Виолетта. 3

   Миша Бонарюк – коренастый жизнерадостный хохол с черными вьющимися волосами, слегка тронутыми ранней сединой. Широколицый, с крупным носом над толстыми губами. Подбородок с ямкой, как железная подкова, тяжелый и круглый. Хитрый прищур маленьких глаз и редкая азиатская щетина. Бонарюк плотный, но не толстый. Ему присуща та самая тугая здоровая полнота, которую не ущипнешь и не оттянешь, до предела налитая силой и энергией. Если он ест, то из тазика, а пьет – ведра мало. И не зря переводил калории: сорокалетний Мишка легко поднимал тяжести, которые были под силу двум-трем крепким мужикам. С виду всегда краснорожий, будто хронический алкаш. Выпить он любит. Вот и сегодня наверняка оросил свою душеньку чем-то тепленьким. Идет навстречу Вадиму от своего помятого «Москвича», руки раскинул, улыбается. А в глубине взгляда настороженный холодок спрятан.

 — Заждались вас, заждались! Гадаемо, что там у вас как… Значит, есть урожай, раз за нами приехали.
 — Есть, Миша. Что-то будет.

Тепло, солнечно. Автобус, на котором приехал в село Вадим, уже далеко. Объезжает огромный холм, вдоль которого тянется поселок и начинается другой. Вадим даже со счету сбился, сколько он уже проехал вот таких холмов и сел. Наверное, вокруг каждого зеленого бугра по нескольку. Если бы не небольшие разрывы и указатели, то вся Молдавия слилась бы для него в одно бесконечное селение.

Мишка, мужик по достатку средненький. Двор и не валится, и не блестит. Домик, времянка – так себе. Сад, кукуруза, колодец. Винограда не видать. У колодца сохнут две пузатые бочки.

— Выкатил днями. На промывку. Под молодое вино, — кивнул хозяин на колодец. — Ну проходите. Не стойте. Сейчас мы с дорожки за стол. Потом организуем баньку. А вечером поедем к Сане Тырзу. Наши туда подойдут: Ротарь, Спыну... Помнишь Гришу Спыну? У него свояк, классный шофер. Тоже вроде как собрался с нами...

В домике Бонарюка хлопочет хозяйка, статная женщина с красивым, чисто русским лицом, но сероватым, будто усталым. Накрыла на стол, присела с краешку рядом с застенчивой девочкой-подростком. С улицы пришел плотный карапуз, вылитый Мишка, и деловито устроился рядышком с сестрой. Ухватил с миски кусок плотной, как слежавшийся творог, брынзы, зачавкал.

- Двое, их у нас, — кивнул на детей Мишка, разливая по стаканам темное вино. — Ну, будем! Стукнулся с гостем и выпил. Хозяйка подержала вино в руках, но не отпила, поставила на стол. Дочка, опустив глаза, хлебала наваристую куриную лапшу. А сынок мигом выцедил свою половинку, облизнулся и потянулся к отцу.

 — Не-е! Хватит! Норма, брат. Не ной, не дам! — ухмыльнулся раскрасневшийся Бонарюк и пояснил: — В обед немножко можно. А так рано им еще. А вы ешьте. У нас всё свое.

Мишка расспрашивал о знакомых, не забывая подливать в стаканы. Двигал к гостю тарелку с сочным сыром. Обрезал макушку едкого, в серную кислоту, чеснока, мазал хлеб крепчайшей, выбивающей из глаз чистую слезу, горчицей. Смеялся над закашлявшимся гостем, прямо руками ломал на части жирную тушку курицы.

Вино слабенькое, как подбродивший компот, но всё ж вино. Рановато для детишек. М-да! Интересные у них порядки. Хотя кто их поймет, молдаван? В каждой избушке свои погремушки. Вадим с утра в дороге. Налюбовался красотами края, перевидал уйму народа, и нигде не попадались ему пьяные или сильно подвыпившие. Наверное, живут, пьют и норму знают. Но рассуждения о норме напрочь убил длинный и тощий мужик, дожидавшийся их на лавочке у крашеных зеленым ворот Бонарюка. Увидев выходящих людей, быстро поднялся. Мял в трясущихся руках и без того бесформенную кепку и заискивающе улыбался, мелко посмеивался, обнажая желтые пеньки прокуренных зубов.

 — Ротарь! Николай! — обрадовался чуток захмелевший Вадим и приобнял пропахшего пылью и табаком черного, как жук, мужика. А тот, покосившись на недовольного Мишку, угодливо изогнул плоскую доску ребристой спины, крепко сжал большой ладонью руку гостя. Вадим невольно охнул, отрывая свою руку.

— Силен, брат!

— Есть немного! — довольно прошепелявил распухшими губами Ротарь и облизнулся, учуяв легкий запашок свежевыпитого вина.

— Ты чего тут? Договаривались же на вечер. Или приходи завтра. — прервал их церемонию недовольный Бонарюк.

— Да я... Ротарь суетно вильнул страдальческим взглядом, горестно вздохнул и преданно, по-собачьи, заглядывал в Мишкино лицо.

— Понятно! — поморщился Бонарюк и крикнул в глубину двора: — Люба! Вынеси Николаю ковшичек. Там еще осталось.

Ротарь бережно взял вынесенный ковш с вином. Пил долго, наслаждался каждым глотком, а может, экономил, жалел убывающую влагу.

— Всё! Иди! — прервал его нирвану бесцеремонный хозяин и пошел к машине.

— Зачем ты с ним так? — спросил Вадим, усаживаясь в пыльное нутро отпрыска отечественного автопрома.

 — Нормально! — пожал плечами Бонарюк. — С ним иначе нельзя.

— Пьет?

 — Не то слово! Бухает! Но, черт с ним, каждому свое. Поехали в баньку. Дел у нас с тобой много. Николай никуда не денется, притащится на выпивку. Жалко его. Работник хороший, человек неплохой. Но спивается. Высох уже в доску, но жилистый. Если что, возьмем его с собой, он любой комбайн на ход поставит. О-о! Глянь, Никанор бредет! Эй, Никанор! Давай-ка к нам!