Дантист Данилко

ABRAXAS

ИЗ ЛИТЕРАТУРНОГО НАСЛЕДИЯ ВАЛЬПУРГИЯ ШАХМЕДУЗОВА

ДАНТИСТ ДАНИЛКО

Светлой памяти моих друзей альтиста Данилова и дантиста Данилко


Реальность - это кошмар, вызванный недостатком алкоголя в крови.

Сэр Уинстон Леонард Спенсер Черчилль.

ГЛАВА 1

В ПЕТЕРБУРГЕ ДВА НЕФОРМАЛА СЪЕЛИ ШКОЛЬНИЦУ

В Петербурге перед судом предстанут два неформала, обвиняемых в убийстве школьницы и последовавшем за этим акте каннибализма. Как РБК сообщили в канцелярии суда, сегодня было сформировано жюри из 12 присяжных, которые 25 марта приступят к рассмотрению дела.
Согласно материалам следствия, 20-летние флорист Максим Главатских и неработающий Юрий Можнов в ночь на 20 января 2009 г. в одном из домов по проспекту Космонавтов утопили (в унитазе) ученицу 11-го класса, после чего расчленили тело. Употребив в пищу часть ее органов, молодые люди сложили останки в пакеты и выбросили их. Кроме того, обвиняемые похитили имущество, принадлежавшее 16-летней девушке, на общую сумму около 20 тыс. руб.
По данным Следственного комитета РФ, оба молодых человека являются членами неформальных молодежных объединений «эмо» и «готы». Свои действия они объясняли чувством голода. «Говорят, что поджарили части тела в духовке вместе с картошкой», - рассказал представитель СКП.
Добавим, что людоеды были задержаны 31 января 2009 г. Ранее они оба были судимы.
18 марта 2010 г.

Ознакомившись с этим столь типичным для нашей постперестроечной эпохи сообщением, автор настоящих строк мысленно перенесся на несколько десятков лет назад по шкале времени, в эпоху брежневского развитого социализма. Тогда Петербург существовал только на страницах произведений русской художественной литературы, которую учителя усердно вдалбливали в головы школьников. Пластиковые пакеты (даже пустые) никто никуда не выбрасывал, иногда их даже штопали (если они, не дай Бог, порвались), а в некоторых провинциальных городках Нечерноземья вокруг пакетов, положенных на асфальт или прямо на землю, даже плясала советская молодежь, собиравшаяся в свободное от работы (или от безделья) время в клубах и на танцплощадках (как некогда древние русичи вокруг идолов Перуна или Велеса – «скотьего бога» - факт исторический, прошу мне поверить). Никаких «РБК», «СКП» и «неформальных» молодежных объединений и в помине не было (во всяком случае, о них не упоминалось – за исключением, разве что, «Клуба Одиннадцатой Заповеди» с его девизом «Не ханжи» - впрочем, о нем я поведаю несколько позже, в отдельной главе настоящего правдивого повествования). Не говоря уже о том, что никакой нормальный человек, заполучив 20 тыс. рублей, и не подумал бы жрать человечину (пусть даже запеченную с картошкой) – будь он сто раз эму или нанду, или даже флорист (впрочем, такой зверь был советской флоре и фауне неведом) – вместо того, чтобы бежать в магазин за шамовкой и выпивкой (вы, привыкшие к нынешней дороговизне, и представить себе не можете, сколько в те далекие счастливые советские времена можно было накупить жратвы и бухла – или, как тогда выражались в Ленинграде – кира - на 20 тыс. рублей).
Как-то раз, проплывая по зимней Канавке (так называется одна из речек, на которых стоит Петербург), у меня слетела шляпа. Событие досадное (я с детства мечтал носить шляпу) – тем более, что рядом со мной плыл другой «морж» (любитель зимнего плавания) – сумасшедший (в чем он, однако, сам не признавался, ибо всегда считал себя самым нормальным из жителей Земли) непризнанный прогрессивной советской (а значит – вообще никакой) наукой ученый, а по жизни - зубной техник, всегда называвший себе «дантистом» и категорически требовавший такого к себе обращения от других, втом числе и меня многогрешного - Сергей Александрович Данилко (реинкарнация Наполеона Бонапарта). Дантист Данилко шумно фыркал и поминутно выплевывал ледяную воду зимней Канавки. Честно говоря, к чувству глубокого сожаления, вызванному досадной утратой столь любимой мною шляпы (она тут же бесследно исчезла в разверстой пасти одного из невидимых и неведомых мне обитателей зимней – а может, также летней, осенней и даже весенней Канавки), примешалось охватившее меня внезапно чувство… нет, не глубокого удовлетворения, а неземного ужаса – я как бы предугадал грядущую цепь зловещих событий, вызванных этим незначительным, на первый взгляд, происшествием.
«Студэно!» - в очередной раз фыркнув и выплюнув пахнущую минеральными маслами воду, сказал Сергей Александрович – «а дэ твоя шляпа? Хочу одну дывчыну дужэ гарну! А дэ твой капэлюх?» (Он был довольно прикольный мужик – например, всегда говорил только восклицательными или вопросительными предложениями). Слухай! – добавил он, помолчав (мы как раз проплывали под Аничковым мостом) – вже Нэва скоро! А там и Фынский залиу! Як же мы вылэзем? Шо мусим робыты?»
«Давай назад!» - предложил я, немного подумав и предчувствуя приближение первых судорог (вода действительно была очень холодная).
И тут мы узрели плывшую навстречу нам собаку. Не поймите меня превратно. Это была живая собака, плывшая к нам не по воле волн, а своим ходом, из Финского залива. Не знаю, как она туда попала (возможно, это был судовой пёс, свалившийся с проходившего мимо сухогруза или, может быть, землечерпалки). Или просто кто-то из матросов взял да и  столкнул ее за борт.
И вот здесь-то дантист Данилко впервые на моей памяти и на моих глазах проявил свои экстрасенсорные способности. Повинуясь его неумолимому взгляду, собака взлетела в воздух и застыла над нашими головами. С ее мокрой шерсти на наши головы стекала вода.
«Ось як!» - удовлетворенно произнес Сергей Александрович, и собака, жалобно взвыв и описав в воздухе параболу, плюхнулась обратно в реку.
Уже не помню  точно, как, мы выбрались на набережную в том самом месте, где оставили нашу одежду. Стоит ли говорить, что ее там уже не было. Пришлось возвращаться домой нагишом. Никто не обратил на нас внимания.
Сидя в жарко натопленной кухне и согреваясь портвейном «Агдам», я спросил: «Сергей, как ты думаешь, что это было?»
Загадочно глядя в тарелку (бездарно пустую – у нас было нечего жрать, поскольку вместе со шмотками ленинградские воры украли и хранившуюся в них небольшую наличность, которой хватило бы на батон – говоря по-московски  - питерцы уже тогда говорили «булка хлеба»! - и баночку майонеза – нашу обычную закуску), Сергей Александрович молчал.
«Ты хоть понимаешь, что я имею в виду?»
«Нет, не понимаю!»
«Ну, что произошло с собакой? Откуда она взялась и почему вдруг взлетела?»
«А вот это большая загадка!» - ответил дантист Данилко. «Я сам еще не знаю до конца! А расскажу-ка я тебе одну быличку! Как-то раз поехал я в Пушкин, ну, в Царское Село! Взял там лодку, покатался по озеру! Припозднился я в Царском Селе, на лодочке катаясь, видел там маленького Пушкина на скамеечке! Еле успел на последний поезд! И попал – не поверишь – с Финляндского вокзала да на Васильевский остров! Угодил – ты прикинь - в такой притон, в какой-то коммуналке! Такие рожи, что упаси Боже! Уж не помню, как я выбрался из этой коммуналки! А на Васильевском – такие трущобы! И не видно ни зги!  Вдруг вижу – тачка! Кричу: «Тачка, стой!» Шеф говорит: «Поехали!» Я ему: «А мы проскочим?  Поздно  ведь, уж мосты развели!» А он мне: «Херня, успеем!» И что ты думаешь – успел! Прикинь - проехали по разведенному мосту!»
«А при чем тут собака?» - спросил я, тщетно пытаясь осмыслить сказанное.
«Да ни при чем!» - отвечал дантист Данилко – «Однако же, проехали по разведённому мосту!»

*       * *

Надо ли объяснять уважаемому читателю, что все описанные выше события привиделись мне (а может, и не мне) в очередном алкогольном кошмаре. Я очнулся на полу в московской однокомнатной квартире (или, как теперь принято выражаться, однушке) дантиста Данилко (расположенной, кстати говоря, по соседству с домом альтиста Данилова, в том же столичном районе Останкино. Так уж случилось, что там обитали сразу два моих друга - альтист Данилов и дантист Данилко. Меня мутило. В окне тупо и угрожающе торчала Останкинская башня. А на том же полу, что и я, сидел сам  дантист Данилко, угрюмо глядя на чугунную статуэтку императора Наполеона. Наполеон смотрел на него с таким же точно выражением, по-видимому, прикидывая, сколько еще народу предстоит замочить в ближайшие дни. И что меня всегда умиляло – он же был по натуре совсем не злой человек. И весельчак, каких мало. И глаза у него были добрые-добрые! Эта мысль невольно вызвала у меня ассоциацию с таинственной собакой, только что привидевшейся мне в кошмаре. Ведь она тоже вела себя довольно абсурдно. Примерно, как Наполеон в Москве. А может, и в Лейпциге. Я поспешил поделиться с Сергеем Александровичем своими соображениями на этот счет.
«За это надо выпить!», - воскликнул Данилко. - «У нас еще есть почти полный пузырь!».
«А чем будем закусывать?» - поинтересовался я.
«Кровью!», - отрезал Сергей Александрович.
Не знаю уж почему, но здесь мне пришли в голову «эмо» и «готы» из будущего. И как я только мог догадаться об их грядущем появлении? По-видимому, это был сигнал из ноосферы. Но об этом мы в то время даже не подозревали.
«А где мы раздобудем кровь?» - спросил я будущего планетарного диктатора.
«Мий дядьку у Полтавщыне кабанчика колоу, тай мэни трошки руды и прислау!» - с этими словами он извлек из-под кровати канистру, в которой плескалось что-то темное.
Не стану описывать последовавший за этим акт зоофилического вампиризма, дабы не смущать утончённого читателя-эстета эпохи постмодерна. Скажу только: було дуже  смачно, и горилка пийшла як по маслу.
В балконную дверь стучалась чупакабра или какое-то другое украинское чудовище (мы его, впрочем, так и не впустили).
«Так вот, о собаке!» - сказал Данилко, поглаживая пах, – «Собака тебе привиделась не спроста! Такой эксперимент я действительно проводил в Питере три месяца тому назад!».
«И что же, собака летала?» - спросил я, глупо захихикав.
Боже, как я об этом пожалел – ибо в следующее мгновение прилип задницей к потолку!
«Теперь ты видишь мою силу!» - сказал Сергей Александрович и щелкнул миниатюрным тумблером на квадратной коробочке серого металла, лежавшей у ног статуэтки Буонапарте (которую я, признаться, сразу и не заметил – коробочку, а не статуэтку, тупицы!).
С громким воплем я спикировал на пол. Падение, к моему удивлению, получилось не резким, а довольно плавным.
«Ну что, убедился?» - спросил Данилко.
«Что это было?» - спросил я испуганно.
«Это – лишь часть моего сверхоружия! Так сказать, побочный продукт главного агрегата!».
«А что же тогда такое главный агрегат? И где он находится?»
«Вот этого ты никогда не узнаешь! А если и узнаешь, то все равно не поймешь! А если и поймешь, тебе все равно никто не поверит! А если кто и поверит, то уж ему-то не поверит никто! Так что я ничем не рискую! А потому скажу тебе, что с помощью данного агрегата я намереваюсь править миром! И весь тут сказ!»
Сказать, что я был удивлен – значило бы, ничего не сказать.
«Ни хрена себе, Ты – и вдруг… миром? Тоже мне, Наполеон выискался…»
Данилко ничего не ответил, но угрожающе взялся за тумблер.
«Ну и чего?» - спросил я.
«А то, что, стоит мне нажать на эту кнопку – и ты повиснешь на верхушке Останкинской башни! Вот чего!»
«Нет-нет, не надо!» - испугался я – «Давай лучше выпьем еще».
В окно по-прежнему ломилась чупакабра.
«Все! Ты меня достала!» - воскликнул Данилко. «Добром прошу – канай отсюда!»
На свою беду, украинская чупакабра очень плохо понимала по-русски.
Данилко повернул какое-то таинственное колесико.
«Смотри!» - сказал он – «Сейчас я перенастрою аппарат с тебя на чупакабру!».
На приборе голубоватым светом загорелся небольшой экранчик.
«Это место силы!» - пояснил Данилко.
Я кивнул с важным видом (хотя не понял ровным счетом ничего – наверно, сказывались последствия опьянения – впрочем, если говорить честно, я в точных науках и трезвый ни бум-бум)…
В следующий момент чупакабра, грязно выругавшись на рiдной мове, закружилась в воздухе, стремительно удаляясь от нашего окна.
«Что ты с ней сделал?» - спросил я – «Это же редчайшее животное!»
«Да ничего особенного с ней не произойдет!» - успокоил меня Сергей. - «Полетает часок вокруг башни, пугнет до полусмерти пару дикторш – может, хоть Ляпин окончательно свихнется!».
Современному читателю, возможно, придется специально объяснять, что такое Ляпин и зачем он был нужен. Так вот, Ляпин был самым упертым охранителем устоев развитого социалистического общества – в рассуждении радио и телевидения (если только современному читателю, погрязшему в гламуре и Интернете, понятно, что такое социализм, рассуждение, радио и телевидение)! Но я надеюсь, объяснять, что такое чупакабра, современному читателю незачем! Так вот: вышеочерченный Ляпин и был наиглавнейшей чупакаброй советского Государственного комитета по телевидению и радиовещанию (приснопамятного Гостелерадио СССР). В смысле, кровь сосал из кого только мог и как хотел…
Как мы узнали впоследствии, по Москве поползли пугающие слухи, что в вечер того рокового дня, когда я впервые увидел прибор Данилко (прошу понять меня правильно – я имею в виду его техническое изобретение, а не природный детородный орган, который мне и прежде многократно приходилось наблюдать в самых неожиданных ситуациях!), в окно одной из студий Останкинского телецентра полтора часа стучалось ужасающее порождение иных миров, тщетно пытавшееся установить контакт с земными братьями и сестрами по разуму на межпланетном языке Великого Галактического Братства (странным образом, весьма напоминавшем украинську рiдну мову). У одной дикторши, якобы, случился выкидыш. Один маститый журналист-международник - внезапно обмочился прямо посреди аналитической программы… О судьбе товарища Ляпина в данной связи нам – увы! – ничего не известно (впрочем, не исключено, что он вульгарно обосрался – конечно, от присущей ему лютой злобы, а не от страха, ибо не боялся ничего)…
«Ну, допустим, с помощью прибора ты можешь перемещать в пространстве чупакабру», - расслабленно заметил я (перед этим мы выпили еще по стакану). «Но как же с его помощью можно управлять миром?»
«Перемещение в пространстве чупакабры, петербуржской собаки или тебя, как я уже говорил, есть лишь побочный эффект сверхоружия!» - пояснил Данилко. «Главное его предназначение – манипулировать сознанием людей, зверей, вообще – одушевленных тварей! Хотя меня, если честно, интересуют, в основном, девушки, отнести которых к числу одушевленных тварей весьма затруднительно!».
«А без аппарата их разве нельзя поиметь?» - поинтересовался я.
Ответ был краток: «Можно, но, признаться, надоела возня!»
«Тогда, может, с помощью аппарата велим им явиться сюда и потрахаемся?»
«К сожалению, аппарат пока что действует только на сто метров! Мы, конечно, можем выписать всех кошёлок в радиусе ста метров! Но, во-первых, у меня, сам знаешь, квартира очень небольшая, а, во-вторых, притащится так много страшных, что мало не покажется!»
«Тогда что же нам делать? Кстати, кир на исходе!»
Сергей Александрович стал очень серьезным.
«Не смей поганить наш московский говор этими питерскими извращёнными словечками! Не кир, а бухло!»
Признаться, вошедшее ныне в столь широкое употребление словечко «бухло» я тогда впервые услышал из уст пана Данилко (возможно, он и был его изобретателем)…
«Ин будь по-твоему, бухло! Где ж мы его возьмем?»
«А пойдем в винную лавку!»
«Куды-куды?» (во мне проснулся мой старомосковский предок).
«Да в «Гастроном», куда же еще?».
«А бабки?»
Вместо ответа дантист Данилко многозначительно потряс аппаратом (опять же прошу уважаемых читателей понять меня правильно – он не «качнул бэном» и не «мотнул хреном», а реально, конкретно помахал перед моим носом той серебристой коробочкой, при помощи которой только что отправил чупакабру в облёт Останкинской башни).
Я счёл за лучшее больше лишних вопросов не задавать и посмотреть, куда влечёт нас рок событий.
Наскоро одевшись, мы вышли на улицу.
Неподалеку от берлоги диктатора находился «Гастроном» с винным отделом самого наигнуснейшего свойства. Современному читателю следует знать, что «Гастроном» - в советском понимании этого слова – представлял собой ряд полупустых стеклянных ящиков, в которых из всех съестных припасов, известных человечеству, можно было обнаружить исключительно ржавую рыбу и засохшие плавленые сырки «Дружба», о которых по сей день проливают горючие слезы недорезанные совки и прочая красная сволочь (а вкупе с ними - продажные журналисты и кинорежиссеры, отродясь ничего не жравшие, кроме черной икры из цековских пайков и красной икры – из пайков обкомовских). ЦеКа, к Вашему сведению, в переводе с хохляцкого означает «это ка» (так, по крайней мере, считал Данилко). По-древнеегипетски Ка означает «двойник души», а вот по-русски – черт знает что означает – вероятно, место, где раздавали черную икру тем, кто наилучшим образом лизал задницу Генеральному Секретарю и его верным холуям. Вы все поняли? Продолжим, волчья сыть! 
Кроме ржавой рыбы и плавленых сырков, в «Гастрономе» имелся бакалейный отдел (где торговали пшеном, сушками – не суши, дорогие современные читатели, а именно сушками! – и хлебом – надеюсь, вы еще помните, что такое хлеб, уроды зажравшиеся, порождения чипсов, бигмаков, багетов, бейгелов, круассанов и круассранов!), не говоря уже – и это самое главное! – о винном отделе, ради которого мы туда, собственно, и припёрлись. Вина в нем, правда, не было (как, впрочем, и денег у нас), зато водяры – хоть залейся. И это было тем единственным, чем мог похвастаться развитой (или развитый, хрен его знает!) социализм. Потом начались перестройка, гласность, ускорение (СПИД) – и даже это, последнее, тоже гавкнуло – сами знаете, чем…  В результате тем же самым гавкнул и весь грёбанный совок, но об этом мы сейчас распространяться не будем (уж слишком оно страшно и противно!), а лучше вернёмся в винный отдел нашего «Гастронома».
Там собиралась вся окрестная сволочь (естественно, мы с Данилко себя в ее ряды не зачисляли, что совершенно справедливо,  принимая во внимание наш невероятный интеллект и прочие достоинства, а также экстрасенсорные способности Сергея Александровича – которые в полной мере проявились впоследствии). «Гастрономическая» сволочь состояла преимущественно из самой отпетой лимиты (так в Советском Союзе именовали «гастарбайтеров» - если какой-нибудь кретин воображает или впаривает вам, уважаемые читатели, тюлю, будто проблемы трудовой миграции - суть порождение нынешнего дикого российского капитализма и «банды Ельцина», то плюньте ему смело в харю – «брэше, сучий сын», як говаривал незабвенный пасичник Рудый Панько, а за ним – и пан Данилко), а также вконец оскотинившихся окрестных алконавтов. Впрочем, уточним: лимита рекрутировалась преимущественно из тех, кого сегодня именуют «замкадышами» - истинно-русских людей, обитавших в средней полосе Нечерноземья, люто ненавидимых москвичами (и отвечавших им взаимностью), в то время как «гастарбайтеры» суть (ссуть, ссруть и бблютть) – азеры, хачи, даги, таджи, махалы, гуры, эмиры и прочие понаехавшие тут черножопые граждане стран ближнего зарубежья.
Надо вам сказать, что помимо откровенной сволочи, в винный отдел того «Гастронома» заглядывала и сволочь латентная, например, некоторые дикторы из Останкина, коих имена мы здесь не разглашаем, из чувства врожденной скромности, и журналисты-международники, фамилии которых вы и без нас прекрасно знаете. Добавим сюда также синеглазок (вы только не подумайте, что речь идет о персонажах русского и украинского фольклора; синеглазки суть пьяныя бабы с синякамЫ пiд глазьми) и, мягко говоря, дешевых и грязных бл@дей – да-да, не побоимся этого слова, тем более, что ноне у нас демократия и каждый дебил может, в принципе, брехать, чего захочет.    
Рожи сволочи были на редкость отвратительные и даже внушали ужас своею опухлостью и синюшностью, свороченными носами, оттопыренными (порою – оторванными) ушами, выбитыми зубами и неистребимым зловонием, источаемым не только смрадными пастями сволочи, но и её годами нестиранным рубищем. Люди, менее закаленные, чем мы с Данилко, могли бы запросто лишиться чувств в таком-то обществе. Но это так, к слову. Сволочь стояла в очереди, что не мешало ей устраивать давку, толчею и мордобой у самого прилавка.
«Ладно!», сказал я – «Водяру нам, конечно, дадут даром, благодаря твоему сверхоружию. Но как быть с этой грёбанной очередью?»
«С чего ты взял, что я не смогу разогнать её при помощи того же сверхоружия?» - удивился Данилко.
«Но ведь оно, как я понял, действует только на разумные существа, вроде собак, чупакабр или, скажем, меня. Поэтому велика вероятность того, что мысленному приказу подчинится даже продавщица винного отдела. Но эта сволочь…»
«А вот сейчас увидишь!» - рявкнул Данилко. «Увидишь, как это гнусное быдло покорится моей стальной воле!»
К моему невыразимому ужасу, сволочь услышала последнюю сентенцию диктатора и, как ни странно, все прекрасно поняла. С угрожающим ворчанием к нам повернулось с десяток чудовищных харь.
Я, конечно, человек раскованный, но не решусь воспроизвести то, что они нам сказали.
«Ты действительно думаешь, что сверхоружие сработает, и что нам не пора отсюдова линять?» - поинтересовался я дрожащим голосом.
Преисполненный важности и величия, диктатор ответствовал:
«Вот этим-то Наполеон и отличался от Нея, Мюрата, Даву, Богарнэ и даже Талейрана, со всей его ибучей толерантностью! В отличие от этих недоумков, император никогда бы не задал такого тупого вопроса!»
Стремительно выхватив из кармана коробочку, пан Данилко крутанул колесико и командирским голосом заорал:
«А ну, геть! Пошли все в жопу!»
К моему несказанному изумлению, сволочь мгновенно построилась в колонну по одному, и головной с жадным подобострастием приник к заднице диктатора, явно собравшись проникнуть в оную. Как видно, сволочь была не способна к абстрактному мышлению, поняв приказ полководца слишком буквально.
«Да не ко мне, кретины, а к Ляпину! Немедля! Кроком рушь!»
Не ломая строя, сволочь зашагала в направлении Останкина. Скоро замыкающий скрылся во тьме.
Одетая в короткий, явно не по росту, халат относительно белого цвета, дебелая продавщица винного отдела взирала на нас совершенно равнодушным взором, не удостаивая ни единым словом свалившихся на её голову очередных несносных покупателей, докучливых, как мухи. Но нас это нисколько не смущало.
«Ось як!» - сказал довольный Данилко. «Теперь - бухло!»
«И сколько будем брать?»
«А сколько унесем!»
«А что, нельзя телепортировать сразу весь складской запас прямо к тебе?»
«Ты забыл про радиус сто метров, дефективный! И вообще – весь запас у хату не влызе! И дэ же нам тоды бухаты?» 
«Действительно, придется тащить. Глашенька, выдай нам, пожалуйста, пяточек пузырей».
«А деньги?» - неожиданно спросила продавщица, нарушив свое гробовое молчание.
Поняв, что что-то пошло не так, Данилко лихорадочно закрутил колесико своего аппарата (прошу опять-таки не понимать меня превратно).
«Да-да, давай и деньги тоже! Пригодятся!» - великодушно заявил он, увидев, что машинка, наконец, подействовала.
«Пожалуй, лучше возьмем целый ящик» - сообразил я, всё больше входя во вкус.
«Да кто ж его потащит, он тяжёлый!»
«А Глашенька на что? Бабища глянь какая здоровенная, жрёт от пуза, харчей много! К тому же дольше оставаться в «Гастрономе» ей уже никак нельзя. Как пить дать, под суд отдадут за растрату. Ей теперь одна дорога – с нами, до конца!»
«Что ж! К тому же для своих сорока шести она неплохо сохранилась! Я бы на ней подёргался! А ты?»
«Конечно, мы же трахаться хотим, или как?»
«Хотим!» - отвечал Данилко  после серьёзного раздумья.
«Тогда какая разница, с кем?»
Дебелая Глаша слушала нас с совершенно невозмутимым выражением лица.
«С чего ты, кстати, взял, что ей ровно сорок шесть? Вдруг ей сорок семь или шестьдесят четыре?»
Ответ дантиста Данилко меня обескуражил:
«Я знаю много такого, чего тебе и не снилось! Так что лучше не спрашивай!»
Загрузив водярой Глашеньку (прихватившую заодно со склада ящик импортного пива, которым торговала, видимо, из-под прилавка, или, может быть, держала в запасе для нужных людей), мы велели ей идти вперед. А сами, раскупорив один из пузырей, не торопясь, двинулись следом. На закуску мы безвозмездно прихватили из продуктового отдела десяток плавленых сырков и два пакета твердокаменных сушек. От ржавой рыбы Данилко брезгливо отказался.
«Ужинать будем в «Пекине»!» - заявил он, как отрезал.
«Если только доползём», подумал я, но вслух это высказать побоялся.
Прихлебывая из бутылки и подгоняя Глашеньку (теперь уже она повиновалась и обычным  вербальным командам), мы приблизились к берлоге диктатора.
В подъезде почивал (а может, и покоился) в луже мочи совсем пьяный мужик (показавшийся мне странно знакомым). Я отнес это за счет некоего дежа вю (перевод, надеюсь, излишен). Но если зря надеюсь, то поясню, мои невежественные читатели: дежа вю – это как раз тот случай, когда в вашем подъезде спит пьяный мужик, кажущийся вам странно знакомым. Перешагнув через мое бесчувственное дежа вю, Глаша начала подниматься по лестнице, сопя, как сом, под тяжестью ящика с девятнадцатью бутылками водки (ведь один-то пузырь мы уже раскурочили) и другого - с импортным пивом.
«Замечательно здоровая баба!», одобрительно заметил Данилко. «Я б на ней подергался!»
«Ты это уже говорил!» - заметил я.
«Раз уже говорил, значит, у меня циклокемия!»
«Цикло… что?» - не понял я.
«Зациклился я, в смысле!» - огрызнулся Данилко.
Наконец мы добрались до последнего, пятого, этажа и вошли в квартиру планетарного диктатора.
Там мы стали выпивать по-настоящему, закусывая водяру сушками и плавленым сыром и запивая все это импортным пивом. Впрочем, пиво как-то не пошло, и мы с Сергеем Александровичем скоро перестали обращать на него внимание. В отличие от Глашеньки, нисколько не пренебрегавшей, впрочем, и водярой.
«А кстати, что это за мужик лежит в подъезде?» - вдруг спросил Данилко. «Он показался мне странно знакомым! Уж не Ляпин ли это?»
«Да нет!» - отвечал я, подумав. «Это местное дежа вю… Хотя у него, конечно, п@здища ох@енная…» и тут же осёкся, придя в изумление от своих непроизвольно вырвавшихся последних слов, которые, как будто бы, кто-то сказал вместо меня.
Данилко некоторое время молча тупо смотрел мне в лицо, пока из его разинутого рта не выпал недогрызенный обломок сушки.
«Ты что?» - спросил он наконец. «У мужика? п@здища? Как прикажешь это понимать? Никак, шутки шутить со мной вздумал?».
«Какие шутки!» - возмутился я. «Давай телепортируем его сюда – и сам увидишь!»
«А давай!»
К тому времени мы уже принялись за новый пузырь (Глашеньку же пока отправили, на всякий случай, мыться) – поэтому не стоит удивляться нашим эксцентрическим и несколько странным поступкам, а главное – мыслям.
Одним нажатием кнопки обоссанный мужик был доставлен в квартиру. Вонь от него распространялась прямо-таки тошнотворная – как от бигфута, сасквача, йети или алмасты. Поэтому мы решили сперва и его малость отмыть, что и было поручено Глашеньке (поскольку самим прикасаться к мужику было слишком противно). Конечно, Глашеньке, отмыв засранца, пришлось после этого мыться по новой. Пока она мылась по новой, еле вмещая в ванну свои телеса, мужик, не приходя в сознание, опять обоссался (а вдобавок еще и обосрался). Я уже и не рад был, что подал Данилко злополучную идею телепортации зассанца и засранца (тем более, что взгляд диктатора, устремленный на меня, становился все более сумрачным и гневным). Как бы там ни было, Глашенька телепортанца, худо-бедно, но отмыла, и мы приступили к обследованию особенностей его анатомии. Не буду вдаваться в подробности, но п@здища оказалась и впрямь ох@енная, как у эскадронной кобылы. По-видимому, этот мужик (успевший в ходе обследования заблевать весь пол, стены и даже потолок) был прародителем нынешних элитных транссексуалов. 
«Ладно, хрен с ним!» - зевнул Данилко. «Допросимо засранца, когда вин проспытся».
В этот момент из ванной в очередной раз выкатилась Глашенька, опять ходившая туда вымыться или подмыться.
«До чего ж здоровенная баба!» - оживился дантист Данилко и похотливо добавил: «Я бы на ней подергался! Где-то я ее видел!»
Теперь до меня, наконец, дошло, что такое циклокемия.
«Ну, так подергайся, пока ее опять не обоссали!»
«Добре!» - сказал Данилко, спуская штаны. Тут автор настоящих строк – в который уже раз – узрел его природный, а не рукотворный прибор. Диктатор же добавил: «Да, кстати, купы х@й! Всего тры карбoванця, почти даром!»
«Так вин же не стоить!»
«Тю! Колы б вин стояв, йому бы и цены нэ було!»
Обменявшись этими остротами, от которых Гоголь несколько раз перевернулся в гробу, мы принялись за дело.
Я засветил канделябр и держал его, покуда планетарный диктатор, весь потный,  вдохновенно дёргался на Глашеньке, задрав ей предварительно подол короткого рабочего халата, под которым не было ни юбки, ни колготок, ни трусов. ГОрячий стеарин с мерцающих свечей капал на лоснящуюся и колеблющуюся задницу властелина Вселенной, но тот был настолько увлечен процессом копуляции (надо полагать, от слова Коппола), что только жалобно повизгивал, виляя хвостом. Внезапно я осознал, что передо мной – совсем не Данилко, а та самая ленинградская собака из моего давешнего бреда. В ужасе я хлебнул водяры прямо из бутылки, не выпуская канделябра из трясущейся руки. От выпитого зелья морок спал, и диктатор вернулся в свою человеческую оболочку. Правда, хвост еще некоторое время вилял, но вскоре отвалился и он.
Тогда в собаку превратилась Глашенька (так всегда бывает, когда начинается делириум тременс, или белка приходит, что вам, гламурные подонки, конечно же, понятней, поскольку вы не знаете не то что латыни, но и нашей рiдной украiнськой мовы нияк не розумиете). 
По своему обыкновенью, Глашенька пыхтела, аки сом, и я понял, что она принадлежит, скорее, к классу рыб, нежели млекопитающих, и потому никак не может быть собакой. Это открытие спасло меня от окончательного погружения в пучину белой горячки. Глашенька забила плавниками, запыхтела особенно громко и конвульсивно кончила – уже в человечьем обличье. Диктатор проделал то же самое (за исключением биенья плавниками, которых у него отродясь не водилось!). Утробно зарычав (неужто, там всё-таки присутствовал пёс?) и судорожно кончив, он сполз с отпученной им дебелой продавщицы.
«Ось як!» - с чувством несказанного удовлетворения произнёс Сергей Александрович. «Яка гарна жинка! Я б на ней…». Тут он вырубился, и то был первый на моей памяти случай, когда он произнес не восклицательное, а какое-то иное предложенье.


ГЛАВА 2

В Челябинской области 22-летний житель Озерска  Анатолий Охабкин, который подозревается в убийстве своей 15-летней подруги на допросе признался в совершении преступления. Обезглавленное тело ученицы 9-го класса было найдено на мусорной площадке рядом со школой. Позже нашли и голову.
Преступление было совершено еще 8 декабря. По словам задержанного, девушка не хотела, чтобы он ходил в черном, посещал сатанинские сборища и увлекался оккультными ритуалами.  Когда она в очередной раз пришла к сатанисту в гости в общежитие по улице Октябрьской и стала высказывать недовольство мрачным видом комнаты возлюбленного и его темной одеждой, парень в порыве ярости накинул на шею девушки кухонное полотенце, сообщает Life.ru.
В комнате Охабкина на стенах и на полу обнаружены пентаграммы, - рассказал Life News заместитель руководителя отдела СО по городу Озерск СК РФ Андрей Чиркин. - Сейчас устанавливается, убийство было совершено в пентаграмме или нет, также выясняется, когда были изображены эти символы - до убийства или после. Подозреваемый объясняется, что отделил голову, чтобы было легче выносить из квартиры тело. Череп он спрятал в лесу среди камней, а тело отнес на помойку.
По одной из версий, убийство носит ритуальный характер. По некоторым сведениям, убитая девушка находилась на 4-м месяце беременности. Следователи возбудили в отношении юноши уголовное дело по части 1 статьи 105 УК РФ (убийство). Подозреваемый задержан и арестован.

Уважаемый читатель вправе поинтересоваться тем, какое, на хрен, отношение имеет сатанист-заМКАДыш  двадцать первого столетия к нашему правдивому повествованию, действие которого разворачивается в ту блаженную эру застоя, в тот золотой  век невинности  и трезвости, когда пентаграмма означала только одно – единство трудящихся всех пяти континентов в борьбе за коммунизм –светлое будущее всего человечества -, а такожде напоминала каждому внебрачному внучонку Ильича  пять правил октябрят, которые Ваш покорный слуга давно забыл, хотя, если быть честным, и забывать-то было абсолютно нечего. Вообще-то, никакого, хотя, если помозговать, отношение самое прямое. В «Пекине» подавали (и наверняка все еще подают) так называемые тухлые яйца, которые, в действительности, являются яйцами серой болотной утки, вымоченные в моче желтого речного дракона, по каковой причине они так вкусны и так мерзостно воняют. Представьте же теперь себе, какое тошнотворное зловонье источала отделенная от тела голова возлюбленной упомянутого выше сатаниста, шестьсот шестьдесят шесть дней проразлагавшаяся внутри пентаграммы. Теперь вам, надеюсь, понятна глубинная мистическая связь ВСЕГО СО ВСЕМ, мои маленькие, дебильные, придурковатые косноязычные друзья с вашим клиповым инстаграмовским (а не стограммовским!) мышлением! Вернемся же с новыми силами, почерпнутыми из воспоминаний о том невозвратном (как хотелось бы надеяться) полузабытом светлом прошлом, к прерванной канве нашего правдивого повествования!
Оставив изнурённую любовью продавщицу винного отдела гастронома Глашеньку отсыпаться в ванне, до которой она еле доползла с намерением в очередной раз вымыться или хотя бы подмыться (и приложиться заодно к очередной предусмотрительно припрятанной, пользуясь нашим погружением в водочную стихию, бутылочке пивка), да так там и уснула, подложив под голову вместо подушки тазик, в окружении пустых бутылок из-под импортного пива, намертво зажав одну из них в пудовом кулаке, не вынимая в то же время изо рта большого пальца, мы с Данилко телепортировались из останкинской однушки в старый добрый ресторан «Пекин».
Зал «Пекина» прямо-таки завораживал убогое существо советского обывателя буквально всем, воздействуя на все его чувства сразу, но пуще всего на чувство самосохранения.
Громадные деревянные (или отделанные под дерево) резные балки, ярко раскрашенные синим, чёрным, зелёным, белым и красным, довлели над психикой, внушая опасение, что потолок с изображёнными на нём драконами, водопадами и журавлями, не выдержит собственного веса и рухнет на беспомощных посетителей. Скульптуры химерических собак, размалёванных столь же причудливо и похожих скорее на небольших, но свирепых драконов, нежели на то безобидное млекопитающее, давеча левитировавшее над Зимней Канавкой, здесь и там были разбросаны по залу, напоминая беспомощным посетителям как о вечности Мироздания, так и о бренной скоротечности их (посетителей) никчёмной жизни. Тихая, ни на что не похожая музыка изливалась неведомо откуда, не давая беспомощным посетителям впасть в апатию, но странным образом усугублявшая их природную прожорливость. Наркотические ароматы источали подвешенные на золочёных цепях нефритовые курильницы и сотни дымящихся палочек, воткнутых куда только можно и нельзя (исключая разве что анальные выходы – и, разумеется, входы –  беспомощных посетителей). Среди последних также превалировала всякая сволочь. Но не совсем такая, как в останкинском гастрономе. Здесь развлекалась (в смысле, кормилась) торгово-рыночная «аристократия», директора тех же самых гастрономов, удачливые мясники, зубные техники - коллеги Данилко по жизни (но не по его собственным «дантистским» амбициям и представлениям) -, а также офицеры среднего командного звена - от капитанов до подполковников. Большинство из них сопровождалось соответствующими им по всем статьям самками. Впрочем, в зале можно было заметить и некоторых артистов из расположенных на площади Маяковского театров (имени Моссовета, Эстрады и даже Зала имени Петра Ильича Чайковского). Особенно странно смотрелись пьяные вдрызг ученики старших классов находящейся неподалёку спецшколы № 13 с расширенным преподаванием немецкого языка…
(Впрочем, читателю следует иметь в виду, что в «Пекине» многогрешный аз последний раз был лет 35 назад, и описанный антураж вполне мог стать плодом моих бесчисленных галлюцинаций, медитаций, ассоциаций и мутных фантазий, что постоянно преследуют всякого русского писателя. Возможно, зал выглядел совершенно по-другому, но не один ли хрен? Придётся уж теперь читателю довольствоваться тем, чем я его столь щедро наделяю!)...
Итак! Тухлые яйца были изумительны. Вкус мочи Жёлтого речного Дракона также превосходил все ожидания самого утончённого гурмана. Покончив с третьей порцией тухлых яиц, Сергей Александрович потребовал утку по-пекински, сычуаньскую капусту  и каких-то трепангов. Я к тому времени, честно говоря, уже обожрался до такой степени, что хватало меня лишь на то, чтобы скромно закусывать минимальными кусочками некоего фирменного ассорти, громадную тарелку которого мы заказали в самом начале пиршества, и которого название моя искажённая память не сохранила.
Если вы думаете, о вульгарные попсовые пожиратели «вечерней выпечки» в «Кофейне на паях», заливающиеся с утра до ночи безалкогольным пивом «Вилкопоповицкий кОзел», что безымянным китайским ассорти я скромно закусывал какую-нибудь подогретую китайскую же хань, то вы, как это свойственно всем без исключения завсегдатаям «Кулинарной лавки братьев Караваевых», жестоко и бездарно ошибаетесь! В тот роковой для многих вечер мы пили исключительно коньяк «Наполеон».  Так приказал грядущий диктатор, которому внезапно пришло на ум, что пить наполеоновский коньяк в китайском ресторане чрезвычайно символично, поскольку, если бы не ряд досадных случайностей вроде Бородинской битвы и Ватерлоо, великий Император бесспорно бы завоевал Китай, а также Индию, Японию и Острова Зелёного Мыса, хотя даже блаженной памяти профессора и академики Тарле и Манфред вместе взятые не смогли бы объяснить, чего он там забыл...
Но тогда логика диктатора показалась мне безупречной, и я охотно согласился с подобным выбором  бухла. Официант-китаец малость поломался, но Данилко, слегка проведя пальцем по корпусу коробочки со сверхоружием, полностью подчинил себе волю косоглазого халдея, и тот со множеством извинений и ритуальных поклонов принёс затребованное. (Правда, сегодня, после всего пережитого и по трезвом размышлении, несколько ближе познав менталитет жителей Поднебесной, я вполне могу предположить, что принесённый официантом «Наполеон» произведён был не в прекрасной Франции, а где-нибудь в провинции Сунь-Хъй-Вчай,  но в тот момент для нас был важен принцип, а не пошлая фактология, так что мы не заметили ни разницы, ни возможного подвоха…)
Но истинным украшением нашей компании, да и всего зала, стала появившаяся совершенно неожиданно из ничего - как и была, в одном коротеньком халате, без трусов, колготок, юбки, хотя и с браслетами на обеих руках, со все еще зажатой в кулаке пустой бутылкой из-под импортного пива - правда, уже без большого пальца во рту! - несравненная Глашенька.  Сергей Александрович, оказавшись не в состоянии с ней расставаться ни на час, по некотором размышлении, телепортировал ее из своей ванны в ресторан «Пекин», и вот она оказала нам честь украсить наш стол своим присутствием.
К нашему несказанному удивлению, Глашенька наотрез отказалась от тухлых яиц.
«Никогда», - заявила она, - «русская женщина не прикоснется к этой китайской тухлятине!»
И это были первые слова, которые она произнесла за все время нашего знакомства. Нас с паном Данилко настолько потряс тот неожиданный факт, что Глашенька вновь обрела дар речи, что не стали пытаться разубедить её, а в благоговейном молчании выпили очередную дозу.
Кстати, не лишне было бы вам знать, что перед выходом из хаты пана Данилко я тоже подергался на Глашеньке, так и не вынувшей большого пальца изо рта. Баба оказалась и впрямь на удивление здоровенная, хотя такого буйного и неподдельного восторга, как в диктаторе, она - увы! - во мне не вызвала. Возможно, причиной тому стали капли расплавленного стеарина, постоянно падавшие на мою дёргающуюся жопу, ибо Сергей Александрович в знак особенного ко мне расположения настоял на том, чтобы собственноручно держать канделябр.
Так или иначе, но дело было сделано (Глашенька забила плавниками, я хрипло и утробно зарычал, срываясь на негромкий лай, а Властелин мира произнёс сакраментальное «Ось як!»), и мы телепортировались в ресторан «Пекин».
«Однако ж неприлично ей сидеть с нами в приличном ресторане вот в таком вот виде!» - неожиданно воскликнул Сергей Александрович, критическим взглядом окинув замызганный коротенький халат нашей возлюбленной, под которым не было поддето ровным счетом ничего, и свалявшиеся после наших на ней поочередных подергиваний рыжеватые космы, кокетливо перевязанные поперек головы черной с белым узором косынкой.
«Это ещё почему?» - поинтересовался я, - «А сверхоружие?»
«Глупец! Козе ясно, с помощью сверхоружия она запросто пройдет хоть в Мавзолей В. И. Ленина, будучи даже абсолютно голой! Но ты забываешь о моём аристократическом воспитании! Сии его принСИпы велят, чтобы моя дама, сидя со мной в ресторане, была одета соответственно моему высочайшему статусу!»
Услышав про даму и статус, я воззрился на него в недоуменном ужасе, вспомнив некоторые маразмы и мудоизмы, которые царь Петр Великий в своё время выковыривал со своими дамами. Но делать было нечего, я подчинился, мы, покинув ресторан, устремились на поиски подобающего вечернего туалета для Глашеньки. Уж не знаю почему, машинка пана Данилко заьросила нас в его родное Останкино...
Увы… Те два магазина готового платья, которые встретились там на нашем пути, своим ассортиментом произвели на диктатора самое удручающее впечатление. К тому же, в эти самые «готовые платья» наша дама просто не вмещалась по причине своей похвальной здоровенности.
Повелитель нашей голубой планеты уже почти исчерпал свой огромный запас матерных слов, адресованных как советской текстильной промышленности, так заодно и всему советскому в целом, как вдруг нашему изумленному взору предстало нечто, никак не коррелирующее с понятием «советский». Это чудо, как бы перенесенное в останкинские трущобы эпохи рАзвитого (или всё же – развитОго - ?) социализма из проклятого капиталистического будущего, именовалось не абы как, а «Свадебный салонЪ Мари Трюфель»!
«Добрийше!» - завопил Данилко, - «А ну, побачимо, шо це такэ!»
И, таща силком упирающуюся Глашеньку, в сознание которой даже сквозь гипнотический туман сверхоружия проник слабый луч понимания нереальности и невозможности твердого знака и имени владельца на вывеске советской торговой точки, диктатор вломился в салонЪ. Аз многогрешный, потрясенный еще больше Глашеньки, ибо почти не подвергался гипнотизации, отказываясь что-либо понимать, на неверных ногах плелся сзади.
В салонЪе было пустынно, непривычно чисто, светло, тепло, но совсем не душно: работал кондиционер (!). Невероятно! Кондиционер в ту великую эпоху являлся чем-то столь же фантастически редкостным, как, например, американская, западноевропейская или японская автомашина («иномарка», как с благоговением ее именовали советские граждане) в загаженном московском дворе… В стеклянных шкафах красовались роскошные подвенечные платья на любой вкус. Витрины буквально ломились от бесчисленных украшений и других подобающих к случаю законной случки (в смысле, свадьбы, пардон за каламбур) аксессуаров. Но самое удивительное – там полностью отсутствовала какая бы то ни было местная сволочь!
Мари Трюфель (или кто там шнырял по залу вместо нее) сначала уставилась на нас с выражением ужаса, омерзения и крайнего презрения на холеном лице. По-видимому, ее порядком напрягли наши небритые рожи и поношенные шмотки, не говоря уже о феноменальном халатике Глашеньки.
«К нам только по предварительной записи, товарищи…», - взвизгнула она, загораживая нам путь своим стройным, хотя и откормленным, телом, подобно безумному самоубийце, имеющему связку гранат, но предпочитающему не бросать ее в амбразуру неприятельского дзота, а лично на оную амбразуру прыгнуть.
«Цыц, жаба!», - рявкнул дантист Данилко, крутанув заветное колесико, и креатура Мари Трюфель (или же она сама собственной персоной) изогнулась в глубочайшем реверансе.
«Бон суар, дорогие товарищи! Что угодно господам брачующимся?»
«Одеть ее по высшему разряду! И чтобы платье было серое и с блестками! До пола, и без рюшечек, и с голою спиной, ну и черное кружевное бельё, разумеется! От кутюр, еб твою мать! И бошку ей помойте! Да и все остальное тоже!»
Креатура щелкнула пальцами и мгновенно три прислужницы, выросшие словно из-под земли, увлекли Глашеньку за ширмы, откуда вскоре послышалось ее знакомое пыхтенье. Похоже, процесс примерки кружевного белья в сознанье нашей дамы мало чем отличался от процесса коп(п-?)уляции…
Но нам было не до того, ибо в соседнем зале Данилко обнаружил богатый выбор шмотья для женихов и свидетелей.
«А не приборохлиться ль нам до кучи?» - спросил он неизвестно кого, сверля взглядом Мари Трюфель, и неожиданно добавил: «Я бы на ней подергался!»
«Что ты, что ты!» - вскричал я испуганно. – «Как можно? Мы же третьи сутки нормально не жрали… Давай сначала поужинаем, как намеревались, а потом вернемся сюда и подёргаемся…»
«Цэ добре! Нэхай, подергаемся опосля! Пишли яку-никаку обновочку спрауляти!»
Сергей Александрович выбрал серую жилетку, классический черный смокинг и бабочку, но наотрез отказался расставаться с любимыми джинсами «Lee», застиранными до бледной голубизны (а точней - белизны) и залатанными в 25-ти местах.
«Я ж их в Медведкове на барахолке за бешеные башли оторвал!» - пояснил он, употребив, к моему удивлению, этот типично ленинградский термин для обозначения понятия «бабло».
Но я только пожал плечами, ибо давно привык к неординарному мышлению моего гениального друга и его экстравагантным поступкам. К тому же, мне тоже пришло в голову несколько выпендриться, коли уж представляется такая возможность. Поэтому, вспомнив любимую псевдоодесскую песенку, я велел подать мне «клифт французский от Диора, вязаный картуз». Клифт от Диора нашёлся быстро, но с вязаным картузом произошла досадная заминка. Пришлось прибегнуть к помощи сверхоружия, и местные мастерицы стремительно связали мне отличный шерстяной картуз, в котором не стыдно было бы пофармазонить на Дерибасовской угол Ришельевской году этак в 1913-м…
Пока мы примеряли новый клифт, приготовления Глашеньки к законной случке завершились, и она, обновлённая, предстала нашим восхищённым взорам.
«Я бы на ней подергался…» - только и смог мечтательно протянуть Данилко, второй раз на моей памяти употребив предложение, в конце которого не предполагался вопросительный или восклицательный знак. Воистину, с голой спиной и витиеватой высокой прической, с жемчужным колье и в серых под цвет платья шёлковых перчатках до локтей, оставлявших обнаженными ее внушительные бицепсы  и трицепсы, она казалась здоровенной, как никогда прежде. Помыли ли ей в слаогЪе голову и тело, так и осталось для меня загадкой.
Мы покинули СалонЪ Мари Трюфель, так и не узнав, откуда он взялся в эпоху развитого социализма (обещаю потом вполне изъяснить читателю этот феномен), и только отдалившись от него метров на 200, поняли, что, переодеваясь, совершенно упустили из виду такую немаловажную деталь туалета, как обувь… Сергей Александрович был обут в свои всегдашние стоптанные польские мокасины из кожзаменителя, я – в видавшие виды и даже отчасти продранные кеды, а когда Глашенька, перепрыгивая через очередную лужу или канаву, приподнимала подол своего подвенечного платья, миру представали красные резиновые сапоги, в которых она совсем недавно красовалась за прилавком «Гастронома».
Это открытие сперва шокировало нас, но не сильно и не надолго:
«Тю-у, нэ вертаться ж нам у тий салонЪ ради яких-то чоботиу!» - подвел диктатор итог этому недоразумению.
«Та-а, ий ну ж яе х бису!» - в тон ему отвечал я, используя свои более чем скудные знания певучей мовы Великого Кобзаря, сиречь батьки Тараса. – «Пийдэмо як мы есть, чи шо?»
Дантист Данилко глянул на меня, как мне показалось без особого одобрения, но промолвил:
«Та-а, ий, добре! Пийдэмо! На хрена нам взуття?»
В таком-то прикиде мы и ввалились обратно в «Пекин», и ни який там зверыне нэ було дилу до наших карпэткиу  та ий чоботиу… 
«Но все ж таки, это что было такое?» - спросил я после очередной дозы «Наполеона».
«А шо? Ты это о чем?» - переспросил пан Данилко, обсасывая трепанга.
«Да, про этот салонЪ. Как он там оказался? Как такое возможно вообще? Не знаешь?»
«Ха! Разумеется, знаю! Для меня в этом мире тайн нет!»
«Значит, это какой-то неведомый мне эффект сверхоружия?»
«Ничуть не бывало! На такое не способно даже сверхоружие! Сие – Ляпина детель!»
Я воззрился на диктатора, аки баран на новые ворота. У меня отвисла челюсть и отвалилась жопа (фигурально ясный перец, а не так, как вы подумали и как бы вам хотелось, извращенцы несчастные…) Дантист же продолжал:
«Пока ты там возился со своим дурацким картузом, я времени бездарно не терял, и телепатически просканировал мозг примитивной самки, выдающей себя за Мари Трюфель! Я узнал все!»
Далее, чтобы избежать бесконечного множества восклицательных знаков, я осмелюсь изложить жуткую суть открытия диктатора посредством косвенной речи.
Итак. Просканировав примитивный мозг продавщицы подвенечных платьев, Сергей Александрович выяснил страшную правду. Оказывается, Ляпин, подобно большинству высших советских сановников, мочится- кипятком! Не в том смысле, мои примитивные, понимающие все только в лоб, друзья из двадцатых годов ХХI века, неспособные к абстрактному мышлению, что мочой высших советских сановников можно заваривать чай или растворимый кофе… Нет! Они мочатся (или, говоря на практически забытом вами русском языке, ССУТ) кипятком от западного, сиречь капиталистического образа жизни, от ихнего растленного общества потребления и изобилия презренных материальных благ, которое на людях ханжески предают анафеме, и саму мысль о котором тщатся искоренить в, задрюченных, запуганных и загаженных мозгах простых и незамысловатых советских обывателей (так называемых «людей» или «двуногой плесени» по меткому выражению Сергея Александровича)… Латентно (то есть, в глубочайшей тайне) они организуют для себя оазисы этого самого «общества потребления», в которых отрываются по полной, вкушая запретные для «плесени» плоды заокеанского разврата и западноевропейского благосостояния.
Таким-то вот оазисом и был «Свадебный салонЪ Мари Трюфель», устроенный Ляпиным для своей сверхзасекреченной любовницы, которую зовут, конечно, не Мари и уж никак не Трюфель, а попросту Маруся Конопилькина. А звучный псевдоним «а ля франсэ» она себе придумала сама, понеже трюфеля безмерно обожает.
Конечно же, все подступы к СалонЪу, расположенному в самом сердце скопиза останкинских пятиэтажек и прочих трущоб с их гастрономами, магазинами готового платья и бесчисленной местной сволочью, тщательно охраняются ментами и спецагентами в штатском, дабы сволочь о нём не пронюхала и не помешала тайным утехам Ляпина, который, будучи примерным советским семьянином, каждую свою новую внебрачную случку обставляет, как всамделишную советскую же свадьбу с фатой, невестой и ее подругой, свидетелем жениха и маршем Мендельсона.
То загадочное, на первый взгляд, обстоятельство, что мы беспрепятственно проникли через все ментовские и прочие кордоны, объясняется просто: орлиным оком полководца-экстрасенса узрев (или прозрев) сквозь толщу зданий означенный «СалонЪ», диктатор шестым чувством и третьим глазом издалека просёк поляну (или оценил, сиречь прочухал, ситуацию) и, на всякий случай,  использовал полезнейшее свойство сверхоружия, благодаря которому все представители силовых структур (и только они!) незамедлительно погружаются в глубочайший гипнотический сон. Вот почему ни одного мента или спецагента мы на своём пути не встретили. 
К сожалению, Данилко не удалось узнать, чем завершаются бесчисленные «свадьбы» Ляпина и его товарищей по партии, которым он по дружбе или из карьерных соображений также устраивает подобные «бракосочетания». Скорее всего оргиями в духе Нерона или даже маркиза Де Сада, но утверждать не берусь, поскольку картуз мой был довязан, и мы спешно покинули салон Маруси Конопилькиной, если уж называть вещи своими именами.
«Занятно… Поучительно…» - проговорил я, покусывая вездесущее тухлое яйцо, в обязательном порядке присутствовавшее в составе ассорти. – «Конечно, я всегда догадывался, что наши высшие сановники ни в чём, да и ни в ком себе не отказывают. С их-то бабками я вёл бы себя точно также… Но свадебный салон… Какой цинизм… Какое извращенье…»
«Когда я покорю эту ничтожную планету, тогда все и узнают, что есть такое настоящий гедонизм!», - вскричал диктатор, - «А прямо вот сейчас хочу оваций! Аплодисментов! Поклонения толпы! Эй, прекратите это нудное мяуканье!»
Мгновенно умолкли нежные звуки бамбуковых флейт и певучих лютен. Диктатор одним прыжком вскочил на небольшое возвышение у стены, служившее, по-видимому, чем-то вроде эстрады, но никогда дотоле не использовавшееся, и зычно заорал:
«Гармошку мне!»
Гармошку принесли незамедлительно, хотя и непонятно, откуда бы ей взяться в этом якобы китайском ресторане. Гармонист Данилко оказался самый посредственный, но три «блатных» аккорда (тонику, доминанту и субдоминанту) он брал почти не сбиваясь. Надо же! Я и не подозревал, что он столь всесторонне образован…
«Древния римския частушки» - провозгласил диктатор и рванул мехи.
Пел он, скорее всего, не лучше, чем играл, но сказать с уверенностью затрудняюсь, так как Сергей Александрович перед выходом на сцену что-то сделал с заветной коробочкой, благодаря чему все присутствующие прониклись восхищением перед его вокальным мастерством и виртуозным владением инструментом. Я, как и прочая сволочь, попал под излучение сверхоружия, и потому восторженно визжал вместе со всеми. Тогда-то я впервые познал блаженство от сознания единения с толпой, полной утраты собственного «Я», бесследно растворяющегося в коллективном бессознательном безумствующего стада.
Как же я потом блевал, когда воспоминания об этом «блаженстве» меня накрывали волною жесточайшего стыда… Но это было потом. Пока же…
«Как у Клавдия Нерона
На х@ю сидит ворона.
Все мы императоры:
Пошел к ибени матери!»
Неслось с «эстрады», и зал подхватывал нестройно и неистово:
«Все мы императоры:
Пошел к ибени матери!»