Саркома для всех

В огромной гостиной пахнет болезнью и старостью. Эта комната хранит в своей фотографической памяти каждый день прожитой жизни. Каждый день с его звуками, запахами, предметами, событиями, людьми. Есть два праздника, которые наглядно показывают, как человек живёт. Нужен ли он. Помнят ли его. Это Новый год и день рождения.
В памяти гостиной ещё хранятся и новогодняя сосна с тяжёлыми стеклянными игрушками и колючей мишурой из фольги, и дети, бегающие друг за дружкой вокруг раскладного стола в центре комнаты, и сервант с огромной фарфоровой рыбиной и шестью маленькими рыбками-детками за стеклом. Но много лет уже здесь не пахнет ни хвоей, ни выпечкой. Не слышно ни детского смеха, ни весёлых голосов их родителей. Как-то незаметно всё постарело, поблёкло, одряхлело. Даже оставшаяся ещё с тех счастливых времён мебель выглядит убого и жалко. И тёмно-коричневый сервант с затроганной до помутнения лакированной поверхностью. И чёрно-белый телевизор с выдолбленным зевом отсутствующей ручки. И плюшевое кресло с истёртой до марли обивкой и деревянной подставкой вместо сломанной ножки. И большой раскладной стол посередине комнаты. Тот самый, вокруг которого бегали дети.
В наступившем 1984 году семья Василия Погоды соберётся за этим праздничным столом почти в полном составе последний раз. В последний раз на нём будет стоять старая немецкая посуда, перемытая Ниной, вернувшейся в родной дом вместе с детьми, чтобы присматривать за матерью.
В центре стола — традиционная миска с оливье, обильно приправленным чёрным перцем. Тушёная с курицей картошка источает аромат чеснока. Почти всё, как в былые времена. Но не так. Не весело. Не тепло. На всём лежит печать уходящего в прошлое времени. Ничего не вернуть, ничего не исправить, ничего не изменить.
Шурик разливает вино по бокалам.

- Я не буду, - Женя накрывает свой бокал ладонью. Ее тарелка пуста. Она с отвращением смотрит, как жена Шурика обгладывает куриную косточку. Женя боится даже прикоснуться к еде. Душевное отторжение стало физическим. Саркома, саркома, саркома. Пугает не только само слово. Пугает всё, к чему прикасалась свекровь.

- Ну что? За здоровье... в новом году! - Шурик поднимает вверх руку с бокалом вина, и остальные присоединяются к нему. Букет из бокалов замирает в групповом поцелуе и быстро рассыпается.

Баба Люба не пьет, ставит наполненный "за компанию" минеральной водой бокал на стол, даже не пригубив для вида, и начинает разговор. Тот, ради которого она и собрала их всех.
— Ну что ж, дети мои. Настало время поговорить о главном. — Баба Люба обвела всех усталым взглядом. — Смотрю я на вас, и душа моя радуется. Всех вырастила, всех в люди вывела. Теперь и умереть можно спокойно. Теперь вы и без нас с отцом справитесь.
— Ну что ты, мам, — не выдерживает Тамара.
— Не перебивай. Сколько я ещё протяну — одному богу известно, но, думаю, недолго. Боли меня одолевают страшные, слабость такая, что подниматься совсем невмоготу стало. Значит, скоро уже.
Баба Люба замолчала, отпила воды из бокала и продолжила:
— За вас у меня душа не болит. Вы-то справитесь, а вот Люся...
Снова замолчала, перевела взгляд на Василия:
— Ну что молчишь? Скажи что-нибудь.
— А? — За последний год дед Вася почти совсем оглох.
— Ладно, я сама. — Махнула высохшей рукой. — В общем, мы с Васей решили, что дом после смерти достанется тому, кто возьмётся ухаживать за Люсей. До самой её смерти. Это главное условие. Продавать дом, делить его на части нельзя. Люся должна жить в нём вместе с тем, кому он достанется, как полноправный член семьи. Вот и решайте. Мы вас не торопим. Подумайте, обсудите дома, примите общее решение и потом все вместе скажите нам. А мы с отцом напишем завещание. Так? — выкрикнув последнее слово, баба Люба уставилась на бывшего мужа.
Дед Василий кивает. В комнате повисла напряжённая тишина.
— А чего тянуть? Чего думать, советоваться? Я за себя и сейчас могу сказать… Нет. — Твёрдо заявил Виктор, ища взглядом поддержки у Жени.
— Конечно, — баба Люба сверлит глазами сына. — Надька твоя не потерпит. Женился на молодухе…
— Да. Не станет. А как вы себе это представляете? Любашке всего полгодика, Надя с ней неотрывно. А я всё-таки работаю и вообще… этим должна заниматься женщина, вон Тамарка пусть берёт её к себе. Может, если бы она её молоко в детстве не выпивала, Люська и не заболела бы.
— Цыц! — гаркнула баба Люба, но перевела взгляд на Тамару.
— Я… я не могу… мама… у меня уже один инвалид на плечах… да и Владька… совсем от рук отбился. Они будут против.
— Конечно, против. Литовец твой…
— Мама!
— Ладно, — баба Люба махнула рукой.
— А может, Шурик? — Тома наклонила вперёд голову, заглядывая брату в лицо. — Ты же говорил, как службу закончишь, сюда переберёшься и будешь с родителями жить.
— Мы… — тут же перехватила разговор Татьяна, которая доела куриную ножку и губы её, лоснящиеся от томатного соуса, скривились в неприкрытом вызове. — Мы вообще-то к Денису собираемся перебраться в Псков. И Саше, между прочим, ещё целых полгода до пенсии. Так, что…
Баба Люба перевела взгляд на Толика, который, опустив голову, заинтересованно разглядывал в своей тарелке куски селёдочной хребтины.
— Нет, — отрезала Женя. — Нам ничего не нужно. У нас есть квартира. А дом… пусть остаётся Нине. Она единственная из всех своего жилья не имеет.
Повисшая пауза показалась бабе Любе выражением всеобщей поддержки.
— Ну что ж, так и порешим. — Плоская ладошка хлопнула по столу. — В понедельник вызову нотариуса. Ниночка, помоги.
Опершись на руку дочери, баба Люба вышла из комнаты. Следом поднялся дед Василий.
— Пойду и я, пожалуй, спать.
— И я пойду. А то Павлик будет сердиться, — быстро засобиралась Тамара.
— Мы проводим, — подхватился с места Шурик. — Темно уже. Да и пройтись охота по свежему воздуху. Вы на автобус? — повернулся к Анатолию.
— Мы пешком, — ответила за мужа Женя. — Через мост. Прогуляемся.
— Я с вами, — Виктор пружинисто поднялся из-за стола.
Расходились, как чужие, молча, невесело, будто уличенные в чём-то постыдном, испытывая неловкость друг перед другом.
Зима с её холодным нравом щиплет запоздалых прохожих за уши, подгоняет в комфорт, в уют, под плед, где, поджав ноги, можно ни о чём не думать. Но нельзя всё поменять в один день. Нельзя одним махом забыть обиды. Все разом. Нельзя, невозможно.
— Надей попрекнула, — не выдержал тягостного молчания Виктор. — Молодая… нашла чем попрекнуть.
— Не обращай внимания. Ей ни одна твоя не нравилась. Не потому что плохие были, а просто, потому что были… — попыталась поддержать деверя Женя.
— Давайте не будем… — вступился за мать Толик. — Мы тоже хороши.
— Ну не знаю… — Виктор поправил съехавшую на лоб шапку. — В чём мы виноваты? У каждого уже своя жизнь. Свои семьи. Всё бросить и переехать ухаживать за Люсей?
— Она наша сестра, между прочим. Не в интернат же её сдавать. Да и родители в уходе нуждаются.
— А по-моему всё хорошо получилось. Нина — идеальный вариант. Она и за Люсей присмотрит, и всё-таки она единственная в вашей семье неустроена. Сколько лет одна с двумя детьми по общагам мыкается.
— Жалеешь её?
— Жалею, да. А ты нет?
— Так её никто из дома не гнал. И вообще, ты её плохо знаешь. Ниночка наша не так проста, как кажется.
— Да ну.
— А вот тебе и да ну. Попомните ещё мои слова. Думаю, зря мы так дружно все от своей доли наследства отказались. Пусть бы мать свои полдома на неё переписала, а отец свою долю на остальных разделил. Так бы было справедливо.
— Они родители, им решать, — вставил Толик. — Я лично отцу и без того благодарен, что он разрешил нам с тобой гаражи на участке отстроить. А дом мне не нужен.
— Это-то да. По весне надо начинать строить.
— В апреле начнём. Света с мужем обещают в отпуск приехать, вот зять и поможет.
Неожиданно посыпал снег. Мелкий, убористый. Быстро застилая протоптанную дорожку. Если на сердце тяжело, если мучает совесть или сомнения одолевают душу, нет ничего приятней и полезней, чем прогуляться в снегопад по пустынному городу. Снег очищает.
Вы прочли отрывок из книги Елены Касаткиной "Непрощённое воскресенье". Полностью книгу читайте на Литрес, Ридеро и Амазон.