Зародышевый, 1 глава

Эмиль Золя.Дата рождения апреля 1840.Место рождения Париж, Франция
Дата смерти 29 сентября 1902 (62 года)
I
На безлюдной равнине, под беззвездной ночью, темной и густой, как чернила, человек в одиночестве шел по большой дороге из Марчьенна в Монсу, десять километров мощеной дороги, ведущей прямо через свекольные поля. Перед собой он даже не видел черной земли, и у него не было ощущения огромного плоского горизонта, кроме как от дуновения мартовского ветра, порывов, широких, как на
море, ледяных от того, что они охватили лье болот и голой земли.
Ни одна тень дерева не омрачала неба, булыжник проходил с
прямолинейностью пирса среди слепящих брызг тьмы.
Мужчина уехал из Маркьенна около двух часов дня. Он шел
вытянутым шагом, дрожа под истончившимся хлопком пиджака и бархатных
брюк. Небольшой сверток, завязанный в клетчатый носовой платок, очень мешал ему; и он прижимал его к своим бокам,то одним локтем, то другим, чтобы
обеими руками одновременно залезть на дно карманов, руками, которые были скручены, как ремешки на ремне. Восточный ветер заставлял их истекать кровью. Только одна мысль занимала его пустую голову рабочего, оставшегося без работы и ночлега, - надежда на то, что после восхода солнца холода станут
менее резкими. Так он продвигался уже час,когда слева, в двух километрах от Монсу, он заметил красные огни, три жаровни, горящие на открытом воздухе и как бы подвешенные. Сначала он колебался, охваченный страхом; затем он не смог устоять перед мучительной потребностью хоть на мгновение согреть руки.
Вниз уходила пологая тропинка. Все исчезло. Справа от человека был
частокол, какая-то стена из толстых досок закрывала проход
железная дорога; в то время как слева возвышалась травянистая насыпь, увенчанная запутанными фронтонами, открывался вид на деревню с низкими
ровными крышами. Он сделал около двухсот шагов. Внезапно, на расстоянии одного локтя от дороги, рядом с ним снова вспыхнули огни, и он больше не понимал, как они горят так высоко в мертвом небе, похожие на
тлеющие луны. Но на ровном месте его остановило другое зрелище
. Это была тяжелая глыба, раздавленная груда конструкций,
из которой вырисовывался силуэт заводской трубы; редкие проблески
из зарешеченных окон выглядывали пять или шесть печальных фонарей,
подвешенных снаружи к каркасам, почерневшие бревна которых
смутно вырисовывали контуры гигантских эстакад; и из этого фантастического видения, утопающего в ночи и дыму, доносился только один голос, тяжелое и протяжное дыхание паровой выхлопной трубы, чтомы не виделись.
Тогда человек узнал яму. Его охватил стыд: что хорошего? не было бы никакой работы. Вместо того, чтобы направиться к зданиям, он наконец рискнул подняться на террасу, на которой горели три угольных костра в чугунных корзинах для освещения и обогрева вещей. Работникам наземного разреза пришлось работать допоздна, мы все еще вывозили ненужный мусор. Теперь
он слышал, как мельники толкают поезда по эстакадам, он различал живые тени, раскачивающие седаны, возле каждого фонаря.
--Здравствуйте, - сказал он, подходя к одной из корзин.
Повернувшись спиной к жаровне, возчик стоял, пожилой
мужчина, одетый в пурпурную шерстяную вязаную одежду, в шапке на меху.
кролик; в то время как его лошадь, большая желтая лошадь, в
каменной неподвижности ждала, когда шесть седанов, на которых он ехал, будут опорожнены. Механик, работавший у тумблера, худощавый рыжеволосый
парень, почти не торопясь, сонной рукой взвесил рычаг. А там, наверху, ветер усилился, ледяной порыв, чьи ровные тяжелые вздохи были похожи на фальшивые удары. -- Здравствуйте, - ответил старик.Наступила тишина. Мужчина, почувствовавший на себе подозрительный взгляд,сразу произнес ее имя.--Меня зовут Этьен Лантье, я машинист работа здесь?.. Здесь нет...
Пламя освещало его, ему, должно быть, был двадцать один год, очень смуглый,
симпатичный мужчина, выглядевший крепким, несмотря на свои маленькие конечности.Успокоенный, возчик кивнул.--Работа на машиниста, нет, нет... Вчера он еще два раза представился. Там ничего нет.
Порыв ветра оборвал их разговор. Затем Этьен спросил, показывая
на темную груду построек у подножия террасы.:- Это яма, не так ли?
На этот раз старик не смог ответить. Сильный приступ кашля
душил его. Наконец он сплюнул, и его плевок оставил на грязном полу черное пятно.--Да, яма, Воронье... Держи! корона совсем рядом.В свою очередь, вытянув руку, он указал в ночи на деревню, крыши которой молодой человек угадал. Но все шесть седанов были пусты, он последовал за ними без стука кнута, его ноги окоченели от ревматизма; в то время как большая желтая лошадь снова двинулась в одиночку, тяжело тащась между рельсами под новым шквалом, который взъерошил его шерсть.К настоящему времени Ле Ворье вышел из сна. Этьен, забывшийся у жаровни, чтобы согреть свои бедные кровоточащие руки, смотрел на,он нашел каждую часть котлована, заасфальтированный сарай для просеивания,колокольню колодца, обширную камеру вытяжной машины,
квадратную башенку вытяжного насоса. Эта яма, утрамбованная на дне котлована, с ее приземистыми кирпичными постройками, поднимающими
дымоход, как грозный рог, казалась ему зловещим подобием
упыря, присевшего там на корточки, чтобы съесть мир.

Глядя на него, он думал о себе, о своем странническом существовании в
течение восьми дней, пока он искал место; он снова видел себя в своем
железнодорожная мастерская, влепив пощечину своему начальнику, изгнана из Лилля, изгнана отовсюду; по субботам он приезжал в Маркьен, где, как говорили
 была работа, в Кузницы; и ничего, ни в Кузницах, ни дома В Сонневилле он должен был провести воскресенье, прячась под деревьями на свалке, из которой его только что выгнал надзиратель, в два часа ночи. Ничего, ни гроша, ни даже корочки:что он собирался делать вот так бесцельно, бесцельно, не зная
только, где укрыться от ла-биза? Да, это действительно была яма,
редкие фонари освещали плитку, внезапно открывшаяся дверь
позволила ему в яркой ясности увидеть очаги генераторов. Он объяснял сам себе, пока не вырвался выхлоп насоса,этот тяжелый и долгий, безостановочно дующий вдох, который был похож на набухшее дыхание монстра.
Грузчик-коромысло, надувая спину, даже не поднял глаз на Этьена, и тот уже собирался поднять упавший на землю сверток, как вдруг приступ кашля возвестил о возвращении возчика. Медленно мы увидели, как он вышел из тени, а за ним последовала желтая лошадь, которая ездил на шести новых полных седанах.
-- В Монсу есть фабрики? спросил молодой человек.
Старик сплюнул по-черному, затем ответил ветру:-О! это не те фабрики, которых не хватает. Ты должен был увидеть это три или четыре года назад! Все гудело, мы не могли найти мужчин, никогда еще мы не зарабатывали так много... И вот мы снова начинаем сжимать живот. Настоящая жалость в стране, мир возвращен,
мастерские закрываются одна за другой ... Возможно, это не вина императора; но почему он собирается сражаться в Америка? Не говоря уже о том, что звери умирают от холеры, как и люди.Затем, перебрасываясь короткими фразами, затаив дыхание, оба продолжали жаловаться. Этьен рассказывал о своих бесполезных покупках в течение недели: значит, мы должны были умереть с голоду? скоро дороги будут полны нищих. Да, сказал старик, все кончится плохо, потому что не было Божьего дозволения выбрасывать так много христиан на улицу.
- У нас не каждый день бывает мясо.- Еще бы, если бы у нас был хлеб!
- Верно, если бы у нас был только хлеб!Их голоса терялись, порывы ветра уносили слова в тоскливом вое.- Вот, держите! - очень громко сказал возчик, поворачиваясь к полудню,- Монсу здесь...
И, снова протянув руку, он указал во тьме невидимые точки, как бы называя их. Там, в Монсу,сахарный завод Fauvelle все еще работал, но сахарный завод Hoton только что сократил свой штат, остались только мукомольный завод Dutilleul
и завод по производству канатов Bleuze для производства шахтных тросов, которые продолжают работать. Затем широким жестом он указал на север, на целую половину горизонт: строительные мастерские Сонневилля не получили
двух третей своих обычных заказов; из трех доменных печей в кузницах Марчьена были включены только две;наконец, на стекольном заводе Gagebois грозила забастовка, поскольку ходили разговоры о сокращении заработной платы.-- Я знаю, я знаю, - повторял молодой человек при каждом намеке. Я уже иду.
-- Остальные из нас пока в порядке, - добавил возчик, однако ямы снизили их добычу. И посмотрите, напротив, к Победе, там тоже пылают только две батареи коксовых печей. Он сплюнул и снова пошел за своей сонной лошадью,
запрягая ее в пустые седаны.Теперь Этьен правил всей страной. Тьма оставалась
глубокой, но рука старика словно наполнила ее великими страданиями, которые молодой человек неосознанно чувствовал в этот час вокруг себя, повсюду, в бескрайних просторах. Разве это не был голодный крик, который нес мартовский ветер по этой голой сельской местности? Порывы были яростными, они, казалось, приносили смерть работе, голод, который многих убил бы
мужчин. И, блуждая глазами, он старался пробиться сквозь тени,
мучаясь от желания и страха увидеть. Все исчезло в глубине неизвестности
темных ночей, он видел очень далеко только доменные печи и коксовые печи. Они, батареи из ста дымоходов, посаженных наискось, выстраивались
в ряды красных столбов пламени; в то время как две башни, расположенные левее, горели синим цветом прямо в небе, как гигантские факелы. Это была
печаль пожара, не было других восходов звезд, в угрожающий горизонт, чем эти ночные огни стран добычи угля и железа.-- Может быть, вы из Бельгии? вернулся за Этьеном возчик, который вернулся.
На этот раз он привез только три седана. Их всегда
можно было опрокинуть: несчастный случай с вытяжной клеткой, сломанная
гайка могли остановить работу на целых четверть часа.
Внизу на террасе воцарилась тишина, мельники больше не трясли
эстакады от затяжной качки. Из ямы был слышен только отдаленный звук молотка, постукивающего по листовому металлу.
-- Нет, я из Миди, - ответил молодой человек.Маневровый, выпотрошив седаны, сел на землю,довольный происшествием; и он хранил молчание в своей дикости, он просто поднял на возчика большие потухшие глаза, словно смущенный
таким количеством слов. Последний, действительно, обычно говорил не так много
. Нужно было, чтобы лицо незнакомца ему подошло и
чтобы его охватил один из тех зудящих приступов самоуверенности, которые
иногда заставляют старых людей говорить вслух сами с собой.
--Я, - сказал он, - из Монсу, меня зовут Боннемор.
-- Это прозвище? - спросил изумленный Этьен.
Старик непринужденно засмеялся и, показывая на Прожорливого:--Да, да... Меня трижды вытаскивали оттуда по частям, один раз со всеми опаленными волосами, в другой раз с землей до самого желудка, в третий раз с раздутым от воды животом, как у лягушки ... Поэтому, когда они увидели, что я не хочу крэвер,
они назвали меня Боннеморт, просто для смеха.
Его веселость удвоилась, раздался скрип плохо смазанного шкива, который в конце концов перерос в ужасный приступ кашля. Огненная корзина,
теперь его большая голова с редкими белыми волосами и плоским бледным лицом, испещренным синеватыми пятнами, была освещена во всю ширь. Он был маленького роста, с массивной шеей, икрами и пятками наружу, с длинными руками, квадратные кисти которых опускались ему на колени. Впрочем, поскольку его лошадь, которая стояла на ногах неподвижно, казалось, не страдая от ветра, казалась каменной, он , похоже, не подозревал ни о холоде, ни о бурунах, свистевших в ушах. Когда он закашлялся, горло сдавило спазмом
глубоко он плюнул у подножия корзины, и земля почернела.
Этьен смотрел на него, смотрел на пол, который он так испачкал.
-- Давно ли, - продолжал он, - вы работаете на шахте?
Боннеморт широко раскрыл обе руки.--Долго, ах! да!... Мне не было и восьми лет, когда я спустился, вот! прямо в Водовороте, а мне в
этот час пятьдесят восемь. Посчитайте немного ... Я сделал там все,
сначала галиот, затем гершер, когда у меня хватило сил кататься, а затем хавер в течение восемнадцати лет. Затем, из-за моих чертовых ног, они
они вытащили меня из чаши на берег, засыпали, ремонтировали,
пока им не потребовалось вытащить меня со дна, потому что врач
сказал, что я собираюсь остаться там. Итак, пять лет назад они
сделали меня возчиком ... А? это красиво, пятьдесят лет на руднике,
из которых сорок пять на дне! Пока он говорил, горящие куски угля, которые время от времени выпадали из корзины, освещали его бледное лицо кровавым
отблеском.- Они говорят мне отдохнуть, - продолжал он. Я этого не хочу,
они считают меня слишком глупой!... Я буду в порядке два года, пока не получу
шестидесяти, чтобы иметь пенсию в сто восемьдесят франков. Если
бы я пожелал им доброго вечера сегодня, они бы сразу дали
мне один из ста пятидесяти. Они умные, придурки!...
Кроме того, я крепок, если не считать ног. Это, видите ли,
вода, которая попала мне под кожу, когда меня поливали по
пояс. Бывают дни, когда я не могу пошевелить лапой, не закричав.
Приступ кашля снова прервал его.- И это тоже заставляет вас кашлять? говорит Этьен. Но он ответил отрицательно, яростно мотнув головой. Затем, когда он смог заговорить:-- Нет, нет, на днях я простудился. Я никогда не кашлял,
теперь я не могу избавиться от этого... И самое смешное, что я кашляю, я кашляю...Из его горла вырвался хрип, он сплюнул по-черному.
--Это кровь? - спросил Этьен, наконец осмелившись расспросить его.
Медленно Боннеморт вытер рот тыльной стороной руки.
-- Это уголь... У меня в туше есть, чем греться до конца своих дней. И вот уже пять лет я не опускаю ноги на дно. Я, кажется, имел это в запасе, даже не
подозревая об этом. Ба! это сохраняет!
Наступила тишина, далекий молот равномерно стучал по яме, ветер доносил свою жалобу, похожую на крик голода и усталости, доносящийся из глубины ночи. Стоя перед бушующим пламенем, старик продолжал спускаться, пережевывая
воспоминания. Ах, конечно, не вчера он и его люди били себя по венам! Семья работала в горнодобывающей компании Монсу с момента основания; и это было давно, уже сто шесть лет назад. Его предок, Гийом Маэ,
в то время пятнадцатилетний мальчик, нашел жирный уголь в Рекийяре, Ла
первая яма Компании, старая, ныне заброшенная яма, там, недалеко от кондитерской Fauvelle. Вся страна знала об этом, в доказательство чего обнаруженная вена была названа веной Гийом, названный в честь его деда. Он не знал его,толстяка, о котором рассказывали, очень сильного, умершего от старости в возрасте шестидесяти лет. Затем его отец, Николя Маэ, ле Руж, в возрасте сорока лет едва удержался в водовороте, который в то время бурлил:
обвал, полное расплющивание, кровь выпита и кости проглочены
по камням. Двое из его дядей и трое его братьев позже
также оставили там свои шкуры. Он, Винсент Маэ, который
вышел из нее почти целым, только с отвесными ногами, выглядел
как умник. Что, кстати, делать? Нужно было работать. Мы
делали это от отца к сыну, как если бы мы делали что-то еще. Его
сын, Туссен Маэ, теперь жил там, и его внуки, и
все его люди, которые жили напротив, в короне. Сто шесть лет
убоя, одни бабки за другими, за одного и того же босса: а?
многие буржуа не смогли бы так хорошо рассказать свою историю!

--Еще раз, когда мы едим! - снова прошептал Этьен.

-- Вот что я говорю: пока у нас есть хлеб, мы можем жить.

Боннеморт замолчал, его глаза были устремлены на корону, где
один за другим загорались огни. На колокольне Монсу пробило четыре часа
, холод усилился.

-- И она богата, ваша компания? - повторил Этьен.

Старик пожал плечами, а затем позволил им упасть обратно, как
будто отягощенный обломками экю.

--Ах! да, ах! да ... Возможно, не так богата, как ее соседка, ла
Компания Анзина. Но все равно миллионы и миллионы.

Нас больше
не насчитывается ... Девятнадцать ям, из которых тринадцать предназначены для эксплуатации, Ле
Воре, Ла Виктуар, Кревекер, Миру, Сен-Томас, Мадлен, Фетри-
Кантель и другие, а шесть - для выгорания или проветривания., как Рекийяр ... Десять тысяч рабочих, концессии, предоставляемые в соответствии с законом.они охватывают шестьдесят семь населенных пунктов, добыча
составляет пять тысяч тонн в день, железная дорога, соединяющая все
котлованы, и мастерские, и фабрики!... Ах! да, ах! да, есть
, деньги есть!

Прокатка седанов на эстакадах заставила
большую желтую лошадь поднять уши. Внизу клетку нужно было починить,
мельники снова взялись за свое дело. Пока он запрягал своего
зверя, чтобы снова спуститься, возчик тихо добавил, обращаясь к
к ней:

-- Тебе не следует привыкать к болтовне, проклятый лентяй! ... Если сэр
Хеннебо знал, на что ты тратишь время!

Этьен в задумчивости смотрел в ночь. Он спросил:

-- Значит, шахта принадлежит господину Хеннебо?

-- Нет, - объяснил старик, - мистер Хеннебо всего лишь генеральный
директор. Ему платят так же, как и нам.

Жестом молодой человек показал на бескрайние просторы тьмы.

-- Так кому же все это принадлежит?

Но Боннеморт на мгновение задохнулся от нового приступа
такой жестокости, что не мог отдышаться. Наконец,
откашлявшись и стерев черную пену с губ, он сказал на усилившемся ветру:
:

--А? кому все это принадлежит?... Мы ничего не знаем об этом. За людей.

И рукой он указал в тени на смутное пятно,
на забытое и отдаленное место, населенное теми людьми, ради которых Маэу бился
за жизнь более века. В его голосе появился какой-то страх
с религиозной точки зрения, это было похоже на то, как если бы он говорил о недостижимой скинии,
где скрывался упитанный и сидящий на корточках бог, которому все они отдавали
свою плоть и которого никогда не видели.

-- По крайней мере, если бы мы ели хлеб в свое удовольствие! - Повторил Этьен в
третий раз без видимого перехода.

--Леди, да! если бы мы всегда ели хлеб, это было бы слишком хорошо!

Лошадь исчезла, возчик, в свою очередь,
исчез, отставая на шаг, как инвалид. Возле тумблера маневр не
сдвинулся с места, он сжался в комок, засунув подбородок между колен, уставившись в пустоте его большие потухшие глаза.

Когда он снова взял свой сверток, Этьен все еще не отошел. Он
чувствовал, как порывы ветра леденили его спину, в то время как его грудь
горела перед большим огнем. Может быть, все-таки было бы правильно
обратиться к яме: старик мог и не знать; потом,
смирившись, он согласился бы на любую просьбу. Куда идти и что
делать в этой стране, охваченной голодом и безработицей? оставить за
стеной свою потерянную собачью тушу? однако его
беспокоило одно колебание, страх перед Вороньем, посреди этой безлюдной, утоптанной равнины под такую густую ночь. С каждым шквалом ветер, казалось, усиливался, как будто он дул с постоянно расширяющегося горизонта.
На мертвом небе не белел рассвет,пылали только доменные печи и коксовые печи,
наполняя тьму кровью, но не освещая неизвестное. И Вороной, забившийся глубоко в свою нору, со своей злобной звериной хваткой, забился сильнее,
задышал тяжелее и протяжнее, воздух казался затрудненным из-за его
мучительного переваривания человеческой плоти.