Произведения Лермонтова в народно-поэтическом

Произведения Лермонтова в народно-поэтическом обиходе

(по статье Г. Виноградова 1941 г.)

После распада СССР такие темы, как фольклоризм Пушкина или Лермонтова, стали считаться филологами идеологическими, навязанными пропагандой, набившими оскомину. Эту установку можно было понять на рубеже веков, но с некоторым удивлением приходится отметить, что и позднее, ни в 2010-е гг., ни с началом 2020-х гг. ничего не изменилось. И современные исследователи по сей день не готовы предложить адекватное дню сегодняшнему освещение темы: как отражен фольклор в творчестве Лермонтова и как, в свою очередь, творчество поэта становилось частью фольклора. 

Ликвидация безграмотности в нашей стране состоялась менее 100 лет назад (в 1930-е гг.). Тем удивительнее, что распространение поэзии Лермонтова в среде малограмотных и вовсе безграмотных людей начинается спустя всего лишь несколько лет после его гибели - с 1847 года.

Причем таким образом, как описано в нижеследующей статье, распространялись в народе стихотворения и поэмы лишь трех поэтов - Пушкина, Лермонтова и Кольцова. Кольцова - очевидно, потому, что он сам был выходцем из народа. Пушкина и Лермонтова - потому, что это были великие поэты, а каждый по-настоящему великий поэт бессознательно глубоко связан со своим народом, осознанно и случайно черпает вдохновение в его преданиях, его радостях, горестях и страхах; а, значит, чувства, выраженные в его стихах, "песнях", найдут отклик и в самых простых душах. 

Ниже приводится в сокращении статья Георгия Виноградова, певца, который проанализировал бытование стихотворений и поэм Лермонтова в народной среде с 1847 по 1937 гг.

 

Вопросу о фольклорных источниках творчества Лермонтова посвящена небольшая, но содержательная литература. Нельзя сказать, что тема эта разработана полностью и во всех отношениях одинаково удовлетворительно, но важно то, что в науке она поставлена, что для ее решения собран значительный материал. Гораздо слабее разработана другая сторона проблемы — о бытовании произведений Лермонтова в народно-поэтическом обиходе. Те отрывочные и случайные сведения, которые имеются в нашем распоряжении, позволяют высказать общее суждение, что творчество Лермонтова не прошло мимо народа, а какой-то частью влилось в состав народной поэзии.

Около восьмидесяти лет назад в печати время от времени стали появляться сообщения о том, что в среде столичного и вообще городского «простонародья» наряду со старинными народными песнями поются романсы и книжные стихотворения, что это явление наблюдается и в провинциальной глуши (в частности, например, в Вологодском крае), где в народный репертуар вошли произведения наших поэтов, в том числе произведения Лермонтова. В подобных сообщениях надо отметить одну подробность: книжный элемент в песенном народном репертуаре отмечается не как совершенно новое явление, — о нем говорится как о факте уже установившемся, прочно вошедшем в жизнь и быт. В те же десятилетия, т. е. в 60-х и 70-х годах прошлого века, стихотворения Лермонтова на правах народной песни были замечены у тюремного населения в Восточной и Западной Сибири. Наличие народных песен на слова Лермонтова за пределами острога отмечается разными авторами в конце прошлого и в первой трети текущего столетия в разных местах страны: на русском Севере, в Сибири за Полярным кругом, в б. Тверской и Московской губерниях.

И все же, как ни мало в распоряжении исследователя нужных ему свидетельств и как они ни кратки, ни пристрастны, перед нами — ясная картина: на громадных пространствах, занятых русским народом по ту и по другую сторону Урала, какая-то доля поэтического наследства Лермонтова давно уже входила составной частью в народный песенный репертуар.


Поэт называет  п е с н я м и  несколько своих стихотворений, но, кажется, не будет ошибкой сказать, что немногие из них стали действительно песнями. Зато некоторые из его произведений, которые автор не называл песнями, давно и прочно вошли в народно-песенный репертуар. Кажется, можно не сомневаться, что из всех произведений Лермонтова, привившихся к народной поэзии, наибольшим распространением пользуется «Казачья колыбельная песня» (впервые напечатана в 1840 г. ). Показателем того, насколько прочно вошла в народный обиход эта «песня», служит факт проникновения ее в собрания песен, записанных фольклористами из уст народа. Она поется в Забайкалье и Иркутском крае, в Приенисейском крае и Западной Сибири, повсюду поется и по другую — западную — сторону Урала. Во многих местах она и остается именно казачьей, а чаще бытует просто как народная колыбельная песня. Молодые казачки-матери и девочки-няньки знают и поют ее полностью (но нередко делают перестановки частей песни), не выбрасывая и неведомых им «чечена», «Терека» и т. п. Молодые деревенские крестьянки, не имеющие вкуса к ратным делам и боевым доспехам, поют с пропусками, иногда — только начало: первые восемь стихов с прибавлением каких-нибудь немногих из последующих. В городском быту «песня» Лермонтова встречается чаще и хранится лучше.
Если исключить изменения объема «песни», т. е. пропуски некоторых стихов, да изредка встречающуюся немного переиначенную редакцию первого стиха («Спи, м а л ю т к а мой прекрасный»), кажется, ни одно из созданий поэта, войдя в состав народно-песенного фонда, не осталось в такой степени неприкосновенным, не подверженным переделкам, как «Казачья колыбельная песня». Вероятно, те свойства «песни» (замеченные Белинским неведомо откуда взятые поэтом «простодушные слова», «умилительная нежность тона», «кроткие и задушевные звуки», «женственность и прелесть выражения»), которые проложили ей широкую и далекую дорогу по всем направлениям русской земли, обусловили и устойчивость ее текста. Она проста, понятна, не вызывает желания как-либо по-иному ее приспособить к условиям исполнения, переосмыслить.
Сколько ни приходилось наблюдать, лермонтовская «песня» почти всюду имеет один и тот же напев, сложенный, по преданию, самим поэтом. Соревнуясь с ним, некоторые композиторы (Варламов, Гречанинов), дали свою музыку, но она не привилась в народе.


Лермонтовские стихи «В минуту жизни трудную» проникли в песенный репертуар через гитару и гитаристов-любителей. Именно этот путь указывают наблюдения над бытованием «песни» в неграмотной или малограмотной среде. Много раз слушал я эту «песню» в исполнении двух едва грамотных девушек из Нерчинского края; та и другая пели ее не иначе как под аккомпанемент гитары (Иркутск, 1907—1908). В таком же исполнении — тоже от девиц — пришлось слушать это стихотворение в разных местах Иркутского края (лето 1920 г.). На окраинах Иркутска гитара не была редким инструментом, и в репертуар поющих мещанок «В минуту жизни трудную» входило неизменно (1922—1925). Стихотворение это «на правах песни» было широко распространено в селах б. Саратовской и Смоленской губерний. О распространенности или широкой известности «песни» говорят наличие пародийных подражаний и превращение начального ее стиха в одно из повсеместных «крылатых слов».


Несравненно большим распространением и известностью «хорошей» песни пользовалась и, видимо, продолжает пользоваться «Тамара» («В глубокой теснине Дарьяла»). В Сибири, где, по наблюдениям этнографа, «песни и стихотворения из книг в гораздо большем ходу, чем в России», «Тамара» давно была широко известна в притрактовых селах.
Кто пел ее? В Иркутске и его окрестностях — приказчики, молодые почтальоны и — кажется, повсеместно — телеграфисты на железнодорожных станциях; в небольших селах б. Иркутской губернии «играли на бандурке и припевали» молодой писарь, пожилой лавочник из писарей же и парень-грамотей, окончивший местную начальную школу (1900—1908 и позже). Гитарист или бандурист, когда он играет и поет на крылечке, на скамейке, у окна, на лужайке, всегда привлекает к себе большой круг внимательных слушательниц и слушателей.
Большой известностью и любовью «Тамара» пользовалась у «шитничек» (Иркутск, 1907—1908). Напев ее, кажется, везде один и тот же; он широко известен; слова часто выучивались «по книжке», которая неизменно оказывалась лубочным песенником. Хорошими певицами среди шитничек считались две малограмотные девушки в Забайкалье. Иркутские барышни-мещанки на окраинах города пели «Тамару» сорок лет назад (1902—1903), пели еще и в недавние годы (1920 и последующие).
В Петербурге (1911 — 1913) она вошла в репертуар молодых рабочих. У девиц с фабрики Жоржа Бормана были в употреблении печатные песенники. Некоторые из них открывались этим стихотворением и назывались именем Тамары. Одни из девиц декламировали «Тамару», другие (это наблюдалось чаще) пели ее под аккомпанемент гитары, а иногда пели небольшим хором. Так как текст заимствовался главным образом из «книжек», певцы усваивали его с теми отступлениями, какие находим в лубочных изданиях того времени. Вот обычные разночтения (первая строка — по Академическому изданию Лермонтова, вторая — по лубочному песеннику):

Манил он на отдых ночной
Манил (он) на отдых ночной

Он весь был желанье и страсть
Он  б ы л  в е с ь  желанье и страсть

На голос невидимой пери
На голос  н е в е д о м о й  пэри

Ждала она гостя. Шипели
Ждала она гостя,  к и п е л и

Кидало свой луч по горам
Кидало свой  с в е т  по горам

И с плачем безгласное тело
И с плачем  б е з г л а в о е  тело

Спешили оне унести
С п е ш и л а  о н а  унести

Такие отступления от авторского текста не нарушают ни ритмического строя стихов, ни рифм.


«Воздушный корабль» («По синим волнам океана», 1840) входит в песенный репертуар гитаристов, но как песня с лермонтовским текстом это произведение не имело большого распространения. Содержание его, не понятное без пояснений, не привлекало к себе внимания исполнителей, но художественные образы, кованность стиха, ритмика, четкая рифмовка нашли себе отклик, были приняты памятью и использованы для создания новых произведений — песен иного, близкого пониманию содержания; это подражания Лермонтову, иногда с подлинными цитатами из поэта. Среди тульских рабочих давно известна песня с таким началом:

По Курско-Московской железной дороге
По насыпи грозно-крутой
Стремительно поезд  н е с е т с я ,
Н е с е т с я  он вдаль с быстротой.

По связи с революционными событиями 1905 г. появилась песня, сохранившаяся среди рабочих Ижорского завода, в Колпине (Ленинградская область), до последних дней:

По бурным  в о л н а м  Черноморья,
Л и ш ь  з в е з д ы  б л е с н у т  в  н е б е с а х ,
«Потемкин» в Одессу  н е с е т с я ,
Н е с е т с я  на  в с е х  он парах....

Существовали и шуточные пародии небольшого объема (иногда не вполне удобные для печати).


Стихотворение «Выхожу один я на дорогу», созданное в форме романса, по указанию одного из авторитетных исследователей творчества Лермонтова, вошло в «репертуар народного пения». Наблюдатель народной жизни и знаток песни называет этот романс в числе песен, которые вошли в народный обиход и которые «в праве мы называть
уже народными».
Исследователь судьбы «песен русских поэтов» сообщает, что стихотворение Лермонтова стало «в некоторых местностях Сибири одной из самых популярных песен». В согласии с этими общими утверждениями, высказанными без указаний на источники и на места распространения лермонтовской «песни», находятся и мои наблюдения.
В Иркутске в начале текущего столетия «Выхожу один я на дорогу» пелось как одна из любимых песен в белошвейных мастерских (1907—1908). «Шитнички» пели ее иногда вдвоем или втроем, а чаще solo. Потом я много раз присутствовал при ее исполнении в окрестностях Красноярска в обществе крестьянских девиц и, реже, парней (1914—1915). Позднее слыхал ее в казачьей станице (Александро-Невской, б. Иркутской губернии), где ее пели мужские голоса.
Почти постоянное пользование печатным песенником (или постоянная близость к тем, кто им пользуется) оберегает авторский текст от грубых искажений. Отступления немногочисленны и незначительны; чаще всего наблюдаем небольшое прибавление в первом стихе:

Выхожу л ь один я на дорогу.

Может быть, прибавка вошла из песенника, где встречается нередко. Иногда можно заметить отклонения в произношении некоторых слов: «скремнистый» вместо "кремнистый", «пустыня немлет» и т. п. Не все (или не всегда) певцы поют последние восемь стихов, оканчивая песню стихом: «Я б хотел забыться и заснуть».


Наличие в народно-песенном репертуаре «песни» «В полдневный жар» («Сон») засвидетельствовано в разных местах много раз. В 1876 г. Г. И. Успенский, возвращаясь из Сербии, где он пробыл некоторое время в качестве корреспондента-журналиста, наблюдал на дунайском пароходе времяпровождение добровольцев перед отъездом их на родину. С одобрением отозвался он о «мадьярских мужиках», умело певших свои песни, и с огорчением заметил, что «наши» ничего не могли спеть сколько-нибудь удовлетворительного. «Подзадоренный неудачею „своих“, какой-то, повидимому, бывший военный писарь» решил поправить дело: «Погоди, я им (мадьярам) завинчу штучку!». Он «крякнул и затянул:

В полденный жар, в овраги на Капказзи,
В груди моей с винцом дымилась кровь.

Но на втором куплете осекся».

При всей краткости описания, наблюдатель отмечает среду, выделившую певца, не смущаясь тем, что певец оказался не вполне состоятельным.

Ее поют по ту и по другую сторону Урала. К б. Тверской (и, видимо, Московской) губернии относится указание наблюдателя, отмечающего «Сон» в числе песен, прочно вошедших в народный вокальный репертуар.

Можно думать (конечно, без притязания на доказательность), что «Сон» привлекает к себе певцов из народной среды, между прочим, тем, что в нем разработан (сознательно или случайно) народно-песенный мотив, известный преимущественно в «низшем» слое военной среды — у казаков. В одной песне поется:

Во сне виделось: ох, будто б я, удал добрый молодец,
Убитой на дикой степе лежу...
Ретивое мое сердечушко простреленное (Примечание 1).


Сравнительно в недавнем прошлом в песенном репертуаре фабричных девушек в б. Московской губернии было отмечено одно из юношеских стихотворений поэта — «Тростник» (1832). В живом употреблении оно получило новое заглавие — «Рыбак» и несколько измененную редакцию:

Сидел рыбак веселый
На берегу реки,
А перед ним по ветру
Качались тростники.
Од и н  тростник он срезал
И  с к в а ж и н у  проткнул,
Один конец зажал он,
В другой конец подул.
И будто оживленный,
Тростник заговорил —
То голос человека,
Т о  голос ветра был.
И пел тростник печально:
«Оставь, оставь меня!
Рыбак, рыбак прекрасный,
Терзаешь ты меня!
В е д ь  я  была  д е в и ц а ,
К р а с а в и ц е й  была,
У мачехи в темнице
К а к  р о з о ч к а  цвела.
И был сынок  л ю б и м ы й
У мачехи моей:
Обманывал красавиц,
Пугал честных людей.
И раз пошли под-вечер
(Я) с  н и м  на берег крутой —
Смотреть на сини волны,
На запад золотой.
Л ю б в и  м о е й просил он, —
Любить я не могла,
И  д е н е г  мне дарил он —
Я  д е н ь г и  не брала;
Несчастную сгубил он,
У д а р и л  в грудь ножом,
И  т р у п  м о й  з д е с ь  зарыл он
На берегу крутом,
И над моей могилой
Взошел тростник  г у с т о й .
Рыбак, рыбак  в е с е л ы й ,
Оставь,  о с т а в ь  м е н я .
Ты  п л а к а т ь  н е  с п о с о б е н,
Т е р з а е ш ь  т ы  м е н я.

Как обычно, стихотворение поэта, получив новое назначение — служить песней, потерпело изменение прежде всего в отношении объема: из 48 стихов «Тростника» в «Рыбаке» сохранено 42 стиха. Также сам стихотворный текст подвергся ряду искажений, отмеченных шрифтом.

У Лермонтова:

3 И перед ним по ветру
5 Сухой тростник он срезал
6 И скважины проткнул.
12 И голос ветра был.
17 И я была девицей
18 Красавица была.
20 Я некогда цвела,
25 И был сынок любимец
30 Мы на берег крутой —
33 Моей любви просил он, —
35 И деньги мне дарил он —
36 Я денег не брала;
38 Ударив в грудь ножом,
39 И здесь мой труп зарыл он
42 Взошел тростник большой,
45—48 Рыбак, рыбак прекрасный,
Оставь же свой тростник.
Ты мне помочь не в силах,
А плакать не привык!


Некоторые стихотворения Лермонтова отмечены в кругу т ю р е м н ы х песен. Острожный люд включает в свой репертуар, по словам наблюдателя, «все те песни, которые близко подходят своим смыслом к настроению общего тюремного духа». Этому «тюремному духу» и вкусам острожных певцов ответили стихотворения поэта: «Отворите мне темницу», «Не дождаться мне, видно, свободы», «Уж за горой дремучею».
Уже одним звеном — стихом с упоминанием решетки в окне, часового — поэт дает ощутить в своем произведении близость его к тюремным поэтическим мотивам, приемлемость его в среде острожного люда.
«Отворите мне темницу» («Узник», 1840), по свидетельству знатока народной поэзии, является одной из тех песен, которые «вошли в народный обиход и их в праве мы назвать уже народными». Это показание имеет силу, по крайней мере, для разных мест б. Тверской и, вероятно, б. Московской губернии. Популярность песни на русском Севере свидетельствуется фактом включения ее в народную драму «Шайка разбойников». По ходу действия кузнец, исполняя приказание атамана, заковывает рыцаря в кандалы; рыцарь поет:

Отворите мне темницу,
Дайте мне свободу, сияние дня,
Черноокую девицу,
Черногривого коня.

Была ли песня принесена на Север вместе с народной драмой как ее часть, или она раньше была там известна, сказать трудно.

Наши источники, при малом их числе и неполной удовлетворительности, говорят об устойчивости ее в народно-песенном обиходе на протяжении трех четвертей века. Это тем более удивительно (на первый, правда, только взгляд), что, работая над «Узником», поэт снял с ранних его редакций все наиболее привычные народные средства выражения.

В «Узнике», по словам исследователя поэзии Лермонтова, «намечен „тюремный“ мотив, который дальше повторяется» в стихотворении «Соседка» (1840), «окрашиваясь в фольклорные тона и принимая характер разбойничьей песни». Эти тона и этот характер предопределили судьбу «Соседки»: стихотворение проникло в острожную и поселенческую среду и стало жить «на правах песни». Песня была популярной и в студенческой среде. Она считалась и часто называлась тюремной не только у острожного люда: под этим названием она была известна и в рабочей среде, например, среди рабочих Путиловского завода. В исполнении путиловцев она получила такую редакцию:

Не дождаться мне, в е р н о, свободы,
А тюремные дни  т о ч н о  годы,
А окно высоко над землей («землей» — 2 раза),
У  д в е р е й  же стоит часовой.
П о м е р е т ь  бы мне в этой клетке,
Е с л и  б  не было милой соседки.
Я  в ч е р а с я  проснулся с зарей («зарей» — 2 раза)
И слегка ей кивнул головой:
Не грусти,  м о л о д а я  соседка,
Е с л и  х о ч е ш ь,  о т к р о е т с я  клетка.
И как божии  п т а ш к и  вдвоем («вдвоем» — 2 раза)
Н а  ч и с т о е  мы поле  в п о р х н е м .
И з б и р а й  же ты ночь потемнее,
Ч а с о в ы х  ж е  н а п о й  п о п ь я н е е ,
А  о  т о м  чтобы ведать я мог («я мог» — 2 раза),
На окно полосатый платок.
З о л о т ы е  ключи ты украдешь,
Ч а с о в ы х  за пирушку усадишь,
А  к т о  б у д е т  поставлен к дверям,
П о с т а р а ю с я  справиться сам.

У Лермонтова:

Не дождаться мне видно свободы,
А тюремные дни будто годы;
И окно высок; над землей,
И у двери стоит часовой!
Умереть бы уж мне в этой клетке,
Кабы не было милой соседки!..
Мы проснулись сегодня с зарей,
Я кивнул ей слегка головой.
Не грусти, дорогая соседка...
Захоти лишь — отворится клетка,
И как божии птички, вдвоем
Мы в широкое поле порхнем.
У отца ты ключи мне украдешь,
Сторожей за пирушку усадишь,
А уж с тем, что поставлен к дверям,
Постараюсь я справиться сам.
Избери только ночь потемнея,
Да отцу дай вина похмельнея,
Да повесь, чтобы ведать я мог,
На окно полосатый платок.


Имеется еще, по крайней мере, два стихотворения Лермонтова и одна поэма, бытование которых в народно-поэтической среде в той или иной форме подтверждено. «Черкесская песня» из «Измаил-бея» — отмечено в народных устах в середине XIX в., в конце первой его половины (1847). Иногда стихи поэта живут в народной среде не на правах и положении самостоятельной песни, а в качестве компонентов какой-нибудь другой песни, составляя ее начало («зачин», «запев») или концовку, или отдельные небольшие звенья в середине песенного текста ("Горные вершины"). Кроме того, народная песня — не единственная область, куда суждено было проникнуть поэзии Лермонтова, — некоторая доля его поэтического наследства влилась в народную драму ("Демон").

Едва ли перечисленными тринадцатью опусами полностью исчерпывается вклад Лермонтова в народную поэзию, но и приведенный здесь небольшой материал, являющийся, при всех его недочетах, первой сводкой сведений, относящихся к теме о произведениях Лермонтова в народно-поэтическом обиходе, дает возможность прежде всего определить хронологические рамки, в которых совершился процесс образования «избранного», или «народного Лермонтова». Перед нами не мимолетное явление, не случайный эпизод в истории русской народной словесности, — доля поэтического наследства Лермонтова, принятая носителями народного словесного искусства, обнаруживает стойкость, сохраняет свою живучесть на протяжении почти полного столетия. Первая дата, с которой можно вести счисление лет неканонического Лермонтова, — 1847 г.; последняя дата, подсказываемая наличным материалом, — 1937 г. (Примечание 2).
Собранный здесь материал дает возможность обозначить общими контурами карту географического распространения «народного Лермонтова». На карте должны быть обозначены пространства по ту и по другую сторону Урала. В Европейской части русской территории, идя с юга на север, должно назвать б. Полтавскую и Курскую, Тульскую и Смоленскую губернии, Приочье, Урал, Петербург, Вологодский край, побережье Белого моря; в Азиатской части, в Сибири, идя с запада на восток и затем на север, следует перечислить б. Тобольскую, Енисейскую и Иркутскую губернии, Забайкалье, Амурскую область и Заполярье.

Для Лермонтова характерно то, что его стихотворения, которые закрепились в народно-поэтическом обиходе, испытывают сравнительно незначительную переработку и носят характер «усвоения», а не «внешнего наплыва» из чуждой среды. Принятие из поэтического наследства Лермонтова большого количества его произведений в народную словесность служит достаточно убедительным свидетельством в пользу утверждения, что Лермонтов — народный поэт не только в общем и широком смысле этих слов, но и в особом, специальном их значении: поэт с незнаемым именем, но живущий в устах  народа.





Примечание 1. Г. Виноградов в данном случае воздерживается от обобщений, видимо, боясь показаться некомпетентным. Между тем даже непрофессионал, не боясь ошибиться, может заметить, что мотив предвидения во сне собственной гибели распространен в казачьих песнях. В стихотворении Лермонтова "Сон" он совсем не обязательно должен быть следствием умышленного заимствования. Скорее, дело в той общности, которую имел Лермонтов в своей биографии, в интуитивном, душевном строе с условным воином-казаком из народной песни. 

Примечание 2. Перечислим еще раз те 13 произведений Лермонтова, о бытовании которых в народно-поэтическом обиходе говорит Г. Виноградов: "Казачья колыбельная", "В минуту жизни трудную", "Черкесская песня" из поэмы "Измаил-бей", отрывки из поэмы "Демон", "Тамара", "Тростник", "Свидание", "Узник", "Соседка" (эти три стихотворения условно объединяются в "тюремный" цикл), "Воздушный корабль", "Горные вершины", "Сон", "Выхожу один я на дорогу".