Решение

    Впервые в жизни  Бэкону приходилось принимать решение. До этого момента
он лишь убегал от проблем  и, быть может, от себя самого: наука  помогла ему
избавиться от детских страхов; фон Нейман -- от  необходимости  выбора между
Вивьен и Элизабет; война спасла  от неудавшейся карьеры ученого-физика; Инга
-- от  деградации и одиночества; я же выполнил за него служебное  задание  в
Германии.  Сам он  все  время  метался  наподобие  элементарной частицы  под
воздействием основополагающих сил, гораздо более мощных по  сравнению с ним.
Он  был  даже  не  игроком,  а  лишь  фигурой  на  огромной шахматной  доске
Мироздания.
     И вот  теперь, совершенно нежданно, эта изначально установившаяся очень
удобная  система,  в  которой  причины  и  следствия чередовались,  почти не
беспокоя его,  перестала существовать. Кому верить? Инге? Бог мой, только не
ей! Фон Нейману, Эйнштейну, Гейзенбергу?
     Мне?.. На этот раз  ему не уйти от ответственности; не спасут ни наука,
ни любовь и ничто другое. Бэкон был в ярости и в то же время в отчаянии. Как
же  ошибался  старик Эпименид:  не  только критяне, но  все люди лжецы! Если
абсолютная определенность не  существовала или, еще хуже, если Бэкон не имел
возможности достичь определенности, сколь бы  ни старался, -- как тогда  мог
он быть уверен, что Инга любила  его или, наоборот, использовала в очередной
раз?  Как мог  он  угадать, был ли  я его другом или предателем, как в  свое
время был ли я  другом или предателем Генриха? Как мог измерить степень моей
подлости? И каким должно быть его собственное адекватное поведение?
     И  вдруг ему стало ясно, что все очень просто.  По  какой-то  неведомой
причине именно ему надлежало на этот раз решать, где истина, а где ложь; что
есть  благо,  а что --  бесчестие;  и по какой-то  космической прихоти -- по
неоднозначности, по неопределенности  -- именно  на его долю выпала нелегкая
задача  заполнить  данную  страницу истории. Среди бесчисленных параллельных
миров, очерченных  Шредингером,  Бэкон должен  выбрать один,  который станет
нашим  миром.  Пусть эта женщина  грешница  -- он мог бы  попытаться изгнать
беса. Пусть я невиновен (или хотя бы моя вина  вызывает сомнения) -- он  все
равно мог  определить  мне наказание.  Клингзор  обвел нас вокруг пальца, мы
даже близко  к  нему не  подобрались, ну  и что  с того?  Бэкону  достаточно
собственного  волевого решения, чтобы  вынести нам приговор. И он должен был
сделать  это, должен был отбросить принципы науки и справедливости, разума и
морали, подчиняясь только тому, что диктовала ему любовь к Инге.
     Наверно, мне следовало догадаться, но почему-то я все еще верил Бэкону.
В  тот  вечер  он  вызвал  меня  не в  кабинет,  а к  себе  домой.  Одно это
обстоятельство могло  меня насторожить,  и тем не  менее  я пришел  точно  в
назначенное время. У меня появилась надежда, что он взялся за ум, понял, как
Инга  манипулировала  им. Размечтался!  Постучал  в дверь. Больше в квартире
никого  не  было.  Бэкон  сидел  на  деревянном  ящике.  По  лицу невозможно
прочитать,  какие чувства  он испытывал; словно пелена или заклятие скрывали
его гнев и разочарование. Мы  оба оказались  в  ловушке. Я  мельком осмотрел
жилище  и заметил, что все личные вещи исчезли; зато по разным углам комнаты
валялось с полдюжины тюков.
     -- Переезжаете, лейтенант? -- сказал я с откровенной насмешкой.
     --  Здесь мне стало слишком тесно, Густав, --  его голос звучал ровно и
бесцветно. -- Хватит с меня. Кажется, я ошибался с самого начала.
     -- Возвращаетесь в Соединенные Штаты?
     -- Да, -- соврал он. -- Мы этим делом больше не занимаемся.
     И тогда  я  понял. Объяснять  дальше не  было необходимости, мне  и так
стало  ясно,  что  должно произойти. Она  его  обыграла. И  меня обыграла. Я
жестом остановил Бэкона. Единственное, что мне оставалось делать,  -- тянуть
время и ожидать чуда.
     -- Хотите, расскажу содержание третьего акта вагнеровского "Парсифаля"?
-- спросил  я  без  всякого перехода.  -- Вам  же  интересно узнать, чем все
кончилось, лейтенант.
     Поколебавшись секунду, он согласно кивнул.
     --  Несколько  лет  минуло  после  событий  второго  акта,  -- начал  я
задушевным голосом. -- Занавес поднимается, и перед нами -- чудесный
     лес,  этакая   древняя  тевтонская   чаща,  столь  усердно  воспеваемая
нацистами. В  центре, среди  зарослей, прячется  хижина Гурнеманца,  помните
его? -- Бэкон  кивнул. -- Один из старейших рыцарей Грааля, мы познакомились
с ним в первом акте. Итак, Гурнеманц выходит из хижины, и вдруг до его слуха
доносится вздох, нет, скорее стон. Он начинает шарить вокруг и натыкается на
Кундри, прилегшую под сосной. Похоже, она в трансе, поскольку повторяет, как
речитатив  или  заклинание:  "Служить,  служить"...  В   стороне   Гурнеманц
различает другую человеческую фигуру. Конечно, это Парсифаль.  Вы,  наверно,
помните,  лейтенант,  как после  разрушения  замка Клингзора Кундри прокляла
юношу, расстроившись из-за того, что он не поддался ее чарам...
     -- Да, -- признал Бэкон.
     --  По причине  этого  проклятия Парсифаль годами блуждал,  не в  силах
разыскать замок Монсальват и рыцарей Грааля. Наконец, после долгих и опасных
странствий  ему  удалось  приблизиться  к  своей  цели...  Гурнеманц  узнает
пришельца   и,  опечаленный,  рассказывает   о  том,  что  случилось  в  его
отсутствие.  Победив Клингзора, вселенский  орден начал приходить в  упадок.
Титурель умирает,  а старый Амфортас, лишенный небесного упокоения, уже даже
не  позволяет  проводить праздничную церемонию,  чтобы ускорить  собственную
смерть. -- Глаза Бэкона замерцали зловещим блеском. -- К счастью,  Парсифаль
прибыл  и  теперь исправит положение:  у него  есть копье Лонгина...  Первым
делом  он обращает в  христианство Кундри, освобождая ее,  таким образом, от
бремени проклятия Клингзора. Женщина  приходит  в  себя и  опускается  перед
Парсифалем на колени. Затем  следует одна  из самых  красивых сцен  во  всей
опере, -- на  мгновение  восторженное чувство охватило  меня, -- "Очарование
Святой Пятницы". Музыка -- можете мне  поверить,  лейтенант -- великолепная!
Парсифаль входит в замок Монсальват и видит там многострадального Амфортаса.
Тот  просит  юношу  помочь  ему  поскорее  умереть. Вместо  этого наш  герой
касается копьем  гноящейся  раны  старика и  прекращает его мучения.  Рыцари
Грааля вновь собираются вместе. "Чудо исцеления",  -- поют они. И произносят
такие загадочные слова:  "Искупление искупителю"... Красиво,  правда? Однако
хотите расскажу, как заканчивается опера и сама легенда, лейтенант?
     -- Прошу.
     --  Кундри  подходит  к алтарю, где стоит  Чаша Грааля, -- торжественно
продолжил   я,  --  и  падает  замертво,  освободившись   наконец  от  своих
прегрешений.  Понимаете, лейтенант,  она должна умереть, чтобы спасти  душу.
Для нее это единственный способ искупить свою вину.
     Не  успел я,закончить фразу и  открыть ему  глаза на остающийся  у него
последний выход, как послышалось чье-то  тяжелое, хриплое дыхание. Мы  разом
обернулись и увидели, как в комнату  вваливаются двое  высоких, богатырского
сложения мужчин в деревенской  одежде, а за ними,  на втором плане, в  почти
непроглядном сумраке коридора, я сумел различить красивое лицо Инги.
     -- Что происходит, лейтенант?
     -- Мне жаль, Густав, -- сказал он виновато. -- Игра закончена.
     -- Я проиграл?
     -- В этой партии мы  все проиграли. --  То  были  его  последние слова,
обращенные ко мне. Будто  поцелуй Иуды. Против  своей воли или нет, но Бэкон
предал меня.
     Следующие несколько часов я провел в багажнике  автомобиля. Очнулся уже
где-то на территории этой убогой  окраины цивилизации,  до сих пор именуемой
Германской  Демократической  Республикой.  По  словам  моих похитителей,  их
геттингенская команда,  членом которой была  Инга, собрала  обширное досье с
обличающими меня доказательствами.  Тем  не менее,  несмотря  на  допросы  и
пытки, которым меня подвергали в течение  нескольких месяцев, они так  и  не
пришли к  однозначному заключению, что  я  и  есть  Клингзор.  Сомневаясь  и
стремясь скрыть свой провал, а также избежать дипломатического скандала, они
решили запрятать меня в этот мрачный сумасшедший дом. С тех пор  прошло  уже
больше сорока лет; четыре десятилетия, на протяжении которых, так же как мой
дорогой и всеми позабытый  Георг  Кантор, влюбленный в  бесконечность, я мог
только размышлять над  непонятными совпадениями, сначала  спасшими  меня  от
смерти, а потом, при еще более запутанных обстоятельствах, обрекшими меня на
долгие годы лишения свободы. Еще я думаю иногда о том, что понес заслуженное
наказание.  По  крайней   мере,  моя  любимая  Наталия,   мне  представилась
возможность непрерывно  вспоминать тебя и  молить тебя  о  прощении день  за
днем, до самой смерти.
     Бэкон предал меня из-за женщины. Он сознательно отправил  меня на пытки
и изгнание, в Тюрьму и, возможно, даже на смерть. Несколько месяцев  гоняясь
за призраком, лейтенант Фрэнсис  П. Бэкон  в  итоге  стал  жертвой проклятия
страшного человека,  скрывающегося под  именем  Клингзора.  Современная,  но
такая  же роковая Кундри заставила и его стать лжецом, преступником... Может
ли служить ему оправданием то, что я когда-то поступил точно так же?  Что, в
определенном смысле, я сделал  его таким? Возможно, он наказан сильнее,  чем
я:  ему  никогда не отделаться от  сомнений, омрачающих  его любовь.  И  чем
больше он любит  эту женщину,  тем мучительнее неопределенность, посеянная в
его сознании по его  собственной вине.  А  вообще  мы с  ним  оба похожи  на
несчастного и жалкого Амфортаса: отлученные от Бога, обречены вечно страдать
от своих незаживающих ран