращение. Думалось, как примут преступницу. Не все разбирать удосужатся. Сидела.

   Сгоношилась, собралась, их в то время партиями освобождали. Довезли баржей до Томска, дальше добирайся, как знаешь. Денег нет, пришлось работать, дабы на дорогу скопить. Три месяца мыла полы в захудалой конторке, там же в кладовке жила. Терла тряпкой полы и мечтала увидеть горы, речку. Уберег ли Бог дочь от бродяжничества и нищеты.

   После той ночи отрывками вспоминала мать свою жизнь. Как от голода варили полоски кожи. Повезло  в страшный голодный год, на излете силы, нашла в дупле зверюшку – бурундука. Как не жаль, сварили похлебку, запасы разделили и съели. Как спасались в трескучий мороз у костров, упала подруга и обгорела, долго не прожила. Как тайком от охраны общались с местными жителями. Всего не переберешь, одно ясно – чудом выжила.


   Спит мать, умаялась сердечная за день. Настя открыла дверцу серванта, достала коробочку, открыла: пожелтевшая справка об освобождении и комок засахаренных конфет. От той, что голодная принесла в нелегкую свою годину сладость дочери в подарок,  на свидание спустя двадцать лет.