И не верится

               
   Валентин пристально разглядывал себя в зеркале. Он присматривался к каждой морщинке, к каждой складке и припухлости. Он попытался улыбнуться своему отражению, но улыбка получилась неестественная и измученная. «А взгляд – то погас. Каких – то   пять лет назад от двадцатилетнего не отличишь,    а теперь... Надо же и не верится, что столько дней ухлопал на суету».  Он только что побрился, взял изящный чёрный флакон туалетной воды в меру с древесно – теплым, амбровым и многогранным ароматом, налил в ладошку и похлопал себя по щекам.
Не прошло и месяца как крестился. Среди всех  участников таинства обряда, оказался самым старшим. Валентин чувствовал притяжение к храму и возвращался туда вновь и вновь. Всякий раз, ставя свечу, вглядывался в лист, исписанный молитвой и читал её, бубня себе под нос слова. На одной из божественных литургий, посвященной празднованию очередного великого праздника,  увидел в толпе девушку. Она показалась ему знакомой. Он подошёл поближе. Девушка отошла от толпы к иконам, что висели справа и опустив взгляд, сложив руки в мольбе, что – то  шептала.   «Ба! Так это психолог со школы».
 Девушка стояла в светлой одежде, подол юбки касался туфель, белый платок был тщательно повязан на голове, позолоченная оправа отражала свет от множества зажженных свечей.  От неё исходило смирение, простота и элегантность. " Чисто русская красота, помноженная на интеллект и высокую культуру"– это первое, что пришло на ум.
В тот день  Валентин решил навестить свою родственницу.  Дед Валентина жил несколько лет с матерью Марии Ивановны, а потом разошлись. Отношения не оформляли, общих детей не было. У каждого свои дети от предыдущих браков. Предварительно купив продукты, он долго стоял у подъездной двери, зная, что Мария Ивановна в свои   восемьдесят девять лет очень долго идёт к назначенной цели. Повторив вызов, Валентин занервничал: «Неужели  что – то случилось?»  Едва эта мысль проскочила, как мелодия звонка оборвалась.
- Кто там? – спросил  писклявый старческий голос.
- О! Мария Ивановна, это я, Валентин. Я пришёл вас попроведовать.
Поприветствовав друг друга, Валентин отправился сразу на кухню, зная, что ей копошиться трудно. На газовой советской плите чайник закипел быстро. Валентин насыпал чай в заварник, подлил кипятка и закрыл крышку. Поставил кастрюльку, чтобы отварить сардельки, разложил продукты на столе. Разливая чай по бокалам, Валентин заметил, что Мария Ивановна его внимательно разглядывает.
- Мария Ивановна, что изменился?
- Ага, пополнел впервые. Всегда был такой худой, штаны висели. Ты как хамелеон, то на русского смахиваешь, то на азиата, в зависимости от поворота головы и света. А сам себя кем чувствуешь?
- Русский я и крестился. Стих мне в душу один запал.
Мне бы пересечь границу и в чисто поле, к теремку.
Свою постылую свободу, выплеснуть в твою красу,
Всем игривым березкам и шальным тополям,
Я отвешу поклоны и взгляну на Божий храм.
Слышишь? Снова перезвоны, собирается народ.
Мы в единой молитве спасём Россию от невзгод.
Мария Ивановна, потянувшись за мятным пряником, замерла на пару секунд, сраженная ответом.
- Так ты ещё и крестился, а я всё никак. Мы были в своё время коммунистами. – немного подумав,  добавила. – Пряники   люблю. Так весь день и пила бы чай. Тебе спасибо, что в прошлый раз привёз каши, а то соцработник такую дороговизну несёт и всё без чека. Дурят как хотят».
  Закончив чаепитие, они перешли в зал. В квартире Марии Ивановны, словно остановилось время. Прошлая жизнь с её безвозвратной молодостью пылилась в каждом углу, в каждом пакете. Пакетов было много, но она точно знала, в каком хранится мужская или женская одежда и на какой сезон. Однажды, зайдя к ней, он не смог отказаться от такого пакета. Увидев, что старушка расстроилась, взял его и поблагодарив, ушёл.  «Ты ещё меня вспоминать будешь. Ведь даром отдаю, всего три тысячи» – кричала  она  вслед. В этом она оказалась права. Он действительно её вспоминал с улыбкой. Принеся пакет домой, вытащил полушубок, попытался примерить. За годы в свернутом состоянии полушубок сильно помялся. Повернувшись правым боком к зеркалу, он резко дёрнул рукав. Послышался треск ниток. Рукав оторвался. Сняв с себя вещь, он заметил, что практически вся поверхность изрешечена молью. Оставалось только выкинуть. «Вот скряга» – подумал Валентин, но решил не обижать её и несмотря на гнилой полушубок, отдать  деньги.
- Валентин, ты мою маму помнишь? Ты маленький совсем был и вы её навещали.
- Помню, у неё всегда были котики и я с ними играл.  Невысокая, худенькая старушка с голубыми и очень добрыми глазами. Мария Ивановна, я хотел бы узнать историю тети Люси.
- Очухался. Не мог ты пораньше прийти. Я же говорю, что забывать стала.
- Это правда, что она работала в секретном отделе?
- Мы об этом узнали, когда она была уже на пенсии. Она ничего не рассказывала.
- Каким  она была человеком?
- Ой, как мальчишка! – воскликнула  она. – Запомнился  случай, когда у друга Лерки штаны стащила. Ему мать сшила тёплые защитного цвета штаны, а у Люси никогда штанов не было. В те времена с одеждой трудно было. Люся,  как увидала, набросилась на Лерку, и  стащила с него штаны. Лерка разревелся.  А она прибежала домой, спряталась за печкой. Вскоре мать Леркина примчалась. Все стали упрашивать её отдать штаны, а она ни в какую. Люся родилась 15 ноября 1940 года. Отца в июне забрали на фронт.  Когда немного  подросла, часто сидела у окна, если увидит, что отряд военных проходит мимо, то быстро одевалась и становилась в последний ряд и вместе с ними маршировала. Солдаты смеялись, пытались чем – нибудь угостить. Один пилотку ей подарил. Люся на седьмом небе была от счастья. Всем показывала пилотку, а на ночь под подушку прятала.
  В деревне, неподалёку от нас, жил дядь Миша. Музыкальный  был парень, гармонист. Люся всё время, едва заслышав аккорды, неслась к нему, как угорелая, глаз не сводила  от растягивающихся мехов и перебора кнопок. Как только дядька перестанет играть, своим тоненьким, умоляющим  голосом просила: «Научи, дядь, научи ».  А он от неё отмахивался, мол зачем тебе это. А однажды пришёл домой, увидел, что Люся на слух подбирает мелодию. Вот, только после этого, стал её обучать. У Люси оказался абсолютный слух. А ещё она мечтала водить машину. Я не помню, как его зовут, но она упросила нашего односельчанина, чтобы обучил её. Ну, что поделаешь, совсем девочка. Всем верила, что плохого никто не сделает. Все – таки, как никак все местные. Какое – то  время он обучал, а потом...
Мария Ивановна замолчала, разглядывая свою стенку советского периода, забитую нынче  книгами, вместо дорогого хрусталя, вывезенного тайно снохой. Её взгляд скользил по предметам. Возле окна, на столе, стояли две швейные машины фирмы «Тула». Валентин знал, что одна машина была для запчастей, а вторая работала исправно и по сей день, увековечивая немецкую сборку. Разоренная своими детьми, внуками и правнуками, осознавая своё полное одиночество, пыталась всеми силами разорвать его, вызывая к себе Валентина или его матушку.  Тяжело вздохнув, продолжила:
  - Изнасиловал он. Ей лет пятнадцать на тот момент стукнуло. Суд был. Мужика этого посадили. Ох, и разговоров столько было. Я на всех заседаниях  присутствовала.  Мама не ходила. Для неё, как для коммуниста, партийного работника, заседавшего в политбюро – это было позором. Мама была передовиком производства, ездила в Москву по приглашению за свои достижения, а впоследствии, получала персональную пенсию. А вот Люся после этого происшествия, стала замыкаться в себе. Окончив восемь классов, подала документы в музыкальное училище. На экзамене требовалось сыграть на своём инструменте. Я тогда уже жила в городе, возле военкомата, и Люся часто бывала у меня. Из  воинской части по вечерам доносилась гармошка. Заслышав вечернюю мелодию, разливавшуюся из воинской части, Люся рванула к новобранцам. Минут через тридцать приходит довольная с гармошкой. Конечно, я ждала её возле музыкального училища в день экзаменов. Помню, что она вылетела разрумянившаяся, счастливая. «Я прошла! – кричала  она. – Мария, я прошла!»
  Проучилась она недолго. По предметам, связанных с музыкой успевала, а вот остальные предметы, общеобразовательные, особенно математика, как раз ещё пошла тригонометрия, по этим предметам, не тянула. Меня вызывали, говорили, чтобы                кто – нибудь помог.  Я сама не сильна в ней. В конце концов за двойки по математике, отчислили. Люся пошла в  вечернюю школу, а днём играла в клубе. Любое произведение, услышанное в фильме или по радио, вскоре исполняла на сцене. В те времена у нас не было такого как сейчас, что всё можно записать, поставить на повтор. А  она с первого раза  запоминала. Вот, какой слух был у неё! Я пела первым голосом, а Люся вторым. Нас приглашали на разные конкурсы. Я помню, как объявляли: «А  теперь выступают сестры Волощенко». Жутко мы гордились этим. Когда она закончила вечернюю школу, и общеобразовательные предметы не нужны были, то вновь подала документы в музыкальную. Она решила обучаться на двух отделениях: по классу народных инструментов и хоровом – дирижёрском. Я тогда у неё спрашивала, мол зачем тебе два? А она отвечала, что скучно. Всего два часа идёт урок по баяну, а дальше делать нечего. Проучилась  наверное год на одних пятерках, и вдруг маму вызывают в школу. Мы не понимали, что же такое могло случится, а оказалось, что последний месяц не посещала. В  школе преподаватели были в  недоумении. И дома ее не было три дня. А потом приходит письмо. Написала, что  ушла в армию. Увидела объявление о наборе девушек, и тайно прошла комиссию. Ничего никому ведь не сказала. У нас шок. Мы в себя долго приходили. Спустя годы выяснилось, что один из преподавателей стал домогаться, после чего решила забросить всё, что связано с музыкой.  Люся страдала сильным изгибостопием. Есть плоскостопие, а изгибостопие – это ещё хуже. Она не могла носить обычную обувь, что либо делать на заказ не было возможности. Не шили такую обувь. В армии научили стрелять, а главное, что сапоги держались на её ногах. В них чувствовала себя комфортно. Так и прослужила в армии. Когда вернулась, спустя  три года, то встал вопрос куда идти работать. В это время был создан секретный отдел и её, как исполнительного сотрудника, порекомендовали. Так она оказалась в милиции. Ходила только в гражданской одежде. Это потом она нам рассказала, что за сумочки у нее были. Открываешь, когда необходимый человек мимо проходит и фото готово. На груди у нее висел микрофон, чтобы те, кто в центре слышали всё происходящее. Она говорила, что столько страха натерпелась за эти годы. Вызывали и днём, и ночью, и внезапно могла улететь, если другой сотрудник не мог. Она и в доверие входила к тем,  за кем следила. Ее вселяли, к примеру, в дом, якобы соседкой и Люся должна была установить контакт с подозреваемым. С одним из подозреваемых  играла в шахматы.  В любой момент могли ее раскрыть и ножом пырнуть. Когда ушла на пенсию, говорила, что она первая из нас уедет в Россию. Совсем немного пожила в России и заболела.  У Люси обнаружили  онкологию.  Последние дни за ней  ухаживала Галка. И от куда эта Галка  взялась? Ума не приложу. Люся – то  ходить не могла. А нам она запрещала приезжать, якобы от неё подруга отвернется и помогать не будет. Потом мы узнали, что её кремировали. Спустя несколько дней за прахом приехала сестра и увезла в Новгород. Там и развеяли. Так жизнь Люси закончилась ничем.  Квартиру забрала Галка, оформившая заранее куплю – продажу, чтобы наследники не претендовали. Было у Люси кольцо из чистого золота. Вот у вас сейчас какие пробы? Примесь всякая! А у неё червонное золото красовалось на пальце. Когда кремируют  все украшения снимают. Отдали это кольцо кому – то , какой – то  родне, разведённой на киселе. Я думаю, что кольцо надо было оставить в семье. Ну хоть что – то  от неё осталось бы.  Ну хоть что – то! Люся пошла в отца: тот же характер, такое же мировоззрение, стремление быть нужной и полезной, точно и быстро оценивала обстановку и шла на риск.
  Отец был призван в июне 1941 года.  Распределение получил на Дальний Восток, но вскоре подал рапорт, чтобы его отправили в действующую армию. В Подмосковье формировался первый механизированный противотанковый огнеметный батальон. Отец стал противотанковым огнемётчиком. И всю войну прошёл в шестидесятой армии. Погиб на западе Украины в деревне Шишковцы Львовской области. Я все письма командира хранила и все статьи о тех боях. Гитлеровцы на последних рубежах нашей границы, на протяжении сотен километров, создавали сплошную трёхполосную оборону, но наши войска Первого Украинского фронта уже 12 июня 1944 года прорвали оборону. 14 июня началось наступление танковых войск. Пять часов гремела канонада. В этих тяжёлых и кровавых боях погиб отец . Из похоронки: остался верным присяге, геройски погиб 16 июля 1944 года. Был похоронен в деревне Шишковцы, в братской могиле. 17 июля 1944 года наши войска вступили на территорию Польши.  Я ездила в эту деревню. За памятником бережно ухаживала Зинаида Лжевская. 6 мая 1945 года недалеко от польского города Вроцлав, стоял советский батальон. Все солдаты знали о победе, и к этому великому празднику пришла новая военная форма и сапоги. Рядовому Мельнику  исполнилось девятнадцать лет. Он так радовался, когда одел новую форму. Говорил, что сапоги вошли как литые, словно мерки с ног сняли. Весёлый был, заводной. Одев новые сапоги, стал танцевать, а потом разбежался и прыгнул через какой – то  холмик. Прогремел взрыв. Мельник подорвался на мине. Чуть выше колена лишился ног. Сначала в Польше лечился, а потом в Россию отправили.  Долго восстанавливался, но сильный оказался духом. На инвалидном  кресле отказался кататься  и встал на протезы. Научился ходить с тросточкой. Об этом трагическом происшествии узнал пан города Вроцлавы и каждый раз 9 мая лично приглашал бойца Мельника. Трижды Мельник приезжал в этот город, трижды подходил к роковому холмику. В третий раз, осматривая местность более тщательно, к нему подошёл пожилой поляк. Он  спросил, мол  что ты  ищешь здесь. На что Мельник ответил: «Трофеи с войны. А вы здесь ничего необычного не находили?»  Дед прищурился и говорит: «Я ничего, а вот соседка моя находила  человеческие ноги. Ох, как долго её трясло, глаза выкатила, ничего связать толком не могла. Ноги закопали. Вон, там. – и дед указал рукой в сторону леса. Мельник  воскликнул: «Мои это ноги, отец, мои. Покажи  мне это место». Дед, сделав шаг назад, уставился на солдата, разглядывая его испуганно.
«На протезах я пришёл сюда» – Мельник задрал брюки. Ноги свои выкопал и как трофей  увёз с собой.
Воцарилось молчание.
- Знаешь, Валентин, смотрю на тебя и не верится мне, что именно ты сейчас сидишь со мной. Я надеялась, что дети в Россию  заберут под старость лет, но оказалось не нужна. Они мне не звонят сами, ссылаясь на дороговизну.  Что делать? Приходится мне набирать номера и узнавать как там они. Внукам помогла купить квартиру в Кенигсберге, ныне Калининград. И вот благодарят. Я виновата пред твоей матерью и дедом. Ты знаешь эту историю?
- Знаю, не нужно об этом. Мы все совершаем ошибки. Господь прощал и нам завещал.