13. События с марта 1985 по январь 1992

Наступил март 1985 года. Моё здоровье становилось всё хуже, ко мне очень быстро подкрадывалась слабость. Отказавшись в 1981 году от инвалидности и не обращаясь к эндокринологу, я, конечно, навредила себе. Но чётко осознала я это позже. А в тот момент я просто решила найти работу с меньшей голосовой и эмоциональной нагрузкой. 20 марта я уволилась из парка культуры и отдыха «Дубки», а 25 марта устроилась сторожем в ясли-сад № 5 при Военно-морской академии. И ясли, и база отдыха академии находились через два дома от нашего. Освобождалось время на должную подготовку младшего сына к школе (в этом я знала толк).

В апреле родилось решение: пока мы ещё что-то можем, надо успеть обеспечить однокомнатной квартирой хотя бы старшую дочь. Ведь надо было с чего-то начинать, а подойдёт ли очередь на квартиру для нас или нет — никто не знал. Поговорив с первым мужем, я узнала, что он держит одну тысячу для Лены от своей матери — Анны Фёдоровны — и ещё тысячу он мог дать от себя. В Ленинграде квартиры были намного дороже, но я договорилась с Леной, и она стала откладывать свою зарплату.

Я видела разницу характеров девочек, редко наблюдала их вместе и понимала, что за счёт приобретения отдельной квартиры можно было бы начать разряжение психологической обстановки. И полученную в дальнейшем на оставшихся членов семьи квартиру разменять было бы легче. Но я никогда не могла представить, что Аня, не услышав моего разъяснения, хотя я пыталась спокойно объяснить ей, в душе затаит на Лену злобу. Если бы не было того гнева — то не случилась бы нижеописанная история.

Был конец мая, замечательный тёплый вечер. Окно на кухне было открыто, обе дочери были там. У входа на кухню, слева в углу, стояла голландская печка, около неё на невысокой лавочке — два ведра с только что принесённой холодной водой. В одно из вёдер был опущен ковш, между печкой и столом стояла табуретка, на которой сидела Лена. Стол тянулся вдоль стены к окну, там на другой табуретке сидела Аня. Находясь, как обычно, в плохом настроении, она ругала Лену за то, что та не отдавала мне деньги. Но ведь я не требовала их и с Ани. Хотя, надо сказать, Аня часто привозила выпечку, и все отзывались о ней тёплыми словами.

Я подошла к газовой плите и попыталась объяснить, что мы с Леной договорились, чтобы она свою зарплату откладывала на квартиру. Лена за это время не произнесла ни слова.

Аня как будто не слышала меня. Она резко встала из-за стола и не говоря ни слова направилась к выходу. Остановившись около Лены, она резко схватила ковш с холодной водой и с силой выплеснула Лене в лицо. Лена охнула, подскочила и побежала к себе в комнату, но у порога в маленьком коридорчике на неё налетела Анна и вцепилась ей в волосы. Лена машинально вцепилась в неё — и они упали. Я закричала от страха — так, что слышно было во всей округе, — и пыталась их разнять, но Аня уже отпустила Лену, а у той, я сама видела, были немигающие, остановившиеся, как будто удивлённые, круглые глаза, а зажатыми пальцами она держала Анины волосы. Я пыталась разжать ей пальцы, но они были как железные. Слава ворвался как метеор, и от резкого хлопка дверью (задрожал весь дом) и его испуганного громогласного оклика Лена вздрогнула, пальцы вяло разжались. Анна подскочила и бросилась на улицу, а Лена медленно встала, вошла на минуту в свою комнату и ушла из дома в неизвестном направлении. Она просто взяла свою сумочку. Я была потрясена и ещё долго оставалась сидеть на кухне.

В тот момент никто не смотрел в глаза друг другу, а Лена так и не проронила ни слова. Она не ночевала дома два дня, не звонила по телефону. На следующее утро мне позвонила одна из её подруг по работе и сказала, что Лена ночевала у них. Она сказала, что Лену трудно было разговорить, что ей было страшно, и она попросилась остаться ночевать. Сказала, что на работу она вышла, чтоб я не беспокоилась, и что если я не против, то Лена ночует у них ещё раз. Что делать, я просила прощения за неожиданные хлопоты. На третий день я приехала за Леной на работу и при её подругах обещала, что такого больше не случится. Да и Ане было очень не по себе.

После такой невероятной истории я окончательно поняла, что сначала надо делать квартиру старшей, а потом разделить то, что получим в порядке очереди.

В сентябре 1985 года Дима пошёл в первый класс. До полных семи лет ему не хватало двух месяцев и одной недели.

Аня работала в сестрорецком ресторане. Вот уж насмотрелась она этой правде жизни в глаза!

Я оформила вступление Лены в кооператив, начали выплачивать взнос, но в апреле дом попал в долгострой на целых два года в связи с проведением Молодёжного Форума. А в феврале 1987 года мы получили согласно очереди трёхкомнатную квартиру на оставшихся членов семьи на улице Инструментальщиков. Квартира была великолепная.

Первого апреля Аня уволилась из ресторана и сразу же устроилась на фабрику-кухню.

Ане выделили отдельную комнату, но она выставила требование: отдельная квартира. Как это — у Лены будет, а у неё нет? Но ведь я так и хотела сделать — зачем же такой надрыв?

Слава Богу, нашёлся обмен, и в июле 1987 года Аня получила однокомнатную квартиру, а мы (я, Дима и Слава) — двухкомнатную. Было очень непросто это сделать. Снова отец девочек дал тысячу от Анны Фёдоровны, тысячу от себя, а остальное — за мой счёт: я взяла в кредит на 2 года мебель в детскую комнату для партнёров по обмену, остальную сумму доплатила деньгами, предварительно погасив все их долги за квартиру и телефон.

2 ноября 1987 года я была уволена из ясли-сада № 5 Военно-морской академии в связи с переводом 3 ноября в детский сад № 5 Октябрьской Железной дороги (станция Белоостров).

Лена продолжала жить в деревянном доме на Парковой улице в ожидании кооперативной квартиры, только занимала там одну свою комнату, а остальную площадь заняла знакомая нам семья. Работала Лена по-прежнему в хозяйственном магазине у Торжковского рынка. Зимой мы с Димой ходили к ней и топили печь, пока она была на работе, чтобы вечером у неё уже было тепло. Она часто бывала у нас, иногда оставалась ночевать.

В начале года Лена чуть не стала жертвой насильника. Речь дочери на суде показала, что дочь не была агрессивной и злобной. Она ждала добрых, человеческих отношений. О тех событиях я написала рассказ «Защитная реакция словом».

К тому времени близкие отношения с единственным старшим другом, Михаилом, прекратились: он собирался в Америку, открыв там своё дело. Но, надо отдать ему должное, он не бросил Лену просто так. По мере возможности они ещё изредка встречались, хоть и в другом качестве. Михаил Рафаилович возвращался несколько раз в Россию, пока не закончил все свои дела здесь.

Лене была важна любая его поддержка. Пользуясь своим положением, он дал ей возможность попробовать себя, и по его протекции ей предложили должность заведующей хозяйственным магазином около платформы Лахта.

Лена всегда советовалась со мной, рассказывала мне о работе, всегда хотела услышать моё мнение. Я очень боялась за неё, учитывая её молодость и открытый тогда ещё характер, но в то же время, видя блеск в её глазах, понимала, что, пока есть поддержка сверху, ей надо попробовать себя в этой роли. Я сказала, что поддержу её, и она дала своё согласие.

Её интерес к торговле и коммерции, наверное, заложен в генах. Мой прадед по материнской линии был купцом первой гильдии, мой отец тоже работал в торговле. И поэтому Лена твёрдо знала, чего хочет, её ничем было не смутить. При этом она предполагала чистоплотное отношение к делу, хотя и понимала, что в этой сфере есть свои хитрости.

В первых числах апреля Лена приступила к новой работе. Посмотреть на новое место работы я поехала вместе с ней с утра.

Магазинчик был обнесён фундаментальным забором, имел закрытый дворик, а фасадом выходил на просёлочную дорогу, на другой стороне которой находилось местное кладбище, скрытое за лиственными деревьями.

Предыдущая заведующая сдала всё по актам, и следующий приём товара Лена осуществляла уже сама.

Заметив, что территория магазина хоть и небольшая, но находится в крайне запущенном состоянии, я решила проявить инициативу. До апрельского субботника оставалась где-то неделя — самое время начинать действовать. Было много свободного времени, да и погода стояла замечательная.

С внешней стороны забора собралась группа мужчин, человек семь, они курили и обсуждали местные новости. Я предложила им поучаствовать в расчистке территории, разумеется, не бесплатно. Они согласились, мы оговорили цену. Один из них, постарше, предложил сразу выдать частичную предоплату. Я рисковала, но согласилась.

Новоиспечённый бригадир сказал, что они подойдут минут через сорок. Мне оставалось только надеяться и ждать.

Я пришла к Лене в магазин, чтобы предупредить её о своей идее. Она уже торговала.

— Да, было бы здорово, если бы именно так всё получилось, ведь совсем скоро субботник. Да и если бы его не было, всё равно неприятно на такой заброшенной территории. А деньги я тебе с получки отдам, — обрадовалась Лена.

— Да ладно, у меня сейчас есть возможность, а потом разберёмся. Ты обрати внимание на то, как расставлен у тебя товар, и чтоб ценники стояли так, словно сами себя показывают. И лишних вопросов не будет. И чтобы здесь у тебя тоже было чистенько и аккуратно. Сейчас весна, пусть у тебя на видном месте стоит вазочка с водой, готовая к букету. Это будет располагать и тебя, и покупателя к хорошему настроению.

Мужчины хорошо справились с поставленной задачей. Дворик был освобождён от нагромождений разного хлама.

На следующее утро я приехала вместе с сынишкой. Взглянув на дворик, подумала, что так бы хотелось приголубить эту территорию — по бровкам дорожки вскопать рабатки и бросить в землю неприхотливые семена календулы и флоксов, а остальную территорию просто пройти граблями.

Как здорово, что вчерашняя небольшая бригада мужчин в прежнем составе явилась к нам с утра. Они пришли как раз спросить о том, не нужно ли обновить дворик, то есть что-нибудь вскопать или поработать граблями. И я согласилась. Дала им денег на завтрак. Они вернулись где-то через час и со знанием дела так привели в порядок территорию, что было любо-дорого посмотреть на это уютное местечко. По окончании работы я с ними рассчиталась, и они остались довольны.

Ах, как они выручили нас с Леной! И если сегодня эти люди ещё живы, дай Бог им здоровья.

Лене нравилось, когда я навещала её на рабочем месте. Она чувствовала себя уверенно. В общении с покупателями была умеренно контактной. Она сама заказывала товар и ездила за ним на базу. Но всегда, наверное, не беспочвенно, волновалась при приёмке товара. Она ощущала какой-то подвох.

Я понимала, что с таким колоссальным напряжением она долго не продержится. Торговля — штука серьёзная. Надо научиться быть внешне хладнокровным, просчитывая ходы наперёд, как в шахматах. Я про себя молилась, чтоб она доработала до отпуска, сдала магазин по акту, а потом я бы встретилась с дорогим ей человеком, пока его ещё держали здесь незаконченные дела, и посоветовалась бы с ним.

При встрече с Михаилом я рассказала о Лениных сомнениях и моих волнениях. Он сказал, что копию акта Лена должна держать при себе, а во время отпуска ни в коем случае не должна выходить на работу в магазин не только на один день, но даже на час.

— К сожалению, у меня тоже есть «доброжелатели», поэтому и Лене надо быть очень внимательной. А попытаться сыграть на её сопереживании они могут, придумают ситуацию, вызовут, упрашивая выйти на работу, а потом дописать то, что не успели, — и она у них в руках. Лидия Дмитриевна, Вы уж простите меня, если что не так. А пропасть Лене мы не дадим.

Я поблагодарила его за уделённое мне время. Тогда я ещё не знала о глубоких отношениях Лены с этим человеком и потому не придала большого значения такой почти дежурной фразе. Только позже я узнала об этой истории.

Во время отпуска Лену действительно несколько раз пытались вызвать на работу хотя бы на часик, притом действительно настойчиво и по-разному: сначала ласково, а в последний момент — даже грубо. Но Лена отказывалась без грубости, как и учил Михаил, просто объясняла свою невозможность выручить по тем или иным причинам. А сама в это время по протекции всё того же человека к концу отпуска перешла в большой хозяйственный магазин на улице Замшина.

Уже после выхода на новое рабочее место она решила заглянуть в свой ранее уютный магазинчик, в котором готовилась расправа над ней, о чём она не очень задумывалась. Я предупреждала о том, что какое-то время, пока там не поменялись люди, заходить туда небезопасно. Ведь нет ничего неприятнее, чем нереализованная злая затея.

Войдя в магазин и придерживая дверь, она чуть не получила по голове летящим в неё чайником. Хорошо, что успела увернуться. В магазин вошёл один из рабочих, которые благоустраивали дворик магазина. Стычки не произошло, но Лена встретила злобный взгляд продавщицы, которую она знала и раньше, но ничего плохого не подозревала. Лена вышла из магазина, чтоб не заходить в него никогда.

Взглядом со стороны и с высоты немалых лет я вглядываюсь в поступки и реакцию своей старшей дочери и ищу ту точку отсчёта, с которой началось резкое разрушение её личности, в результате чего она смогла сделать то, что сделала. Неужели гипноз в подлых мозгах «умельца» является жестоким орудием против человеческой души? Может ли (должно ли) у человека хватить душевных сил, силы воли, чтобы не дать проникающей извне непонятной властной структуре разрушить свою человеческую суть?

22 апреля я была уволена из яслей-сада № 5 Октябрьской железной дороги в Белоострове и с 25 апреля переведена в ясли-сад № 22 Сестрорецкого РОНО. Меня позвали туда сотрудники, с которыми я раньше работала. Да и голосовые связки мои уже отдохнули. Доехать до садика можно было любым автобусом.

В июне 1988 года Лена наконец-то получила свою однокомнатную кооперативную квартиру.

Вроде всё стало вставать на свои места — но покоя не было нигде. Лена рассказывала, как на их огромный магазин неожиданно налетела такая проверка, что было не по себе. Людей сажали в машины и увозили на допросы.

— Но ведь всё обошлось? — спросила я.

— Обошлось–то обошлось, а как страшно было сначала. Ведь никто не знал, в чём дело. Знаешь, мама, я стала думать, а не уйти ли мне из торговли? Я только подумаю, куда.

— Ты не торопись, присматривайся ко всему внимательнее.

Отец Лены положил ей на книжку две с лишним тысячи рублей (для того времени это была очень большая сумма, эквивалентная двумстам тысячам 2012 года) — на покупку мебели. Но Лена не торопилась сразу их реализовывать.

В начале декабря 1988 года я вынуждена была лечь в Институт переливания крови для удаления большой подкожной вены ноги, так как замучили без конца открывающиеся язвы: боль казалась бесконечной…

В больнице я узнала о смерти отца. Что случилось далее, читайте в рассказе «Память прощания».

Операция прошла тяжело, и почти три недели стояла огромная температура. Причиной осложнений было то, что в 1973 году в единственной тогда платной Максимилиановской поликлинике мне делали так называемую «бескровную» операцию. В большие подкожные вены вводили препарат «варикоцид»: в правую ногу было постепенно введено 12 больших ампул, а в левую — только 3. Сразу после каждой инъекции сам хирург накладывал эластичный бинт, и в первые сутки снимать его было нельзя: образовавшийся тромб мог оторваться и с потоком крови проникнуть в сердце или лёгкие. Эти тромбы препятствовали оттоку крови по большой подкожной вене, и кровь находила себе другие — глубокие — сосуды. Через много лет хирургу пришлось убирать такое «художество» по частям. Между прочим, эта бескровная операция имела замечательный эффект. И если бы не онкологическая операция на щитовидной железе в 1981 году, я, может быть, и сейчас не знала бы горя. Перед той операцией, пока наркоз ещё не подействовал в полную силу, мужской голос произнёс:

— А ножку-то она потеряет, — на что оперирующий хирург ответил:

— Может, это и будет, но позже. А если мы сейчас не прооперируем её, то потеряем уже сегодня…

В конце апреля 1989 года Аня познакомила нас со своим другом Олегом.

28 апреля я уволилась из ясли-сада № 22 Сестрорецка в связи с переводом 29 апреля в детский сад № 20 посёлка Репино. Работала я только в одну смену, только иногда надо было кого-нибудь подменить.

Начало мая — время пробуждения природы, и заведующая — чудесная Галина Степановна Лёвкина с великолепным голосом — по моей просьбе дала мне в группу несколько роскошных ваз. Утром я с неподдельной радостью ехала на первом автобусе из Сестрорецка в Репино. В моей походной сумке всегда были ножницы. Выйдя из автобуса, я шагала по росе и аккуратно срезала луговые цветы, выбирала веточки кустарника, лиственных деревьев. Всё это я несла к себе в группу и ставила в вазочки. Потихоньку мы с ребятками узнавали, как называется тот или иной цветок, чем он интересен, чем полезен. Что же такое кустарник, а что такое дерево, какие они, деревья, чем они помогают нам — и многое, многое другое. Я попросила родителей вдоль всего здания вскопать узкие рабатки. Зная людей из садово-парковой конторы Сестрорецка, я заказала рассаду замечательных, особенно в сочетании друг с другом, лобелии и настурции. Прямостоящие веточки голубоглазой лобелии стоят уверенно, цветут почти до зимы, до первого снега, а между ними — ползучка-настурция, её бархатные зелёные листья напоминают эллипсы разной конфигурации, а похожие на граммофоны цветы с язычками в серединке, как разноцветные фонарики — то рыжие, то малиновые, то тёмно-красные, — обнимают кустики лобелии: её мелкие цветочки, как голубые глазки, мелькают среди ярких цветов настурции. Этот орнамент смотрится великолепно.

На территории садика у задних ворот была оставлена гора строительного мусора. Я попросила папу одного из мальчиков привезти земли. И он это сделал. В Белоострове, где жила раньше много лет, я раздобыла рассаду многолетних цветов. И когда люди увидели, с каким азартом я всё делаю, ко мне стали подключаться помощники.

Однажды утром воспитательница из соседней группы принесла какой-то корень.

— Да что же это такое у Вас, а? — весело приветствуя, спросила я. А она, тоже улыбаясь, ответила:

— Это Вы меня заразили.

Потом мы раскопали огородик, где вместе с детьми на узких грядочках посадили овощи и зелень: укроп, салат, зелёный лук, чеснок. Ребята читали названия растений на деревянных табличках, которые были вкопаны в землю, и запоминали, что морковь на дереве точно не растёт, а бобы и горох живут в стручках, а у бобов стручки внутри меховые. В тот год наш детский сад получил первое место в районе по озеленению территории.

А ещё я привозила детям из дома черепаху Тортиллу. Рассказывала им, что некоторые лягушки — квакши — спят на лиственных деревьях, так как на их лапках выделяется клей.

— Так что не удивляйтесь, если лягушка с дерева спрыгнет, ей ведь утром тоже надо в свой садик.

А один раз получилось так, что я, как обычно насобирав перед работой цветов и веточек, поставила их в вазочки и вышла на улицу встречать ребят, чтобы покопаться с ними в земле и сделать зарядку. Воду я всегда меняла после вечерней смены: до утра вся находившаяся в ней хлорка испарялась. Прошло часа полтора — и наши веточки и цветочки пожухли, они погибали.

Мы с сотрудниками обратились и в службу водоканала, и в поселковый совет. Ведь на территории посёлка есть много домов отдыха и других организаций. Позвонили родителям детей, сообщили о беде. Я сама очень чувствительна к попаданию в организм какой-нибудь ерунды, и во рту на слизистой сразу же появились образования. Я вспомнила о чудодейственном рецепте, который вычитала в работе одного доктора медицинских наук: кто не хочет страдать от кариеса и частых стоматитов, тот должен в течение всего вегетационного периода прожёвывать по два листочка дуба в день, не глотая, чтобы выделилась дубильная кислота. К вечеру образование исчезло. Я рассказала об этом своим коллегам.

Осталась замечательная память о том периоде. Печально только то, что Галина Степановна ушла в Миры Иные в молодом возрасте.

Лена всё чаще и чаще приходила к мысли оставить торговлю. Я предлагала ей пойти в парк культуры и отдыха «Дубки» — кассиром или в бухгалтерию. Но в июне Лена решила устроиться в ЦПКиО имени С. М. Кирова, потому что ей очень нравился Елагин дворец. Я поехала вместе с ней. Лене предложили одновременно две ставки — смотрителя и кассира. Мы сходили в отдел кадров, переговорили с инспектором, Лена написала заявление о приёме на работу.

Когда мы вышли из отдела кадров и пошли в Елагин, около дверей нас встречал молодой человек по имени Юрий, двадцати пяти лет, представитель вневедомственной охраны. Он сказал, что им уже позвонили из отдела кадров, и, обращаясь к Лене, стал её убеждать, что лучше бы она, с его точки зрения, пошла во вневедомственную охрану, так как это было бы намного выгоднее и по деньгам, и по рабочему времени.

Когда они стояли друг напротив друга, я заметила, как они похожи, один к одному: цвет и разрез глаз, цвет волос, носы, конституция. Только он был чуть повыше её, хотя Лена тоже была высокая. У меня даже дух захватило! Но тогда Лене было ни до чего, она хотела затеряться среди людей.

В конце октября за мной приехала заведующая сестрорецкого садика № 22, из которого я ушла, — замечательная Евгения Аркадьевна — и сказала мне:

— Княгиня Лидия, я за Вами. Я не могу улететь на Амур, не вернув Вас обратно. Да ещё наш район хотят разделить. Собирайтесь, сударыня. Вы — наша, — так симпатично общалась со мной эта славная женщина.

Мы переговорили с Галиной Степановной, и я, уволившись двадцатого октября, в пятницу, через три дня вернулась работать в Сестрорецк, в первый класс на базе детского сада.

В классе было 38 человек. Ещё с пятницы я взяла список детей с их данными, заполнила журнал, составила предварительный план занятий. Я разделила детей на подгруппы по гороскопу с целью выявить возможные сходства и различия.

Родители из садика в Репино ещё несколько раз обращались в РОНО с просьбой вернуть меня обратно. Но, где бы я ни работала, я была счастлива, что Бог дал мне возможность прикоснуться к любимому делу, к детским душам, которым я хотела привить способность всю жизнь удивляться новому и не уставать познавать мир.

В декабре 1989 года, уже зная о том, что у Ани с Олегом скоро будет малыш, я потихоньку покупала то одеяльце, то распашонки, то чепчик. Перечень необходимых вещей был записан в тетради, что лежала в кухне на полочке. Я отмечала вещи, которые уже приобрела, галочками.

Лена, приезжая ко мне, всегда заглядывала в этот список. И однажды она спросила:

— Мама, а почему ты купила только одно одеяльце, а не два?

— Так зачем два сразу? Вот когда появится малыш, тогда приобретём и остальное. Не беспокойся, голеньких из роддома не выносят, — шутливо ответила я.

— А мне? — тихо спросила Лена.

— А разве уже пора? — удивлённо и тоже тихо спросила я.

— Наверно, — потупив взгляд, ответила Лена, и слёзы навернулись на её глаза.

— Леночка, ты что? Ты с кем-то встречаешься? Расскажи, — сказала я, заглядывая в её глаза.

— Теперь уже нет, — сказала она и расплакалась.

— Да ты что, не плачь. Это бывает, поссоритесь и помиритесь. Так жизнь и идёт. Вряд ли у кого гладко бывает, — пытаясь утешить её, приговаривала я. — Расскажи, пожалуйста, расскажи, кто он?

— Разве это обязательно, если мы поссорились? Вернее, он ушёл.

— Ну а как же, отца будущего ребёночка надо знать обязательно. А вдруг преждевременные роды или какая-то несовместимость крови? Иногда это имеет важное значение для сохранения жизни ребёнка.

Той ночью мы долго говорили с Леной о многом.

— Ты не беспокойся. Самое главное — чтобы ты сама хотела того, что произошло. В крайнем случае и сами справимся, — подбадривала я её.

— Но я не знала, что Юра женат и что у него есть годовалый сынишка. Он всё время был со мной — и на работе, и после. А жену с ребёнком он отправил в Воронеж к её и своим родителям. А когда я поняла, что в положении, и сказала ему об этом, он уговаривал меня избавиться от ребёнка. Я сказала, что одна к врачу не пойду. Он обещал, что сходит со мной, но так и не собрался. Он уволился с этого места работы и перевёлся в свой Фрунзенский район, где имеет комнату в коммуналке.

— Вот и хорошо, что ты мне рассказала. В жизни бывают неожиданные истории. Дай Бог, чтоб и твоя закончилась благополучно. Даже если между вами исправить уже ничего нельзя, то дитё здесь ни при чём. Может, кто-то другой увидит в тебе хорошую хозяйку и хорошую маму и полюбит тебя. Попробуй полюбить своё будущее. А сейчас пора отдыхать. И больше поздно не ложись. Ты теперь не одна. А ну устраивайтесь отдыхать! — обнимая её за плечи, сказала я.

Когда Лена заснула, я до утра не спала. В голове роились всякие мысли. И я вспомнила, что Лена привозила мне свою сберегательную книжку, на которую её отец положил две тысячи пятьсот рублей на мебель. Тогда эта сумма равнялась первому взносу за кооперативную квартиру.

Я решила напомнить ей об этом, отвлечь от переживаний новой идеей. Я думала, что предложу ей пройти со мной в мебельный магазин, а когда она заинтересуется, то потом и в городе будет присматриваться. Ведь надо когда-то начинать, да и отец уже не один раз спрашивал меня об этом. Лена ответила мне, что денег у неё уже нет.

— Как же так? Где же они? Ведь сберегательная книжка у меня. Вот она, ты мне сама её дала на хранение. Я так отцу и говорила. Лена, ты ничего не путаешь?

— Нет, не путаю. Эти деньги мы с ним прогуляли. Я привезла тебе книжку, а сама пришла в сберкассу и написала заявление о пропаже сберкнижки. У меня был записан номер расчётного счёта, я предъявила паспорт. Эту книжку, которая у тебя в руках, аннулировали, а мне открыли новую.

Моя душа каменела, я не верила своим ушам.

— Лена, если вы начали встречаться с конца июля, а в начале сентября он уже узнал о твоей беременности и приходил только для уговоров избавиться от ребёнка, то, по-твоему, получается, что такую сумасшедшую сумму вы потратили на мороженое? Ты что-то не поняла? А как об этом сказать папе? — в недоумении тихо говорила я.

— Я сама не знаю…

— Ну что поделаешь. Надо что-то придумывать. Всё равно хорошо, что нашла в себе силы сказать мне всё как есть. В комиссионке тоже есть хорошая мебель, — задумчиво проговорила я.

Промотать такую сумму они никак не могли! Особенно за столь короткий срок, немалую часть которого Лена была у меня: короткий период мы были вместе, и в выходные дни она всегда была у меня. Позже всё прояснилось: пожилой сосед Юры по коммунальной квартире рассказал мне по телефону, что Юра купил машину и уехал. Значит, это Лена дала ему денег.

Начался 1990 год. В январе мы ждали появления малыша у Ани с Олегом. Олег внимательно и с любовью относится к Ане. Он говорил мне не один раз о том, что Аня — единственный родной, дорогой для него человек и что он счастлив от осознания того, что у него будет родное дитя.

О его израненной судьбе можно было бы написать целую историю, которая, к сожалению, была бы характерной для многих молодых людей того смутного для нашей страны времени. Шлейф неудачно начатой жизни тяготил его, он очень старался быть правильным, делил с Аней все трудности. И на душе у меня было уютно от того, что Аня в такой момент оказалась не одна. Она стала спокойнее, терпимее, добрее, теплее; кажется, уходил период юношеского максимализма.

Поздним вечером 25 января прибежал Олег с сообщением о том, что около восьми вечера появилась малышка, и принёс записку от Ани.

Аню с малышкой выписали на третий день, но на шестой день увезли по скорой, чтобы спасти маму от гибели. По пути завезли мне малышку, в два часа ночи, так как рано утром Олегу надо было на работу. Аня, еле держась на ногах от огромной температуры, подала мне свою доченьку. Фельдшер, сопровождавшая её, прослезилась:

— Мать, ну что у тебя за судьба такая? Держи свою внучку, а мы мчимся в город спасать мамочку, твою доченьку. Держись, мать, если что, вызывай врачей. Ты у нас всё выдюжишь, жилистая. Дай Бог тебе дождаться нашего возвращения.

Фельдшер Раиса Тимошенко к тому времени имела стаж уже более тридцати лет, и лет пятнадцать прошло с той поры, как мы с ней вместе работали в медвытрезвителе: она — фельдшером, а я — секретарём-машинисткой. Потом наши пути разошлись: я — в РУВД, а она — на станцию скорой помощи. Душевный она человек, по-настоящему душевный.

В шесть часов утра я поехала с малышкой в квартиру к Олегу. Пока он не ушёл на работу, я предварительно созвонилась с одной знакомой молодой мамочкой, которая сразу предложила мне заехать за смесями. Что я и сделала. Олег ушёл на работу, а я, как только открылась детская поликлиника, сообщила о наших событиях и просила патронажную медсестру посмотреть молодых мамочек, у кого есть лишнее грудное молочко: мы бы покупали, пока наша мамочка в больнице. Где-то через час она позвонила и назвала адрес. Молодая мамочка жила в общежитии училища.

Дима после занятий в школе приходил ко мне в Анину квартиру. Здесь он обедал, и мы шли в общежитие за молочком, заодно и прогуливались на свежем воздухе.

Смеси и молочко я давала из малюсенького отверстия в сосочке, чтобы малышка не привыкла к лёгкому приёму пищи. Когда Аня вернулась из больницы, с кормлением всё наладилось, хотя она была ещё очень слаба.

Очень большую помощь Ане оказала теперь уже давно ушедшая в Миры Иные моя старшая сестра Валентина. Ей было очень непросто ездить в больницу, но она это делала, потому что кто-то должен был, и своим присутствием она очень помогла в Анином выздоровлении.

29 марта в восемь часов утра позвонили в дверь. В глазок я увидела Лену с каменным лицом. Открыла дверь — а она застыла на пороге.

— Да ты что, давай проходи, здравствуй. Ты что так рано? Не спалось? Давай-ка раздевайся, у меня на кухне всё горяченькое, — приговаривала я, понимая, что всё это не просто так.

— А я сегодня всю ночь стояла. Как только пробовала сесть или лечь, сразу схватывало живот, и я испугалась, — медленно и тихо говорила Лена.

Я помогла ей раздеться в прихожей, взяла её за руку — и быстро на кухню.

— Лена, я не буду тебя уговаривать, хочешь — садись, хочешь — стой, но ты ответь мне на вопрос: а кто именно тебя испугал? Это очень важно. И чем это закончилось? Ну? — говорила я тихо, но требовательно.

— Юра, — тихо ответила Лена, пряча от меня глаза.

— Ты что, звонила ему?

— Да.

— Лена, что ты хотела от него?

— Просто мне вчера врач выписал больничный лист для декретного отпуска, и я перед отъездом к тебе решила позвонить и спросить в последний раз, что если родится малыш, то будет ли он хоть иногда, хоть чем-то, хоть немного помогать материально? Ведь первое время я не буду работать, надо кормить ребёнка грудью.

— И что же он тебе ответил на твой вопрос?

— Я не успела его спросить. Я набрала номер, он ответил, а я ещё не набралась духу сказать, а он мне говорит: «Лена, это ты? Если ещё позвонишь, зарежу!» — Я так и застыла. Я испугалась, что он может поймать меня в дороге, может, он пьяный. А потом схватило живот, и я уже боялась и сесть, и лечь, я всего боялась… А рано утром села в маршрутку и приехала, — говорила она, пробуя присесть.

— Лена, ты здесь ничего не бойся. Видишь, у нас роддом из окна виден? А он сюда ни за что не приедет, милиции испугается, он же знает, что я работала в системе. Давай немножко, хоть стоя, но поешь. Вот как раз каша, отварное яйцо, бутерброд с маслом и сыром. Сейчас чай налью.

Лена немного поела. Я подвела её к дивану.

— А сейчас обязательно попробуем устроиться полежать, а может, и поспать. Ты посмотри, как ноги отекли. Если что, сразу же позвоним Юлии Александровне — это твоя будущая акушерка, которая будет принимать у тебя роды. Так что мы сейчас ничего не боимся, — приговаривала я, помогая ей устроится на диван.

Как только она оказалась в горизонтальном положении — закрыла глаза, вздохнула и словно провалилась. Убедившись, что она заснула, я пошла в роддом и договорилась с Юлией Александровной, что когда Лена отдохнёт, я приведу её. И, конечно, рассказала ей о причине Лениного состояния.

— Конечно, Лидия Дмитриевна, приводите. Во-первых, проверим её сразу, а во-вторых, даже если всё и в порядке, всё-таки познакомится с роженицами, адаптируется, и рожать уже будет не страшно. Недельку полежит — и потом пускай гуляет, воздухом дышит.

После обеда Лена поступила на дородовое отделение, а через полторы недели вышла. Потом она мне даже спасибо сказала, за то, что со мной ей не страшно жить.

Она привезла детскую кроватку, успела купить малышу шубку и оренбургский платок, чтобы кутать зимой, и даже крупную матрёшку-неваляшку.

— Это хорошо, что ты уже любишь малыша и готовишься к его встрече, — подбадривала я Лену.

28 мая 1990 года у Лены появилась малышка, мне сообщили об этом из роддома. Всё прошло хорошо, но сразу сказали, что Лене придётся ещё полежать в больнице, не всё в порядке с кровью, но посмотрят, как девочка возьмёт грудь.

На десятый день после родов мы — я, Дима, Аня и Олег с доченькой в коляске — встретили Ленину девочку. Олег в знак благодарности преподнёс букет цветов медсестре, которая подавала малышку.

Я пришла к Лене в палату. Она так горько и беспомощно плакала, она так просила привести отца ребёнка! Она так и не успела повзрослеть, а было ей тогда 25 с половиной лет.

Отцу малышки я позвонила в тот же день, на мои поздравления он сказал, что это была ошибка. Чтобы не нахамить ему и не напомнить о неизвестно куда девавшейся сумме денег, чтобы не напомнить его слова, сказанные Лене в начале декретного отпуска, я мгновенно положила трубку. Но историю не повернёшь вспять. И, получая свидетельство о рождении внучки, в графе «отец» я поставила его имя и отчество.

Лена ещё месяц лежала в роддоме, у неё был сепсис. В первых числах июля Лена вышла из роддома, и до августа проживала с малышкой у нас.

В первых числах августа я поехала с ними в город, в Ленину квартиру на проспекте Непокорённых. Ведь надо было зарегистрировать внучку, прописать и оформить детское пособие по месту Лениной работы, оформить документ матери-одиночки.

Всё это пришлось делать мне. Лена кормила малышку грудью и была ещё слаба для передвижения в метро и выстаивания в очередях.

Когда я приехала в Елагин дворец, на встречу со мной пришли все женщины, которые были в тот вечер на работе, и все как одна поддержали идею подать на этого папу в суд на алименты и согласились подтвердить, что он не отходил от неё на работе ни на шаг. Никто не ожидал, что, узнав о результате встреч, он сбежит. В таком возрасте, на фоне такой природы и красоты самого Елагина дворца и при таком настойчивом и вкрадчивом ухаживании далеко не каждая одинокая девушка устоит. Тем более, что с работы он сразу ехал к Лене, ведь у неё уже была однокомнатная квартира. Вместе с ней он заезжал и в свою комнату, поэтому она была уверена, что у него нет никакой жены.

Когда малышке исполнилось уже два месяца, Лена снова попыталась позвонить по телефону и, попав на вернувшуюся из Воронежа жену, попросила позвать Юру, но та ответила, что он будет в девять часов вечера. Тогда Елена в отчаянии спросила:

—А кто будет кормить ребёнка?

Женщина, не почувствовав подвоха, ответила:

— Я. А что?

— А другого ребёнка? — спросила Лена.

— А это сами разбирайтесь, — ответила женщина и положила трубку.

Такое дерзкое Ленино признание чуть было не стоило ей жизни.

Я уже окончательно поняла, что жить одна с ребёнком Лена не сможет. Ведь я и ночевала у них, и прямо от них ехала на работу. Приезжаю после работы домой — а они у меня. Или уезжаю от них прямо домой и еду электричкой — а они уже давно у меня.

Мимо Лениного дома ходила маршрутка. Стоила она тогда, в 1990 году, три рубля.

В феврале 1991 года я перевела Лену к нам в Сестрорецк по обмену: здесь тоже была однокомнатная кооперативная квартира, только меньшего метража и без балкона. А там была просторная лоджия на два окна — кухни и комнаты. Комната — на пять с половиной квадратных метров больше, кухня — на 12 квадратных метров больше, с электрической плитой, и большая прихожая, большая и высокая ванная.

Много денег осталось в этом кооперативе (как раз началась денежная реформа), кроме того, и моральные, и физические силы покидали меня, и я очень торопилась сделать самое важное, на что потом не хватило бы никаких сил…

Думать было некогда. Пришлось снова обратиться за помощью к первому мужу, который всегда откликался на мои просьбы. Для обмена денег пришлось разделить имевшуюся сумму на него, второго мужа и меня, чтобы сохранить общую сумму для решения квартирного вопроса.

Новая квартира Лены располагалась в том доме, где жил мой первый муж. Соседи были хорошо знакомыми — значит, в обиду не дадут, помогут по-соседски, а в крайнем случае мне позвонят.

Дама, с которой я делала обмен, оказалась беспардонной. Для её переезда я тоже заказывала целых две машины, естественно, и оплачивала их я. Когда последняя машина, загруженная нашей мебелью и вещами, шла к нам в Сестрорецк — а грузчик и шофер были свои, сестрорецкие, парни, они усадили меня в крытый кузов вместе с мебелью, — у меня началась истерика, я рыдала во весь голос. Хорошо, в шуме наших дорог меня не было слышно.

Впоследствии мне пришлось приложить ещё много усилий, чтобы перепрописать Лену и малышку.

Два учебных года до лета 1991 года я работала в первых классах при детском садике — как в последний раз в жизни. Дети обожали меня, а я — их. Меня искренне интересовало состояние здоровья не только детей, но и их родителей. Они доверяли мне свои семейные истории, и я была искренней с ними.

В конце мая, как во всех садах и начальных классах школ, мы проводили выпускные вечера для детей и родителей. В 1991 году для выпускного вечера я написала напутствия в стихах детям и родителям. Мамочка мальчика Саши, Ирочка, напечатала их в цвете в типографии Кронштадта.

В конце дня к нам часто заходили дети предыдущего выпуска. Я показала им пробные варианты — и они до слёз просили сделать и для них такие же напутствия:

— Лидия Дмитриевна, это нам на память о Вас!

Я договорилась с мамочкой Ирой (увы, её уже нет с нами, она, такая молодая, в Мирах Иных), и она принесла нам около ста экземпляров.

На выпускном были два первых класса — текущий и предыдущий. Праздник был и для детей, и для родителей. Было море цветов, особенно роз.

В тот вечер я много танцевала и шутила. Я зачитала напутствия, сказала другие душевные слова. Это было моё соло для детей, ставшими мне близкими. Расплакались все: и большие, и маленькие. Каждому ребёнку и каждому родителю были вручены эти красочные и душевные напутствия.

Оказалось, что мы прощались. Никто не смог бы поверить, что в июле медицинская комиссия онкологического института имени Петрова примет решение: сидеть нельзя, необходимо ходить на костылях.

А как необыкновенно долго стояли у меня цветы, подаренные детьми, родителями и их бабушками! Некоторым розам я дала вторую жизнь, так как они пустили корни. Какой огромной поддержкой и утешением были они для меня в ту пору! Как я благодарила в душе тех, кто был рядом, и желала мира, удач и терпения и детям, и родителям, и бабушкам с дедушками.

В августе 1991 года мне исполнилось 50 лет. Кроме Почётной грамоты, которую мне вручили от руководства РОНО, меня наградили путёвкой в Болгарию. Но в силу суровых обстоятельств мне пришлось отказаться от неё. Тогда мне предложили земельный участок в Репино: это была моя мечта, и в РОНО уже лежало моё заявление. Но и от этого пришлось отказаться: надо было учиться жить в новых условиях.

В декабре, после продолжительного больничного листа, я получила третью группу инвалидности и с 23 декабря 1991 года была переведена на должность делопроизводителя.

Болезнь не утихала, и 20 января 1992 года я была уволена в связи с получением второй (нетрудоспособной) группы инвалидности.

Я очень благодарна заведующей — Нине Ивановне Зарытовской, — которая поехала вместе со мной на повторную комиссию в город. Зима, холод, ветер и очень скользко, а я — на костылях, одна нога в валенке, а другая в калоше, привязанной к ноге. В ту пору суставы стопы и пальцы так распухли, что не помещались ни во что, кроме калоши. Стопа была зафиксирована лонгеткой. Видок у меня был ещё тот!

Но была надежда на то, что болезнь отступит и я ещё успею чем-то помочь детям и собрать все свои умозаключения, выраженные в поэтической форме, и некоторые рассказы из своей жизни, с 1956 года, набрать, размножить для других и понять для себя, нужно ли это было людям. Но когда я писала, моя душа то пела, то рыдала. Для меня это был мой причал.

2012