Жизнь Гейзенберга, 6 глава, окончание очерка

    6


     Между  тем  жизнь  Гейзенберга  в  Германии  совершенно  не  похожа  на
перипетии Бора.  В  ноябре 1942 года министр финансов Пруссии Иоганнес Попиц
приглашает его присоединиться к знаменитому "Кружку по средам",  престижному
дискуссионному клубу, существующему уже несколько десятилетий, чьи участники
собираются в означенный  день недели, чтобы обсудить вопросы развития науки,
но  также  -- необходимо  отметить  --  менее возвышенные и  более  насущные
проблемы.
     Заседания кружка проводятся по очереди в доме каждого из его членов, и,
по  сложившейся традиции, хозяин всякий раз угощает гостей небольшим ужином,
а также делает короткое сообщение о  том, чем он профессионально занимается.
В  числе  наиболее известных участников  кружка  (а  их  в  общей  сложности
двадцать восемь)  профессора  Эдуард Шпрангер,  Вольфганг Шадевальдт и  Йене
Йессен,  посол  Ульрих  фон  Хазен, врач  Фердинанд  фон Зауэрбрух,  а также
генерал Людвиг Бек. Излишне упоминать, что некоторые из них станут ключевыми
фигурами в заговоре против фюрера 20 июля 1944 года.
     Члены кружка придерживаются примерно  одинаковых политических взглядов:
крайний  национализм, превосходство  моральных соображений над практическими
интересами, скрытая и молчаливая ненависть к нацистам. На своих встречах они
не упускают  возможности помянуть недобрым словом мерзкого  Шимпански--  под
этой кличкой ими подразумевается фюрер.
     Днем  5  июля  1944  года  Адольф  фон  Рейхсвайн  неожиданно  навещает
Гейзенберга в его институте. Тот помнит посетителя по  нескольким предыдущим
встречам  в  "Кружке  по  средам".  Без  долгих  предисловий  фон  Рейхсвайн
предлагает Гейзенбергу участвовать в покушении на Гит-
     лера, запланированном на ближайшие дни. Ученый, обладая природным даром
воздерживаться от  принятия скоропалительных решений, желает заговору удачи,
но вежливо отказывается участвовать  в нем лично под предлогом того, что  не
приемлет  насилия   ни   в  каком  виде.  Через  несколько  дней  Рейхсвайна
арестовывает гестапо.
     Вечером  12  июля 1944  года происходит последнее заседание  "Кружка по
средам". Так случилось, что  настала очередь  Гейзенберга  принимать гостей.
Для выступления перед приглашенными Гейзенберг выбирает сразу несколько тем.
Во-первых,  рассказывает  о  строении  звезд;  во-вторых,  с  увлекательными
подробностями  описывает  происходящий в них  процесс  ядерного распада;  и,
наконец,  рассуждает  о  возможности  искусственного  воспроизведения  этого
процесса.
     Из десяти  членов  кружка, присутствующих на том  заседании, четверо  с
трудом могут сосредоточиться на законах  небесной  сферы:  Йене Йессен; Гидо
Бек, брат  генерала; Фердинанд фон Зауэрбрух и Людвиг Дильс.  Все  они через
несколько дней окажутся поверженными после провалившегося заговора.
     7
     19  июля Гейзенберг спешно покидает Берлин с  намерением навестить свою
семью, с нетерпением ожидающую  его на  вилле  в Урфельде. Именно там  он на
следующий  день узнает  по радио  о  провалившейся  попытке государственного
переворота.
     С  21  июля  начинаются   повальные  аресты.  Гиммлер  хочет  полностью
искоренить  мятежный  дух,  поселившийся в  рейхе.  Тысячи  людей брошены  в
застенки  только  за  то,  что  они  состоят  в  родственных  или  дружеских
отношениях с заговорщиками.  Почти все  члены "Кружка  по средам"  схвачены,
брошены  в тюрьмы и  концентрационные  лагеря либо  расстреляны.  Все, кроме
Гейзенберга, находящегося  под покровительством Гиммлера, Шпеера  и Геринга.
Все, кроме  Гейзенберга, чья  верность  рейху  апробирована  и  не  вызывает
сомнений.
     9
     Фактически именно Гейзенберг является  главным генератором идей атомной
программы,  а значит,  именно  он  во всем рейхе определяет общие  параметры
исследований в этой области. Тем удивительнее выглядит  тот  факт,  что Курт
Дибнер,  работающий  в  экспериментальной лаборатории  в  Готтове в  ведении
Имперского  физико-технического института, начинает опережать Гейзенберга на
пути  к  достижению  вожделенной   цепной  реакции.   Вопреки  установленным
параметрам исследований Дибнер использует на практике собственную догадку  и
строит атомный  котел, внутрь которого  вместо обычных пластин  окисла урана
помещает небольшие  кубики из того же материала, плавающие в тяжелой воде. С
первой  же  попытки  Дибнер добивается того,  что  количество  произведенных
нейтронов  превышает количество  поглощенных нейтронов  примерно на тридцать
шесть процентов -- намного больше любого показателя, достигнутого до сих пор
Гейзенбергом. В ходе вто-
     рого эксперимента, проведенного в середине 1943 года Дибнер увеличивает
результат в несколько раз, доведя его до ста  десяти процентов, и еще больше
приближается  к.цепной реакции, которая все же  остается пока  недосягаемой.
Очевидно,  он  выбрал  верное   направление  в  поисках  критической  массы,
достаточной для  начала цепной реакции, но вынужден прекратить исследования,
поскольку именно в это время внезапный налет  авиации союзников сравнивает с
землей завод Дегусса, производивший урановые кубики для опытов.
     В   середине   1944   года   нацистские  власти   решают  сосредоточить
значительную  часть экспериментов с атомом в одном  из  секретных бункеров в
Берлине  в  связи  с тем,  что тяжелые условия военного времени  чрезвычайно
затрудняют нормальную работу. Конструкция бункера защищает его обитателей от
разрывов бомб и радиации; стены сложены  из мощных бетонных  блоков толщиной
более   двух  метров.  Оборудование  состоит  из   просторной   лаборатории,
мастерской,  воздушного   и   водяного  насосов,  запасов   тяжелой  воды  и
разнообразных электронных устройств контроля  над  радиоактивными элементами
-- настоящий Лос-Аламос в миниатюре.
     Здесь   размещают   коллектив   ученых  Гейзенберга,   а  также   часть
сотрудников,  доставленных из Гейдельберга. Однако уже к концу 1943  года да
нескончаемые   бомбардировки  делают  практически   невозможным  продолжение
исследований,  поскольку, хотя содержимое бункера  находится в безопасности,
этого нельзя  сказать об  электростанциях, снабжающих его  энергией,  и  тем
более о домах, где проживают ученые.
     Осенью Гейзенберг отправляет треть своих сотрудников в затерянную среди
непроходимых лесов деревеньку Гехинген. В декабре Вирц и Гейзенберг проводят
еще  один   эксперимент  с   пластинами  окисла  урана,  в  котором  впервые
используют, как  и американцы, в  качестве замедлителя  графит, а не тяжелую
воду. Хотя им удается  достичь  увеличения  числа  нейтронов на двести шесть
процентов, до столь необходимой цепной реакции еще далеко.
     За  три месяца до  окончания войны, в  январе  1945-го,  Вирц  все-таки
делает последнее усилие и  конструирует  батарею из  сотен урановых  трубок,
подвешенных с  помощью алюминиевой проволоки внутри  цилиндра,  наполненного
последними полутора  тоннами тяжелой воды, чудом сохранившимися в институте.
Цилиндр  защищен  слоем  чистого  графита и  погружен  в  колодец  с  водой,
построенный  в бомбоубежище.  В  тот  момент,  когда все  готово  для начала
эксперимента,  приходит  приказ  срочно  демонтировать  оборудование:  части
Красной армии  неудержимо приближаются к Берлину, и  нельзя допустить, чтобы
инструменты  и  ученые-ядерщики  попали в руки  к  советским  военным.  Вирц
немедленно эвакуируется в Гехинген, где его уже ожидает Гейзенберг.
     10
     В  феврале 1945 года,  лишь за  два месяца  до самоубийства  Гитлера  и
капитуляции Германии, ученые-ядерщики продолжают пытаться запустить реактор.
Укрытые  в  деревеньке Гайгерлох неподалеку от  Гехингена,  они трудятся над
установкой   реактора  внутри   небольшой  пещеры,  прозванной  "Атомкеллер"
("атомный погреб"), предварительно переоборудованной под лабораторию.
     Да,  думает  Гейзенберг,  мы  похожи  на вымирающее племя, на последних
обитателей на этой земле, одержимых жаждой  славы и  бессмертия. А иначе для
чего нам понадобилось бы испытывать атомный котел  в  последние  дни  войны,
проигранной, как  нам хорошо известно, уже много месяцев назад? Для чего еще
нужно это последнее усилие, этот жест  несмиренной гордыни, как не для того,
чтобы сказать всем: по крайней мере, здесь мы превзошли врага?
     -- Эксперимент серии "Б" номер восемь, --  слышит  он  слова Вирца, они
звучат словно  заклинание шамана, взывающего  к помощи  духов  для  спасения
своего племени.
     Перед их глазами находится  большой  металлический  цилиндр, похожий на
колдовской котел. Они сами --  жрецы, готовые  сварить волшебное  варево  по
рецепту, передающемуся из поколения в поколение. Только вместо жаб и крыльев
летучих мышей (почему-то именно эти ингредренты приходят Гейзенбергу на  ум)
им предстоит соединить  не менее  загадочные составляющие  -- окись  урана и
тяжелую  воду...  Он  и Вирц  на секунду останавливаются, у всех  одинаковое
чувство -- напряжение игрока, ставящего на кон последнюю монету.
     С благоговением, как священники, проводящие обряд причащения, снимают с
реактора  графитовую крышку,  готовясь  лицезреть  чудеса,  которые  вот-вот
должны   там   произойти.  Словно  в  готической  ризнице,  сотни  маленьких
приношений -- кубиков  из необычного материала под названием "уран" -- висят
и покачиваются на тоненьких алюминиевых цепочках, как  медальоны  в память о
первом  причастии.  Затем в этот  огромный  круглый  стакан наливают тяжелую
воду. "В сей  чаше кровь моя, кровь  новая и вечная", -- приходит кому-то на
ум.
     Так  и есть, это чаша Грааля, приз,  коего Гейзенберг добивался столько
лет, итог его жизненных исканий. Как же он не догадался раньше! Ну  конечно,
этот огромный реактор, уран, тяжелая вода  -- божественный  эликсир, который
сделает его  мудрее,  сильнее,  талантливее. Посреди  "Атомкеллер",  атомной
кельи-землянки,  ему  вот-вот  будет вручена  награда,  предмет  мечтаний  с
детских лет.  И Гейзенберг чувствует себя немного героем, чем-то сродни тому
юноше, что одолел Клингзора и заслужил благословение Создателя.
     -- Начинайте, -- чуть слышно произносит он.
     В  помещении воцаряется полная тишина, сравнимая с безмолвием верующих,
замерших  в ожидании  божественного чуда,  или  преисполненных  благоговения
рыцарей Грааля,  собравшихся в замке Монсальват и не спускающих глаз с чаши;
все молятся, все ищут спасения... Понемногу тяжелая  вода начинает смачивать
атомы урана, лаская их,  активируя, вдыхая в них жизнь, побуждая спариваться
и делиться, взрываться, бросаться друг на друга, отскакивать, подпрыгивать и
размножаться,  взаимодействовать...  Постепенно начинается  реакция.  Да-да,
реакция! Вот оно, долгожданное  чудо! Чудо  спасения! Вирц вдруг вспоминает,
что  они  не  приняли никаких  мер защиты  на  случай  возникновения  цепной
реакции;  переполнявшие их  досада  и нетерпение  заставили позабыть о самом
очевидном, о необходимости соблюдать осторожность. А  может, хоть они в этом
и не признаются, им не жаль  отдать свои жизни, только бы эксперимент удался
и навеки их обессмертил.
     Вирц поворачивается к Гейзенбергу и говорит, что в их распоряжении лишь
небольшой слиток кадмия (металл, способный быстро погло-
     щать нейтроны) на случай осложнения, однако  не уверен, что  его  будет
достаточно,  если реакция  пойдет  особенно  бурно.  Гейзенберг  на  секунду
задумывается, но его мысли тут же  переключаются на другое; он слишком занят
подсчетами роста энергетической  мощности... Так,  так, давай  еще,  да, еще
немного, еще...
     Внезапно  процесс   останавливается.  И  это  все?  А   рыцарям  Грааля
разрешается  плакать? Гейзенберг  еще раз проверяет свои расчеты.  Его голос
звучит устало и обреченно.
     -- Шестьсот семьдесят процентов, -- только и произносит он.
     --  Самый высокий уровень  размножения  из когда-либо  достигнутых,  --
отмечает Вирц.
     Ну  и  что  ж,  что   самый  высокий?   Все  равно  неудача,  очередная
оглушительная неудача. И последняя.
     -- Для достижения критической массы понадобится дополнительно пятьдесят
процентов урана и тяжелой воды, -- бормочет Гейзенберг.
     --  Может быть, еще удастся заполучить материал  из запасов лаборатории
Дибнера в Штадтильме.
     -- Может быть.
     Но оба знают, что обманывают самих себя. Американские войска уже заняли
всю Тюрингию. До Штадтильма не добраться.  8 апреля становится известно, что
Дибнеру  пришлось  бросить  лабораторию.  Времени  не  остается.  Ничего  не
остается.  Гейзенберг  дает  указание  подготовиться   к  бегству.  Сам   же
отправляется к семье, в Урфельд.  Там  3  мая его арестует полковник  Пэш из
американской миссии Alsos.
     Через  четыре  дня,  7 мая,  начальник  штаба оперативного  руководства
верховного командования генерал Йодль и командующий подводным флотом адмирал
Ханс   Георг  фон  Фридебург  в  Реймсе  подписывают  акт  о  безоговорочной
капитуляции Германии.
     11
     16  июля   1945  года  в  Тринити,  штат  Нью-Мексико,   неподалеку  от
Лос-Аламоса,  производится  первое  в  истории  испытание  опытного  образца
атомной бомбы с  плутониевым  зарядом.  Меньше  чем через месяц,  6 августа,
гигантский  радиоактивный  гриб  поднимается  над  руинами японского  города
Хиросима. Это доказывает, что бомба,  начиненная  ураном-235, тоже работает.
Еще через три дня, 9 августа, настает черед успешного применения плутониевой
бомбы, разрушившей Нагасаки.
     В  шведском  Фарм-холле нацистские  ученые-атомщики испытывают  горькое
сожаление  по  поводу  этих  новостей.  Но  есть  ли  среди  них такие,  что
оплакивают погибших?
     Диалог третий: О непредсказуемости судьбы
     Лейпциг, 7 ноября 1989 года
     -- Вам не кажется, доктор,  что возникает слишком  много вопросов? Мне,
например, непонятно, почему все защищали человека, который до последнего дня
прилагал всяческие усилия для того, чтобы снабдить
     Гитлера атомной бомбой, -- говорю я. -- А если бы коллектив Гейзенберга
не потерпел неудачу, а, наоборот, достиг своей цели? Если бы в первые месяцы
1945 года в распоряжении немцев появилась атомная бомба, что тогда случилось
бы с миром?
     -- Но этого не произошло.
     -- Как бы то ни было, -- не сдаюсь я, -- за ним водятся и другие грехи.
Если уж говорить открыто, я убежден, что именно Гейзенберг выдал большинство
своих друзей из "Кружка по средам", участвовавших в заговоре против Гитлера.
Он -- единственный среди членов кружка, кто избежал общей участи...
     Ульрих так  и  сидит на правом краю моей кровати. За стеклами очков его
глаза как-то по-особенному  поблескивают. В  руках у него твердая пластина с
пришпиленным  листом  бумаги,  на  котором  врачи  при  обходе обычно делают
пометки. Пока я говорю, он не перестает записывать.
     -- А у вас есть доказательства, чтобы выдвигать подобное обвинение? Для
чего ему понадобилось делать это?
     -- Разве  не  понятно, доктор? Гейзенберг гораздо теснее  сотрудничал с
нацистскими властями, чем казалось.  В 1944-м когда арестовали и расстреляли
десятки  заговорщиков,  в  том  числе   друзей  Гейзенберга,  его   даже  не
побеспокоили! И это при том, что  за несколько дней до попытки переворота он
ужинал в компании некоторых руководителей  заговора. После покушения Гиммлер
разворачивает безжалостную бойню, в ней гибнут многие, чья единственная вина
заключалась   в   родственных  отношениях  с  заговорщиками.  Но   почему-то
профессора  Гейзенберга  и  пальцем не  трогают...  Разве  это не заставляет
задуматься? Меня схватили и отдали под суд. Лишь по счастливой случайности я
выжил. А его продолжали осыпать всевозможными милостями  сначала нацисты,  а
потом англичане... Ему простили все, словно быть гениальным -- то же  самое,
что быть безгрешным...
     --  Да,  странно,  --  соглашается мой собеседник,  а  потом  добавляет
миролюбиво: -- Только все  же  везение Гейзенберга не делает его виноватым в
том, что случилось с вами, профессор Линкс...
     --  Пожалуйста, не начинайте все снова.  -- Я слегка теряю терпение. --
Вам  мало  того,  что я рассказал? Гейзенбергу было наплевать на друзей, ему
лишь бы холить свою гордыню, постоянно осознавать собственное превосходство.
Он  использовал свои научные достижения, чтобы выторговать для себя выгодные
условия у  союзников... Он всегда думал только о себе! Гейзенберг по природе
не способен к состраданию и самопожертвованию...
     --  Есть разница между неспособностью и  злонамеренностью,  -- замечает
врач. Иногда я сомневаюсь в его добром ко мне отношении.
     -- Вот как! -- взрываюсь я. -- Уж не знаю, вам-то зачем его защищать?
     -- Хотелось  бы  убедиться,  все  ли  я правильно  понял. Вы  обвиняете
Гейзенберга в случившемся с вами несчастье?
     -- Не знаю. -- На  мгновение я смутился. -- Убежден в одном: Гейзенберг
является главным звеном в длинной цепи  фактов, которые нельзя объяснить, не
принимая во внимание наличие умысла. Сотни событий произошли одно за другим,
прежде  чем беда  настигла и  меня.  Против  меня выстроилось хитросплетение
тысяч разных поступков, объединенных одним именем: Клингзор!
     Диалог четвертый: О кончине истины
     Лейпциг, 8 ноября 1989 года
     -- Клингзор,  --  вновь  выговариваю я  с  ужасом,  с  благоговением, с
отвращением. --  По  его  вине я  очутился здесь,  доктор. Кто  еще, как  не
Гейзенберг,  может  прятаться  за  этим именем?  Несмотря  на первоначальное
неприятие  национал-социализма,   обусловленное   в   значительной   степени
враждебностью Штарка,  в конечном итоге Гейзенберг стал  пользоваться особым
расположением и Гиммлера, и Геринга, которые, как я вам говорил, непрестанно
осыпали  его  милостями  и   даже  сделали   научным  руководителем  атомной
программы... Все сходится, доктор...
     Хоть он и старается обращаться  со мной любезно, ему не  удается скрыть
кривую  улыбочку. У всех психиатров имеется профессиональная слабость: стоит
им  услышать  слово  "заговор",  они  сразу  начинают  припоминать  признаки
паранойи из студенческих учебников и ничего не могут с собой поделать.
     --  Я  здесь по вине  Клингзора, -- повторяю твердо, чтобы  у  него  не
возникло сомнений в моей убежденности.
     -- И что же он сделал? -- Его голос звучит немного снисходительно.
     -- Это слишком печальная история, доктор...
     Стараюсь приподнять голову, но удается лишь на несколько секунд напрячь
шею.
     -- Расскажите мне об этом.
     -- Знаете, у меня была жена. Прекрасная женщина. Ее звали  Марианна. Мы
познакомились благодаря Генриху, мужу ее подруги, Наталии... Однако все было
не так просто, доктор... Сами знаете, семейные истории вообще не простые...
     Мой  язык  тяжело  ворочается во  рту, касаясь немногих сохранившихся в
деснах зубов; мне стоит большого труда направлять его туда, куда надо. Слова
звучат как стон, как жалоба, как обреченность.
     -- Клингзор отнял ее у меня...
     -- Вашу жену? -- уточняет Ульрих.
     -- Нет, Наталию...