6. Машинистка в Тарховском военном санатории

(С сентября 1968 по середину января 1969)

В РОНО дали направления: Анюте — в ясельки в посёлке Разлив, а Алёнке — в детский садик, который находился на Федотовской дорожке, между Разливом и Тарховкой. Автобусом мы подъезжали к Разливу к Анютиному садику, потом с Алёнкой шли по Федотовской дорожке вдоль железной дороги в садик, а потом уже я одна — по этой же дорожке до санатория.

Анюта пошла в ясельки с удовольствием, ей нравилось общаться с детьми, а было ей всего 1 год и 3 месяца. Конечно, я устала быть надомницей, потому что работать я могла только по ночам. И приятельница, медсестра Нина, предложила мне работу машинисткой в Тарховском военном санатории (об этом — рассказ «Я никогда не оставлю вас одних!»).

Но работать там мне пришлось недолго. Спустя месяц заболела Алёнка, у неё было ОРЗ, и я полторы недели была на больничном.

6 ноября 1968 года случилась одна история, которую я описала в рассказе «Хоёсенькие девоськи». А где-то через две недели Алёнка снова заболела, но теперь уже был коклюш — эти ночные кашли до рвоты. Кажется, помог только вываренный инжир в молоке: 2 инжира на один стакан молока, томить не менее часа на малом огне.

Я распределила девочек по комнатам, Анюту водила в ясельки. Болезнь длилась месяц, потом наконец я вышла на работу и была очень рада тому, что Анюта не заболела. Но не тут-то было. Через день у Анюты поднялась огромная температура и тоже начался коклюш.

Спустя ещё месяц, после Анютиного выздоровления, в середине января 1969 года, я пришла на работу с медицинской справкой от детского врача и больничным листом, а также с заявлением об увольнении. Я понимала, что такой работник никому не нужен. Сразу же оставив заявление, я покинула санаторий, ещё не осознав, что буду делать.

Но бывает же так: на автобусной остановке со мной разговорился мужчина. Он оказался патологоанатомом, и ему очень нужна была машинистка, которая присутствовала бы с ним на вскрытиях и могла бы фиксировать его заключения. Он предлагал идеальные условия в плане занятости и заработной платы — и я дрогнула, написала заявление в горздрав, что на Малой Садовой, дом 1, и сдала трудовую книжку. Не позднее пяти дней после этого я должна была явиться в горздрав для окончательного решения, отбросив все сомнения.

Я пошла в морг, так как должна была понять, смогу ли взять на себя такую миссию. Вечером, уложив малышек спать и уйдя в другую комнату, я всю ночь не выключала свет, взвешивая все «за» и «против».

Соблазняли и большой заработок, и короткий рабочий день, и возможность оформлять некоторые материалы на дому. Но к утру я решила, что мой эмоциональный характер не даст мне спокойно фиксировать причины смерти покойных. Колоссальное чувство сопереживания нанесло бы на мой характер свой отпечаток. Я поняла, что после общения в определённой среде я не смогу остаться обыкновенной мамой. Видимо, пока я с маленькими детьми, мне нельзя соглашаться на такую работу.

Я не стала ждать пяти дней, а сразу же, отправив детей в ясли и садик, снова поехала в горздрав — уже с целью отказаться от задуманного и забрать трудовую книжку.

Как будто ожидая моего появления, при входе в здание меня остановил мужчина в штатском с чёткими чертами лица и предложил мне пройти в кабинет для собеседования. Он уже знал обо мне всё и был ознакомлен с моей автобиографией.

Он предложил мне подписать соглашение о сотрудничестве с Комитетом в отношении патологоанатома К.: по имеющейся у них информации, имели место «липовые» заключениям о гибели людей и некоторые другие нарушения, о которых мне предписывалось докладывать. Я понимала, что всё это предлагалось мне потому, что я являлась членом партии.

Я попросила час на раздумья, а сама отправилась в отдел кадров и сразу же заявила о своём окончательном решении забрать трудовую книжку, ибо поняла, что не смогу с двумя маленькими детьми согласиться на такую специфическую деятельность.

На следующий день ко мне домой пришла врач из нашего райздравотдела: там требовалась машинистка, так как надо было срочно сдавать годовой отчёт, а они узнали, что я оказалась без работы. Я предложила им выполнить эту работу без официального трудоустройства, учитывая наличие двух маленьких детей, которые периодически болеют.

Буквально на следующий день я приступила к отчёту. А через два или три дня они уговорили меня оформиться официально.

Через неделю, проходя мимо кабинета заведующей райздрава, я услышала разговор на повышенных тонах. Мужской голос мне показался знакомым.

— Вы неправы, эта сотрудница у нас оформлена. Когда мы её нашли, она уже отказалась от вашего предложения, и трудовая книжка уже была у неё на руках, — отвечала мужчине наша заведующая.

Я остановилась у окна, понимая, что этот диалог надолго не затянется. Действительно, дверь резко открылась, и из неё вышел патологоанатом. Он ринулся ко мне, сразу же узнав меня.

— Здравствуйте, моя дорогая! Как же так получилось?.. Я надеялся. Я же знаю, что Ваша трудовая книжка была в горздраве.

— Всё верно, — ответила я, — но на следующий день после посещения морга я снова поехала в горздрав, так как до утра обдумывала все «за» и «против» и решила, что при наличии двух маленьких детей не имею права возлагать на себя такие обязанности. Но Вы меня простите, я хочу Вам сказать, что в Комитете есть о Вас нелестная информация, и мне в то утро предложили согласиться на роль информатора.

Патологоанатом вскинул на меня округлённые глаза и сказал:

— Спасибо Вам, извините.

— Да что Вы, Вам спасибо. Не встретили бы Вы меня — и не оказалась бы я в райздраве. Берегите себя, будьте аккуратны. До свиданья.

Всё вроде устроилось Но в конце марта моя Алёна снова заболела. В первый день я оставила её дома одну. Она была очень ослаблена, температура была тридцать пять и пять.

На работе я молчала. Увидев моё беспокойное выражение лица, сотрудники стали спрашивать о детях, но я отмолчалась. В обед прибежала домой, покормила Алёнку и решила, что всё обойдётся. Но, придя с работы, поняла, что без врача не обойтись. Алёнка не чихала, не кашляла, у неё просто была слабость. Утром она попросила меня, чтоб я не беспокоилась и шла на работу, а она полежит. Но я помнила, что в садике был осмотр перед прививкой, и у Алёнки выслушивались хрипы, но меня смущало то, что внешних признаков, кроме пониженной температуры, не было.

На работе снова стали меня расспрашивать, и я расплакалась и всё рассказала. Заведующая сразу же велела мне бежать домой, предупредив, что к нам прибудет медицинский транспорт, а она сама созвонится с врачами.

Так и вышло. Приехала заведующая детской поликлиникой Лариса Матвеевна Кулагина. Внимательно послушав Алёнку, она взяла её с собой и сказала, что в больнице сделает рентген лёгких и по результату сразу же позвонит заведующей райздрава. В ту пору у нас не только мобильных не было, но даже стационарных телефонов было мало: на установку телефона в квартире была большая очередь.

Я очень доверяла Ларисе Матвеевне и знала, что она не оставит Алёнку, пока не убедится в точности диагноза. Где-то через час Лариса Матвеевна позвонила нашей заведующей и сообщила, что у Алёнки двусторонняя очаговая пневмония.

Я была поражена тому, что заболевание это подкралось без всяких признаков: ни кашля, ни чихания, ни сопливого носа, ни высокой температуры.

Конечно, я бегала к дочке в больницу каждый день. Ей было в то время 4 года и 3 месяца. Она опять лежала в том же отдельном боксе с самостоятельным выходом на улицу.

Прошло больше месяца, а Алёнка не поправлялась. Врач сказала, что для укрепления её иммунитета необходимо сделать полное переливание крови.

Утром я пришла к лечащему врачу Нонне И. и подала ей заявление с просьбой выписать Алёнку из больницы и дать направление в лечебное учреждения в таком регионе, где климатические условия будут способствовать выздоровлению. Я собиралась взять с собой и Анютку. Если выздоровление дочек потребовало бы более длительного присутствия в тех краях, чем позволили бы мои материальные возможности, я бы устроилась на временную работу.

2012