Игра. Глава 36. Кто ты, мой мальчик?

     Мы продвигались вперед медленно, стараясь держать стадо, которое возглавлял огненный жеребец, как можно кучнее: не было возможности гоняться за лошадьми под дулами автоматов. К тому же, это нарушило бы задуманный нами церемониал, внесло сумятицу в эпическую картину надвигающегося коллапса и, в итоге, сорвало план.
 
     Солнце слепило так, что на глаза наворачивались слезы. Ноздри наполнял тяжелый запах палимой светилом земли. Полуденный зной достиг своего апогея.
 
     Я поднял глаза к небу. На его светло-голубом куполе висел самолет. Именно висел, потому что никакого движения не было – верный признак того, что время остановилось! Мне стало не по себе и даже на какое-то время показалось, что все происходящее – сон. Чтобы удостовериться, что мои представления далеки от истины, я на всякий случай посмотрел на Вита. Он по-прежнему слегка покачиваясь на своей Артемиде и напряженно смотря вперед, двигался параллельно мне к выходу в город. Но вдруг на какие-то мгновения почудилось, что и мой юный друг превратился в большую механическую куклу, которая многократно повторяла одни и те же движения. Однако самой страшной показалась мысль о том, что эти движения замедляются и вот-вот наступит миг, когда пружина, заставляющая игрушку шевелиться, наконец, окончательно ослабнет, и тогда кукла остановится, замрет!

     Мне захотелось удостовериться, что наше продвижение не вызывает каких-либо резких перемен в поведении охранников, и я огляделся вокруг. Фактически самые ближние к административному корпусу вышки мы преодолели. Часовые на них казались неживыми, они словно остолбенели. На следующих сторожевых сооружениях по ходу движения ситуация казалась аналогичной. Создавалось впечатление, что парни в камуфляже с автоматами наперевес смотрят на нас во все глаза. Но, удивительно, они ничего не предпринимали!

     Прошло еще каких-нибудь несколько секунд. До сих пор не могу понять, почему именно тогда и почему это случилось вообще, но вдруг на стадионе прозвучала глухая автоматная очередь. Сложно было сориентироваться, кто стрелял. Но, совершенно очевидно, стреляли в нас. Стреляли рассеянно. Одна из пуль ранила лошадь, ступавшую рядом с моим Буцефалом. Она упала сначала на колени передних ног, потом быстро завалилась на бок и, приподняв голову, начала дрожать всем телом словно в судорогах.
 
     В наступившей относительной тишине над стадионом прозвенел резкий старческий голос экспериментатора, усиливавшийся рупором:

     – Не стрелять! Команда: не стрелять!

     Он раздавался над полем со стороны выхода из административного здания и властно покрывал собой все обозримое пространство. Уже можно было разглядеть худую фигуру человека, спешащего к эпицентру событий. Многоликий гений, как причудливый сорняк, впитывающий из непросохшей земли полнящую влагу, рос на глазах. Он пружинящими прыжками бежал прямо на нас, и можно было себе представить, сколько еще силы таит его сухое сгорбленное тело.

     – Не стрелять! Я приказываю: не стрелять! – властно повторял профессор, прижимавший к своим губам громкоговоритель.

     Следом за ним на стадион неожиданно высыпали люди. Они были возбуждены и что-то кричали, казалось, одновременно.

     За счет быстрого приближения толпа стала быстро увеличиваться в размерах.
 
     В это время на всю округу прогремел мощный взрыв. Из административной части комплекса вместе с кровавой смесью огня полетели оконные рамы, стекла и кирпичи. Передняя стена осела на глазах.

     Люди были уже совсем рядом, и я видел их лица. Знакомая одежда – серые пижамы с номерными знаками на груди. Возглавлял толпу человек с номером 4185-Д, и я вспомнил, где мне доводилось видеть его раньше. Высокая кафедра... Лекция, похожая на проповедь священника... «И мы сами, и окружающие нас люди станем другими… Потому что страдания делают человека великим... — с пафосом говорил он.

     – Богу угодно, чтобы каждый из нас копил в себе силы для главного своего поступка – стать исполнителем пригрезившейся мечты, предчувствия, предназначения, таившегося в глубинах души»...

     Не обращая внимания ни на Вита, ни на меня, ни на экспериментатора, толпа, рассекая табун, устремилась по запретной части поля к выходу. С вышек по ней опять открыли пальбу. Люди, словно по команде, почти одновременно упали в траву. Стрельба прекратилась.
 
     – Кто не слышит меня? Я продырявлю уши в ваших тупых головах! Не стрелять! – заорал находившийся уже рядом с нами профессор.

     Он кинулся к Виту, ухватился за его ногу и снова завопил, уже обращаясь к нему:

     – Сынок! Какие игры ты затеял? Что ты задумал? Это неправильные игры!
Но Вит даже не смотрел на него. Казалось, мысли юноши были невероятно далеко. Однако профессор не унимался:

     – Скажи, чего ты хочешь? Я сделаю все, что ты хочешь! Слышишь меня?
Вит, безусловно, слышал. Но посулы отца его не прельщали. Он попытался высвободить ногу из объятий экспериментатора. Но тот сжимал ее, словно клешнями. Тогда ему пришлось действовать по-другому.

     – Сейчас будут стрелять! – выкрикнул Вит, показывая рукой в направлении одной из вышек.

     И мгновенно над стадионом взвился верезг:

     – Не стрелять, ублюдки! Я пообрубаю вам пальцы! Я посажу вас на кол! – в это время профессор выпустил из рук ногу сына, и тот, чтобы не позволить отцу снова в нее вцепиться, направил на него копье.

     – Убей меня, Вит! Убей меня, сынок! – театрально, с надрывом заголосил руководитель эксперимента.

     – Я не Вит, и не сынок тебе!

     Люди, попадавшие на землю, стали поднимать головы, кто-то вставал.

     – Но кто же ты, рогатый воин? Кто ты, мой мальчик? – картинно заламывая руки, продолжал вопить профессор.

     – Я – Пан. Я ухожу с твоего Олимпа, Зевс!

     Идеальнее диалога и представить было сложно. Зная параноидальную зацикленность экспериментатора на ролевых играх, на играх вообще, особенно, если их участником был Вит, можно было не сомневаться: сына он обязательно поддержит...

     – Да-да! Ты – Пан, ты – бог!.. Только не оставляй меня, Пан! – запричитал профессор, тряся седой шевелюрой.

     – Пан не будет жить на Олимпе! Он любит свободу!

     «Браво! – подумал я. – Мои уроки не прошли напрасно!»

     Между тем, сотни людей уже бежали к выходу со стадиона. Мы тоже ускорили шаг своих лошадей.

     – Опомнись, Пан! – взревел экспериментатор! – Скажи, кто? Кто придумал весь этот балаган? Кто придумал этот балаган, Вит? Кто? – он метнул на меня недобрый взгляд и в два прыжка очутился рядом с Буцефалом.
 
     С него градом лил пот, губы дрожали, глаза дико блестели.
Мелькнула мысль: «Профессор набросится на меня!». И я заранее приготовил для нанесения удара ногу, вытащив ее из стремени. Как только старик попытался меня ударить, его встретил каблук моего ботинка.

     Экспериментатор упал на спину и как насекомое, у которого не хватало ни сил, ни сноровки принять более удобную позу, быстро заперебирал руками и ногами, словно беспомощными лапками.

     Чтобы быстрее избавиться от столь мерзкого зрелища, я импульсивно и довольно резко натянул уздцы. Жеребец, выполняя не совсем четкую и правильную команду моих рук, взвился на дыбы, приподняв и меня на значительную высоту. Я почувствовал, как колоссальная энергия напрягла мои мышцы, расправила плечи и сделала великаном. Да, я вдруг ощутил себя большим, несказанно большим и всесильным. Мне показалось, что никакая сила уже не способна остановить меня, Вита и сотни стиснувших зубы людей, шедших рядом, что никакой злой рок не может лишить нас долгожданной свободы.

     Психоаналитик, которому, наконец, удалось перевернуться и встать, шел вместе с толпой за лошадьми, спотыкался, падал в траву, вставал, и, напрягая просветленное сознание, снова кричал:

     – Послушай, Вит! Я знаю, ты – Вит! Ты просто мой мальчик. Не оставляй меня, сынок! Наверно, я был плохим папой, прости! Но я знаю жизнь и хотел сделать ее лучше!

     Странно, но никто, кроме профессора, не издавал ни звука. Толпа шла вперед молча, одержимая одним порывом, одной целью.

     Не оборачиваясь на отца, Вит поднес к своим губам флейту и издал несколько протяжных звуков. Началом какой-то простой мелодии, а, возможно, новой жизни были эти звуки. Они мягко осели на землю и впитались ее зеленым покрывалом.

     Вдруг с одной из вышек снова метнулась смертоносная змейка свинцового огня. Раздались крики. Совсем рядом с Витом упали два человека. Кто-то тут же склонился над ними. Некоторые, опасаясь очередной очереди, опять падали в траву.

     – Не стрелять! Я повешу вас всех! – в который раз истошно закричал экспериментатор и кинулся, обгоняя толпу, вперед, к выходу.

     Он забежал, по моим предположениям, уже на заминированный участок земли, повернулся лицом к нам, упал на колени и поднял руки к небу, словно в иступленной молитве.

     – Сынок! Какой Пан? Не понимаю! К черту! К черту все! – и он, как сломленный ветром сорняк, резко наклонился вперед, ударив кулаками о землю.

     Раздался взрыв, и ослепительное зарево осветило все вокруг. Люди рухнули на землю от взрывной волны и испуга. Лошади бросились врассыпную. Я с трудом сдерживал своего скакуна от быстрого бега и звал Вита. Его не было нигде!

     Буквально через несколько секунд, когда паника улеглась, я увидел моего юного друга сидящим на корточках возле своей мертвой лошади.

     Подъехав, я усадил его рядом с собой и приобнял за плечи. Тем временем, пришедшие в себя люди стали окружать табун и подгонять его к месту недавнего взрыва. Наконец, дело было сделано, и наши питомцы, не подозревая о захороненной в земле опасности, устремились через заминированную полоску земли к ограде и воротам стадиона. Это было жестоко, но мне не удалось остановить возбужденных узников. К счастью, ни одна лошадь на мине не подорвалась. И по вытоптанному участку за ними устремились люди.

     Я увидел на земле брошенное в суматохе копье, подобрал его и, подскакав к воротам, взломал амбарный замок.