Мой дед

     Мой дед по материнской линии – Рябцев Антон Федорович - родился в 1896 году в Могилевской области Белоруссии.
     Когда умер отец, мне было пять лет, брату Владимиру три года, и дед заменил нам отца. Воспоминания о деде светлым лучом проходят через всю мою жизнь. Я никогда не видела его в гневе, угрюмым или раздраженным. Он никогда не повышал голос, самое большое его ругательство было: «Эх, якорь его!»

     Как жаль, что, когда мы молоды, мало интересуемся прошлым своих родителей, а особенно дедов, а потом жалеем, что время упущено, и начинаем ценить те крупицы, что сохранила память.

     Во времена Столыпинских реформ дед, будучи подростком, в числе переселенцев приехал на Алтай «на вольные земли», как он говорил.
Семья была работящая. Получили надел земли, обзавелись большим хозяйством. Построили огромный скотный двор, где держали лошадей, коров, овец, свиней и всякую птицу. Землю пахали сохой, позднее – плугом на лошадях. Пшеницу жали серпами, молотили цепями, а потом купили «лобогрейку», то есть машину для отделения зёрен из колосьев, за что семья в годы раскулачивания чуть не была сослана в Нарым.

     Труд – тяжелый крестьянский труд – был главным и основным смыслом в жизни моего деда. Как он любил землю – это особая статья. Он относился к ней, как к живому существу, с почитанием и уважением.
- Вон какая жирная землица, хорошо родит, – говорил он, разминая в руке горсть земли и нюхая весенний ком. -  Дух-то какой от неё! И влаги хорошо напитала. Добрый будя урожай!

     Свою любовь к земле он передал внуку и правнукам. Мой брат Бутаков Владимир Васильевич получил образование в Алтайском Сельскохозяйственном институте в г. Барнауле по специальности «агроном», а затем многие годы отработал в совхозе. В девяностые годы, организовав фермерское хозяйство с сыновьями Олегом и Виталием, продолжил верно служить земле.

     Особая любовь у деда была ещё и к лошадям. Конь – это первый помощник в хозяйстве крестьянина. Когда дед садился верхом на коня без седла, он будто сливался с ним воедино и сразу пускал его в галоп. Дед разговаривал с конём, гладил его, глядя в чёрные глаза. Я удивлялась:
-  Разве он понимает тебя?
- Ещё как, гляди какие умные глаза, вот только сказать не может.
     Если он приезжал из дальней поездки, то первым делом ухаживал за конем: распрягал его, осматривал, не натёрлась ли сбруей кожа, протирал его насухо, давал воды и корма. А потом уже сам шёл отдыхать.
      
     В Гражданскую войну дед служил в рядах Красной Армии, не по убеждению, а по случаю. Пришли красные – призвали его. Пришли белые – призвали брата Федора. Да и что он мог понимать в политике, не умея читать; знал только алфавит и мог печатными корявыми буквами поставить свою подпись.
     Дед принимал участие в боях с Колчаком вблизи села Крутиха и в г. Камень-на-Оби в составе бригады 3-го корпуса Западно – Сибирской партизанской армии под командованием И.В. Громова.

     Однажды верный конь спас ему жизнь, когда внезапно напали белые.
-  Сколько полегло тогда мужиков, сколько беляк порубил голов, страшно вспомнить, да все молодые робята, – сокрушался дед, говоря на свой белорусский лад.

     От былых боевых заслуг деда осталась медаль и грамота Красному партизану. А в Камне-на-Оби установили памятник И.В. Громову на площади возле стадиона и назвали его именем близлежащую улицу. Уже мало кто из современников знает что-то об этом памятнике и его значении. В народе его зовут просто: «мужик с саблей».

      Помню случай: когда дед был уже старый и больной, накосил мало сена и горевал, что не хватит на зиму корове. Когда поехал забирать сено, увидел рядом совхозные стога. Ну и не утерпел: немного наложил совхозного сена в свой воз и привёз домой. Кто-то донёс, директор вызывал деда в контору, грозился посадить в тюрьму.
     Дед не стал тогда бряцать наградами, напоминать о своих заслугах, как делали некоторые. Переживал очень:
- Разве бы я взял, если бы сам мог накосить сена, сроду чужого не брал никогда, – говорил дед. – А без коровы пропадём. Я же вижу, как начальники растаскивают и сено, и зерно по дворам. Им можно, а народу нет.
Приехал бригадир, посмотрел, поговорил, да как-то и уладил это дело.
 
     А были времена, когда дед литовкой накашивал сена не на одну корову. Будучи небольшого роста, но жилистый, он косил траву с таким размахом, что ему не было равных.  После него оставался широченный чистый прокос и ложился увесистый валок сена. Когда трава подсыхала, женщины и мы, дети, собирали граблями сено в кучи, а дед вилами таскал их в стог. Навильник сена набирал такой, что его самого не было видно, будто копёшка сама по полю движется. Потом вершили стога. Этим делом дед заправлял сам, не доверяя никому. Стог надо было поставить так, чтобы он стоял, как свечка: и утоптать надо хорошенько, и пласт на пласт уложить. Тогда никакой дождь ему не страшен.

     Будучи отменным плотником, дед строил дома и себе, и всем в селе, кто попросит. Охотно помогал вдовам, где было много ребятишек. Плату брал малую, в основном – больше за «спасибо».
- Да что с них брать, – скажет, бывало, – голь перекатная. Дитёнков много, всех кормить надо.

     Когда обтёсывал брёвна, топор будто пел в его руках. С любовью брёвнышко к брёвнышку укладывал на деревянные шканты, выверял, чтобы не было щелей: при сибирских морозах это немаловажный вопрос. Он умел не только делать срубы, а ещё и мастерил нехитрую крестьянскую мебель: столы, табуретки, лавки, шкафчики. Всё в доме было сделано его руками. Мне запомнился буфет со стеклянными створочками, красовавшийся на кухне на самом видном месте. 
     Дед никогда не сидел без дела: шил конную сбрую, делал сани, телеги, чинил обувь, выделывал овчины, копал колодцы, погреба, выкладывал печи. Любое дело, за которое брался, делал с любовью и на совесть. Совесть – это тоже отличительная черта его характера. А ещё скромность: никогда не кичился своим умением и мастерством, готов был подсказать всем, кто
 обращался к нему. Не жадничал, делился охотно всем, чем мог помочь.

     Помню случай: как-то скуповатый односельчанин попросил его поставить в доме косяки в дверные и оконные проёмы. Целых два дня дед проработал у него и не взял ни копейки. Через какое-то время дед встретил его и говорит:
- Привези бочку воды, мне надо замесить круг глины с соломой, крыша прохудилась на сарае.
А мужик тот работал в совхозе на водовозке. Привёз и говорит:   
- Рубль с тебя.
 Дед сам не пошёл отдавать этот рубль, сказал, что ему стыдно за такого земляка, послал меня:
- Отдай ему, пусть богатеет. Добра не помнит. Совесть надо иметь.

     В Великую Отечественную войну его по возрасту призвали не на фронт, а в трудовую армию.  Всю войну дед проработал в «Анжерском» леспромхозе. Было голодно, но, имея «золотые руки», он всегда помогал вдовам и одиноким женщинам: то крышу починить, то печку сложить, да мало ли дел найдётся по хозяйству. Платили едой, так и выжил. Некоторые женщины предлагали ему остаться жить у них, но дед отказывался:
-Есть у меня Полюшка, ждёт меня домой.

     Лебединую верность бабушке хранил всю жизнь и прожил с нею 67 лет в любви и согласии, ни разу не оскорбил ее, не говоря о том, чтобы на неё руку поднять. Бабушка в девичестве была красавицей, женихов много бегало за ней, но мама ей сказала:
- Иди, дочка, за Антона замуж.
Послушалась и не пожалела.

     Праздным деда видела очень редко: это или гости приезжали, или большие церковные праздники. В храм он не ходил, но и Бога не хулил никогда. В нём была какая-то особая вера – вера в жизнь, правильную жизнь.

     На нас – детей - он никогда не повышал голоса, а применение физической силы считал чем-то аморальным. Но нам было достаточно его слова или взгляда, чтобы понять, что поступаем неправильно.

     Спиртным никогда не увлекался. Бывало, выпьет рюмочку и запоёт «Шумел камыш…» или «По диким степям Забайкалья», а ещё любимую «Отец мой был природный пахарь…»   Вот уж кто действительно – природный пахарь!

     Всё чаще задумываюсь о том, как ему удалось сохранить в себе эту доброту и чистоту в той, казалось, беспросветной тяжелой жизни? Ведь смолоду он был рыжим, невысокого роста: разве не повод для насмешек от окружающих и озлобленности на весь мир? Но нет, откуда что бралось… От земли-матушки, видно… Добродушие сквозило в каждой чёрточке его лица, в каждом слове. Таким он и остался в моей памяти.
Дед! Мой удивительный дед Антон.