2. На ты

Поселился Сергей Юрьевич в четырехквартирном доме. До школы метров двести. Из окон виден залив.
Большая кухня с печкой, зани¬мающей весь угол возле окна, и маленькая комната с письменным столом, старым комодом да парой стульев — вот и все, что у него было. Спал Сергей Юрьевич на раскладушке, каждое утро складывал постельное белье в комод, собирал раскладушку и прятал за занавес¬ку (что-то наподобие ширмы). Книг у него, можно сказать, совсем не было, если не считать два тома Лермонтова да несколько известных романов.
Любил он порыться в старых журналах, которые мне достались от прежнего директора. Своих книг у меня мало, в основном по исто¬рии, я ему как-то предложил одну, он прочел, возвратил и сказал, что не понравилась, но взял другую, тоже по истории.
Читал без разбора, все подряд, говорил, что привык к книгам с детства, но так и не сумел выработать систему в чтении. Я потом понял, что системы в чтении у него и быть не могло, он досконально знал всю русскую литературу, помнил те имена писателей и их произведения, которые и при жизни ничего не значили, а для нас теперь и вовсе пустой звук.
Он мог беседовать о литературе часами, вдохновенно, радостно, за¬бывая обо всем другом.
Хотя и читал многих современных писателей, редко одобрял прочитанное, а явную халтуру высмеивал до того зло, что, слушая его критику, я вздрагивал от хлестких определений — саркастичный, дьявольский тон.
Он считал, что человека воспитыва¬ет слово, говорил:
«Человеку необходимо дать вовремя нужную кни¬гу, а вот нет нужной, есть только та, в которой пошлая ложь да казенщина. Литература девятнадцатого века не поможет современ¬ному человеку полноценно осознать себя в мире, потому что она лишь начало великого поиска Истины. Нужна новая литература — созидательная», а, как утверждал он, есть лишь десяток вполне осоз¬нанно созданных произведений.

Я давно мечтал пообщаться с человеком, по-настоящему знающим литературу. Историку литературное образование необходимо. Жен¬щины в литературоведении мало смыслят; если они и знают множе¬ство произведений, течений и направлений, то крайне редко подни¬маются выше красивого пересказа подлинника и материала, изложен¬ного в учебниках, выглядят в такие моменты неуверенно: охают, аха¬ют, запинаются и путаются иногда до такой степени, что долгое вре¬мя не могут выйти замуж. Классический пример — второй препода¬ватель русского языка и литературы в младших классах. Нет смысла называть ее имени, так как эта женщина хоть и примыкала к союзу Савиной, но не имела ни желания, ни возможности возражать или противоречить методам своего коллеги, — она просто-напросто зна¬ла наизусть все учебники — и то, если они лежали перед ней откры¬тыми. Жила она безалаберно и нерасчетливо, ее много раз жестоко обманывали мужчины — единственная тема, которую она обсуждала на валентиномарковских сходках. В дальнейшем о ней — молчание.

Поначалу отношение с Сергеем Юрьевичем у меня не ладились.
Но после педсовета мы поняли, что нужны друг другу; может быть, нас сблизило тогда одиночество, а может, общие враги...
Так полу¬чилось, что почти все наши педагоги бойкотировали Векового, а я похвалил его.
К педсовету все побывали на его уроках и затаились, а наша за¬вуч Валентина Марковна Савина прибежала ко мне в кабинет на большой перемене, тотчас после своего наикомпетентнейшего визи¬та. Я что-то писал, извинился и предложил ей сесть, а когда кончил с бумагами, посмотрел на нее и навсегда запомнил картину истинно¬го возмущения.
Тяжело дыша, уставившись на меня светло-голубыми навыкате глазами, Валентина Марковна, с трудом сдерживая гнев¬ное волнение, сурово заговорила:
- Вы хорошо знаете, Аркадий Александрович, я работаю в школе двадцать пять лет и давно уже вправе определять, где закладывается необходимая основа нравственного воспитания человека. Она закла-дывается здесь, в школе! И именно старые, верные, опытные кадры ответственны чутко и бдительно относиться ко всем авантюрным новаторствам и экспериментам. Иначе недалеко и до полнейшего рас-тления молодого поколения. Да, да! Вы бы слышали, что он сейчас говорил детям о Наталье Ростовой! — Валентина Марковна строго ухмыльнулась. — Что? Да у нее, по его мнению, сексуальное влечение к князю Курагину, и поэтому она хотела уехать с ним от Болконско¬го! Кстати, услышал из класса смешок и заявил, мол, зря смеетесь, в школах давно пора вводить половое воспитание. Так и выразился Мол, на уроках биологии в первую очередь.
- Мне кажется, он прав насчет полового...
- Кому? Им?! Да о чем вы говорите, Аркадий Александрович! Что этот юноша может понимать в половом вопросе?! Он извратит детей! Извратит и уедет, а нам потом — расхлебывай! Мы не пойдем наповоду у Запада! А что за манера рассказывать в вопросительной форме? Одни вопросы! У детей создается впечатление, что учитель ничего не знает, а кто как не учитель им может объяснить, доказать, направить!
- Не знаю, Валентина Марковна, что это за метод, но мне кажет¬ся, он продуктивен.
- В каком это смысле?
- Вот вы теперь сами задумались, почему же Наталья Ростова пыталась уйти к Курагину.
- Для меня это всегда было решено и ясно! Она просто начита¬лась романов!
- Я так не думаю.
Эту фразу я, вероятно, произнес насмешливо, и Валентина Мар¬ковна, холодно взглянув на меня, стремительно встала.
- Я поговорю с ним о ваших замечаниях, — утешал я ее, сглаживая насмешку.— Мы не должны резко критиковать молодых специалистов — недолго остаться вообще без преподавателей. Понимаете? Вы ведь знаете, что у Векового были какие-то неприятности в школе, где он прежде работал. Там он пробыл два года, а у нас, может быть, и того меньше.

Мои рассуждения возвратили Валентину Марковну в ее обычное состояние надменной суровости; она решила, что я защищаю Веково¬го из соображений административного порядка, и на какое-то время ее негодующее волнение улеглось.
Конечно, так оно отчасти и было, я имел основания опасаться, что Вековой может погорячиться, плю¬нуть и уехать, и попробуйте тогда добиться хоть какой-то успевае¬мости, если, как, например, в прошлом году, на всю школу один ма¬тематик, а химика полгода вообще не было. Но не только поэтому я решил похвалить Сергея Юрьевича. Уже тогда я понимал, что пред¬стоит борьба, что за этого человека стоять буду горой и не отдам его на мелочные терзания нашим классным дамам. Понимал, но пока не признавался себе в этом.

Общественное мнение о Вековом сформировалось в кратчайшие сроки.
Основная группа, куда входили Виктория и Ксения Львовны, Анна Самуиловна Буряк и еще одна пятидесятидвухлетняя математичка — безопасное, но ехиднейшее существо — и патронесса Сави¬на, была настроена агрессивно.
На педсовете меня молча и холодно выслушали, никто из савинцев не пожелал выступать. Слово взял нейтральный Степан Алексеевич Буряк:
- Неожиданно, неожиданно, Сергей Юрьевич! Я бы сказал, ошеломляюще действует на серое вещество, да и на нервную систему ваша эрудиция. А психологический эффект! Современно, вполне современно. Однако жаль, что вы растрачиваете свои способности на таких олухов, — и он засмеялся, оглянувшись на свою жену.
Анна Самуиловна зло хмыкнула — в последние слова физик вло¬жил особый, только им двоим понятный утонченный семейный смысл.
Больше никто не выступал, но Вековой прекрасно, разглядел истин¬ные чувства по презрительным ухмылкам савинцев, снисходительно провнимавших моим одобрительным пожеланиям.

Из школы мы шли вдвоем.
Дул холодный ветер. Листьев на дере¬вьях почти не было.
- Вы специально хвалили меня перед ними, — ответил Сергей Юрьевич на мой вопрос, какого он мнения о коллективе. — Думаете, что я сбегу? Я отбегался. Вы знаете, после школы я поступил в ин¬ститут физкультуры, год проучился, ушел, потом армия, потом уни¬верситет, где была относительная свобода, где я и нашел то, что искал — себя. Мне не университетское образование помогло, мне помогли книги, чужие мысли... А год назад умерла моя мама, вот... Прислали меня к вам, дав, по-видимому, время для реабилитации, исправительный срок, мягко говоря. Так что бежать мне пока неку¬да, и вы можете крыть меня, как думаете. Я не подарочек, впрочем, вы, мне кажется, это понимаете.
Я промолчал. Мы подошли к его дому.
- Зайдемте? — предложил он.
Я согласился.

Дома он подогрел чай, и мы стали пить его из эма¬лированных кружек вприкуску с сахаром.
- Мне здесь очень нравится. Особенно этот ветер. Жить хочется долго-долго, когда он в лицо... С той школой я расстался не из-за конфликта, хотя положение мое было там из ряда вон. Я бы продержал¬ся, если бы... не психбольница. Глупая история. Я вам когда-нибудь об этом расскажу. И вот еще что... в вас есть желание строить.
- Что строить? — спросил я, думая, что он задал вопрос.
С ним я почувствовал себя легко, такое ощущение возникает, когда собеседник не стремится оказаться наверху, то есть не пытается ис-пытать силу влияния своей психики на другом.
- У вас есть желание строить жизнь. Непонятно? Такое желание человек сохраняет недолго, обычно в юности у многих можно заме¬тить, а потом затухает. Редко у кого остается до конца жизни.
Я поинтересовался, сколько ему лет.
- Я молод. Я жутко молод! Мне скоро двадцать восемь. А вам сорок девять, да? Вот видите, я угадал! И, извините, вы устали от жизни, вас преследует неосуществленность желания строить? Многие устают, покой — это ведь так приятно для тела. Мы ужасно любим свои тела, а, Аркадий Александрович? К тому же жизнь скучна, кру¬гом немощь и лебезятничество. Куда лететь, о чем мечтать — все решено, нужно только добросовестно воплотить, а? Вы хороший ди¬ректор, — успокоил он меня, — и я знаю, что после моего урока Валентина Марковна заходила к вам. Да?
- Она недовольна. Вы употребили слово "сексуальное".
- И только? Я думал, она заметит другое... Савина замужем? Ну, тогда это забота мужа. Я могу вам пересказать слово в слово то, что говорил на уроке. Не нужно? Верите? Мне? Удивительно, — он рас¬смеялся и подлил себе чаю. - Хотите ещё? — предложил мне.
Я отказался и спросил:
- А вы женаты или были женаты?
Он быстро посмотрел мне в глаза, желая понять причину вопроса, и уже без иронии ответил:
- Нет, я боюсь этого. Да и выбирать, искать — времени нет. Или желания? А еще, если честно, закабалить жену боюсь. Ныне в семей¬ной жизни кабала для женщины неизбежна. Продукты, кухня, белье, деньги, дети — этому я плохой помощник, как бы ни старался по¬мочь. Поэтому боюсь выглядеть домашней свиньей. И ожиреть бо¬юсь. Если любить будет, то ожиреть недолго. Да и с моей натурой...
Он оборвал фразу и замолчал, чуть заметно дрожали его тонкие пальцы.
Я и на секунду не обижался на него, несмотря на первоначальный скептический тон и обвинение в пассивности; он был прав во всем...

- Вот так-то, — проговорил он и с усилием улыбнулся, — вы думаете иначе?
- Вы говорили о тех, у кого есть увлеченность делом. В свое время я тоже не спешил, но природа взяла свое — ребенок...
- Вы женаты?
- Нет. Был. Сын взрослый, живет с матерью, женат...
Мне не захотелось говорить о своей семье, нахлынули воспомина¬ния, тоскливо стало. Избегая дальнейших вопросов, я встал, побла¬годарил за угощение.

На крыльце, задержав мою руку, он попросил:
— Называйте меня на ты, я вам в сыновья гожусь. Но не при уче¬никах и не при Валентине Марковне, — и весело погрозил пальцем.