Ода гитаре

По субботам утро начинаю с генеральной уборки -пылесос, мытье полов, пыль протираю.
И почти всегда, передвигая по полу пылесос, задеваю гитару, что стоит на специальной подставке в углу комнаты. В стойке, что поддерживает низ ее деки и сверху запирает в замок гриф.
Гитара начинает звенеть всем своим корпусом, как первый весенний гром. Возмущается по-своему.
И я  воспринимаю это, как упрек.
Полощу в ведре тряпку и терзаюсь совестью.
Натираю до блеска деревянные панели пианино, что много лет соседствует рядом с гитарой и вспоминаю годы юности, когда гитара была лучшей подругой.
Когда и дня не проходило без нее.
Вот я еду с мамой в зимний дом отдыха.
Январские каникулы. Мне шестнадцать.
Я барышня, очень строго воспитанная.
Там мне встречается молодой человек, что тоже отдыхает. Десятью годами старше, лихо играющий на гитаре и взявший ее с собою, работающий осветителем в одном из московских театров.
Вечером он выходит в холл и начинает задумчиво  перебирать струны и петь.
С умыслом, конечно.
На свою игру он манит слушательниц.
С дальним прицелом - ловись, рыбка большая и маленькая.
"Снова месяц взошел на трон
Править звездною своей страной.
Вспоминаю я, как сладкий сон,
Такой же вечер, но вдвоем с тобой.
Я был словно мальчишка глуп.
Мне казалось, что схожу с ума
От награды твоих робких губ, от счастья...
Этим счастьем ты была."
Я первая попадаюсь в его сети.
Выхожу в холл, сажусь где-то не совсем рядом - мы, все же, пока не знакомы - и слушаю, слушаю жадно.
Знакомство происходит.
Он общается со мной с осторожностью - меня ведь бдит зоркая мамаша, а ему зачем проблемы, он приехал на отдых!
Влюбляюсь, конечно, особенно, после сорванных у меня украдкой поцелуев.
Он и его гитара занимают все мои мысли, пока я не встречаю его на зимней аллее идущим мне навстречу с очень взрослой девушкой.
Я вспыхиваю, он делает вид, что не узнал или не заметил. Бегло взглянув на меня, немедленно опускает глаза на снег под ногами и что-то говорит, говорит своей спутнице, так увлекся рассказом, прямо ничего вокруг не видит...

Это сейчас я все могу себе объяснить.
Большому мальчику гораздо интереснее взрослые отношения, чем, пусть приятно щекочущие, но очень рискованные с девочкой, от которой трудно добиться желаемого.
Но я про гитару.
Вернувшись домой в растрепанных чувствах, влюбленная и безутешная, я снимаю со стенки отцовскую гитару, которая просто украшала стену комнаты и никто ее много лет не трогал, так как отца уже нет в моей жизни и за три дня осваиваю ее устройство.
Пальцы на левой руке вспухли до кровавых мозолей - все гитаристы, начиная играть, проходят эту тяжелую стадию.
Зато через три дня я уже сносно бренчу. Слух у меня абсолютный и фортепиано мне знакомо с детских лет.

Проходит немного времени и бренчание сменяется вполне приличным аккомпанементом к модным песням.
Я уже без боли вспоминаю свой короткий зимний роман, ведь благодаря ему я освоила гитару.
Пальцы на левой руке окрепли, кожа на них затвердела и уже давно не больно зажимать струны.
Приходя в поликлинику на анализ крови, я прошу брать кровь непременно из правой руки - в левой пальца не проколоть, кожа теперь твердая, как автопокрышка.
Далее я становлюсь студенткой художественного училища и совмещаю это с работой на киностудии имени Горького, куда попадаю случайно.
Никаких мыслей о кино не было и в помине.
Но, как-то раз, придя в медицинский кабинет мамы-стоматолога, застаю у нее в кресле народного артиста Евгения Матвеева.
Он большой женолюб, у него горит глаз на молодую женскую особь.
Пусть особь абсолютно несмышленая, это актеру не столь важно.
И он соблазняет меня приехать в институт кинематографии, где ведет актерскую мастерскую, на экскурсию.
И правда, встречает меня в свой свободный от работы час и ведет по институту.
Экскурсия заканчивается тем, что он тащит меня в отдел кадров и устраивает на работу.

И я оказываюсь сотрудником киностудии и работаю с Матвеевым на  дипломном спектакле его выпускников.
Студенты выпускаются, а я задерживаюсь в мире кино еще на два года.
Это время отнюдь не потерянное, оно, напротив, очень интересное.
Благодаря работе в кино, я попала в два далеких региона, в которые, из-за  современной внешней политики, нам уже никогда не попасть.
Но я, опять же, про гитару.
 
В каждую киноэкспедицию я брала ее с собой.
Сперва она ездила в простом тряпичном чехле, ее кидали на полку, могли прижать, задвинуть в угол.
Она жалобно звякала струнами или гудела деревянными боками, но служила истово, никогда не подводила.
В пути под перестук колес коротала с нами долгий путь.
А в гостинице она творила настоящие чудеса.

Кому случалось бывать в командировках в советское время, тот помнит, что суточные человека, посланного в командировку, составляли 2 рубля 60 копеек.
Считалось, на эти деньги в чужом краю можно было прожить и пропитаться, кому сколько надо - два или три раза в день.
Но ведь чужбина всегда манила товаром, которого не было в родном городе.
Я отовсюду везла книги, которых в Москве было не достать.
В Москве, многие помнят, хорошие книги можно было приобрести только по талонам.
То есть, сдаешь 20 килограмм ненужной макулатуры, в обмен получаешь талон - и пожалуйста, идешь с талоном в книжный магазин и там всегда были книжки, которые покупались за наличные деньги и заодно на предъявляемый талон.
Конечно, увидев в свободной продаже лучшие книги мира - Агата Кристи, Хемингуэй, Ремарк, трепещешь от радости - куплю! куплю! Обязательно куплю!
До еды ли тут?!
Но, вечером, возвратясь в гостиницу, понимаешь, что есть-то, все - таки,  хочется!
И тогда она, моя спасительница, выручала.
Стоило выйти с гитарой в пустой холл и начать негромко петь песни Юрия Антонова (они были очень популярны  и любимы всеми), сразу в дверях возникали любопытные лица. А что это тут такое происходит?
Люди просачивались в холл, застенчиво (как я когда-то зимой в доме отдыха) присаживались на краешек кресла.
- Здорово! А вот эту можешь, как ее? А мимо гуси-лебеди любовь мою несут...
-Эту? Да, могу.
-Сыграй, а?
- Ладно.
-А эту... Пора-пора-порадуемся!
-Поехали. Подпевай.
Народ собирался. Слушали, подпевали, тут же становились друзьями на короткое время, ведь в гостиницу приезжали лишь на малый срок.
А мы, съемочная группа из Москвы, жили в гостинице второй месяц.
И уже знали - вот сейчас, в разгар пения командировочные, пришедшие на огонек гитарной песни,  начнут сдвигать столы и тащить из номеров всю ту снедь, которую привезли с собой.
То, что заботливо уложили в чемоданы и баулы жены, маменьки, тетушки - домашние пироги, холодец, жареных кур, бутерброды.
Тут же на полу у стеночки появлялся вставленный в стакан, исходящий пузырьками, кипятильник.
Из номеров несли граненые стаканы, в которые сыпалась заварка.
Кто-то брал на себя заботу бережно застелить столы в холле газетами, заварить чай на всех присутствующих.
И до двадцати трех ноль-ноль, когда по гостиничным правилам должна была наступить ночная тишина,  в холле звучали песни, подхваченные всеми.
И про московских окон негасимый свет.
И про надежду, мой компас земной.
И про марионеток, которых снимут с нитки и спрячут в сундуках.
Да мало ли о чем...
Песня объединяла абсолютно разных людей.
Они становились близки друг другу на эти несколько часов.
И все благодаря моей простенькой гитаре. Она кормила всю съемочную группу. Каждый вечер.
Потом в обратной дороге, в купе поезда, где толкались люди и грудою лежал багаж, на нее кто-то сел и верхняя дека треснула. На этом ее выездные гастроли закончились.
Она была у меня первая. Самая преданная, самая любимая.
После нее, верной подруги, ушедшей в небытие, у меня были гитары другие. Более дорогие и звучные.
И уже не в тряпичном чехле они ездили со мной по свету, а в твердых футлярах.
И уже никто не садился на гитару верхом, я теперь бдительно следила за этим.

Много лет прошло с той поры, молодой, вечно голодной и очень счастливой.
Теперь в моей квартире живут три гитары. В цветных корпусах, покрытых глянцем лака.
Одну беру с собой в поездки - посидеть у костра с ребятами. У них тоже свои гитары, получается ансамбль.
Другая служит дома, если приходят гости и хочется тряхнуть стариной - тогда снова звучит Антонов, или Есенин, или раскудрявая цыганщина, городские романсы, авторская песня.
Дорогие мои старики.
Я несла свою беду.
Старый клен стучит в стекло.
Третья, убранная в прочный кофр, самая дорогая, самая звучная, ездит со мной на творческие вечера и конкурсы.
Эх, тогда бы мне их, хотя бы одну из трех, в те дни, когда жить, дышать не могла без гитарной песни.
Сейчас редко берусь. Не та прыть.
Да и перманентный гелиевый маникюр мешает -  твердые ногти упираются в дерево ладов, мешая прижать пальцы, как следует и звук получается ущербный, нечистый.
С грустью смотрю на свой музыкальный салон - гитары и пианино, стираю пыль раз в неделю, а музыка звучит все реже...
От музыки отвыкаю, слишком много кругом возможностей слушать - караоке, умные музыкальные колонки, телефоны, напичканные музыкальными темами...
Я не изменяю музыке, нет, конечно...
Но, нет - нет, да и взгрустнется при воспоминании о безвозвратной поре. Которая, как и та музыка, уже не вернется.
Где он, Антонов?
Стас Намин? Макаревич?
Сменилась эпоха, кумиры другие. Кумиры, которым не нужен смысл в песне и то тепло, которое могла подарить людям обыкновенная гитара.
Остается сожалеть.
Обо всем, что осталось где-то в невозвратном далеке.