Лыжня

    С какой-то стариковской неловкостью он сделал несколько шагов, оттолкнулся палками и сразу же чуть не опрокинулся на спину, чудом удержался на ногах и потихоньку, слегка наклонившись вперёд и смешно растопырив руки, заскользил вниз. До самой реки лыжня пойдет под уклон и, хотя спуск достаточно пологий, для него, с детства не особо дружившего с лыжами, главное было не потерять равновесия и не плюхнуться где-нибудь. Притормаживать не приходилось, хорошо раскатанная колея была припорошена утренним снежком. Он оказался сегодня первый…
    В выходные дни Семериков с утра пораньше устремлялся на окраину города, где находилась лыжная база. В отличие от других любителей лыж, которым приходилось добираться сюда на автобусе, он жил в двухстах метрах от нее и упускать шанс продышаться, прокашляться, просморкаться, а потом залечь в горячую ванну было бы глупо. После такого моциона его на улицу уже особенно не тянуло, и он спокойно мог остаток дня сидеть на своей табуретке за компьютером или лежать на диване перед телевизором с книжкой, и не нужно было, чтобы хоть немного размять суставы, топать в продуктовый магазин, на ходу придумывая – что бы ему купить. Особого рвения к этим прогулкам у него никогда не наблюдалось, и совершал он их лишь оттого, что знал - к концу дня поневоле начнёт проклинать себя, что пошёл на поводу своего хронического малодушия и не использовал возможность немного разбурлить кровь на свежем воздухе…
    Вообще, Семериков, как себя помнил, с самого детства мучительно переживал упущенные возможности, пусть даже самые ничтожные; страдал, что не умел вовремя оценивать подвернувшиеся перспективы - то ли не хватало ума, то ли не хватало реакции, в общем, чего-то как всегда не хватало. Это был один из его многочисленных комплексов неполноценности, омрачающий всю как ему казалось до предела нескладную жизнь и с которым ему приходилось постоянно бороться. А способ борьбы с ним он выбрал очень простой; когда вырисовывался какой-нибудь вариант действия, он оценивал его не с точки зрения разумности его воплощения, а с точки зрения – не придётся ли жалеть, если он этот вариант не осуществит…
    Сквозь частокол лиственниц и мелколесье надпойменной террасы показалась заснеженная гладь реки. Сейчас начнётся крутой спуск с резким разворотом влево, а потом долгий и муторный подъём на главную высотку лыжной дороги. Это полчаса, не меньше. Семериков поставил правую лыжу чуть-чуть наискосок, и когда его понесло вниз всё быстрее и быстрее, начал как мог ей тормозить. Несмотря на все старания, он все-таки выскочил на повороте за пределы трассы и чудом не налетел на ближайшие лиственницы. Ну, хоть на ногах устоял, и то ладно. Оглянулся. Никого. Он стащил рукавицы, задрал куртку, оттянул рейтузы, выковырял оттуда пенис и помочился тут же, между лыжами. Потом скребанул палкой немного снега на образовавшуюся под ногами жёлтую ямку, развернулся и поочерёдно переставляя лыжи, не спеша выбрался на трассу, ещё раз оглянулся и «ёлочкой», широко расставляя ноги, двинул вперёд на подъём…
    Так, что у нас на сегодня… мысли свободно гуляли в черепной коробке куда хотели, переплетались, мешали друг другу, неожиданно убегали и также неожиданно возвращались… сейчас приду, нырну в ванну и за компьютер, нужно подумать о работе. На днях получили результаты лабораторных исследований, в которые были добавлены определения по нескольким новым химическим элементам, среди них оказался хлор. К удивлению всей геохимической группы содержания его в коренных породах вблизи кимберлитовой трубки оказались на порядок выше, чем на удалении от неё. Неужели, наконец, вот он, надежный поисковый индикатор алмазных месторождений? До сих пор геохимических критериев поисков по известковистым породам, окружающим кимберлитовые тела, установить не могли, все микроэлементы, которыми были богаты кимберлиты, создавали очень слабые ореолы и «зацепить» их буровой скважиной было также трудно, как и само рудное тело, поэтому выявленная закономерность сулила большие перспективы. Но откуда взялся этот хлор? Воздействие кимберлитов? Самое интересное заключалось в том, что непосредственно в окружающих породах в зонах контакта с кимберлитовыми трубками его было значительно больше, чем в самих кимберлитах, да и для кимберлитов хлор был не характерен…
    Становилось жарковато. Спина уже помокрела, а из-под шапки по щеке поползла первая капля пота. Сосуды поют песню счастья, мышцы ликуют и рукоплещут… сколько там ещё осталось до излучины… Семериков поднял голову и посмотрел вперёд… порядочно… давай, ладно… иди, уж…
    Почему-то вспомнилась картина Пикассо «Любительница абсента». Он впервые её увидел в рыночной экспозиции питерских художников на Невском проспекте. Это была, конечно, копия, но очень даже недурно выполненная. Тогда он вдруг почувствовал непонятное мистическое влечение к ней, необыкновенную колдовскую силу, которая исходила от картины и обволакивала и размягчала его мозги. Он помнил, что долго стоял как заторможенный в двух метрах от неё, помнил тот неотступный гипнотизирующий звон в своих извилинах, помнил как потом ездил сюда каждый день, пока картина не исчезла, видимо кто-то её наконец купил. Почему он вспомнил о ней именно сейчас… Странно… странно ещё и то, что мысли об этой картине в последнее время приходили к нему слишком часто, эта любительница выпить почему-то не давала ему покоя. Да что она прицепилась-то, стараясь заслонить навязчивые видения, Семериков постарался переменить тему своих раздумий…
    Как-то он услышал, что человеческий мозг лишь часть природы, поэтому всё, что способно создать человеческое воображение существует в реальности. Эта мысль ему была по душе, она привносила в его жизнь некоторую упорядоченность и как бы оправдывала его сумасбродные и даже иногда постыдные фантазии, и вообще, он был больше склонен во всё верить, чем не верить. А всё-таки, почему она так часто мерещится, эта любительница абсента и почему она всякий раз ассоциируется с его незнакомкой…
    Однажды в каком-то магазине Семериков столкнулся с женщиной… Прошло уже много времени, но он до сих пор не понял, что же тогда произошло с ним. Будто вокруг всё исчезло, всё стихло, и мир остановился. В памяти осталось на всю жизнь ощущение, что внутри него что-то замкнуло, закружилась голова, и появился непонятный звенящий гул в ушах, словно от тысячи маленьких колокольчиков. Этот звон нарастал, наплывал со всех сторон и наполнял каждую его клеточку. Он тогда застыл посреди магазинной толкотни и не мог оторвать от неё взгляда. Потом, всякий раз вспоминая те мгновения, удивлялся самому себе. Такое было с ним впервые. Именно тогда, в том магазинчике зародилось что-то властное, незнакомое и волнующее, оно намертво застряло в груди, словно поржавевшие осколки снаряда в стволе старой березы, подчиняя себе его мысли, чувства и желания.
    После той встречи повсюду, где бы ни находился, он маниакально искал глазами эту женщину, стараясь не пропустить взглядом ни одну женскую фигурку, хотя бы отдалённо напоминающую её. Он подолгу дежурил у дверей того самого магазина, в надежде встретить её здесь опять. Прошло около двух лет и образ таинственной незнакомки начал потихоньку таять, стираться из памяти, оставляя в душе сладкую романтическую грусть, но и той со временем становилось всё меньше и меньше. Он уже начал смиряться с мыслью, что это было лишь приятное видение, подаренная свыше восхитительная галлюцинация и больше ничего…
    Весеннее солнце, продираясь сквозь заросшую мелколесьем тайгу, уже ощутимо пригревало. Через несколько дней окончательно потеплеет и на лыжах ходить будет уже не интересно, он любил морозец, тогда и дышалось легче и двигалось веселее, и в горячей ванне отмокать после прогулки тоже было намного приятнее…
    Как хорошо, всё-таки не пить, ах да… ещё и не курить. Когда он вспоминал похмельные ломки, ему становилось до такой степени не по себе, что в любой, даже иногда в самой неподходящей ситуации он невольно застывал как вкопанный и не обращая ни на кого внимания начинал крутить головой, отгоняя мучительные памятные ощущения. Никакой грипп, никакая болезнь, даже перенесённый когда-то серьёзный перелом – ничто не могло сравниться по своей тяжести с этим кошмаром. Все жизненные промашки, казусные неловкости, неприятности на работе, потери денег, а если ещё припомнить и огромное количество глупых историй, в которые он попадал будучи, как модно говорить, в состоянии существенно изменённого сознания и которые ему придётся вспоминать теперь со жгучим стыдом до конца жизни, так или иначе были связаны с водкой. Нет, всё, к едрене фене, больше ни капли, ну сколько можно…
    Семериков поправил наползающую на глаза свою вязаную шерстяную шапочку и, легонько снимая сосульки с усов и бороды, посмотрел вперёд. Склон, по которому ему приходилось подниматься, постепенно становился пологим, ещё метров триста и он пойдёт по ровному водоразделу…
    Иногда он чувствовал чью-то поддержку, словно ангел-хранитель безотлучно находился при нём и всякий раз приходил на помощь, когда у него начинались серьёзные проблемы. Бывали случаи, когда он попадал в такие безвыходные положения, что начинали опускаться руки, хотелось всё бросить и бежать… или умереть. Иногда казалось, даже чудо не могло ему помочь, но оно происходило и спасало. Он не сразу осознал, что его кто-то охраняет свыше, уж слишком всё казалось невероятным. Это понимание пришло к нему совсем недавно, когда он уже понемногу начал подводить итоги, оглядываться назад, осмысливать некоторые события своей жизни. Он хорошо запомнил, как каким-то чудом ему стальным тросом не оторвало руку в детстве, когда он решил помочь матросам на причале тянуть буксир к берегу, как мальчиком тонул в речном водовороте и как маленькие рыбки тыкались ему в лицо и совершенно случайно рядом оказался и вытащил его из воды отец, как чуть не перевернулся танк, когда на огромной скорости тот не удержался на трассе и слетел с крутого скального склона вниз, а он чудом остался на броне и не был раздавлен под его гусеницами, как в последний момент отвернул в сторону пьяный водитель вездехода, чуть со всего маху не припечатав его к стене кирпичного ангара…
    Краем глаза он зацепил какое-то движение по правую руку. На фоне сонного ландшафта любое самое неуловимое изменение в нём мгновенно обращало на себя внимание. Он повернул голову и увидел, как стайка белых куропаток спешно улепётывает от него, оставляя на свежеприпорошенном снегу витиеватые цепочки крохотных тропинок…
    Неожиданно всплыли мысли о незнакомке… интересно, где она может быть сейчас, в десять утра… в субботу… наверняка с мужем… нет, у такой женщины кто-то обязательно есть на стороне… любовник… а может она и вовсе какая-нибудь…
В этот момент, будто получив хороший пинок в спину, он резко выпрямился, неловко взмахнул палками и повалился вбок, прямо на заросли карликовой берёзки. Успел выставить вперёд руку, чтобы не расцарапать лицо ветками. Несколько секунд он лежал в сугробе, осмысливая своё падение и сложившуюся ситуацию. Стало смешно. Нечего дурь всякую думать, наказанье тебе, чудило старое. Потом, опираясь на палки, потихоньку поднялся, отряхнул с себя снег, встал на лыжню, оглянулся, никого, пошёл дальше…
    Опять перед глазами замаячила незнакомка… в плену у грёз, фантазий буйных, в любви… сами по себе стали складываться строки… буйных… в любви… дальше что-то никак не получалось, но вдруг пошло… в любви похмелье суждено, и ласк загадочной колдуньи напиться мне уж не дано. Он от удовольствия даже расхохотался. Дальше покатило почти как по маслу… люблю Вас милая… милая… какое имя придумать… ну, пусть будет Светлана… люблю Вас, милая Светлана, люблю божественный Ваш взор, ресниц таинственный узор и нежность… нежность девичьего стана… Надо обязательно записать, когда приду домой, только бы не забыть. Ну, дальше, дальше, пока «масть хезает»… округлость рук очарованье… по-моему, где-то уже было, уж слишком красиво получается… округлость рук очарованье, волос жемчужный… нет, искристый водопад, и трепет губ, и их желание… дыхание… их дыхание… О! Во мне безумием горят…. Чёрт побери, хоть хватай бумагу и записывай… я знаю, милая Светлана.., хотя «милая» уже было, давай так … я знаю, дивная Светлана, ответных чувств не будет мне, и тихнет боль сердечной раны, когда я… когда я вижу Вас во сне…. Ну, ты, брат, даёшь!.. Остановился перевести дух. А что, вроде недурно, а? В молодости Семериков какое-то время увлекался сочинительством стихов, но дальше дружеских эпиграмм в стенгазету развитие поэтического дара не пошло…
    Вчера в новостях передавали об очередной вылазке питерских скинхедов, погиб какой-то студент, выходец из Таджикистана… он часто задавал себе вопрос – откуда всё это взялось? Ведь всего лишь каких-то тридцать лет назад никто и понятия не имел ни о каких-то скинхедах, ни о всяких там фанатах… Всё это от скуки, безделья, избытка энергии и недостатка ума. Ну с какого рожна у пятнадцатилетнего подростка взялась такая ненависть к тем же африканцам или скажем корейцам, что они ему или его родным плохого сделали, он и видел-то их, может быть, только по телевизору. А эти бойни между футбольными болельщиками, уму не постижимо, свои дубасят своих же…
    Подъём становился круче, «ёлочкой» подниматься становилось всё трудней…
Умри, виденье думы нежной… умри виденье… нежной… прежней… умри виденье думы нежной… на пепелище… другой костёр раздую я…
    Очень крутой участок и ему пришлось несколько десятков метров подниматься уже не «ёлочкой», а «лесенкой», так получалось медленнее, но гораздо легче. Ну ничего, сейчас склон начнёт выполаживаться, а дальше уже водораздел, можно будет немного дать расслабухи. Как ни старался Семериков отвлечься, но мысли о работе не отпускали…
    Семериков волей неволей размышлял о загадочном поведении хлора вокруг кимберлитовых трубок, и постепенно приходил к выводу, что этот химический элемент в ореолах мог появиться только за счет глубинных пластов каменной соли. Эта соль собственно и состояла в основном из натрия и хлора и залегала на большой глубине, образуя многометровые залежи. Миллионы лет назад эти солевые пласты прорывались кимберлитовой магмой, пропаривались горячими рассолами и хлор выносился в растворах наверх, образуя вокруг коренных алмазных месторождений очень контрастные площадные аномалии. Все очень просто, как говорится, элементарно, Ватсон… странно, что еще никто до этого не додумался…
    Двигаться стало легче. Он поднялся на водораздел и теперь свободным широким шагом заскользил по ровному мелколесью, стараясь немного перевести дух и получить при этом максимум удовольствия. Вскоре предстоял опять крутой спуск, а потом ещё один крутой подъём, ещё круче этого. Не лыжная трасса, а по долинам и по взгорьям… ладно, иди, тоже мне, король равнины, блин дырявый… сплюнул он… умри виденье думы нежной… страсти прежней…
    Что же ему с заготовками-то делать, хранить глупо, а выбросить жалко… на балконе уже несколько лет ждали своей судьбы несколько картонных ящиков с деревянными заготовками от его бывшего когда-то увлечения деревянным творчеством. Разделочные доски, ложки, заготовки для фигурных табуреток и другая всячина. Всё было брошено резко и навсегда, интерес угас, когда он понял, что ничего нового и оригинального придумать уже не сможет. Видимо и геохимию бросит, когда твёрдо будет знать, что окончательно выдохся и ничего нового и полезного его мозги родить уже не способны…
    В голову вдруг взбрело, как однажды ударом топора расколол огромную витиеватую корягу, с сучьями во все стороны и огромным каповым наростом посреди ствола. Ему казалось, не то что с одного удара, а вообще раздолбать топором эту двухметровую калабаху было невозможно. Он долго кружил вокруг неё и долго прищуривался, прицеливался и примерялся, потом отходил в сторону и опять прицеливался. В какой-то момент, то ли какого-то озарения или ещё чего, он быстро подошёл, поднял топор и не глядя, что есть силы ударил. Коряга как-то неожиданно легко треснула и раскололась на две почти одинаковые части с причудливо волнистыми краями, оставалось взять руками за концы торчащих сучков и оторвать их друг от друга, изобразив из себя что-то вроде роденовского Самсона, рвущего пасть льву. А что если так и в жизни; проанализировать обстановку, прищуриться, прицелиться, рассчитать события так, чтобы не прилагая особых усилий внести в текущий момент крохотную коррективу, кашлянуть например, вовремя или ещё что-нибудь совсем заурядное и незаметное, и события сразу же начнут развиваться в нужной тебе последовательности. Он тут вспомнил бабочку Бредбери…
    За поворотом опять начинался спуск к реке. Ближе к ней придётся гасить скорость, а то можно вылететь на нижнюю террасу, а там такой обрыв, что  костей не соберёшь… другой костёр раздую я… жемчужина моя… Ага, вот и склон. Семериков снова выставил лыжину в сторону, чтобы в любой момент можно было развернуть её чуть-чуть вкось и притормозить. Удачно. Уже в самом конце он несколько раз, что есть силы, поддал ещё и палками, чтобы на скорости как можно дальше проехать…
    В последнее время он не мог читать художественную литературу, то ли ему не везло и попадались не те книги, то ли с годами он стал настолько привередливым, что иногда в сердцах швырял их в угол комнаты и клялся, что больше никакую «художку» в руки не возьмёт. Исторические сочинения раздражали его больше всего, особенно, когда он натыкался на выражения, вроде «…Александр Невский нахмурил брови и тихо сказал, глядя в сторону бьющих копытами лошадей…» ну откуда, скажите на милость, известны эти подробности. Тогда он молча закрывал книгу и уже никогда к ней не возвращался. Иногда же просто отмечал, что сам о прочитанном написал бы гораздо лучше. Не любил читать и маститых писателей, большинство их произведений считал надуманными, сюжеты в них высосанными из пальца. Иногда с интересом прочитывая какой-нибудь роман от корки до корки, закрывая книгу, вдруг осознавал, что ничего не зацепило, ничего не запомнилось, и ничего в душе-то не осталось, будто порыв ветра прошелестел листвой и опять наступила привычная тишина. А вот что его частенько восхищало – это качество изложения… любую ерунду некоторые авторы умели преподнести так мастерски, и порой настолько поэтично, и на пустом месте завернуть такой сюжет, что тут действительно было чему поучиться… умри виденье думы нежной, прощай…
    Почти половину сознательной жизни Семериков тяготился одиночеством и многие свои жизненные поступки, требующие его личного решения, совершал из дружеских побуждений, чтобы не огорчать своих товарищей, или даже из желания сделать им приятное… за компанию, одним словом. За компанию он пошёл служить в армию, хотя имел возможность откосить от неё, за компанию начал курить, хотя целый год потом давился этим поганым дымом, изображая удовольствие, за компанию пил водку, за компанию поехал в первую свою экспедицию и за компанию из неё же был и уволен, после дурацкого пьяного кутежа с друзьями на базе партии. За компанию прогуливал лекции, бегал пить пиво во время работы, ходил на комсомольские собрания, знакомился с веселыми девочками в дешёвых кафешках… в общем, получилось так, что добрых сорок лет он прожил за компанию. В конечном итоге расстался с семьёй, потерял жильё, ушёл с работы. В довершение всего, как бы ставя жирную точку перед началом новой жизни, его давний приятель, с которым он когда-то работал в тайге, которого знал без малого двадцать лет, которому он в любое время помогал деньгами и продуктами, когда тот пропивался вдрызг и оставался без гроша и которого не раз спасал от милиции, когда он валялся пьяный в канаве возле магазина, однажды в канун Нового года пришёл к нему поздравить с наступающим праздником и как только Семериков задремал в своей хмельной усталости, забрал у него портмоне со всеми деньгами, сотовый телефон и исчез. Спустя две недели он глядел на него преданными глазами дворняжки и по старой привычке клянчил на бутылку для поправки здоровья, как ни в чём не бывало…
    Это было последней каплей, и только тогда, уже на пятом десятке он понял, что его инфантильная тяга к этакой дружеской соборности, к этому пресловутому товариществу не просто пустое, а исключительно вредное человеческое качество. Прав Хайам… уж лучше будь один, чем вместе, с кем попало. И когда это понимание пропитало его мозги насквозь до самой захудалой извилины, у него словно выросли крылья и как по волшебству дела сразу пошли в гору. Он устроился на интересную работу, за несколько лет заработал денег и купил квартиру, потом командировки, конференции, публикации в геологических журналах… Высшие силы, наконец, будто вспомнили о нём…
    Начинался следующий и теперь уже последний и самый крутой подъём. Он решил остановиться и немного передохнуть. Стащил рукавицу, высморкался, потёр лицо и оглянулся. Пока ему на пятки никто не наступал, сзади была тишина, звуков приближающихся лыжников слышно не было… прощай жемчужина моя…  концовка никак не удавалась… Постоял немного, опершись подмышками о палки, поправил наползавшую на глаза шапочку и двинулся дальше…
    Книга может увлечь, повести за собой, может учить, воспитывать, подчинять, обманывать, книгу можно прочитать в один присест, взахлёб, а потом забыть о ней навсегда, её можно читать всю жизнь и время от времени отрываться от неё и задумываться, можно пробежать несколько страниц и отложить в сторону, а можно просто хранить на полке и ни разу к ней не прикоснуться… люди тоже, как книги…
    Попутчица Катенька, вспомнилась… они уже несколько лет ездили на работу в одном автобусе, разговаривали, а в последнее время настолько подружились, что стали ходить к друг другу в гости. Пили чай, болтали обо всём, было обоим интересно, эти полтора-два часа пролетали мгновенно. Ему уже начинало казаться, что их духовная близость достигла, наконец, такого уровня, что пришло время обогатить её чувственным наполнением. Прощаясь с Катей в последний вечер, он неожиданно для себя вдруг сделал попытку привлечь её и поцеловать… Такого резкого твёрдого «нет» он в своей жизни никогда не слышал, словно неожиданно получил сильную звонкую пощёчину, как ушат ледяной воды спросонья. Это была уже вторая попытка сближения, которая снова не удалась. В послании Титу Апостол Павел писал: «Еретика после первого и второго вразумления отвращайся»… Семерикову эти слова понравились, он их понял по-своему и руководствовался ими во всех случаях жизни, делая при достижении какой-либо цели в отношениях с людьми всегда только две попытки, третью считал уже излишней. Он много думал после этого случая, и глядя на себя со стороны злобно шипел… чего ты всё лезешь… тоже мне… губы раскатал… возомнил себя … да она тебя за мужика-то не считает, дурило ты лысое… Первым решил к ней не приближаться, не хватало ещё в её глазах выглядеть старым посмешищем, этаким похотливым сластолюбцем, да ещё и навязчивым… ага, вот… на пепелище страсти прежней другой костер раздую я… отлично…
    Наконец, на одной из лиственниц увидел дощечку, на которой большими черными буквами было написано «До базы 300». Оставшиеся метры пробежал на одном дыхании, стараясь выложиться напоследок до конца, без остатка, до последнего пота. Тяжело дыша, в глазах круги, остановился около ряда красных и синих полотнищ, обозначающих место старта и финиша. Успел вовремя, шли приготовления к соревнованиям. На площадке перед зданием лыжной базы было много людей с привязанными на груди и спине номерами, одни пристёгивали лыжи, другие уже мелькали вдали среди заснеженных кустарников, разминались, пробовали лыжню. Стояли легковые машины и один автобус. Тут оглушающе грянула музыка…
    Семериков спешно отстегнул лыжи, протёр их рукавицей, связал сверху и снизу специальными верёвочками, затем - их в одной руке, в другой палки - быстро пошёл, почти побежал по направлению к дому…

2018 год