5. Криос Сноуден

СКОЛЬКО ЖЕ МОЖНО В ПРОСТОМ ВИДЕТЬ СЛОЖНОЕ?

    В детстве я, родившийся и проживавший до определенного периода своей vita в Кинкиннатисе, где осадки - явление довольно редкое, приходил в бешеный восторг от снегопада, случавшегося, коль память не подводит меня, четырежды за зиму в лучшем случае. Я обожал становящийся ярким свет фонарей, отраженный белизной пейзажа, устремляющийся призрачным потоком в комнату и способствующий созданию волшебной атмосферы. Тени снежинок, увеличенные до невероятных размеров и потерявшие очертания, проецировались на противоположной окну стене, и за этим зрелищем можно было наблюдать тысячу вечностей кряду, выключив ночник и кутаясь в набитое лебяжьим пухом одеяло, пахнущее мамиными духами, полупустые флакончики от которых она старательно расставляла по всем полкам огромного шкафа, чтобы наволочки и покрывала пропитывались тончайшим ароматом лугов, усыпанных полевыми цветами, тянущими свои головы к лазоревым просторам небосвода. Уже на следующее утро акт чародейства обращался в унылую явь январского утра: накрапывающий дождь беспощадно расправлялся с укрывающими крыши пышными шапками, дорожки, потемневшие от влаги, с жадностью Аммат пожирали крошечные сугробики и вылепленных соседскими детьми snowmans, месторасположение которых выдавали лишь трехпалые веточки, совсем недавно исполняющие роль верхних конечностей. Довольные потеплением сороки, нервно подергивая длиннющим хвостом, непоседливо скакали по козырькам, чистили клювы о исторгающие клубни дыма трубы, а у меня, пребывавшего в волнительном предвкушении прогулки, портилось настроение. Засыпая, я воображал, как пробегусь по заброшенным дворикам нашего района, шатая деревья и взвизгивая оттого, что снег попадает за шиворот, но кудесница-зима, уступив натиску наглой весны, отступила на север, обосновалась в Олляске и Джаннаде, пообещала изредка заглядывать в Нью-Моргкс, а жители южных широт могли рассчитывать максимум на трехчасовое представление под названием «let it snow», львиную же долю так называемого прохладного периода составляла навевающая тоску своей одинаковостью серость хмурого небосвода, посему я мысленно величал сей город «morose collector of cold and dead nests» преимущественно из-за проглядывающих сквозь осиротевшие безлистые стволы гнезда, оставленные теплолюбивыми иволгами (напоминают мешочек, с двух или трех сторон крепящийся к branches). Даже при наличии богатого воображения мне было сложно вынуть from box of memories красочные картинки пугливых желто-черных пичуг, старательно засовывающих требовательно разевающим клювики птенцам жучков, - столь столь стремительные перемены надолго выбивали из колеи и, бродя по немноголюдным улицам, я не узнавал хорошо изученную местность, словно мой поврежденный амнезией мозг силится нащупать отложенные в папку «best things» фотоснимки, но вместо нее хватает скоросшиватель с незнакомыми pictures, и до апреля меня не покидало ощущение дискомфорта вышедшего из комы человека, вернувшегося в свою комнату после долгих лет отсутствия и понимающий, что предметы расставлены совершенно иначе: тумбочка задвинута в угол, глобус обосновался на подоконнике, а чучело грача и вовсе пропало, не оставив следа на покрывшейся пылью поверхности в виде отличающегося по цвету островка.
    Скрадывающий несовершенства поникшей природы снег, навещающий наши края нечасто, тем не менее являлся источником вдохновения и, обычно вялый, я, чрезвычайно воодушевленный крупинками, выводящими пируэты в воздухе, загорался будоражащими воображение идеями и, усаживаясь in front of window, раскачивался на доставшимся мне после смерти бабушки кресле, теребил концы пуховой шали, наброшенной на плечи и, отмахиваясь от звавшей пропарить ноги для профилактики простуды матери, замирал в предвкушении трансформации снежинок в белых пчелок, и вдалеке покажутся скользящие вдоль линии горизонта сани, запряженные тройкой ледяных лошадей, управляемых самой Снежной Королевой, вылетевшей из своего убежища для того, чтобы укутать Эмблу в серебрящийся кокон, - жаль только, что граничащие с Южной Гомерикой штаты активно сопротивляются ее чарам и сбрасывают с себя пелену волшебства, разменивая безупречную молочность mondo bianco на восемьдесят оттенков of pale gray and brown.
    До некоторого времени я был единственным ребенком в семье, а потому Колетт, грезившая о материнстве с младых ногтей, избаловала меня до невозможности: я всегда знал, что любой мой каприз исполнят во мгновение ока, стоит только сунуть градусник под струю теплой воды, кашлянуть пару раз, отыграть партию умирающего лебедя, and mother, вызывав на дом врача, неслась ловить такси и возвращалась из «Детского Мира» с плюшевой обезьянкой, пластмассовым роботом или жирафиком, умеющим наклонять голову и передвигающимся благодаря колесикам, вмонтированным под копыта. Коллекционные машинки, которыми одаривал меня мало интересующийся сыном отец, я раздал без зазрения совести оборванцам, катающимся на скейтбордах, а они в благодарность научили меня мастерить рогатки, дабы запустить пару камешков в вечно приоткрытое окно местной сумасшедшей Шивон Айронс, болтающей о пришествии Мессии, судном дне и поколачивающей своей тростью дразнящих ее мальчишек. Сгорбленная, с трясущимся подбородком и огромной бородавкой под носом, она походила на ведьму из сборника хэллоуинских историй, что, учитывая ее одержимость религией, наводило на определенные подозрения, и мы с товарищами по играм, собравшись в палисаднике Билли Хейвуда, лакомились сладкой хурмой и травили байки о том, как триста лет назад Шивон, будучи юной и прекрасной, сбежала от инквизитора, подвергшего ее пыткам и грозившегося сжечь на священном костре, и с тех пор рассудок дамочки помутился, и она старательно разыгрывает представление, продолжая считать, что за ней наблюдают приспешники Матери Ромулусской, объявившей знахарок и просто красивых женщин присягнувшими Люциферу паскудницами. Мы не сомневались, что дряхлая госпожа Айронс застала времена, когда люди не знали об электричестве, богачи собирались на балах, а бедняки не разгибая спин пахали, дабы прокормиться, и отголоски траурных мыслей, that наступление нового тысячелетия я застану пятидесятилетним стариком, удручала неимоверно. Отчего-то мне казалось, что вместе со сменой первой цифры года с единички на двойку произойдет ряд глобальных изменений, однако я к тому моменту утрачу гибкость, сделаюсь ностальгирующим по былому мужчиной и стану как наша экономка брюзжать, закатывая глаза и повторяя при любом удобном случае «o tempora, o mores!» и не сумею по достоинству оценить все прелести и возможности двадцать первого века.
    Maman, разумеется, запрещала мне водиться с Билли и его бандой, опасаясь, что ничему хорошему меня подростки, чьи предки батрачили на заводах, ее драгоценного сынишку не научат, но я рос весьма эгоцентричным и своевольным хитрецом, послушно кивающим на нравоучения родительницы и продолжавшим делать все по-своему, так что миссис Сноуден, одураченная упрямым отроком, верила, что her son гуляет в гордом одиночестве, пока мы с пацанами строили штаб из старых досок, ловили стрекоз и привязывали к их хвостам ниточку, чтобы полюбоваться полетом стеклокрылых красавиц, доводили до истерики собак, перелаиваясь с ними через заборы и прыская в разные стороны, стоило занавеске отодвинуться, и зычному окрику хозяйки дога пригрозить вызовом шерифа.
    В октябре тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года, являясь учеником второго класса, сразившего учителей наповал своей грамотностью, я упросил маменьку в качестве поощрения за отличную успеваемость посетить Таллос в день, когда в этот город прилетит глава соединенных штатов Дэн Кляйнедди. Я тешил себя иллюзией, что президентский кортеж затормозит в нескольких шагах от нас, стоящих в рукоплескающей толпе, и сияющий лучезарной улыбкой политик со своей изумительной супругой подойдет прямо ко мне, присядет на корточки, и сделанный журналистами снимок украсит первые полосы столичных газет, а я вложу в фотоальбом глянцевито поблескивающую карточку и буду до конца своих дней гордиться личной встречей с красивейшим мужчиной планеты, однако судьба, коварная мадемуазель, имеющая свои виды на future, смешала все карты дважды: сперва я, промочив ноги (не заметил вовремя трещин на подошве, возникших из-за посыпанных реагентом обочин прошлой зимой, дабы жители неприспособленного к суровым погодным условиям Кинкиннатиса не расквасили себе носы), проваландался в постели с воспалением миндалин, вызванным переохлаждением, и поездку в Тирэкс пришлось отменить, а затем, намалевав черным фломастером крест на моей sweet dream хоть когда-нибудь увидеться со своим кумиром, mademoiselle Fate, ехидно усмехнувшись, позволила чокнутому Хейли Оскардсону застрелить Дэниела Льюиса Кляйнедди из самодельного пистолета, и я, пересматривая зловещие кадры, транслируемые на всех каналах несколько недель кряду, отказывался принимать тот факт, что человека, которым я восхищался, больше нет, и на четвереньках выползающая из грифельного «Паккарда» женщина - та самая Ширли Кей, первая леди, икона стиля и образец для подражания миллионов женщин как в нашей необъятной стране, так и далеко за ее пределами.
    Я прорыдал дней шесть, разгромил собственную комнату, едва не довел до инфаркта миссис Портман, пытавшуюся всучить мне миску с фасолевым супом. Мама, впервые выйдя из образа всепрощающей наседки, усадив хватающуюся за грудь экономку на диванчик в коридоре, не повышая голоса объявила, что я наказан, а отец, как всегда, заперся в своем кабинете и переводил с французского труды Жака Лансере, орнитолога, в начале позапрошлого века изучавшего пернатых обитателей Чиндая и не обращал на посторонние звуки никакого внимания. Миссис Сноуден многократно пыталась реабилитировать in my eyes чрезмерно отстраненного father, повторяя, что Гарольд - великий ученый, и ему простительно нежелание вникать в тонкости воспитания отпрыска, я же, внимая рассказам Билли, хваставшегося совместной рыбалкой с Хейвудом-старшим every Saturday, злился на daddy и наотрез отказывался вскакивать со стула при его появлении в столовой, шепотом отвечая на качающей в немом укоре головой mother, что уважать рассеянного мужчину просто потому, что его семя оплодотворило яйцеклетку Колетт, не собираюсь, и коль он рассчитывает, что в старости я подам ему стакан воды на том основании, что нас связывают кровные узы, то ему придется изрядно попотеть, добиваясь моего расположения.
    Пока мои сверстники, нацепив плохо сшитые костюмы привидений, выпрашивали у neighbors сладости, я, покачиваясь и теряя равновесие из-за высокой температуры, собирал в целлофановый мешок не подлежащие починке вещи: статуэтку пастушка, прикорнувшего под дубом с дудочкой в руке, подставку для ручек в виде стеклянной пирамиды, настенные часы, состоящий из трех секций календарь, полученный за состязание в прыжках на батуте кубок и прочую рухлядь, некогда украшавшую my room, трансформировавшуюся после уборки в безликий отельный номер. С удивлением почувствовав нечто, отдаленно напоминающее облегчение, я, вымолив прощение у матушки и мисс Портман, заверил их, что впредь буду контролировать свои порывы и, повесив на стену плакат с восседающим в кресле Дэнни Кляйнедди, выпил горькую микстуру, попросил приготовить на завтрак макароны, обжаренные с луком в томатной пасте и, всунув в уши headphones, заснул под рассуждения убитого президента, развивающего тему сближения с Южной Гомерикой на своем последнем радиоинтервью, записанном мною с помощью диктофона, заимствованного у отца, вечно теряющего ключи, перчатки, носки и ведущего себя как беспомощное дитя, если мать уходила за покупками, и внезапно выяснялось, что кастрюли с тушеной кенгурятиной не растут на плите аки финики на пальмах, и для того, чтобы сытно пообедать, нужно заглянуть в рефрижератор, чиркнуть спичкой о кораллово-красный бок коробка, подождать минут восемь, активно помешивая содержимое гигантской ложкой. Даже я, окруженный заботой Колетт, сдувающей с меня пылинки и заменившей рано отошедшую на тот свет бабушку мисс Портман, не являлся бытовым инвалидом и мог сварганить себе сэндвич с ветчиной и горчичным соусом, отварить пару сосисок, пожарить глазунью, взбить в блендере сметану с вареньем и посыпать ореховой крошкой, а наряжать елку и развешивать под потолком гирлянды я научился в дошкольном возрасте, потому что maman, жаловавшаяся с августа на упадок сил, узнав от врача, что страдает малокровием, уехала на пару месяцев в юшейдский пансион, находящийся высоко в горах, а грузная и ничего не успевающая экономка, достав из подвала коробки с гирляндами и сложенным Christmas tree, побежала хлопотать на кухню, дабы вынуть из духовки пирог, готовящийся к визиту папиных гостей - толстопузого издателя сеньора Мессины и его секретаря Патрика, крайне жеманного юноши с уложенными в замысловатую прическу волосами, выкрашенными в черный цвет ногтями и сиреневой тушью на ресницах. Поговаривали, этот павлиненыш сбежал из Нового Лорреана, где к представителям ЛГБТ-сообщества относились кошмарно, и я, на том отрезке времени не шибко разбиравшийся в подобных вопросах, ловил себя на том, что с плохо скрываемым любопытством таращусь на плавно взмахивающего кистями Патрика (ударение на букву «и», не путать с гомериканским произношением данного имени, когда первая гласная выделяется и превращается в нечто среднее между «а» и «э», а «к» и вовсе становится почти неслышной) и пытаюсь разобраться в многообразии feelings, клокочущих in my chest. С одной стороны столь непривычное для представителей моего пола поведение, кардинально отличающееся от повадок Гарольда и мистера Мессины, представляющих из себя оплот маскулинности, было чуждым для восприятия шестилетнего ребенка, с другой стороны я не видел ничего дурного в том, что некоторые люди ломают так называемые стереотипы и не тревожатся о том, что сделаются объектом насмешек, коль не впишутся в установленные society рамки.
    Терзаемый веселым удивлением и жаждой разгадать, почему this fellow бросает томные взгляды на обсуждающего с отцом главу о принадлежности птиц джабджуб к подклассу пересмешниковых ввиду умения частично запоминать человеческую речь и воспроизводить ее, пусть даже искажая звуки звуки и переставляя местами слова Мессину, я пытался поставить себя на его место и понять, каково это - кокетничать с another man, и на смену легкой гадливости, неизменно возникающей при узнавании чего-то нового, доселе чуждого твоему восприятию, вытесняя изумление, в груди набухала странная эмоция, позже воплотившаяся в психоделических сновидениях, где я сижу на спине изображающего ослика Дэнни Кляйнедди, вцепившись в его светлые кудри и во все горло хохочу, внемля его протяжным вскрикам, подражающим donkey’s scream.