Ангел Таша. Часть 22. Вторая разлука. 1832

             Начало на  http://proza.ru/2023/09/11/1413

    Попытка субъективно-объективного исследования.


                «Моя дочь заставила нас поволноваться… Хоть и стараешься
          успокоить себя мыслью, что все это претерпели, но созданьица эти так
          хрупки, что невозможно без содрогания смотреть на их страданья».

                А. С. Пушкин. Из письма П. А. Осиповой

                «Во-первых, вы имеете  уже красоту, во-вторых, неопозоренное,
               неоклеветанное имя, в-третьих, власть, которой сами в себе не
               подозреваете, – власть чистоты душевной».

                Н. В. Гоголь. «Женщина в свете»

               «Любовь настолько неповторима, что каждый может добавить в её Книгу свою страницу».
               
                Н. Гару
                *** 
               
      Прощальное объятие… жаркий поцелуй… ах! солёные дорожки слёз…

      У двери оглянулся… Взгляд переполнен заботливой нежностью! Строгий наказ: «Жди писем! Пиши!»

      Оставшись одна, Таша растерянно застыла, держась за спинку стула, чтобы не упасть.  Хлопнула внизу дверь…

      Отбросив стул, подбежала к окну. Пролётка уже удалялась. Ещё мгновение и… скрылась за поворотом!

     Медленно вернулась к столу, села, подперев  голову рукой. Уехал… словно часть сердца оторвал и увёз с собой. Ох, как не любила она оставаться без защиты, без надёжной опоры!
              ***

        Вместе с Александром и 17-е сентября покидало Петербург, растворяясь в золотистых дорожных  далях осеннего тракта, в чавкающих колеях под колёсами дилижанса, в растрёпанных ветром рощицах, в серых дымах печных труб почтовых станций и деревушек…

       Наконец 21-го сентября показались московские деревянные особнячки да колокольни.
       Раскрыли объятия двери знакомой гостиницы «Англия». Хотелось отдохнуть, да неотложные дела не позволили.

     Уф, лишь на другой день отчитался в письме. Предупреждая обиду, успокаивает:

      22 сентября.
      «Не сердись, жёнка; дай слово сказать. Я приехал в Москву, вчера в середу. Велосифер, по-русски Поспешный дилижанс, …поспешал как черепаха, а иногда даже как рак.  …Теперь послушай, с кем провел я 5 дней и 5 ночей, - с пятью немецкими актрисами, в жёлтых кацавейках и в чёрных вуалях. …Ей богу, душа моя, не я с ними кокетничал, они со мною амурились в надежде на лишний билет. Но я отговаривался незнанием немецкого языка и, как маленькой Иосиф, вышел чист от искушения...»

    Пишет, а сам улыбается – и Ташины  сердитые глаза перед ним. Ну, ничего, ничего, авось шутки поймёт! Что ещё приключилось вчера? День был ох! длинный! Вспомнил!

     «…Нащокин ездил со мною в баню, обедал у меня. Завёз меня к кн. Вяземской, княгиня завезла меня во Французский театр, где я чуть было не заснул от скуки и усталости. …Видел Чадаева в театре, он звал меня с собою повсюду, но я дремал. Дела мои, кажется, скоро могут кончиться, и я, мой ангел, не мешкая ни минуты, поскачу в Петербург».

    Задумался Александр, грызя, по старой привычке, гусиное перо. Тоскливые думы обуяли:

      – Как там Таша? Справляется ли со слугами? Уж больно характер у жёнки  мягкий, они и пользуются добротой… А как Машенька? Перед отъездом, совсем некстати, короста на тельце образовалась, пятна… Эх, не надо было уезжать. Да,  поди ж ты, оказия подвернулась. Надежда на Ташино наследство, хоть слабая, но есть…

      И снова ныряет огрызок пера в чернильницу:

      «Не можешь вообразить, какая тоска без тебя. Я же всё беспокоюсь, на кого покинул тебя! На Петра, сонного пьяницу, который спит,  не проспится, ибо он и пьяница и дурак; на Ирину Кузьминичну, которая с тобой воюет; на Ненилу Ануфриевну, которая тебя грабит. А Маша-то? что её золотуха и что доктор Спасский? Ах, жёнка душа! Что с тобою будет? Прощай, пиши».

       Таше тоже тоскливо и одиноко. Но  нет, теперь  она не одна!  Спешит в детскую, где пеленают малышку. Бестолково размахивая  ручками-ножками, Машенька смотрит на неё светлыми глазёнками, пискляво гулит, словно беспомощный птенчик. И сердце мамы тает от  любви…

   Но что это? Всё больше красных пятен за ушами, на шее, на щёчках! Золотистые корочки. Сыпь. Хнычет, беспокойно вертится маленькая…

     Таша в отчаянии посылает за  доктором. Иван Тимофеевич, осмотрев, вздыхает сочувственно: «Судя по всему, это золотуха! Надобно купать в череде или крапиве».

     Ах, боже мой! Несмотря на протесты няньки, Таша помогает купать трёхмесячную малышку, сама смазывает пятна и тёплые складочки тела маслицем, что прописал доктор.
   
     После обеда приезжает  Идалия, делится «родительским опытом», успокаивает. Её Юлечке уже два годика, а Лизочка – ровесница Маши. Была, была у Юлечки и потница, и золотуха. Справились!

 – А ты не боишься надолго оставлять девочек на нянек?

 – Вот ещё! Какой может быть страх?!  Женщины у меня опытные, больше меня понимают в младенцах и в воспитании. А нам с тобой пора уже и в большом свете показаться, а то позабудут нас кавалеры и соперницы, определённо забудут!

     Кузина кокетливо взмахивает пышными оборками. Стянутая корсетом, она похожа на яркую стрекозу, любуется собой в зеркале, а на подругу бросает насмешливые взгляды.

  – Ты думаешь, в Москве Александр только делами занят? Мужчинам нельзя верить!!! Там ему прежние разлюбезные пассии о себе напомнят, в гости зазовут…

     Ах, Таша, как легко забросить в её доверчивую душу семена сомнений!  Вот и летят в письмах мужу  упрёки, в ответ на которые приходится  ему оправдываться:

     «…Кто тебе говорит, что я у Баратынского не бываю? Я и сегодня провожу у него вечер, и вчера был у него. Мы всякой день видимся. А до их жён нам и дела нет. Грех тебе меня подозревать в неверности к тебе и в разборчивости к жёнам друзей моих. Я только завидую тем из них, у коих супруги не красавицы, не ангелы прелести, не мадоны…»
    
       В Москве на этот раз он пробыл недолго: с 21-го сентября по 10-е октября, хлопоча о денежных делах, о наследстве, да и мечты о газете ещё не исчезли окончательно… И в московские архивы не преминул заглянуть: развлекаться некогда.

     Почти каждый день относил на почту подробные письма или передавал с оказией!
     Все ли из вас способны на такой подвиг любви?

      Письма Александра – исповедь души. Целая гамма пылких чувств, пёстрая палитра  эмоций  – от сияющей радости, нежного довольства, лукавой насмешки  до усталого негодования, сердитого упрёка, заботливого запрета! 

   Поразителен стиль – очень искренний, без жеманного лицемерия и этикетных условностей французской речи – только на русском, как  дома  разговаривали.  Будто сидит рядышком, заглядывает в глаза, делится надеждами и не сомневается, что его поймут!

      Уверена: если бы он не чувствовал этого понимания – не было бы и удивительных писем!

       Таша отписывает немедленно и так же подробно – о том, как прошёл день, с кем были встречи.

      А ещё – отвечает на взволнованные вопросы: «Как Машка? Как её золотуха? …  …Ради бога, Машу не пачкай ни сливками, ни мазью. Я твоей Уткиной плохо верю».

       А ещё – узнаёт о новых планах: «Мне пришёл в голову роман, и я вероятно за него примусь; но покамест, голова моя кругом идёт при мысли о газете. Как-то слажу с нею?»

      С чужим или равнодушным  собеседником  Александр не стал бы  делиться сокровенным. С Ташей запросто дЕлится.

        Павел Воинович рассказал о ссоре бедного дворянина  с богатым соседом-самодуром, о неправедном судебном процессе, о смерти бедняка, даже принёс подлинные  бумаги из суда… Загорелся Александр,  вспомнился Ташин дединька… Такой же самодур! А тема бунта, как никогда, близка! Разве он сам не бунтует? не борется отчаянно за писательское и человеческое достоинство? за духовную и материальную независимость?

      Главный герой – Островский (ставший потом Владимиром Дубровским), а  героиня – Маша. Выбирая имя и характер, Александр, конечно же, думал о маленькой дочке, и Маша Троекурова – милая, трогательно нежная, какою он хотел видеть свою дочь.

      Он очень скучал! После хлопотливого дня, в тишине гостиничного номера, перечитывал Ташины ответы и на бумагу ложились слова безграничной любви:
 
      25 сентября.
      «Какая ты умнинькая, какая ты миленькая! какое длинное письмо! как оно дельно! благодарствуй, жёнка. Продолжай, как начала, и я век за тебя буду бога молить.  …Здесь о тебе все отзываются очень благосклонно.  …Твоё намерение съездить к Плетнёву похвально,… съезди, жёнка, спасибо скажу. Что люди наши? каково с ними ладишь?
    … Завтра начну хлопотать, и если через неделю не окончу, то оставлю всё на попечение Нащокину, а сам отправлюсь к тебе, мой ангел, милая моя жёнка. Покамест прощай, Христос с тобою и с Машей. Видишь ли ты Катерину Ивановну? сердечно ей кланяюсь и цалую ручку ей и тебе, мой ангел».

   С благодарностью думает о Катерине Ивановне: добрейшая душа! Как о родной дочери, заботится о Таше, переживает за неё и за Машеньку! Навещает часто и всегда с гостинцами…

     27 сентября.
     «Вчера только успел отправить письмо на почту, получил от тебя целых три. Спасибо, жена. Спасибо и за то, что ложишься рано спать. Нехорошо только, что ты пускаешься в разные кокетства; принимать Пушкина тебе не следовало, во-первых, потому, что при мне он у нас ни разу не был, а во-вторых, хоть я в тебе и уверен, но не должно свету подавать повод к сплетням.

     Вследствие сего деру тебя за ухо и целую нежно, как будто ни в чем не бывало. Здесь я живу смирно и порядочно; хлопочу по делам, слушаю Нащокина и читаю «M;moires» de Diderot. … Прощай. Кто-то ко мне входит.

       Фальшивая тревога: Ипполит принес мне кофей. Сегодня еду /в Университет/ слушать Давыдова, не твоего супиранта, а профессора; … Мое появление произведет шум и соблазн, а это приятно щекотит самолюбие.

        Опять тревога — Муханов прислал разносчика с пастилою. Прощай. Христос с тобою и с Машею. Цалую ручку у Катерины Ивановны».
                ***

       А Ташенька?  С таким же неуёмным нетерпением ждёт и она вестей от любимого!  Вот наконец-то в дверях Никита Тимофеевич! Запыхался, поднимаясь по лестнице, щурится радостно – письмо принёс!

      Выхватила жадно. Чем обрадует? чем огорчит?

   Этот почерк она узнает среди тысяч других! Слова, словно летящие птицы, взмахивают крыльями завитушек…

    Читает вслух и невольно комментирует. А верный Никита тоже переживает, присел на краешек стула. Слушает комментарии, бороду оглаживает, головой седою кивает.

      30 сентября.
     "Вот видишь, что я прав: нечего было тебе принимать Пушкина. Просидела бы ты у Идалии и не сердилась на меня». 

     Вздыхает Таша: 
     – Но это же был двоюродный дядя, Федор Матвеевич Мусин-Пушкин! Я и подумать не могла, что визит сочтут неприличным!

      А читая  дальше, улыбается, довольная:

     «Теперь спасибо за твое милое, милое письмо. Я ждал от тебя грозы, ибо по моему расчету прежде воскресения ты письма от меня не получила; а ты так тиха, так снисходительна, так забавна, что чудо. Что это значит? Уж не рогоносец ли я? Смотри!...»

     Возмущённо всплескивает руками:
  – Это ужасно и …глупо!! Как мог он этакое подумать?!   
 
     Опустив листы, сидит со слезами на глазах. Даже Тимофеич осуждающе вздыхает. Ну, слава Богу, далее приятное:

      «Благодарю, душа моя, что в шахматы учишься. Это непременно нужно во всяком благоустроенном семействе; докажу после».

      Конечно, докажешь, милый, а я постараюсь обыграть тебя!

    – Непременно обыграете! – не утерпев, поддакивает слушатель. 

   – А это что?! Ах, балы?! Так и есть! Идалия меня предупреждала!

      «На днях был я на бале у княгини Вяземской. Тут была графиня Сологуб, графиня Пушкина (Владимир), Aurore, ее сестра, и Natalie Урусова. Я вел себя прекрасно; любезничал с графиней Сологуб (с теткой) и уехал ужинать к Яру, как скоро бал разыгрался».

        Таша уныло смотрит в окно. Снова слёзы в глазах:

       – Как же, как же! Все московские красавицы в сборе. Не зря Идалия мне говорила об этом!.. Ну, что там ещё?

     «С Нащокиным вижусь всякий день. У него в домике был пир: подали на стол мышонка в сметане под хреном в виде поросенка. Жаль, не было гостей. По своей духовной домик этот отказывает он тебе».
 
     Смеётся Таша, вспоминая игрушечный домик: ах, какой забавник Павел Воинович!
 
                /Добавлю от себя. Этот кукольный домик действительно
                забавная, искусно сделанная вещь! Я видела его и
                восхищалась им в музее Пушкина на Мойке, 12./
      
    «Цалую Машу и благословляю  и тебя тоже, душа моя, мой ангел. Христос с вами».

      Прижимает письмо к губам, покрывая поцелуями…

   –  А! Вот тут ещё:  «На днях был я приглашен Уваровым в университет. Там встретился с Каченовским (с которым, надобно тебе сказать, бранивались мы, как торговки на вшивом рынке). А тут разговорились с ним так дружески, так сладко, что у всех предстоящих потекли слезы умиления. Передай это Вяземскому».

   – Передам всенепременно!
               ***

   Эта встреча в университете запомнилась многим. Будущий известный писатель Иван Александрович Гончаров (предупреждая вопрос, поясняю: родственником родителей Натальи Николаевны он не был) оставил воспоминания. Что же запомнилось студенту? Каким предстал Пушкин?
   
      «Среднего роста, худощавый, с мелкими чертами смуглого лица. … У него  небольшое лицо и прекрасная, пропорциональная лицу голова, с негустыми, кудрявыми волосами.

    … Только когда вглядишься пристально в глаза, увидишь задумчивую глубину и какое-то благородство в этих глазах, которых потом не забудешь. В позе, в жестах, сопровождавших его речь, была сдержанность светского, благовоспитанного человека. Лучше всего, по-моему, напоминает его гравюра Уткина с портрета Кипренского».

    Гончаров, несомненно, выразил мнение всех студентов: "…велико было наше наслаждение – видеть и слушать нашего кумира".

      "…Точно солнце озарило всю аудиторию. Читал лекцию Давыдов, профессор истории русской литературы.

      "Вот вам теория искусства, - сказал Уваров, обращаясь к нам, студентам, и указывая на Давыдова, - а вот и самое искусство", - прибавил он, указывая на Пушкина". 

    «Давыдов оканчивал Лекцию. Речь шла о «Слове о полку Игоревом». Тут же ожидал своей очереди читать лекцию  после Давыдова  и Каченовский. Нечаянно между ними завязался по поводу «Слова о полку Игоревом»  разговор, который мало-помалу перешел в горячий спор…

    Пушкин горячо отстаивал подлинность древнерусского эпоса, а Каченовский вонзал в него свой беспощадный аналитический нож. Его щеки ярко горели алым румянцем, и глаза бросали молнии сквозь очки».

     Но молнии не помогли. Сердца студентов на стороне Пушкина. Эх, дали бы ему возможность преподавания!.. Но нет, невозможно! лишь от одного такого предположения глаза Бенкендорфа от возмущения вылезли бы из орбит!...
           ***

   Александр воротился из Москвы с мучительным ревматизмом в правой ноге. Сказалась осенняя непогода… Но не работать он не мог, а болезнь словно приковала к столу.

     Падает в чернильницу гусиное перо; напитавшись, царапает бумагу, слова не медлят. Первые главы обдуманы ещё в Москве, и абзацы спешат друг за другом:

     «Несколько лет тому назад в одном из своих поместий жил старинный русский барин, Кирила Петрович Троекуров. Его богатство, знатный род и связи давали ему большой вес в губерниях, где находилось его имение.

     Соседи рады были угождать малейшим его прихотям; губернские чиновники трепетали при его имени; Кирила Петрович принимал знаки подобострастия как надлежащую дань; дом его всегда был полон гостями, готовыми тешить его барскую праздность, разделяя шумные, а иногда и буйные его увеселения».

    Ну чем не копия Афанасия Николаевича? Кое-кто и догадаться может. Да что за дело? Таких бар тьма-тьмущая на Руси!

     Зашла в кабинет Ташенька, принесла чаю. Склонившись над плечом, прочитала написанное. Гулко забилось сердечко от воспоминаний… Но ничего не стала говорить. Дверь тихонько закрылась за нею. И снова быстрое перо скользит по бумаге…

     Перед глазами встают лица многих знакомцев, и невольно часть личной жизни переливается в текст. Вот и сельцо Кистенёвка появилось, и кузнец Архип (был такой в Кистенёвке), и письмо няни, очень похожее на письмо Арины Родивоновны:

       «…Приезжай ты к нам, соколик мой ясный, мы тебе и лошадей вышлем…
         Остаюсь твоя верная раба, нянька
                Орина Егоровна»
 
      И мысли Владимира – ведь это его собственные мысли! Это он «тем более любил семейственную жизнь, чем менее  успел насладиться  её тихими радостями»…

     А свидание в беседке?.. Александр вспомнил их свидание с Ташей до свадьбы... своё волнение, свои мысли... её слёзы...

     И новые строки ложатся на бумагу.
     "За вас отдал бы я жизнь, видеть вас издали, коснуться руки вашей было для меня упоением... Я не смею пасть к вашим ногам, благодарить небо за непонятную незаслуженную награду...
     Он тихо обнял стройный её стан и тихо привлёк её к своему сердцу. Доверчиво склонила она голову на плечо молодого разбойника. Оба молчали..."

     Вздыхает Александр, вспоминая... А потом улыбается: сюжет-то неожиданно авантюрный завязался, модный, с благородным, романтическим разбойником. Будет повод барышням-читательницам  загадку Дефоржа разгадывать, охать да ахать…

     Все эти дни его герои жили рядом с ним, в этой небольшой комнате Алымовского дома, и сердце его страдало, переживая за судьбу Машеньки и Владимира…

      К концу года написано уже 15 глав, а в январе, несмотря на ревматические боли, ещё четыре. В третьей части, по одному из замыслов, Дубровский приедет в Москву и, выданный предателем, окажется в руках полиции.

       Увы, при жизни Пушкина роман  не  был напечатан. Почему? А попробуйте и сами догадаться…

      Но тогда он настолько увлёкся, что работал как заведённый, быстро, ни на что не отвлекаясь, и об этом 2 декабря с гордостью сообщает Нащокину:

    «Честь имею тебе объявить, что первый том Островского (Дубровского) кончен, и на днях прислан будет в Москву на твое рассмотрение.
       Я написал его в две недели, но остановился по причине жестокого рюматизма, от которого прострадал другие две недели, так что не брался за перо и не мог связать две мысли в голове».

     Сергей Львович в письме  к дочери дополняет:

     «…Александр страдает ужасно. Снаружи нога как нога: ни красноты, ни опухоли, но адская внутренняя боль делает его мучеником, говорит, что боль отражается во всем теле, да и в правой руке, почему и почерк нетвердый и неразборчивый… Не может он без ноющей боли ни лечь, ни сесть, ни встать, а ходить тем более…».
 
     И Надежда Осиповна – о том же: «Александр болеет, маленькая Маша тоже».
         
    Да уж, надо сказать, хватило Таше переживаний той осенью и зимой. К болезням Машеньки и мужа добавились семейные беды Гончаровых. Документы после смерти дединьки оказались запутанными донельзя. 

     Наталья Ивановна отказалась принять управление майоратом на себя, взвалив дела и огромные долги  на старшего сына, Дмитрия. Себе же забрала заёмные письма на сумму сто тысяч рублей, которыми дед, вероятно, хотел-таки обеспечить внуков. Подчёркиваю с грустью: вероятно…

       И что, вы думаете, сделала эта поистине деловая женщина? Тут же за 60 тысяч наличными она продала эти векселя  В.П.Ртищеву – причём «без оборота на себя», то есть все претензии должно предъявлять Дмитрию, что и делал владелец векселей постоянно.

     Вы, может быть, думаете, что из полученных денег она хотя бы уплатила долг зятю?  Отнюдь! Ни копейки, кроме подарков рождающимся внукам…

      В архивах Полотняного Завода И.Ободовской и М.Дементьевым найдены чудом сохранившиеся письма Таши брату Дмитрию, письма её сестёр.

    Осенью  1832 года тяжело  болел средний брат Таши Иван, об этом она сообщает Дмитрию 31 октября:

     «…Ваня был ужасно болен, с ним сделалась нервическая лихорадка, и он три дня был совершенно как сумасшедший, теперь, слава Богу, поправился, и есть надежда, что ему дадут отпуск…»
                ***

     Приглашение на бал к Бобринским привезла разрумянившаяся, нарядная, весёлая Идалия.

      Заняв пышным платьем весь диван, она с упрёком смотрит на Александра, голос её настойчив и убедителен:
 
   –  Вы только поглядите! Да не на меня, а на жену! В клетку посадили золотую птицу и радуетесь. Всё дома да дома, то беременная, то больная, потом  с  Марией, с её хворобами, потом с вашими письмами из Москвы. Теперь за больным мужем ухаживает, измучилась вконец.
 
    Таша пытается отвлечь кузину, но та и слова не даёт вставить.

    – Грех, сударь, тяжкий грех  прятать жену от общества. Государыня интересовалась ею! Если вы не можете с ней поехать, я…

   Тут уж Александр возмущается:
   – Почему это не могу?

    Убеждённый доводами кузины, он сдался. Сама Таша не стремилась в большой свет. И в танцевальных залах с тревогой думала о маленькой дочурке: не капризничает ли? уснула? или опять хнычет?

     В свете встретили её по-разному: кавалеры –  с  нескрываемым восхищением, дамы – завистливыми взглядами, равнодушных не было.

    Тяжёлые роды не убавили ей очарования. Удивительно тонкая талия осталась прежней, грудь стала пышнее, щёки румянились нежным бархатом.

      Александр, опираясь на трость и преодолевая боль, любовался женою, а перехватывая взгляды обожателей, чувствовал безмерную гордость.

      Увы, литературные друзья не понимали  влюблённую, возвышенную душу. Они хотели видеть идеального Поэта. Плетнёв осуждающе сетовал: «…вечером возит жену по балам не столько для её потехи, сколько для собственной».

    Гоголь, так тот  вообще разворчался: «Пушкина нигде не встретишь, как только на балах. Так он протранжирит всю жизнь свою, если только какой-нибудь случай, и более, необходимость, не затащат его в деревню».

    Зоркий Вяземский ехидничал: «Пушкин волнист, струист, и редко ухватишь его. Жена его процветает красотою и славою. Не знаю, что он делает с холостою музой своей, но с законной трудится он для потомства, и она опять с брюшком».

     21 ноября большой раут у Фикельмон, который, как пишет в знаменитом своём «Дневнике» Дарья Фёдоровна, «прошёл совершенно блистательно и имел огромный успех. Зала настолько красива, вид её столь величествен, что подобного рода собрания очень эффектны в ней. 
   
   …Самой прекрасной вчера была Пушкина, которую мы прозвали Поэтической  как из-за её супруга, так и за её небесную и несравненную красоту. Это образ, возле которого можно оставаться часами, как перед совершеннейшим творением Создателя».
    
                Продолжение на

        Иллюстрация из интернета.