Свидригайлов

Свидригайлов... поразил той чертой, что пролегает между обывательщиной внешнего — — и ирреальностью изнанки. Все воедино. Все перепутано. Мрачные истории из биографии Аркадия Ивановича узнаются «из третьих рук», — тёмное, жуткое, быль/небыль, грязные слухи или страшная правда, — противоречивые факты сшибают друг друга, как шары кегли. Достоевский <здесь> выступает в роли виртуозного манипулятора. Призраки: глухонемая девочка-утопленница, явившаяся в видениях лихорадочного сна: «Свидригайлов знал эту девочку... Ей было только четырнадцать лет, но это было уже разбитое сердце... » «улыбка на бледных губах ее была полна какой-то недетской, беспредельной скорби и великой жалобы...», покойница Марфа Петровна, по-простому укоряющая: «вы, говорит, Аркадий Иванович, сегодня за хлопотами и забыли в столовой часы завести», самоубийца-лакей: «склонил к таинственной смерти... беспрерывная система гонений и взысканий гражданина Свидригайлова...» , призрачная погоня в Петербург за Дуней/ и тут же: «Ну, так знайте же, что никакой я теперь любви не ощущаю, н-никакой», Марфа Петровна убита или апоплексический удар от вина и горячей бани? А как же: «Ты мне сам намекал; ты мне говорил об яде... я знаю, ты за ним ездил... у тебя было готово... Это непременно ты... подлец!».

Всё проваливается во мглу, растворяется в петербургском мокром ядовитом тумане, каким его видит и описывает Федор Михайлович.




Сцену с шантажом и револьвером перечитывала не единожды:


« — Так не любишь? — тихо спросил Свидригайлов. — И… не можешь? Никогда? — с отчаянием прошептал он».

Мгновение «ужасной, немой борьбы». Свидригайлов отходит к окну, не глядя, кладет на стол ключ от выхода.

«— Берите, уходите скорей!.. Скорей!»

«В этом «скорей» прозвучала страшная нота. Дуня бросилась к дверям.

Странная улыбка искривила лицо Свидригайлова, жалкая, печальная, слабая улыбка, улыбка отчаяния».
(Преступление и наказание. Цит. по: В.В. Вересаев. Человек проклят).



«...отказываясь от насилия над Дуней, <Свидригайлов> совершает тем самым «величайший душевный акт, акт победы человека над самим собой» (Назиров).



Потому, что при всей своей «забубенности» («это страшный\ужасный\злой человек» — так характеризуют Аркадия Ивановича Дуня Раскольникова, Пульхерия Александровна и Лужин... «аз же есмь червь, а не человек, поношение человеков и уничижение людей...») — Свидригайлов ещё ищет «спасения», алчет воздуху-с.



Ему (в отличие от Ставрогина) еще «...доступен весь диапазон человеческих переживаний, ощущений и действий» (Н. М. Чирков. О стиле Достоевского (проблематика, идеи, образы). «Наука», М., 1967).


Согласиться со следующими выводами Чиркова относительно личности Свидригайлова гораздо сложнее: «Чирков, указывая на широту Свидригайлова, на его способность понять и Раскольникова, и Соню, и других, на его «широкую, искреннюю симпатию ко всем ущемлённым и обойдённым жизнью», приходит к выводу, что Свидригайлов – это «человек – универс». (Ромэн Назиров. Загадка Свидригайлова).



(В сторону: отчего же «человек-универс» «не понял» своего «дворового человека», самоубившегося слугу Филиппа, не испытал сочувствия и симпатии к «обойденной жизнью» глухонемой девочке, племяннице Ресслих?.. Или тут действовало неписаное правило «последовательного имморалиста»:

«Единичное злодейство позволительно, если главная цель хороша. Единственное зло и сто добрых дел!...»(Свидригайлов, часть 6, глава V)).



Назиров: «Он принимает участие в семье Мармеладовых, устраивает детей-сирот, помогает Соне, обеспечивает будущее своей невесты...».


Однако «сто добрых дел» спасения не приносят.



Духовно пробужденный каторжанин Раскольников, беря в руки Евангелие, думает о Соне: «Разве могут ее убеждения не быть теперь и моими убеждениями? Ее чувства, ее стремления...».

О том же говорит Дуне Свидригайлов:

«Скажите мне: сделай то, и я сделаю! Я сделаю. Я невозможное сделаю. Чему вы веруете, тому и я буду веровать. Я всё, всё сделаю! <...> Он начинал даже бредить. С ним что-то вдруг сделалось, точно ему в голову вдруг ударило».


(Ф.М.Д.: «Свидригайлов – отчаяние, самое циническое»).



По сути Свидригайлов желает того же, что позже, уже в остроге, стало зарождаться в Родионе. Он желает, чтобы вместо диалектики наступила жизнь... наступила «история постепенного обновления... перерождения... знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью». Наступило Воскресение. Катарсис.

Однако в подобной милости Аркадию Ивановичу будет отказано — ибо воздастся каждому по делам его, по грехам его и по помыслам его...




 «Для Раскольникова трагический финал не состоялся, но за него трагедию одиночества доиграл Свидригайлов...



...Если Раскольников пытается трактовать преступление как низкое средство к достижению высокой цели (всего лишь средство!), то для Свидригайлова «средства» оказались сами по себе целью. По сути дела, понятие цели им давно утрачено. Отсюда – симптомы распада сознания.<...> У Свидригайлова цели нет и не может быть, он как личность символизирует умирание определённой культуры, «беспозвоночного» русского барства. Жизнь Свидригайлова утратила всякий смысл, он предчувствует безумие и с кривой ухмылкой, скрывающей страх, признаётся, что его посещает покойная Марфа Петровна. Не только от адской скуки и пустоты – от безумия ищет он спасения у Дуни Раскольниковой» (Назиров).



Март 2024