Сон Ивана Ильича

   Конторский работник средней руки Иван Ильич Опусов, ближе к пятидесяти лет отроду, немного неряшливой наружности, но одетый более или менее, как ему казалось, по моде, почти уже лысый блондин, худой и высокий, по молодости даже симпатичный, а теперь замороченный работой и семьей дядька, закончил свой рабочий день. Возможно последний свой рабочий день!
 
  Снимая и протирая очки, второпях собираясь, а в последнее время у него все в жизни было "второпях", оделся и вышел с опостылевшего и промозглова от кондиционеров офиса. Спустившись по темной и пыльной лестнице, открыв древнюю и по привычке скрипящую  деревянную дверь подъезда, выпал наконец, как крот из своей норы, на свет божий. И хотя был уже смеркающийся и пасмурный, но теплый, несмотря на осень, вечер, Иван Ильич сощурился от неофисного, т.е. натурального, еле протискивающего сквозь тучу, света.  Не вполне понимая, что столкнулся со своим непосредственным начальником, молодым и  щеголеватым красавцем брюнетом, супервайзером Вячеславом, тот только что вышел из автомобиля, стоявшего у самого подъезда, задняя левая дверь которого была еще открыта, Иван Ильич сделал пару шагов, но как бы очнувшись, повернулся и, привычно напрягшись и судорожно несоображая, быстро шагнул навстречу.
  Протянув руку для рукопожатия, мгновенно прокрутил в голове все возможные косяки по работе, и, плохо, второпях опять же, выговаривая имя-отчество начальника и оттого чуть заикаясь, произнес не слушающимися губами: "Приветствую вас, Вячеслав Владимирович".
 
  Тут надо бы, дорогой читатель, выложить вам, так сказать предисторию этого необыкновенного случая в такой обыкновенной жизни такого необыкновенного человека - Ивана Ильича.
 
 Ведь по сути своей Опусов был очень добропорядочный и вообще хороший человек! И жизнь, незадолго до этого, его струилась тихой речушкой с изредко бывшими, и все реже становившимися раздорами в семье и бывшей работе Ивана Ильича." Тихая гавань" в полуподвале старинного, бывшего монастырского, а ныне здания академии - лаборатории кафедры горного транспорта и оборудования, и должность инженера при ней, казалось бы не располагали к столь быстрому PNP - переходу. Особенно не располагала должность инженера к таким напрягам и бешенной по темпам, ритмам, общению и отчетам работе, как сейчас в этой ненавистной уже за год конторе.
   На такой перелом в вялотекущей его жизни сподвигло все нарастающее недовольство жены его Татьяны Николаевны и двух сыновей - школьника и студента. Потребность в потреблении их всех благ цивилизации человечества росло, а зарплата инженера Опусова - нет! И вроде бы уже семья Ивана Ильича смирялась с таким положением дел отца семейства и, грубо говоря, плюнула на его неспособность обеспечивать их "должным образом". И Татьяна Николаевна все меньше проявляла свою пылкость во всех отношениях к мужу. А дети все более не слушались даже изредко повышенного голоса обыкновенно тихого отца. Даже сам Иван Ильич прикидывал свою приближающуюся спокойную старость где-нибудь в деревне. ..
   Как вдруг, последовало предложение другого образа жизни, со всеми вытекающими "благами" из динамика его кнопочного еще телефона: "Иван Ильич! Ниче делать не надо! Сиди себе на диванчике в офисе под кондюком за компом и требуй кофейку от молодой кофе-леди, получай приличное бабло и радуйся жизни! - сказал Опусову племянник Виталий, продвинутый молодой бизнесмен, товарищ по тусовочной жизни супервайзера Вячеслава. Сказал где-то в сауне наверное, с бокалом виски в руке: "Свой человек!" И это-то про Ивана Ильича! Наверное, зная про бурную его молодость в те годы, когда вся страна жила так бурно, что каждый член ее общества, особенно в молодости, никак не мог жить по-другому.
   Вот так, преспокойная, почти уже достигшая дзена жизнь Ивана Ильича преобразилась, вмиг и в корне поменяв все и вся:  и  старый, протертый стул в прокуренной полуподвальной лаборатории  на мягкое кожаное кресло в офисе, и соседку по тому же стулу и компьютеру - женщину неопределенного возраста - секретаршу старого декана, с вечной сигаретой в зубах и разливающей на клавиатуру чай с пакетика  - на кофе-леди в миниюбке, и должность инженера - на звучащее солиднее, что-то офисное! А самое главное – поменялось отношение к Ивану Ильичу его семейства! Во всяком случае на первое время, несколько месяцев, пока не оказалось, что Опусов, как обычно, не справляется со своими, никуда не ушедшими домашними делами, и проблемами, что не мудрено, учитывая его занятость на теперешней работе, вкалывая на "капиталиста" чуть ли не круглосуточно и без выходных.   
  Таким образом все так завертелось и понеслось, что Иван Ильич израсходовал свой запас моральной прочности за этот год  и был, что называется, на последнем издыхании. Тяжело и противно его нутру или совести давалось  обучение всем современным бизнес-премудростям и маркетинговым делам. Дошло до того, что он, спокойный, уравновешенный, гордый и независимый доселе взрослый человек дрожал как осиновый лист, потел и заикался перед очередной проверкой в лице какой-нибудь молоденькой, но требовательной, со стальной логикой, девушки в очках как у кролика из Винни Пуха - регионального менеджера, супервайзера, суперпупервайзера и т.д., требующих с него на непонятном ему каком-то уровне и языке бизнеса цифир.
   Да и, как уже было обозначено выше, отношение к Опусову дома его благоверной Татьяны тоже перерастало уже на уровень непонимания и недостатка  в доверии и любви. Всего как и раньше, что требовалось от Ивана, становилось мало и недостаточно.
  Иван Ильич понимал, что находился на пределе износостойкости деталей организма, и что надо что-то менять. А именно -  уходить с этой должности, пока еще сам, сам с поднятой головой, а не выгнанным за дверь "Тузиком". Перед семьей "Тузиком" было бы вообще позорно!
   Вот с такими самоуничтожающими себя мыслями и находился  наш дорогой Иван Ильич в момент встречи у офиса супервайзера Вячеслава.
   
    - Что, домой уже?- Вячеслав сказал это, как всегда в общении с Опусовым, с какой-то начальствующей ухмылкой. Не дождавшись ответа, он, развернув Ивана Ильича, и взяв его под руку, сделал пару шагов к полностью затонированому авто, с еще также не закрытой задней дверью, и чуть ли не впихнул его в темный проем этой темной машины. Именно "темной" - как вспоминал потом Иван Ильич. Он никак потом не мог вспомнить цвета того автомобиля. Ни цвета, ни марки, ни тем более номера.
   - Садись, довезут куда надо!
   Вот это вот -  "довезут куда надо" Вячеслав проговорил все с той же ухмылкой, и с каким-то вмиг появившимся дьявольским огоньком, или искрой в глазах. Но Ивану Ильичу уже было не до разгадывания смысла выражения глаз его начальника. Дверь авто за ним плотно закрылась видимо с автоматическим доводчиком с таким глухим звуком, с каким продолжалась вся его поездка в этой машине, в этом «другом мире». То есть почти бесшумно, мягко  и завораживающе темно было внутри. Просторно. И темно. И  тихо!
  - Как в большом, обитом изнутри  темным бархатом, гробу! - подумалось Ивану Ильичу и добавилось - Но как приятно!
    Автомобиль видимо был представительского класса, и по сравнению с его убитой "девяткой", Иван Ильич испытывал неописуемое блаженство от бархатной кожи кресел, запаха парфюма, тихой и приятной обволакивающей со всех сторон музыки, такой же мягкой подсветки вокруг и панели приборов,  где-то мерцающей далеко впереди. Машина тронулась и в дальнейшем двигалась, разгонялась, тормозила и поворачивала так незаметно, мягко и бесшумно, как будто плыла во сне Ивана Ильича. В очень приятном сне!
   Тем временем он разглядел тех, кто был рядом, справа от него.  Взгляды их были чуть искоса и с интересом устремлены на него. Это была молодая пара, как показалось Ивану Ильичу, влюбленные юноша и девушка. Они сидели в обнимку и улыбались глядя на него. Они были молоды, красивы и располагали к себе из-за исходящего от них во все стороны счастья. Счастья влюбленности, дефицит коего давно уже и смиренно испытывается Иваном Ильичем. Он не помнит уже когда последний раз Татьяна Николаевна вот так вот улыбалась ему, не говоря уже о других проявлениях чуств. А ему так не хватало этого! До боли внутри! До пары рюмок после работы, перед сном. До желания завести "une liaison amoureuse" на стороне. И запас прочности его неуклонно падал, приближаясь к минимуму, а может уже к нулю, к этой стороне!
  В свободной руке юноши незаметно медленной струйкой дыма тлела сигара. Видимо хорошего качества т.к. Иван Ильич еле различал этот приятный запах из всего окружающего его парфюма. А в подсвеченном, откуда-то выдвинувшемся баре в середине, между передними сиденьями и влюбленной парой. В бархатистых углублениях бара он заметил пузатую бутылку, как он понял французского коньяка, бокалы и те же самые сигары.
  - Будете? - вопрос парня как будто вытащил Ивана Ильича из уже опьяняющего сна. Юноша заметил эту, видимо нескрываемую во взгляде  слабость мужчины к хорошему коньяку и сигаре. "Роскошь юности" - донеслась из далекой памяти Ивана Ильича. Да-а-а, кода-то он любил наслаждаться возможно просто мнимым, модным тогда удовольствием от потягивания якобы французского Gautier Napoleon Coqnac, с якобы кубинской сигарой.
    Иван Ильич не успел ничего ответить на предложение парня, находясь в пароообразных своих юношеских ассоциациях, услышав голос и взглянув в его сторону, он увидел лицо …. ангела!
   На переднем пассажирском сиденье к нему обращалось прелестное создание творца - милая нимфа - девушка с улыбкой ангела на пухленьком личике и каким-то прямым, бессовестным взглядом из под большущих ресниц Мальвины карих глаз. Она томным с хрипотцой голосом вопрошала у Опусова: "Дяденька! Заправишь? - покатаемся еще".
    И в это время, под участившееся и усилившееся гулом внутри сердцебиение, Иван Ильич лицезрел повернувшуюся к нему лицом из-за руля такую же миниатюрную копию "Мальвины", только блондинку!
   Девушки весело и одновременно засмеялись, видимо от безумного взгляда мужчины, и также синхронно отвернулись, собираясь припарковаться. Иван Ильич, ускоряясь сердцем, и в то же время тормозя мозгами, не понял, как уже перед ним появились наполненные коньяком бокалы, и, в то же время выходя из машины все так же под руку парочка, открыв двери, впустила звуки «другого мира" с улицы. Тем самым сбив морок, напавший на Опусова, но … лишь на пару секунд. Закрывшаяся дверь и моментально выпитый коньяк опять впустили его в столь желанный сейчас сон, который он упорно не хотел отпускать, и жадно стремился  досмотреть до конца!
   И да! Одним глазом он провожал удаляющуюся  влюбленную парочку, почему-то остановившись на краю дороги голосующую свободной рукой юноши. А другим …(глазом)  Иван Ильич, как в замедленном кино, наблюдал как переднее пассажирское кресло подвигается и раскладывается назад к нему с приближающейся в полуобороте, с томной позой нимфой! И, о ужас! Улыбающаяся "Мальвина" -брюнетка кладет руку на коченеющее в напряге колено Опусова!
   - Ведь ты не торопишься?- прошептала она с бесстрастной легкостью, дотянувшись другой рукой до бокала, и, как показалось Ивану Ильичу, третьей рукой поднимая бутылку коньяка. Третий бокал он уже выпивал в миру грез. В сладострастном миру его сновидения.
   Потом к своему стыду он вспоминал про бредовые его жалобы к нимфе на никчемную жизнь и нелюбящую его жену, неблагодарных детей и что-то еще с той же серии…. Все!
   
     Проснулся Иван Ильич Опусов под какими-то кустами, в толстом слое желтых опавших листьев ранним, холодным, но уже солнечным утром, согнувшись колечком и обняв руками ноги, дрожа всем телом и колотя зубами. Но сознание его было на удивление чисто, как душа младенца, ничем не заполнено и не отягощено грехами. Голова его и тело нисколько не болели. И, легко поднявшись, ощупав свою одежду, оглядевшись и ничего не найдя, в том числе бумажника, Иван Ильич с идиотской улыбкой поднял свой взор и сквозь хрустально чистый осенний воздух перед ним предстал храм, с  сияющим золотом в утренних лучах солнца, крестом. Глядя на него, Иван  широко и медленно перекрестился и вслух сказал: "Слава тебе, Господи!"
   Этим днем Иван Ильич Опусов со спокойным нутром и радостью в здоровом, но с небольшим шрамиком  сердце шел увольняться с работы.