Материнское сердце

Мы с женой только-только еще начали совместную жизнь, как от тещиной родственницы получили приглашение прийти к ней в гости.
Она жила на глухой улочке возле парка им. Кулибина. А мы в деревне, у тещи. В семи километрах от города. Тетушка, так называла ее моя жена, была женщина благопристойная. Коренная городчанка. Но совсем одинокая. Муж ее бросил, к другой женщине ушел. Сына единственного, которому она отдавала саму себя, похоронила около года назад. От простуды скончался. По настоянию тещи мы выбрали время и в выходной день пешком пошли к ней.

На улице стояла осенняя прохладная погода. И мы, тепло одетые, с набитыми сумками, это расстояние преодолели не без особого труда. Калитка тетушкиного палисадника была незапертой. Дверь квартиры тоже. Вошли без стука. Поздоровались. Она, одетая в темную шерстяную юбку и нарядную кофточку, лежала на заправленной кровати. Рассеянно кивнула нам в ответ. И все, никаких эмоций. Никаких «проходите», «присаживайтесь». Мы положили на пол «гостинец» для нее: в одной сумке картошка, в другой морковь, свекла и литровая банка вишневого варенья. «Это тебе от мамы», – сказала жена. И встали у порога. «У меня же есть все», – с печалью в голосе проговорила она. Туманно посмотрела на нас: «А я вот Геру вспоминаю, сынульку своего. Он ведь вам был ровесник. Вот бы тоже сейчас поженила его. Такого крепкого смерть забрала. Сто бы лет ему жить. И вот…» В теплой и чисто прибранной комнате многое напоминало о нем: гантели, боксерские перчатки и прочая мелочь. А главное – увеличенная фотография на стене. «И вот, – продолжила тетушка, – однажды он накатался в лесу на лыжах, вспотевший простоял какое-то время на улице, прождал на остановке трамвая, и на морозе простудился. И умер. Бедный, бедный мой Герочка. Кровинушка моя! Лучше бы мне самой умереть. Мы с прискорбием сочувствовали тетушке, утешали ее в неизбывном горе. Но чем еще мы могли ей помочь? С дороги, уставшие и вспотевшие, утомленные ее причитанием, лишь переглядывались да переминались с ноги на ногу у порога. А она все продолжала свое. И так, может, час, который мне показался вечностью. Жена, увидев, что я то и дело утираю пот носовым платком с лица, пересилив неловкость, сказала: «Ну, вы уж извините нас, тетя, мы пойдем. До свидания!» «До свидания, до свидания, детки мои», – как бы радуясь нашему уходу, проговорила тетушка.
Выйдя на улицу, я, досадно усмехнувшись, тихо проговорил: «Неужели тетушка за этим нас и звала в гости, чтобы лишний раз поплакаться? Уже целый год прошел, сколько можно?» – «Нам не понять материнское сердце», – ответила жена. «Ну, присесть-то могла бы она нас пригласить?» – упорствовал я. «Да она уже на грани сумасшествия, – продолжала ее оправдывать жена. – Какой с нее сейчас может быть спрос?!»

После нас теща еще несколько раз наведывала тетушку, рассказывала нам о плохом ее состоянии, о том, что она временами заговаривается. И все про сына Геру твердит. Ходит за город, ищет его. Вроде как, действительно, на грани сумасшествия. Худющая стала… Наверное, скоро умрет… Время шло, а тетушка продолжала жить. И вдруг, примерно через полгода как-то, нежданно-негаданно к нам в деревню, к теще, наведалась сама тетушка. Тихо прошла в переднюю комнату. Мы как раз собирались обедать. Я ее не узнал, когда она меня назвала по имени. В свои 48 лет она выглядела на все 75. Лицо было изможденное, словно ее не один год держали в концлагере. Глаза провалились. Нос заострился. Руки стали костлявыми. Сущий скелет. «А я Геру ищу, – начала она. – Должен вот-вот отыскаться. Лыжи его нашла, палки тоже». Жена, не веря услышанному, посмотрела на меня, затем на тещу и, о чем-то задумавшись, покачала головой. Я подвинул еще один стул к столу, запросто ей сказал: «Ладно, тетушка, не будем в фантазию вдаваться, давайте-ка с нами садитесь обедать!» Жена как раз вынула из печки горячие щи и на столе резала хлеб. Теща хотела было раздеть тетушку, но она воспротивилась. «Нет-нет! Я пришла только у молодых прощения попросить! Они тогда такие были хорошие, а я их плохо встретила! Простите меня, пожалуйста!» Услышав такие слова, я почувствовал, как по моей коже пробежал мороз. В горле очутился ком. «Что Вы!?» – только и успел выдавить я из себя. Тетушка вырвалась из тещиных рук и, поправляя платок на голове, быстро вышла. Жена бросилась ей вдогонку, а я стоял как вкопанный, так и не поняв ее до конца. Мыслил про себя: «Какая же она сумасшедшая, если все помнит?»

Через три дня тещиной родственницы не стало. Она умерла.

Март 1975 г.