палач

                Палач

                Ефим Дроздов

                1

   На грязной улочке Байе, что на Монмартре, в доме №17, три ступеньки вниз, приютился винный погребок, известный на всю округу под названием "У Луи", потому что владельцем его был Луи Ришар. Сюда любил наведываться Франсуа Дюбуа, бондарь по профессии, а иначе говоря, мастер по изготовлению бочек. По вечерам он приходил в кабачок, чтобы пропустить стаканчик - другой своего любимого бургундского, перекинуться с завсегдатами кабачка в картишки, поговорить со своим старым приятелем Луи о том, о сем. А поговорить им было о чем. Шел 1789 год. В стране нищета, голод.

   Предание гласит, когда королю Людовику XVI доложили, что у людей нет хлеба, то слышавшая это королева возразила: "Нет хлеба? Не беда. Пусть едят пирожные." Но это всего лишь легенда. Было ли это на самом деле или нет, история умалчивает.

   В Париже, как и во всей стране, было неспокойно. Город наводнили крысы, городская беднота грабила пекарни. Шли слухи, что Пруссия вот-вот нападет на Францию. Третье сословие, то есть самые бедные, ненавидели короля, его придворных, попов за то, что те не платили налоги, жили в роскоши тогда, как все остальные испытывали крайнюю нужду. В июле восставшие парижане штурмом взяли Бастилию, символ монархии. Началась революция.

   Все чаще на городских площадях стали строить гильотины, на которых казнили приговоренных к смерти новыми, избранными народом судьями выходцев из высшего сословия.

   Франсуа Дюбуа забросил свою бочкарню и переквалифицировался в палачи. Новая работа приносила ему немалый доход. Он был очень востребован. Гильотина работала как часы. Франсуа чувствовал себя причастным к революции, так как считал, что казнит врагов народа, и был горд этим. Он с таким рвением выполнял свою работу, что вскоре был замечен новыми властями, и ему поручали самые ответственные казни. Он, как бы негласно, стал палачом №1 всей Франции. Не правда ли большая честь для бывшего бондаря?

   Дюбуа, чтобы укрепить веру в справедливость того, что он делает, стал посещать собрания якобинцев, самых радикальных революционеров. Он хотел даже вступить в их клуб. Но они чурались его (все же палач) и не приняли. Это не обескуражило Дюбуа. Он заслушивался речами Марата, Дантона, Робеспьера. Теперь они стали его идолами. Он боготворил их, особенно последнего, Робеспьера. Ему казалось, вот она опора, надежда всей Франции.

   Но монархия наносила ответные удары революции. Одна женщина, дворянка по происхождению, зарезала Марата. Ее смертный приговор поручили привести в исполнение Дюбуа. Он, испытывая душевный подъем, словно речь шла о его личном враге, исполнил его.

   События в стране развивались с молниеносной быстротой. Теперь в руки палача попал никто иной, а сам король. Дюбуа, как истинного католика, охватила робость. Как он мог поднять руку на короля? Он провел всю ночь накануне казни в молитвах. К утру Дюбуа окреп духом, и на рассвете голова Людовика скатилась с эшафота.

   Вскоре настал черед его жены, королевы Марии-Антуаннеты. В это утро Дюбуа одел малиновую рубаху и панталоны в клеточку. Он поднялся по маленькой лестнице на помост, посмотрел вниз и встретился взглядом со своей жертвой. Королева, как ему показалось, с мольбой смотрела на своего палача, словно от него зависила ее судьба. Многотысячная толпа парижан, собравшихся посмотреть этот спектакль, затаила дыхание. Только было слышно, как где-то плачет младенец. Дюбуа дернул за веревку, тяжелый меч упал и голова королевы скатилась в бельевую корзину. Кровь рекой хлюнула из ее обезглавленного тела. Палач за волосы вынул из корзины отсеченную голову и высоко поднял над собой. Словно вода прорвала плотину. Толпа в восторге закричала, заулюлюкала, засвистела.

   Палач испачкал рубаху и панталоны в крови королевы. Позже он вывесил свою одежду на видном месте. Люди подходили и трогали руками запекшиеся пятна крови. Кто-то со вздохом крестился, а кто-то радостно улыбался.

                2

                "Революция пожирает своих детей."

   Кровь затопила Францию. У Дюбуа дел было выше крыши. Только успевай. Попросил прислать помощника. Через два дня явился рыжий верзила с ручищами, поросшими рыжим волосом.

   - Ну, шо тут у вас?

   Франсуа растолковал ему что да как. Он сел, развалясь в кресло. Закурил. Молча выкурил одну сигарету, за ней другую. Так прошел первый день. Легче не стало. А между тем не только выходцы из высшего сословия тряслись от рассвета до заката, но и буржуа, и простолюдины не могли бы и су поставить на свое будущее. Достаточно было сказать одно неосторожное слово, чтобы оказаться в лапах палача. Да что там? Судили по одному лишь стук-стук. Страна погрузилась во мрак тотального страха. Не напоминает ли это Вам, уважаемый читатель, некоторые события из истории нашей любимой Родины?

   Поначалу все это не вызывало особых тревог в душе Франсуа Дюбуа. "У революции свои законы, - рассуждал он. - Я же всего лишь маленький человек. Мелюзга. Состою на службе у государства и получаю за это жалование." Зимние вечера он коротал у камина со стаканом вина в руке. Потрескивание дров и истома, разливающаяся по всему его телу, настраивали Дюбуа на философский лад. "Я как живое приложение к машине смерти. Дерну за веревочку и нет человека. Гордиться тут, конечно, нечем. Каждый дурак мог бы это делать. Вот, например, мой помощник. Уж на что дубина и то справляется. Но ведь кто-то должен это делать. Так почему не я? Тем более, что за это платят приличное жалование."

   Но со временем новые мысли стали одолевать его. Он видел, какие непрeодолимые распри буквально на части разрывали якобинцев - самый передовой, как считал Дюбуа, отряд революции. Когда то один, то другой член этого клуба стал безвозвратно исчезать неизвестно куда, червь сомнения в справеливость существующего порядка закрался в его душу.

   Но однажды, когда сам Дантон, человек каждое слово, которого он жадно с открырым ртом ловил на собраниях, и оно находило отзыв в его мятежной душе, предстал перед палачом со связанными руками, ядовитая змея проснулась на сердце Дюбуа, готовая в любую минуту ужалить его изнутри.

   "Но Робеспьер же на свободе, - утешал он себя. - Вот кто понесет звезду правды и выведет Францию на путь к "свободе, равенству и братству." " Но другой голос нашептывал ему: "И его не минует чаша сия." Дюбуа приказывал этому голосу замолчать: "Этого не может быть!"

   Но когда это все-таки случилось, и он, Франсуа Дюбуа, должен был своими руками убить человека, которому он поклонялся как Богу, у него внутри что-то оборвалось и погибло безвозвратно. "Лучше смерть", - решил Дюбуа. Когда наступила ночь, он, вооружившись свечой, пробрался по строительным мосткам на самый верх строящегося высокого здания. Встал на кромку стены. Сильный ветер задул свечу. Черная ночь со всех строн обступила его. Он закрыл глаза и сделал шаг в бездну.

   Его нашли утром, лежащего в луже крови. Хоронили Дюбуа через два дня. Самоубийцу нельзя было отпевать в церкви. Его гроб поставили на двуколку и повезли на кладбище. За гробом шел только его старинный приятель, трактирщик Луи Ришар.

   Через месяц о нем уже все забыли, и никто не мог сказать, жил ли вообще на свете Франсуа Дюбуа.