Урок русского языка

      Урок русского языка – это не о правилах и даже не о запятых – это рассказ об одном учебном дне Cалобелякской средней школы.


      Зимы в наших краях бывают снежные. По осени кусты за окном похожи на диковинных ежей с длинными ветвями-колючками и маленьким тельцем. Снег понемногу оседал - внутри куста тельце ежа становилось с каждым днём крупнее, иглы короче; пока не превращалось в большой белый шар. Ночью была метель - от куста осталась лишь парочка коротких веток. Поодаль липовый сад с кольцевой аллеей; ветви молодых деревьев плотно забиты снегом, кажется они сменили летнюю листву на белую зимнюю. Между ветвей снуют мелкие птицы с пушистыми жёлтыми грудками, обозначая своё присутствие падающими комочками снега. На ближнюю липу опустилась сорока; тонкая ветка просела, раскачивается; а та хвостом машет вверх-вниз для равновесия. Мелкие птахи ловко юркнули внутрь зимней листвы, опасаясь крупной птицы. Сверкнув чёрной бусиной глаза, сорока повернулась в мою сторону, громко крикнула, пристально посмотрела на меня, будто спрашивая:
      - Ну, услышал ли новость, которую я принесла?
      - Слышал-слышал, только язык твой мне не понятен.
      Услышав ответ, оттолкнулась посильнее и полетела по делам своим птичьим, унося известие дальше.

      Розовеет белая листва, от солнца за окном лёгкий морозец, день обещает быть добрым. Взять бы санки да лыжи, да полететь с горы, чтобы дух захватило… только катание придётся отложить. Сегодня понедельник, позади меня шумит класс, а я просто смотрю в окно. Слева, парта наша последняя в первом ряду, листает дневник лучший ученик класса и не последний школы.
   
      Весной в конце апреля мы, воспитанники детского сада, подготовили утренник. Вдоль стены от двери до круглой печи, обтянутой чёрным железом, встали папы, рядом мамы, на детские стульчики сели бабушки. Шеренгой напротив мы. Читали стихи о весне, дедушке Ленине, дарили родителям незамысловатые рисунки.
      - А сейчас в завершении утренника для вас споёт наш воспитанник Вова Головин! - Сообщила воспитатель  Гетальмина Павловна.
      Вышедший к высокой печи юный солист небольшого росточка стал казаться ещё меньше. Крепким и звучным, совсем не по-детски серьёзным голосом запел:
      - Хотят ли русские войны?
      Спросите вы у тишины,
      Над ширью пашен и полей,
      И у берез, и тополей,
      Спросите вы у тех солдат,
      Что под берёзами лежат,
      И вам ответят их сыны
      Хотят ли русские, хотят ли русские,
      Хотят ли русские войны.

      Не только за свою страну
      Солдаты гибли в ту войну,
      А чтобы люди всей земли
      Спокойно ночью спать могли.
      Спросите тех, кто воевал,
      Кто вас на Эльбе обнимал,
      Мы этой памяти верны.
      Хотят ли русские, хотят ли русские,
      Хотят ли русские войны?

      Да, мы умеем воевать,
      Но не хотим, чтобы опять
      Солдаты падали в бою
      На землю горькую свою.
      Спросите вы у матерей,
      Спросите у жены моей,
      И вы тогда понять должны
      Хотят ли русские, хотят ли русские,
      Хотят ли русские войны.

      Поймёт и докер, и рыбак,
      Поймёт рабочий и батрак,
      Поймёт народ любой страны
      Хотят ли русские, хотят ли русские,
      Хотят ли русские войны.
      Хотят ли русские, хотят ли русские,
      Хотят ли русские войны.   (Слова Евгения Евтушенко)

      Лица родителей посуровели, сосредоточились от нахлынувших воспоминаний о прошедшей войне; войне, которая закончилась каких-то полтора десятка лет назад и всё ещё отзывалась острой болью. Кажется все перестали дышать от волнения, бабушки достали платочки, подносили к глазам. Потом наступила тишина… долгая… Не ожидали, никак не ожидали услышать здесь такую песню. Слегка вздрогнули, будто очнувшись ото сна, долго аплодировали. В это время воспитатель подошла к одной из бабушек, наклонилась, тихо поговорив, пошла к певцу. Он снова исполнил эту песню. Родители вновь отдались воспоминаниям, бабушки слушали, не убирая платочков от глаз. Аплодисменты не заставили долго ждать. Воспитатель снова у бабушки… идёт к солисту… сообщает:
      - Всю песню он спеть не сможет, устал, но один куплет осилит.
      Своего внука бабушка Дарья готова слушать и слушать. Пел он без музыкального сопровождения, да было в саду фортепьяно старинное чёрного цвета с приспособлениями для свеч, забыл как называются… канделябры что ли. А без музыки даже лучше.

      С белёной мелом стены смотрел с портрета, чуть прищурившись, самый умный на свете, самый добрый на свете дедушка Ленин. Удивлённый пением не заметил, как остался один с зажатой в руке бумажкой со стихом. Тогда я не знал, что проведу с ним за одной партой целых семь лет. Он и не знает, что рассказываю о нём… думает, я просто смотрю в окно.

      На первой парте нашего ряда Гулин Коля: дружит с математикой, умеет решать задачи, ездит на олимпиады. Учителя же, что помоложе, заходя в класс, не могут сдержать смеха от выставленных из-за парты его ног: парта ему мала, он самый высокий в классе.
      Вторая – за Лёшей Блиновым. Иногда в переменку мутузят друг друга просто так, понарошку, для смеха. Моя бабушка рассказывала, что они нам по родне будут, но это я так, к слову.
      Лёня Пенкин, или просто Лёнчик, не поверите, мы родились в один день. Выученный урок расскажет так - всем в пример ставят, не выучит - начинает рассказывать всякие байки. Пол-урока смеёмся вместе с учителем. Шебутной такой и рубаха-парень.
      Нас тридцать три: тридцать три родительских счастья, тридцать три заботы, тридцать три жизни, тридцать три судьбы, тридцать три успеха, тридцать три надежды, тридцать три… и ещё не знаю чего тридцать три.

      Учебную неделю начинает Августа Петровна Маточкина «Русским языком» и «Литературой». В прошлый понедельник, правда, досталось нам:  не выучили домашнее задание, ну так выходной же был. А так она справедливая и совсем не строгая. Вот, например, задаст вопрос ученику… Нет, лучше про себя расскажу, так правильнее будет. Начинаешь отвечать – обязательно забудешь. Встаёт, идёт к тебе, наводящие вопросы задаёт. Ты что-то вспомнишь, снова молчишь, морщишь лоб, да напрасно. Она уже половину ряда прошла, немного наклонилась, одной рукой о парту опирается; правая ладонь направлена к тебе и делает пассы.
      - Ну, ну… - умоляющим тоном, - вспоминай.

      А ты ничего вспомнить-то и не можешь. Спрашивает другого - тот что-то скажет. Снова к тебе, ладонь уже лодочкой сложилась. Вот учитель у твоей парты; наклон такой, что она ниже тебя стала; а ты уже от смущения вообще… всё!.. забыл! Кое-как пару слов вспомнишь: «О-ой», - ответ состоялся. «Во-от наконец-то! Ну почему из вас знания нужно вытягивать, как просить милостыню», - с этими словами выпрямляется, высоко подняв руку с зажатой в щепоть невидимой копеечкой-милостыней, идёт к столу, гордо пронося её через весь класс. Тебе стыдно-о… Миленькая Августа Петровна, не пожалею последний рубль, только не кланяйтесь.
      Садишься: «Вот приду домой, возьму учебник, выучу все правила», - и правда, учишь-учишь… помогает, но не сильно, только на милостыню и хватает… чего-нибудь да забудешь. Вы уж не ругайте меня за это.

      На уроки она приходит с классным журналом, обложенным плотной тиснёной бумагой тёмно-синего цвета с этикеткой, где чёрной тушью «Классный журнал» с цифрой «7» и литерой «А», двумя учебниками, двумя тетрадями малинового цвета потолще, потоньше - серого. Иногда она остаётся на перемену записать что-то по уроку в тонкую тетрадь. Приходиться выходить, то устроили бы забеги по партам, катания по натёртому парафиновой свечкой полу. Уходим не сразу, собираемся вокруг стола, смотрим как она пишет. Интересно. Интересно не «что» пишет, интересно «как». Образцовый почерк каллиграфический, буквы крупные-крупные, просто очень крупные. Пишет с таким сильным нажимом - тонкая качественная бумага продавлена так, что по следующей чистой читать можно. Лист меняет форму: нижний угол сворачивается в одну, верхний в другую сторону, середина листа становится выпуклой. Записанный лист нужно прижимать ладонью; при движении издаёт громкие хрустящие звуки. Освобождённая от гнёта учебника и оставленная без присмотра, почувствовав свободу, тетрадь начинает оживать, шурша открывается веером; листы начинают громко щёлкать. Всем классом ждём, как небольшого перерыва. Однако заметив излишнее внимание к «говорящей» тетради - тотчас прижимает учебником. Наша Августа Петровна – железный человек!

      «А ещё у нас в классе, - в коридоре послышались шаги учителя, - вот не успел, ну ладно на большой перемене расскажу». Половина класса встала в ожидании. На пороге открытой двери неожиданно появился Иван Печников. С красными от мороза щеками, широко улыбаясь, обвёл взглядом класс:
      - А-а… испугались!
      - Ну-у… напугал, мы думали, что это Августа Петровна.
      Класс облегченно садится. Он снял рюкзак с учебниками, направился к своей парте. Его первый шаг поднял всех… аж на цыпочки. Что за странная такая «громкая» обувь… лыжные ботинки.
      - Не успел переодеть, – на ходу говорит Иван.
В школу зимой он не ходит – бегает напрямик на лыжах;  весной и осенью, когда грязно, по дороге ходит. Спортсмен в общем, ездит на соревнования.
   
      На верхнем этаже слышен звонок. Через минуту вошла Августа Петровна. На ней тёмно-синяя кофта точь-в-точь цвета журнала, с собой два учебника и две тетради. Класс уныло вздохнул - «говорящая» будет первой на столе.
      - Бастракова…
      - Здесь…
      Бастракова самая красивая в классе.
      - Белоусова…
      - Здесь…
      Раю за её миниатюрность Лёша Блинов назвал «Дюймовочкой». Пока делаются отметки, все заняты очень важными делами: кто посматривает на часы, кто щёлкает авторучкой, кто листает тетрадь.
      - Пенкин…
      - Пенкин…чуть громче.
      Посматриваем на последнюю парту. Лёнчик склонил голову, затаился.
      - Пенкин!... громко повторил учитель.
      - Да здесь я, здесь. Куда я денусь. Ручку с пола доставал, не слышал.
      Оцениваем проделку Лёнчика. Следующая названная фамилия осталась без ответа.
 
      Августа Петровна повторила, ещё раз… внимательно осмотрела класс. Не услышав ответа, с журналом подошла к Васе, соседу Толика.
      - Он опоздает? - слегка наклонившись, спрашивает Васю.
      Вася молчит.
      - Он не придёт? - ещё больше наклонившись, готовая сделать отметку в журнале. Большой журнал неудобен вне стола, он на краю парты.
      - Он что заболел?
      Вася по-прежнему молчит. Класс, а что класс. Занят «важными» делами.
      - Ушёл в больницу?
      Вася опять молчит. Тут он склоняет голову к плечу. Высоко подняв локоть, прижав указательный палец к парте, медленно с видимым усилием начинает вращать его влево, вправо, будто хочет вдавить большую невидимую кнопку. Кто-то уже обратил внимание на его немного странное поведение.
      - Ну где-же он? - уже с нетерпением спрашивает Августа Петровна.
      - Он умер…

      Класс замер… Удар, страшный удар, взрыв… для учителя, класса, каждого. Взрыв невидимый, неслышимый, разрушительный, как взрыв настоящий. Все повернулись, только сейчас заметив отсутствие Толика. Так не бывает …так не может быть…это неправда… почему… жизнь только началась.. сон… страшный дурной сон… проснёмся, увидим его за партой. В это трудно было поверить… почему так жестока судьба… за что была отнята жизнь? Он опоздал – придёт, заболел – вылечится, ушёл в больницу – вернётся. Не придёт, не вылечится, не вернётся. Его просто нет… его нет… его… больше… нет… Так вот какую страшную новость принесла утром птица. Над классом повисла тягостная тишина. Происходящее казалось нереальным.

      Толик был самым обычным учеником, таким же, как все, разве немного скромнее. Не высок, не  приметен, ничем особым не выделялся. Спокойный, речь не громка и не часта. Мы старались не смотреть, когда отвечал у доски, чтобы не добавлять ему лишнего волнения. Уроки не пропускал, потому казалось он всегда в классе.

      Медленно, словно во сне, Августа Петровна кладёт ручку в середину журнала, прижимает её ладонью, медленно выпрямляется, поднося его вплотную к лицу. Замерев на секунду, не повернувшись, спиной стала медленно двигаться к столу, касаясь боком каждой парты, чтобы не сбиться с пути. Она сжалась в комок; журнал скрыл голову, плечи, сливаясь с цветом кофты, стал неестественной частью её. На всём «этом» тёмно-синем пугающе белела с широко раздвинутыми пальцами ладонь – кричащая, молящая о спасении.
      Она не могла не представить себя на месте родителей Толика: у неё самой есть маленькая дочь. Никто из учеников, ни справа, ни слева не мог видеть хоть части лица, она закрылась от всего мира. Нам так хотелось  слов сочувствия, понимающего взгляда. В классе с учителем мы остались одни, нами овладел страх. Никакого железного человека в ней не было, слабая она, ранимая.
      Оставив журнал на краю стола, устало садится. Долгий потерянный опустошённый взгляд в центр стола. Вот взгляд оживился, что-то ищет. Боясь пошевелиться, молча наблюдаем. Вспомнив о ручке, открывает журнал, берёт её, долго рассматривает, будто вспоминая назначение этого инструмента… положила… снова взяла… положила. Полная растерянность, непонимание… кто она… зачем она… где… и почему «это» всё ей…  Взяв учебник литературы, листает… долго читает… Как мог ошибиться учитель, что с ним должно случиться, чтобы взять другой учебник, который вдвое толще? В страхе и жалости наблюдаем, не в силах помочь. Открывает «русский»… листает… листает вперёд… возвращается… снова листает… не в силах вспомнить, делает знак рукой…
      - Гулин, скажи, какой параграф был задан…
      - Тридцать седьмой…

      Вспомнив тему, задаёт вопрос. Отвечать приходиться почему-то только «дальним». Сказав пару слов, глянув на пустующее место, тут же замолкают. Четверть класса на ногах - внятного ответа нет. Встаю… задаёт вопрос… не слышу… повторяет… не могу понять… не знаю, что ответить… завершает Головин. Слушаем новую тему, только мысли далеки от урока. Жалко Августу Петровну, какой удар пришлось ей пережить… тут ещё припомнились наши невыученные уроки. Жалко Васю. Может Толик и не был для многих каким-то особенным другом, но для Васи…  Жили в одной деревне, ходили вместе в школу, сидели за одной партой, да что там, фамилия и та, одна на двоих.  Толик был частичкой нашего класса… теперь его нет… нам всегда его будет не хватать. Мы уже давно не были теми наивными детьми, не ведающими ни страха, ни опасностей, потому считавшими себя бессмертными. Многим приходилось провожать в последний путь своих ли, чужих людей. Знали, жизнь конечна, так устроен мир. Но мы и подумать не могли насколько эта жизнь может оказаться хрупка, а смерть бывает так близка, коварна и внезапна. Невидимой чёрной птицей она летала над классом, словно выбирая очередную жертву.

      Время урока подходило к концу. Лёнчик склонился над партой, руки внутри, кажется что-то ищет. Тихим слышится звонок. Урок, казавшийся вечностью, закончился. Только за учителем закрылась дверь, класс мгновенно повернулся в сторону Пенкина. Опережая всех, он быстро достал учебник. Да, он заранее знал, будет именно так. Столь же скоро внимание в нашу сторону - мне стало неловко. Напару с соседом достаём учебники. Все остаются на местах, все достают учебники, не нарушая тишины, осторожно открывают. Через минуту встаёт Лёня - всё внимание на него. Класс теперь один организм, один слух, одно зрение. Всякое действие происходит одновременно, каждый подчинён одному правилу – закону  известному лишь этому организму. Шаг - и он возле Васи. Каким-то особым проникновенным голосом спросил:
      - Вася… расскажи, как это случилось…

      Вася… бедный Вася… снова  приставил палец к парте, снова вдавливает невидимую кнопку. Срывающимся голосом, кажется едва сдерживая слёзы:
      - Мы… вчера катались на санках с горки... Он пришёл домой… сказал: «Я что-то очень устал»… прилёг на сундук… и… умер…
      Лёня мешковато съехал по спинке своей парты. Это был ещё один удар, стало ещё тяжелее, мы всё никак не могли поверить в случившееся. Теперь порвалась последняя нить…

      А за стеной в коридоре закипала Жизнь! Высыпавшие из классов ученики устроили бега, прыжки, крики, визги, свисты, топот. Там, в каждой ноте шума, в каждой её тысячной дольке бурлила водоворотом Жизнь: самая настоящая кипучая неуёмная какая-то!

      Осторожно открываются учебники, каждый лист придерживается рукой, «говорящих» страниц сегодня не будет.
      Створка высокой двери приоткрылась. Внимание к дверной ручке - там ожидаем лицо человека. Взгляд движется выше, выше, ещё выше. За дверью самый высокий ученик школы.
      - К экзамену готовятся, - говорит высокий ученик своим одноклассникам, закрывая дверь.

      Ты ошибся, мы сдали экзамен вместе с учителем… трудный экзамен. Мы стали другими, наверное повзрослели, пусть немного. Доска, натёртая парафином, сахар вместо мела – ребячество останется позади. Стали другими всего за один урок. К середине перемены дежурные угомонили бегающих и кричащих - стало непривычно тихо.
 
      Неспешно открылась дверь, теперь полностью; молча наблюдаем. В класс, трепеща пионерскими галстуками, шумно ворвались два ученика. Первый, глядя в пол, сильно отдавшись кзади, семенил ногами. Второй, упёршись головой в спину, цепко держа за бока первого, толкал со всей силы. Вскоре первый, увидев у ног низ парты, вскидывает голову, видит сидящий класс, наблюдающий за ними, делает нелепую гримасу, где вместе сливаются непрошедшее веселье, удивление, навернувшийся страх. Вытянув рот, развернулся, пытаясь дать дёру. А второй всё напирал и напирал, не видя, не понимая чего это первый хочет сбежать. Отпускает, становится прямо, видит класс, вздрагивает, делает ту же гримасу, опомнившись вылетает  в коридор. Их лица похожи, их гримасы похожи – братья-близнецы. Дверь остаётся открытой, узкая высокая; за ней коридорный полумрак видится чёрной бездонной ямой. Никто не хочет её закрыть. Класс возвращается к чтению… дверь захлопнули с такой невероятной силой, что все очень сильно вздрогнули.

      На следующий урок Августа Петровна пришла без журнала. Рассказала тему урока, не покидая своего места. Простите нас Пушкин и Фет… сегодня у нас такой день…

      Переменка. Открыты учебники, все на местах.
      Урок третий… учитель без журнала, рассказал тему, ушёл. Непривычно тиха и перемена, большая конечно. Августа Петровна рассказала в учительской о случившемся. Никто никуда не выходит.
      Читаю учебник… слова составляют одно предложение «прилёг на сундук… и умер…»
      Четвёртый… учитель за столом, его слова теряются в тишине…
…«Лыжню!» - кричит мне Толик. Уступаю, съезжаю с берега реки, поднимаюсь на другой. Справа Вася, Толик слева, носки наших лыж в центре. Толик дышит тяжело, устал.
      …Неожиданно Толик выхватил учебник у Васи, лихо запрыгнул на парту, дразнит друга. Вася обиженно машет рукой, хочет уйти. Толик возвращает учебник. Краснеют пионерские галстуки.
      …Повернувшись Толик передаёт мне записку, кивает: «Головину». Учитель отвернулся - передаю обратно…
      …Было три дня назад…

      «Первый, второй… пятнадцатый… двадцать седьмой!» - урок физкультуры. Сейчас Толик слегка толкнет меня локтем, повернёт смугловатое лицо с двумя родинками на левой щеке: «Тридцать первый»…
      «Тридцать второй»…
      «Тридцать третий», - сделает шаг «Дюймовочка» Рая. Расчёт закончен.
      Только сегодня тридцатым Гена Богданов, тридцать первым вместо Толика - я, тридцать вторым расчёт закончит Рая.

      Нас тридцать два: тридцать два родительских счастья, тридцать две заботы, тридцать две жизни, тридцать две судьбы, тридцать две надежды, тридцать две… и ещё не знаю чего тридцать две…

      Сегодня не побежим наперегонки по коридору из спортзала, грохоча половицами, разделимся… тихо… и вдоль стены.
      Последним ухожу из класса, впервые не хочется домой. Жду на улице… не знаю кого… пинаю снег. Хочется замедлить время или остановить, вернуть назад. Никого нет… небо серое… тихо… село погрузилось в траур: ни живности какой, ни одной машины..

      Над куполом заброшенного храма стая птиц. Кружат, кружат… пусть себе кружат. Пригляделся… да непросто кружат. Вверху образован ровный круг: смотрят вниз на края Большого купола, летают ровно над ним. Только пара птиц покидает круг, опускаясь к макушке, давно лишённой креста. Их место занимает пара поднимающихся. Всё в движении, птицы образовали большую воронку с округлыми боками. Воронка – отражение купола, всё вместе – песочные часы. Кружат против обычного хода времени, здесь идёт оно вспять. Вместо песка – души человеческие. «Подхватит с макушки душу и несёт её вверх на Суд Божий, - рассказывала мне бабушка. - Душа чистая остаётся на небе, не чистую возвернёт птица вниз». Они всегда кружили над храмом, только кто обращал внимание, а вот сегодня-то и открылось мне. Может и душа Толика над куполом. Смотрю на пугающий и магический танец… надо домой, да ноги как ватные…

      Веник изношенной горькой полыни царапает валенок, не хочется домой. Замедлись время, остановись… четыре ступени крыльца… в доме мама. Ставлю портфель, шапку стягиваю… тесьма до пола достала… колечком свернулась…
      - Мама…
      - Да-а
      - Сегодня на урок не пришёл Толик…
      - Почему?
      - Он умер…

      Ложка с супом опустилась в тарелку, мама как-то очень быстро встала, отвернувшись, накинула платок на голову. Взяв пальто, шагнула за порог. Прошла под окнами; дорога бела и пряма… смотрю… уходит дальше и дальше… в чёрточку превратилась. Догорают последние искорки снега… на краю стола тарелка остывшего супа…

      Мы закончили школу, разошлись, разъехались по городам и весям, воспитали детей и воспитываем внуков. Каждый из нас прожил свою жизнь, такую какую смог прожить. С той поры прошло много времени, но всегда остаётся с нами, сделавший нас немного другими давно прошедший, но не забытый урок русского языка.

      По весне, в начале марта, на несколько дней опустеет моё место за партой. Умер папа.

      В учебный класс музея на урок лепки глиной пришли первоклассники. Шли парами, держась за руки. Нельзя было не заметить одной девочки - она была несколько выше своих одноклассников.
      «У кого нет дома пластилина, пожалуйста, попросите родителей купить его. Учитесь лепить пластилином: он не сохнет, как глина» - рекомендую в конце занятия. Эта девочка, сидящая у окна говорит:
      - А у меня нет родителей.
      - А где они?
      - Умерли…
      Во мне что-то оборвалось…
 
      Августа Петровна в тот же год уехала в соседнюю республику.
За Толиком ушёл Пенкин Лёня, кажется не дожив и до тридцати. Много лет спустя в газете – в чёрной рамке Богданов Гена. Нет больше красивой девочки.
      Недавно встретил в городе Раю. Вспомнили школу, узнал: навсегда ушла треть выпускников. Вася живёт в городе Советске.
      Десятого июля в поликлинике встретил Галину… Она родом из той деревни, знала Толика и Васю.
      Васи тоже не стало.

      Иногда встречаю Головина, Блинова.
      Вернулся в село Гулин.