Рябина кудрявая

Ленивый язычок пламени лениво теплился за тусклым стеклом лампы, оставаясь, практически незаметным, при дневном свете.
- Погаси, чего керосин зря жечь, светло еще, - Аксинья покосилась на мужа, который облюбовал себе место у оконца.
- Хотел сапог подшить. Сегодня, пока с фермы шел, снегу набилось, вся нога сырая. Где там у тебя кожаный лоскут? – Кузьма достал шило и толстую суровую нить.
- Верка, погляди тятьке кожанку в чулане, внизу, в коробке под шкапчиком, - Аксинья понесла воду во двор. Зорька со дня на день должна была телиться. Следили и днем, и ночью, из всех кормов давали только сено да воду, чтобы отел прошел легко и быстро.
Верка пошла в чулан: Тять, ножницы тоже нужны?
- Неси, чего спрашивать, коли знаешь. Большие давай, которые острые, другими кожу не отрежешь.
На крыльце стукнула дверь. В сенях послышался шум.
- Некак, кого – то принесло, - прислушался Кузьма. – Али Аксинья чего там ходит? Да нет, не она. Видать ручку нащупать не могут. Верка, поди глянь, кто там?
Дверь отворилась. На пороге выросли три мужских фигуры.
- Хозяева, доброго денечка, - Антип Сизарев подал густой низкий голос. Двое его сыновей поклонились, приглядываясь в наступающих сумерках, кто есть в избе.
- И вам доброго, проходите, гостями будете, - Кузьма в уме прикидывал, что заставило односельчан появиться в его жилище. – Эй, Колька, лавку двигай. Проходите. По делу, али по нужде какой?
Колька, читающий на печи книжку при свете фитиля, мигом спрыгнул на пол, достал от стены лавку, подвинул ближе к красному углу.
- Присаживайтесь, - Кузьма жестом пригласил гостей пройти.
Антип с сыновьями сняли меховые малахаи, прошли ближе.
Веркино сердце бухало так, будто она одна перетаскала копну сена или бежала километр за непослушными овцами, которые вытаращив глаза, неслись, сами не понимая куда и зачем.
- А хозяйка дома ли?
- Аксинья пошла Зорьку проведать. Ждем, скотина телиться должна.
- А у нас, слава Богу, разрешилась, - к слову поделился радостью Антип. – С молоком теперь.
Аксинья гостям удивилась, но вида не показала. Вытерла о передник сырые руки, поправила платок.
Антип кашлянул, заговорил.
- Мы к вам не праздному делу пришли. Как говорится, у вас – товар, у нас – купец, - Антип опять кашлянул от напряжения и замолчал. Мысли его подвели. Он напряжения забыл, что говорят дальше в таких случаях.
Его младший сын, Захар, всю зиму замучил разговорами о женитьбе. Сначала Антип на него цыкнул: «Гаврила, старший, еще не женатый ходит. Куда вперед старшего брата? Мал еще, молоко на губах не обсохло». А Захар заладил: «Женюсь и женюсь. Чай, не при царской России живем. Новую жизнь строим, к коммунизму идем, стало быть, и без пережитков прошлого обойдусь, без родительского благословения проживу».
- Как это, без благословения? Говори, да не заговаривайся. Жизнь он строит новую. Про Бога забыл, бестолковая твоя голова. Разве можно? – заголосила Евдокия. – На людях можешь не креститься, а внутри себя Господа каждый день благодари. Так же и родителей почитай.
А Захар всё свое: «Отстали вы от жизни, религия – пережиток, опиум». Где только слов таких мудрёных набрался, безбожник?
Ругались, увещевали, да и собрались сватать Верку, дочь Кузьмы.
- Товар, говоришь? - Кузьма старался соображать быстрее. – Верка что ли, товар? Сватать что ли пришли?
- Так говоришь. Сватать. Невеста у вас выросла, девка работящая, не гляди, что молода.
- Так, и правда, молода. Какая из неё жена? От маткиной сиськи губы еще не обсохли. Какая из неё невеста?
- А это, Кузьма, не скажи. Ноне они все ранние, под венец созревшие, - Антип с будущим сватом был солидарен, но в данный момент вынужден был возразить.
- Может, и твоя правда, - согласился Кузьма. - Гаврила у вас видный. Жениться ему пора. А невесту надо саму спросить, хочет она замуж али погодит еще?
- Так не Гаврилу женим. А младшего, Захарку, - растерянно пояснил Антип.
- Захарку? Вперед Гаврила? Так мал, вроде, жених – то, - засомневался Кузьма.
- Дай время, возмужает. Говорит, люба ваша Вера ему, - торговался Антип.
- Мать, чего скажешь? Отдадим Верку али пущай пока порастет? – Кузьма явно склонялся ко второму варианту.
- Твоя правда, отец. Не доросла еще наша невеста до замужества. Извиняйте, гости дорогие, приходите через годик, - Аксинья была против раннего дочкиного замужества.
После затянувшейся паузы Антип встал.
- Говорил тебе, позора бы не нажить. Так и вышло, - сказал в сердцах отец.
- А я согласная, - Верка выскочила из-за занавески. В полумраке не было видно ее пылающих щек и горящих глаз, но в голосе все почувствовали решительность.
- Твого согласия никто не спрашивал, - Кузьма был рассержен такой дерзостью. – Вот когда спросим, тогда и скажешь.
Верка стояла на месте, не желая уходить, и сдерживаясь, чтобы не перечить.
Захар встал рядом с ней: «Люблю я вашу Верку, тетка Аксинья. Дозвольте дочку за меня отдать, дядька Кузьма. Обещаю, что не обижу её, и работать буду еще лучше».
Новенькие ходики, что недавно появились в крестьянской избе, громко отсчитывали секунды.
- Может, тогда отдадим, а? Аксинья?
- Коли дочку родную не жалко, отдавай, - Аксинья была недовольна таким поворотом.
- А вот это уважили, - спохватился Антип.
Стали решать о свадьбе. Сошлись, что перед сенокосом будет самое время. Начало июля всегда теплое, светлое, неголодное. Шел 1941 – й.

- И куда ты замуж собралась, дурья твоя башка, - ругала Аксинья Верку, после того, как за сватами закрылась дверь . – Чай, не прежнее время. Это я за тятьку вашего в пятнадцать годков отдана была. Мать хотя и жалела, а одним ртом на печи меньше. Ладно тятька ваш меня не обижал и другим в обиду не давал. И то я намучилась. Из-за малолетства, а может еще почему, дите выносить не могла. Раз пять скидывала, пока мне тетка Глафира травок разных не дала. Вот уж тогда только Кольку и родила.
- Мамань, что-то ты про свою Глафиру никогда не рассказывала, - Верка постаралась переключить разговор на другую тему.
- А чего про нее рассказывать? Живет далеко, за три дня не дойдешь. Тогда я молоденькая была. Перед самой революцией дело было. Мимо нас мужики с заработков возвращались. Шли с деньгами, большие города да села обходили, боялись: ограбят. Деревней нашей шли. А Глашка ведра с водой несла. Один попросил, она напиться дала. Гришке и приглянулась. Маманька думала, Глашка в старых девах останется, девке – то уж двадцать годков стукнуло. А она, судьбу свою ждала. Гришка утром пришел с другом в избу, говорит, дочка ваша приглянулась, отпустите, пусть со мной пойдет. Маманька в голос, где это видано, чтобы без божьего благословения девку мужику отдавать? Венчаться сначала надобно. А он ей – придем домой, обвенчаемся. Ушла наша Глафира, потом только раз в год и виделись. А у Григория и бабка, и маманя все травы знали. И Глафиру всему обучили. Да она потом еще и в больничку, уж при советской власти, работать пошла. Одно плохо – от нас далеко.
- Так давай ей напишем, на свадьбу позовем, - предложила Вера.
- Да я уж про это думала. Не всю ведь дорогу пешком идти. От Никольского до Иванова автобус сейчас ездит.
- Тогда я напишу.
- Вечером напишем. Сочиним вместе. Больно ты, Верка, воли много взяла. Узнаешь вот, как со свекровью-то жить. Не жилось тебе с матерью-то. И мужа уделать надо, и свекра со свекровью. Жизнь то медом не покажется, - принялась за старое Аксинья.
- Мамань, ладно тебе. Захар хороший, меня любит, в обиду не даст, - махнула рукой дочка.
- Все они хорошие, по первости. А потом откуда чего берется. А ты уж с языком – то больно не лезь. Помалкивай, да делай чего велят. Так то ты девка работящая, глупая только пока, маленькая.
- Мамань, ну какая же глупая? Семнадцать годков уже, - напомнила Вера.
- Да женишку девятнадцати еще нет. Две сопли, да третью родите, на это ума не надо, - бурчала Аксинья.
- Мамань, да ладно тебе. Чё то Зорька будто мычит. Уж не телится ли хочет, - Верка выскочила во двор, за ней Аксинья. Зорька лежала на боку, готовая разрешиться.

- Иди отца зови да Кольку, теленка тащить надо. Да воду из печи доставай теплую, - захлопотала Аксинья.
На улице пахло землицей. Днем было не так заметно. А вот вечером. Черное поле, тронутое плугом и пригретое горячим солнцем, на закате отдавало аромат. Чувствовали его люди, что жили на земле испокон веку, сменяя поколения, но одинаково любя и лелея деревенскую сторонку, которая изматывала тяжелым трудом и дарила несравненное ни с чем наслаждение.
За деревенскими колхозными амбарами Веру ждал Захар. Он услышал ее по звуку тихих шагов.
- Вера, я здесь, - громким шепотом позвал он.
- Не видать ничего, глаз коли, - девушка нырнула в жаркие объятия.
- Зато звезд на небе полно, - ответил парень и припал к белой девичьей шее: Вера запрокинула голову, глядя на небесные создания.
- Хватит уже, - засмеялась она отодвигая руками вихрастую голову.
- Налюбиться тебя не могу, - задыхаясь прошептал Захар.
- Налюбишься еще, - ответила Вера. – Ладно, я вчера сама из чулана вышла. А то бы не видать тебе меня еще целый год. Папаня с маманей считают, что рано мне замуж идти.
- А ты?
- А вдруг я потом жалеть буду?
- Да не будешь жалеть. Я не обижу.
- Маманя говорит, что все вы сначала обещаете, а потом бабы плачут.
- А ты плакать не будешь.
- Ежели обижать будешь, я Митяю пожалуюсь.
- Ладно.
- Он меня вчера звал в комсомол вступить. Говорит, что я передовая работница. И семилетку окончила хорошо, и в поле наше звено самое первое.
- А ты что?
- А я думаю. А если замуж выйду, какой мне комсомол? Там на собрания надо вечером ходить. Ты меня отпустишь?
- Так я с тобой пойду. Тоже в комсомол вступлю.
- А правда, давай вместе? А почему ты мне не сказал, что сватать меня придешь?
- Так тебе скажешь, а вдруг не приду? Тятя не сразу согласился. Мать заладила свое, что Гаврилу сначала надо женить. Вчера чуть тебя за него не просватали.
- А чего он не женится?
- Не знаю. Его от колхоза учиться на шофера посылают. Говорят, как с Мишкой Лукиным выучатся, в колхоз машины дадут. Представляешь. Лес не лошади возить будут, а машины. И людей тоже.
- Новая жизнь идет. Всё по новому будет, - мечтательно произнесла Вера. – Я вчера в красном уголке газету читала. Там написано, что скоро землю не лошади пахать будут, а трактора. Сколько же это тракторов надо, чтобы всех лошадей заменить?
- Много, наверно, - Захар обнял девушку, жарко стал целовать.
- Пусти, заполошный. Рано еще, не жена ведь.
- Так целоваться – то никогда не рано, можно. Люблю я тебя, Верка. С ума ты меня сводишь, только и думаю о тебе. Даже ночью просыпаюсь, - признался Захар.
- И я тебя люблю. Только я ночью сплю крепко. А о тебе днем думаю.
- Скоро и днем, и ночью вместе будем. До самой старости вместе, - уверенно говорил Захар.
  Июнь выдался теплым, солнечным. Река серебрилась и звала в свое прохладное ласковое лоно. Колхозный народ, возвращающийся с поля, сходу начал раздеваться, нырять в освежающую воду, блаженствовать, плескаться.
Захарка подплыл к Вере, ухватился в воде за упругое девичье тело, из своих рук уже отпускать не хотел.
- Пусти, окаянный, - смеялась Верка.
- Поплыли на тот берег, - предложил Захар. Заработал сильными и ловкими руками.
Вера не отставала. Всю усталость водой будто смыло, унесло. Оставило тело крепким, молодым, задорным.
- Захарка, а ну отвернись, - крикнула девушка, выходя из воды, - мне надо рубаху отжать.
Захар послушно отвернулся, ждал команды. Верка подошла к нему сзади, закрыла прохладными, немного грубоватыми от работы, руками, его глаза. Он взял ее руки в свои, целовал ладони, задыхался от нежности и счастья.
- Ты меня не трожь, - просила Вера. – Иначе тятька меня убьет.
- Не бойся, не убьет, я не дам. Ты без пяти минут моя жена. Любить тебя всю жизнь буду.
- И я.
Они сидели на берегу, Захар теребил травинку, старался не смотреть на девушку, чье тело облепила мокрая рубаха.
- Завтра в луга, сенокос начинать, - произнесла Вера.
- Мы с утра косить. В обед увидимся, - предположил Захар. – Травы стоят густые. Завтра выкосим всю ложбину, работы вам дадим, сушить замучитесь.
- Не замучимся, председатель сказал, что стога там метать не будем, сено к ферме сразу возить начнут, - обсуждала колхозные дела Вера. И спохватилась. – Обратно надо плыть, ушли уж все.
- Да не торопись. На сегодня всех отпустили перед сенокосом – то, передохни малость, - Захар обнял девушку за плечи, прижал крепко к себе. Начал целовать, не в силах сдержаться и остановиться.
- Дурачок, увидят же, - шептала Вера, и сама поддавалась горячему чувству, хватала разогретый воздух пересохшими губами.
Опомнились не скоро. Солнце зашло за березу, милостиво оставило затею испепелить всё живое.
- Захарка, что мы с тобой наделали? Тятька меня точно убьет, - переживала Вера, стыдливо закрываясь исподнем.
- Не посмеет. Да и не узнает ничего. Не сказывай никому. Поженимся скоро. Женой мне будешь, на весь свой век соединимся.
- Поплыли уже. Весь народ давно ушел, - тревожилась Вера. Зашла в воду. Прохлада приятно обволакивала разгоряченное тело, остужала, приводила в себя.
Дома Аксинья строго посмотрела на дочку: «Где была?»
- В поле была, потом купались.
- Все купальщики давно домой прошли. А тебя где-то носит. Со своим Захаркой про все забыла? Отцу скажу, он из тебя дурь – то выбьет.
- С девчонками купались, на берегу потом сохли, - Вера принялась мыть молочные крынки.
- То-то я и гляжу, что ты сухая. Иди, переоденься. Да теленка сходи напои, мне торопиться надо, - Аксинья подвязала платок, взяла лепешку, кусая ее на ходу. Направилась на колхозный телятник.
Вера была рада, что мать ушла. Поспешила растопить баню. Ее теперь «прокуривали» каждый день. Вечером, после полевых работ, хотелось смыть грязь и усталость, быстро простирнуть рабочую одежду.
Верка улыбалась, вспоминая Захарку. После всего произошедшего он был тихим и послушным, преданно смотрел в глаза, и готов был ради неё на все.
Верка приготовила теленку пойло, пошла с ведром за усад, где он ждал своего обеда, привязанный к вбитому в землю, колу.
Она привычно сделала все дела. Дома открыла крышку сундука. Сверху лежало приготовленное приданное. Выбитый подзорник на кровать, вышитые красными цветами и узорами, наволочки. Рядом – отрез на платье.
В ближайшее воскресенье собирались с маманей в соседнее большое село к портнихе. С той уже была договоренность о пошиве платья.
Верка нежно погладила рукой отрез, пальцем поводила по вышитым на наволочке, цветам: «Красота».
Во дворе ждали своего часа лавки. Отец вместе с Колькой сколотили их еще по весне, пока было время. Пару штук принесли из сельсовета, председатель распорядился дать на торжественный случай.

К свадьбе готовились. Уже поставили брагу, и определились с баранами, которые «безо время» пойдут для угощения. Родители достали припрятанные деньги, и в воскресные дни докупали кое-что в приданное, себе новые рубахи, порты и юбку.
У Захарки дома тоже дым шел коромыслом. Свадьбу ждали, делали приготовления.
- Спать будем с тобой в мазанке до самых морозов. Тятя с Гаврилой туда уже кровать наладили, - рассказывал жених. Верка стыдливо опускала глаза, краснела. Готова была из невест перейти в жёны.
В воскресенье встали пораньше. До большого села было километров семь - восемь. Не много, если на свежую ногу, всего - то и дел на один час ходьбы.
Аксинья планировала побывать на базаре, да зайти к портнихе.
Семеновну знали во всей округе. Шли к ней люди из ближних деревень. Брала портниха недорого, а шила хорошо. Пошитая ею одежда сидела ладно и на тонких, и на полных. Имела Семеновна швейную машину, сарафаны и юбки, сшитые мастеровыми руками, носили до заплаток, а швы всё-равно не расходились и не трепались.
- Давай сначала платье отдадим шить, - решила Аксинья. – А то нагрузимся, придется с котомками идти.

Семеновна снимала с Веры мерки. Та боялась даже дышать.
- Маленько пошире сделаю, - Семеновна посмотрела на Аксинью. – А то в бабах раздастся, сделается платье мало. А так еще на праздники долго поносит.
Аксинья согласно кивала: «Ткань добротная, должна служить и служить. Не знай, заработает ли муж на новые-то платья? Да и нечего. Куда их новые-то? Чай, не баре».
- У меня вон синий штапель остался, на отделку хватит. Может, сделать? Получится недорого, а выглядеть будет покрасивши, - предложила Семеновна.
Аксинья опять кивала. Радовалась, что дочка будет красавицей. Пускай все знают, что Аксинье с Кузьмой ничего для Верки не жалко. И оденут, и обуют. Только бы Господь милость проявил, дал благополучия.
Аксинья вздохнула: не велит советская власть Бога поминать. А как же без него? Совсем не по-людски. Но придется смириться. Распишутся молодые в сельсовете, вот и вся недолгая. Но уж родительское благословение дадут Аксинья с Кузьмой с иконой. «Богородица» припрятана на подловке, вот и дождется своего часа.
Базар гудел голосами. Аксинья с Верой искали туфли. Верка специально взяла с собой мокрую тряпку. Прежде чем ногой в туфлю лезть, вытирала стопу тряпкой дочиста. Потом мерила.
Выбрали черные, немаркие, толстые, со шнурками. В таких и по осени можно было пройтись.
После купили сахара, соли, постного масла и пряников. По одному сразу съели. Вкуснотища.

Наладили через плечи котомки, тронулись в обратный путь. Прошли уж больше половины, когда вдалеке приметили всадника. Мчал он так, что за лошадью на дороге стоял клуб пыли. Приближался быстро.
- Загонит сейчас лошадь, безумный, - оглядывалась Аксинья. – Неужто животину совсем не жалко? Ирод.
Расстояние сокращалось. Разъяренный конь поравнялся с путниками. Наездник немного его пришпорил.
- Чего мчишь, как на пожар? Коня-то пожалей, - не выдержала, закричала Аксинья.
- Война! Тетенька, война! – прокричал парень.
- Какая война? – враз осела Аксинья.
- Настоящая. Немец напал, - уже на ходу пояснил наездник.
Аксинья стояла как вкопанная. Верка испуганно смотрела на неё. Видела, как по маминому каменному лицу текли слезы. Верка тронула ее за руку: «Маманя, пойдем». Та заплакала навзрыд, заголосила. Схватила сумки, сгорбилась, заспешила.
- Пойдем, дочка, быстрее. Быстро надо. Как же тятька – то наш сейчас? А Колька? – сквозь рыдания причитала Аксинья.
Идти старались быстро, но усталости не замечали. Только бы скорее оказаться дома.