Рыжуха

Рассказ написан на конкурс "Рождественские истории - 2024"
В соавторстве с Сашей Веселовым http://proza.ru/avtor/adikvatnyjj



Рыжуха была не такая, как прочие кошки. Это Михал Семёныч понял сразу.

 Не бросилась сразу на колбасу, а сначала оценивающе посмотрела на него. Видно, что изголодавшаяся, ребра так и торчат. И во влажных зелёных глазах не страх, не ожидание подачки, а дистанция – холодное равнодушие существа, давно принявшего свою беспризорную судьбу. Вот его прежний питомец, Барсик. Тот давно бы кинулся на угощение, дрожал бы от нетерпения и урчал от удовольствия. А эта, смотри, гордая. Наступила лапой на розовый ломтик и откусывает не торопясь, маленькими кусочками. Барыня. Михал Семёныч усмехнулся. Какие они всё-таки разные, эти котики. В этой прямо чувствуется порода. И вся такая изящная, поджарая. Ноги длинные, морда узкая и вытянутая. А шерсть… Точь-в-точь, как щебнистая пустыня Гармсер в провинции Гильменд. Не рыжая, а выбеленная, запылённая, выгоревшая на жарком афганском солнце. Михал Семёнычу стало грустно. Не отпускает последнее время память, подкладывает картинки прошлого.

 Он повернулся и побрёл от магазина прочь. И совершенно не удивился, когда обнаружил, что кошка идёт следом. Он не приглашал, Рыжуха выбрала его сама.

Она действительно была странная. Не мяукала, не бегала по комнате, не играла. Он бросил ей маленький поролоновый мячик. Но Рыжуха небрежно отпихнула игрушку лапой и так посмотрела на человека, что тот почувствовал себя неловко. А ещё Рыжуха не терпела, когда её гладят. Уклонялась, недовольно шипела и одаривала таким взглядом, что у пенсионера опускались руки. Что-что, а говорить глазами она умела. А ещё умела слушать. И это качество Михал Семёныч ценил в ней превыше всего. Он никогда не рассказывал сыну о своей службе в Афганистане. Он даже прятал от него награды – два ордена красной звезды и медаль за отвагу. Да и как расскажешь, если видишься с ним, в лучшем случае, раз в год. А на внука и вовсе посмотреть не довелось. А с Рыжухой откровенничал. Плакал, вспоминая, как подорвался на мине его лучший друг, как сгорели в бензовозе два молоденьких таджика, в смерти которых винил себя. Как отдал под суд сержанта, что продавал духам оружие, а тот потом вскрыл себе вены… Он рыдал, размазывая по щекам слёзы, и Рыжуха плакала вместе с ним.

Жизнь Михал Семёныча вышла не хуже и не лучше прочих русских мужиков, родившихся в начале шестидесятых годов прошлого века. Было и хорошее, и плохое. Дураки и дороги. Армия. Училище в Рязани. Афган. Жена. Проклятая перестройка. Угар девяностых. Погоны снял. В бандиты не захотел, пошёл в сторожа. Жена от него ушла. Забрала сына. Запил. Барахтался как лягушка в молоке, масла особого не взбил, а так, прибился к унылому берегу с однокомнатным захолустьем, случайными женщинами и кошками. Работал замерщиком в оконной компании, да так, случайными заработками перебивался. Дюжее здоровье, доставшиеся ему даром от родителей, долго прятало от него разные болячки, которые в последнее время стали проявляться в одышке, бессонницах да вялом мочеиспускании, извините за прозу. Но ведь это проза?

Проза жизни.

Когда на юге России степным ветрам стал попутчиком запах порохового дыма, а вскоре загрохотали стальные грозы — узнал Михал Семёныч, что его сын воюет, и внук записался добровольцем. Тогда и отправился шестьдесят второго года рождения «старик» в военкомат. По первости никаких препятствий не было, но потом медицина наотрез отказалась визировать его контракт, и даже от предложенных денег с обидой отказалась. Не нужен им инвалид.

В тот день, придя домой, Михал Семёныч поставил на стол бутылку водки, но не выпил ни грамма, даже не откупорил. Повернулся к Рыжухе, которая заняла соседний стул. Села, опираясь передними лапками на сиденье, закрутила вокруг себя хвост и замерла, как изваяние, в ожидании. Слушать она умела торжественно и одновременно деликатно.

– Понимаешь, какие дела, Рыжая, с тобой в тылу остаюсь. Аорта у меня вот большая, говорят, пребольшая, прямо лопнет сейчас. А что аорта в нашем артиллерийском деле такое? Не знаешь, вот и мне невдомёк. Уж как-нибудь отвоевался бы. Сын, внук — все в армии, а дед на печке. Рыжая-рыжая, – заплакал Михал Семёныч, – рыжая-бесстыжая, всё я знаю про эту аорту, погуглил уже, снаряда не подыму, перед товарищами станет совестно, со стыда помру, а им хлопоты – хоронить. Будем, Рыжуха, тыл подымать. Я так решил. С книжки деньги снимем, фургончик купим и будет бойцам гостинцы на фронт возить.

Рыжуха спрыгнула со стула и сделала под столом у ног Семёныча суетливый круг.

– Вижу! Одобряешь! – обрадовался пенсионер и протянул руку, чтобы погладить кошку. Но та привычным движением увернулась. Михаил Семёнович вздохнул:

– Понимаю, принципы. Вот и у меня, Рыжуха, принципы.

* * *

Внука он разыскать не смог, хотя и знал, что его часть где-то поблизости. Да и ещё вопрос – узнал бы при встрече? Одна фотка только и стоит дома на серванте, но там Илюшка совсем молодой, школьник. Сейчас, ясное дело, заматерел. «Может, он мимо шёл, а я не признал». Вот солдатик, что на КПП его «буханку» досматривал, очень похож. А спросить как-то неудобно…

«И чего тебе, старый дурак, неудобно, – злился на себя Михаил Семёнович, – вдруг Илюшка и был».

Обидно, конечно, что не проявил в своё время нужную твёрдость. Не поставил бывшую супругу на место, не разъяснил бессердечной, что не имеет она законного права лишать его встречи с сыном, что его это семя, плоть от плоти. А теперь и родной внук его не знает. Один на всём свете. Только Рыжуха из близких существ осталась.

Рыжуха…

Михаил Семёнович нахмурился, вспоминая необязательного соседа по площадке. Обещал кормить кошку, а сам запросто забухать мог и забыть.

«Ничего, рыжая, завтра домой. Накормлю тебя ветчиной».

* * *

У дверей гостиницы курили двое незнакомых парней в армейском камуфляже. Семёнович обратил внимание, как один из них легонько толкнул другого в бок и кивком головы указал на его УАЗик.

Припарковав машину, пенсионер сунул ключи в карман и хотел пройти мимо, когда услышал веселый голос:

– С Рождеством, отец!

Говорил высокий чернявый молодой мужчина. Улыбается широко, во рту золотой зуб. Глаза чуть раскосые. Такие парни девкам нравятся. Нагловатые, уверенные в себе.

«А ведь он прав, сегодня ночью Рождество. Совсем забыл»

– Спасибо, ребята, – кивнул бойцам Михаил Семёнович. – Вас тоже с праздником!

– Хорошая у тебя «Таблетка», – заговорил второй. Этот не улыбался, смотрел пристально с прищуром. – У моего бати такая была, зверь машина.

– Машина хорошая, – не стал спорить пенсионер.

– Угощайся, отец, – чернявый протянул пачку сигарет.

Семёновичу очень хотелось закурить, он даже дёрнулся рукой к пачке, но вовремя остановился.

– Нет, парни. Второй год не курю. Сердце шалит. Не соблазняйте.

– А ты кремень, отец! – сверкнул фиксой чернявый. – Я раз двадцать бросал – не получилось. Вот думаю…

– Мы тебя видели, мужик, – перебил товарища второй, которого Семёнович мысленно окрестил «Сердитый». – Ты же с волонтёрами работаешь? Бойцам на передок всякую хрень возишь…

Старика неприятно резануло словечко «хрень», но он промолчал.

– Стало быть, налегке обратно? Не поможешь нам по-дружески?

– А что нужно?

– Будь человеком, подкинь нас с грузом до Малаевки? А то наш водила загулял, похоже, неизвестно, когда будет, а нам срочно нужно.

 – Да без проблем. Сколько вас и что за груз?

– Трое. Груз – пара коробок с консервами.

– Ради Бога. Завтра утром возвращаться думал. Но если такое дело – грузитесь и поехали, если что, в Малаевке заночую…

– О чём разговор, батя! – хлопнул его по плечу чернявый. – Ты мировой мужик! В Малаевке и Рождество отметим?

* * *

УАЗик поскрипывал, подрыгивал на замёрзшей разбитой дороге, торопился попасть в посёлок до темноты. Фары включать здесь излишняя роскошь, и, хотя до фронта отсюда ещё километров десять, да и Малаевка эта в стороне лежит, но без нужды светиться нечего, зачем себя зря обнаруживать.

«Пара коробок» – четыре тяжёлых ящика, на вид килограмм по тридцать, завернутых в брезент, разместились у перегородки кабины и багажного отделения. Спокойно лежат, не тревожатся. При них рядом расположились на откидной скамейке Сердитый и третий попутчик, тоже угрюмый малый и тоже в камуфляже. Молчат все: и Сердитый, и Угрюмый, и ящики.

Чернявый отдувался за всех. Правда, отдувался без напряга – Семёнычу и слова вставить было негде, молол его попутчик считай что без остановки, сыпал шутки, анекдоты рассказывал, вспоминал что-то. Назвался Андреем. Вернее, Андрюхой. Рассказал, что с приятелями у них бизнес. «Ну, бизнес не бизнес, а так, кооператив. Здесь купили, там пропили. Тут купим – там пропьём. В Малаевке джигит один магазинчик держит, ему консервы везём. Не гляди, батя, косо. Жизнь, она с войной не кончается, люди жрать хотят. Ты гуманитарку возишь, людям праздник делаешь, а мы им в остальные дни недели помогаем. И хоть не воюем, а за товар постоять, бывает, приходится. Тут ведь и банды есть, и мародёры, и всякие».

– Пятюне нашему, – чернявый через плечо ткнул пальцем в сторону Сердитого, – считай легко отделался, муку вёз, жиганы перехватили, почки отбили, четыре дня по малой нужде кровью писал, на инвалидности теперь. Я непризывной… шахтёр… с пацанами пока в отпуске. А Аркадох у нас, – показал тычком пальца на угрюмого, – уже в отставку вышел, про музыкантов слыхал, вот из тех самых, они серьёзные были мужики… в общем, пока ждёт Арканя, задаром в окопы не хочет.

И вроде недалеко была Малаевка, а в поселок въехали в полной темноте, проскочив дорогой сумерки. Остановились на въезде.

На фоне синего неба над тишиною крыш торчала здесь заводская труба, подальше виднелась церковная колоколенка, а рядом с павильоном автобусной остановки шёл пар из недоукутанной термоизоляцией раненой теплоцентрали.

В домах вокруг если и не спали, но свет за плотными шторами прятали надёжно. Да, тут, пожалуй, заночуешь.

– Где магазин-то у вас, Андрюша? – спросил Семёныч.

– Да разгружай нас тут, приехали.

– Как тут? На дороге, что ли, давай до места заброшу.

– Тут – это значит здесь. Приехали мы, батя. Вот в крайнем доме, видишь, где калитка под аркой, мы всегда останавливаемся. А товар с утра хозяин заберёт. И ты с нами оставайся, одному по ночам нельзя в это время.

– Понятно, если так.

Подъехали к домику с плотным забором, висевшим на кирпичных столбиках, у калитки остановились. Андрей лихо выскочил на утоптанный снег и, подойдя ко входу, забарабанил кулаком в дверь.

– Кто здесь? – раздался сиплый мужской голос, и полоска света выплеснулась наружу в щель из-под двери на холодном крыльце.

– Открывай, свои. Это я – Андрий с хлопцами…

Дверь открылась, на пороге застыл лысый мужик с глубоким неровным шрамом через всё лицо. В руке он держал допотопную керосиновую лампу. Дрожащие отсветы пламени делали его физиономию неприятной, отталкивающей.

Поочерёдно осветив гостей, лысый недовольно зыркнул на Семёныча.

– А это кто?

– Добрый самаритянин, – хохотнул чернявый.

– Кто, кто? – нахмурился хозяин дома.

– Расслабься, Шрам. Нормальный дед. Витька, урод, загулял где-то, так этот нам помог товар докинуть.

Лысый ничего не ответил, посторонился, пропуская гостей в дом.

Вслед за остальными Семёныч вошёл в помещение, повесил на вешалку куртку, огляделся. Посреди комнаты стоял круглый стол, заставленный всевозможными закусками. Истекали запотевшими боками бутылки с горилкой. Бросились в глаза названия «Заподенка», «Бандеровка».

– Будь как дома! – подтолкнул его к столу Андрей. – Лично я подыхаю от голода! Садись, батя, сейчас выпьем – согреемся!

Михаил Семёнович сел на свободный стул. Вся компания расселась рядом.

Шрам выставил пять гранёных стаканов, откупорил бутылку и принялся разливать горилку.

– Мне не нужно, – поспешно заявил пенсионер.

Рука лысого дёрнулась, несколько капель пролилось на цветастую скатерть.

– Как не нужно?! – искренне удивился чернявый. – Ты чего-то, дед, меня огорчаешь. Больной, что ли? Не пьёшь, не куришь…

– Да, Андрюша. Врачи не велят.

– Какие на хрен врачи?! У нас здесь один врач! – палец указал на усиленно работающего челюстями угрюмого. – Аркадох! У музыкантов при госпитале фельдшером пахал. Ноги-руки без наркоза резал! Скажи ему, Аркаша, что выпить завсегда полезно!

Угрюмый исподлобья взглянул на чернявого и отмахнулся:

– Не цепляйся к человеку.

– Мне бы чаю горячего? – попросил Михаил Семенович.

Шрам, не глядя на него, бросил:

– Нет чая. Есть вино, шампанское, пиво, – и, подняв стакан, произнёс:

– Давайте, пацаны, с праздником!

Четверо парней чокнулись, выпили.

– У меня есть чай, – спохватился Семёныч. – В машине! Сейчас, погодите!

Он выскочил из-за стола, сдёрнул с вешалки куртку и услышал, как за его спиной Пётр сказал:

– Дурной дед…

В багажнике у него хранился двухлитровый термос. Как раз перед самой поездкой наполнил его горячим травяным чаем. Семёныч уже протянул к нему руку, когда вдруг заметил, что край брезентовой накидки съехал в сторону, обнажив угол ящика чужого груза. Сердце бывшего афганца ёкнуло. Ещё не веря в страшную догадку, он потянул ткань в сторону и остолбенел. Нет, армейский укупорочный ящик для автоматов АКС он не спутал бы ни с чем другим. «Не меньше сорока стволов… Хороши консервы!»

Он извлёк из кармана выключенный мобильник. Конечно, пользоваться сотовой связью запрещено, но здесь случай исключительный. Нажал кнопку включения и услышал за спиной насмешливый голос:

– Эх, дед, дед. Ну зачем ты такой любопытный?

Михаил Семёнович медленно обернулся.

Чернявый стоял в двух метрах от него и улыбался. В лунном свете сверкнул золотой зуб.

– Посидели бы, выпили. И ты спокойно поехал бы в свою русню. А теперь что с тобой делать?

– Вы украинцы? – тихо спросил пенсионер.

– Мы – интернационал! – с пафосом ответил Андрей. – Хохлы только мы с Петро. Шрам, как и ты, кацап. А Аркадох вообще, грек или киприянин – не знаю. Мне на вашу войну, старик, глубоко плевать. Хоть вы друг дружку перебьёте! Я не люблю, когда над головой летают дроны, а по улицам ездят танки. Мне нравится тёплое море и девки с ногами от ушей. А ты решил лишить меня этого? Не выйдет, старый.

Михаил Семёнович сделал шаг к парню. Надо как-то отвлечь его внимание, справиться с ним несложно, главное на прием взять.

– Стоять! – неожиданно с ненавистью прошипел Андрей и выдернул из кармана пистолет. – Я тебя, сука, насквозь вижу. Понял, что ты из бывших. Выправка у тебя строгая, не гражданская. Руки назад и топай до хаты.

Втолкнув пенсионера в помещение, чернявый вновь стал весёлым и беззаботным:

– Господа-диверсанты, этот пройдоха раскрыл наши коварные планы! Шо будем робить?

– А потому что не нужно чужих сюда таскать, – мрачно заметил Шрам. – Ты, Андрюша, дебил, каких мало.

Аркадох пожал плечами:

– А чего делать? У тебя в руках ствол. Выведи его и грохни.

– А чого відразу я?! Як що, так відразу – Андрій! Я не один його сюди тягнув! – возмутился чернявый.

– Заткнись! – поморщился в ответ угрюмый «фельдшер вагнеровец». – Ненавижу твою мову!

– Нельзя его здесь гасить, – со вздохом вступился Шрам. – Через день фура за товаром придёт. Договоримся с пацанами, выбросят его по дороге. А от «Таблетки» нужно избавиться – слишком приметная. Этого кренделя свяжите. Пусть пока поживёт.

Андрей наскоро связал руки пенсионеру бельевой верёвкой, толкнул на стул:

– Сиди, дед, и не рыпайся, а то башку откручу!

Взглянув на часы, заорал:

– Хлопцы! Полночь! Срочно горилку всем! С праздником, братья!

И в этот момент в дверь настойчиво постучали.

Сидящие за столом замерли с поднятыми стаканами.

– Спроси, кто? – тихо приказал Андрею Шрам. – И убери ствол, дурак.

Чернявый подошёл к двери и, изобразив сонный голос, осведомился:

– Кого это несёт на ночь глядя?

– Мне нужна помощь!

Андрей изумлённо обернулся к товарищам:

– Баба!

– Не Малаевка, а проходной двор, – скривился Шрам. – Открой!

Андрей отодвинул засов, распахнул дверь и удивлённо присвистнул:

– Вот это рождественский подарок! Заходи, красавица!

Все присутствующие с интересом уставились на высокую молодую девушку в белой меховой куртке и вязаной светлой шапочке.

Она тоже разглядывала мужчин и недовольно хмурилась.

– Мне нужна помощь, – капризно повторила она. – У вас во дворе машина. А моя в грязи заглохла. Нужно дёрнуть.

Михаил Семёнович смотрел на девушку и думал, что она или слишком смелая, или слишком глупая. Скорее, второе. Другая бы, столкнувшись с толпой незнакомых мужиков – растерялась и испугалась. А эта ведёт себя, как королева. Ещё бы ногой топнула.

– Так вы поможете или нет?

– Конечно, поможем! – раскосые глаза Андрея плотоядно сверкнули. – Как простым смертным не помочь ангелу? Ведь вы ангел? Появились ровно в полночь в Рождественскую ночь.

– Я не ангел. Я – Кристина. Корреспондент 31-го канала. Машина рядом, съехала в колею и села на пузо. Трос у вас есть?

– Побачим, – пообещал поднявшейся из-за стола Пётр. В два шага он оказался между Андрием, требовательно тянувшим гостью к столу, и дверью. – Посиди с хлопцами, малая, я на твой драндулет пока гляну, порешаю за доподмогу.

Пётр подтолкнул Кристину вперёд, от неожиданности она не устояла на ногах и оказалась в объятиях Андрия. Сам Пётр подхватил с вешалки свой пёстрый бушлат, надевая его, успел вернуться к столу, сграбастать стакан, выпить водку, зажмуриться, после чего, не закусывая, с блажной улыбкой вышел из хаты во двор.

Пока Михал Семёныч лихорадочно соображал, чем и как он может помочь, ощущая боль от врезавшейся в запястья тугой верёвки и одновременно испытывая облегчение от того, что «вязальщик» из бандита неважный, к «ухаживаниям» Андрия за симпатичной гостью присоединился Аркадий.

– Кристиночка, вы садитесь рядом со мною, Андрюша у нас ещё молодой, а интервью у меня возьмёте, у ветерана.

С этими словами «ветеран» сдвинул в сторону справа от себя столовые приборы, миски с закуской, недопитую горилку, смахнул с зелёного крашеного табурета воображаемые пылинки и, поднявшись навстречу приятелю, тащившему к столу застрявшую некстати в малаевской грязи корреспондентку «31 канала», сказал:

– Прошу!

Вдвоем с Андрием они практически силой усадили женщину за стол, вложили ей в руку высокий зелёного стекла фужер. Далее Андрий взял в руки бутылку с шампанским, лихо выстрелил пробкой и, наполняя вином фужер, успел рассказать гостье, что он мало учился в школе, но, к счастью, запомнил, что случай – это псевдоним Бога…

– Это Паскаль сказал? – перебила его девушка, которая, несмотря на возникшую с её появлением суету и суматоху, хотела как-то повлиять на ситуацию, видимо, привыкла всё контролировать.

– Какой паскаль? – удивился неожиданному вопросу Андрий.

– Блез Паскаль…

¬– Так вот слез паскаль. А я про случай. Пьём за счастливый случай, приведший к нашему шалашу гарну дивчину. Ура!

¬– Ура! – грянули подельники, поднимая разномастную посуду.

Кристина тоже подняла фужер. И, наконец, смогла внимательнее рассмотреть сидевшего напротив пожилого красиво седеющего – соль с перцем – мужчину. Он не кричал, не дурачился, он сидел молча, сидел напротив, как-то неестественно выкатив глаза, лицо его было красным, лоб мокрым, а руки… Руки он всё время держал за спиной. Держал не показывая. Не мог их показать. У него связаны руки, – поняла Кристиина и обомлела от своего открытия.

– Что с вами? – спросила она через стол.

– Пить не хочет, – хмыкнул Шрам. Он быстро поднялся со своего места и сейчас локтем навалился на плечо попытавшегося встать Михала Семёныча.

– Болеет, – захихикал Андрий, ловко приходуя бутылку Бандеровки.

– А это, Кристиночка, мы лазутчика повязали, – объяснил ситуацию Аркадий, – хотели до комендатуры его дотопать, но тут праздник. Тикать ему некуда. Ну и посадили за стол. Рождество ведь!

– Со связанными руками? – спросила женщина, всё больше и больше тревожась от происходящего вокруг.

– Со связанными. Мы всех вяжым, кого стремали. – За спиной Кристины раздался голос возвратившегося с улицы Петра.

Пётр прошёл к столу и, выбрав стакан с горилкой, остался стоять, овладев всеобщим вниманием.

– Слухайте, её кореец, не разбираюсь в них, торчит на дороге от церкви сюда. Там москалив полно. Пойдут с храму, машину найдут, шукать станут. Погано дело – хорониться в другом мисте надо.

Горилка заторопилась в пищевод Петра. Он присел рядом с Михаилом Семёновичем и предложил следующее: немедленно грузиться всем в УАЗик, от Малаевки скатиться по вдоль речки километра два и там за куширями отсидеться.

– Утром наладим связь, товар сбросим и по домам.

– Не кипишуй так, Петро, и здесь отсидимся, что они её, во всех дворах искать станут, – засомневался Андрий.

– А может, и станут… всё-таки пресса, корреспондент. – Аркадий принял сторону Петра.

Шрам согласился:

– Надо беду от хаты отвести, придут – никого не найдут. Утром вернёмся, без товара, чистыми.

– А эти? – уточнил Аркадий.

Коротким обрубком указательного пальца нарисовав перед собой абстрактную петлю, Шрам объявил:

– А этих в воду.

Самонадеянный беззаботный Андрий оказался в меньшинстве. Он несколько секунд сидел насупившись, глядя перед собой. Потом неожиданно засмеялся, резко левой рукой притянул к себе Кристину, а правой пятернёй разодрал на ней джемпер, рубашку и, добравшись до лифчика, задрал его вверх, и потом сграбастал в ладонь показавшуюся из-под него красивую молодую грудь.

– Но только сначала она у меня интервью возьмет!

– Возьмёт у всех по очереди, и не один раз, нам на реке до утра куковать, – заверил приятеля Аркадох и с жадностью посмотрел на розовеющий в пальцах Андрия сосок Кристины.

Женщина хотела вырваться, но не смогла. Попыталась крикнуть, но Андрий, моментально оставив в покое её грудь, влепил пощёчину. Мир вздрогнул и поплыл перед глазами девушки, но она всё-таки каким- то чудом поднялась, выскользнула из пьяных объятий и бросилась к двери. Андрий попытался ухватить её за шиворот, но попал женщине по уху, и неожиданно для себя увидел в своем кулаке клок женских волос и почувствовал впившуюся в ладонь серёжку, вырванную из уха. На пол брызнула крупными каплями кровь. Мочка уха оказалась разорванной. В следующую секунду Кристина упала, стреноженная мощным толчком Аркадия. Он ударил женщину в спину, не удержавшись на ногах, она оказалась на деревянном полу. И уже оттуда наблюдала, как всё застолье пришло в движение. Мужчины засуетились. Резко повскакивали. Стали быстро собираться. Разбирать с вешалки комуфляж. Паковать по карманам водку и бутерброды. Ещё были какие-то кошельки и документы. И всё невероятно быстро, калейдоскопично и почти неправдоподобно.

– Все на пол, суки! На пол! Стреляю, – вдруг раздался твёрдый и решительный голос Михал Семёныча, в руках у него был Глок, позаимствованный у Шрама. Сам лысый хозяин притона стоял впереди Семёныча на коленях.

Едва в доме начался кавардак, бывший афганец понял, что сейчас на него никто не обращает особенного внимания. С самого начала он не переставал шевелить за спиной запястьями, чувствуя, как узел постепенно ослабевает. «Неумелый ты вязальщик, Андрюша. Если бы я тебя вязал – не вырвался бы»

 Голова шумела, перед глазами сгустилась пелена, из последних сил Семёныч поднялся. С размаху ударил носком крепкого ботинка Шрама по голени. Сломал поставленным ударом ему ключицу. И выхватил пистолет. На это ушли почти все силы.

Где-то на подсознании отметил, что держит в руках австрийский Глок.

«Плевать. Главное, не потерять сознание. Всё плывёт»

– На пол, – повторил он, ощущая, каким хриплым и тихим стал его голос.

Бандиты замерли. С удивлением смотрели на чёрное дуло. Первым опомнился Аркадий:

– Убери волыну, старый! Не то я тебя! – рука скользнула за спину.

Грохнул выстрел. До этого Глок держал Семёныч в руках лишь однажды, но был уверен, что у него намного более тугой спуск, чтобы натовские вояки могли пользоваться им комфортно, в перчатках. Этот глок оказался не армейским, для оперативных служб ставился мягкий спуск, достаточно одного невесомого прикосновения.

Аркадоха отшвырнуло в сторону, на камуфляже в районе груди расплылось тёмное пятно. Запахло пороховым дымом.

– Не стреляй, батя! – заголосил Андрей и первым бухнулся на пол лицом вниз. За ним последовал и Пётр.

Михаил Семёнович перешагнул через лежащих бандитов, протянул руку девушке:

– Вставай, Кристина! Уходим!

Та не заставила себя упрашивать, быстро вскочила, подхватила с вешалки шубку и первая выскочила на улицу. Свою куртку Семёныч решил не брать. Он ощущал не холод, а страшный жар. По лицу лил горячий пот и заливал глаза.

– Скорее! – торопила его корреспондентка. – Они сейчас бросятся за нами!

Ковыляя на негнущихся дрожащих ногах, пенсионер добрался до УАЗика, распахнул дверцу. «Как же кружится голова. Что это? Давление или инсульт настиг? Старая ты развалина, товарищ подполковник».

Со стороны дома негромко хлопнул выстрел. Михаил Семёнович даже не услышал. Только что-то сильно ударило в плечо, швырнуло лицом в снег…

Над ухом загрохотало. Он с трудом поднял голову, чтобы увидеть, как Кристина лупит из Глока по бандитам, держа пистолет двумя руками. Рот искривлён в крике, волосы развеваются на ветру… «Амазонка… Как есть – воительница».

Глаза сами собой закрылись, и он провалился в тугую вязкую тьму.

Потом пришёл в себя, когда УАЗ резко подпрыгнул на ухабе.

Девушка, стиснув зубы, гнала машину сквозь беснующуюся метель. Тонкая шея залита кровью.

– Кристина, ты ранена? – свистящим шёпотом спросил Михаил Семёнович.

Она радостно обернулась:

– Слава Богу, очнулся! Не разговаривай! Ты потерял много крови! Я в порядке! Ублюдок мне ухо порвал! Но это ерунда, бывало хуже! Ты потерпи, родной, скоро наши! Осталось пара километров до поста!

И от её голоса пенсионеру вдруг стало хорошо и спокойно. Голова больше не болела, только слабость одолевала, кажется, и рукой не пошевелишь. Он смотрел на сидящую рядом девушку и улыбался. «Худенькая, поджарая, скуластая. А глаза какие зелёные, огромные. А волосы… светлые с медным отливом, как у моей Рыжухи. Такая вся грациозная. Почему мне не двадцать лет»

Кристина что-то говорила, но он уже не слышал, медленно проваливаясь в чёрный омут беспамятства…

Когда он снова пришёл в себя, вокруг было светло и шумно. Солнечные зайчики скакали по палате, отражались от двух больших стеклянных банок капельницы, струились по изогнутой пластиковой трубке, плясали на металлической спинке кровати. Вокруг ходили какие-то люди в пижамах, у одних были забинтованы головы, другие носили на руках гипсовые лангеты. Госпиталь. Михаил Семёнович усмехнулся. Там, в Афгане, даже царапины не получил. А в мирной жизни болячки не отпускают.

К нему на край кровати присел мужчина в белом халате, бесцеремонно задрал ему веко вверх, проверил пульс и только после этого деловито осведомился:

– Как себя чувствуете?

– Отлично.

– Прекрасно. Вас уже давно поджидают, а вы всё спите, – врач махнул кому-то рукой.

У Михаила Семёновича забилось сердце. Кристина! Ведь она спасла его. Он отлично помнил, что валялся как бревно на снегу и не мог подняться. Она сумела доволочь его до Уазика, сама села за руль и увезла от бандитов… или диверсантов? Он и сейчас толком не знал, с кем свела его судьба. Одно ясно – нехорошие люди, враги. Сейчас он возьмёт её за руку, посмотрит в бездонные зеленые глаза и скажет…

– Дедушка, здравствуй!

На него смотрел худенький молоденький паренёк. Раньше его точно никогда не видел, но в лице что-то знакомое. Нос с горбинкой, как у его бывшей. Да и губы такие же пухлые, твёрдо очерченные. Неужели это…

– Илюша, ты?

– Я, дедушка! – паренёк рассмеялся.

У Михаила Семёновича повлажнели глаза.

– Прости меня, Илюша. Ничего я для тебя не сделал. Ни подарков не дарил, ни в кино не водил. Сидел, как сыч в дупле, а ты без меня вырос.

– Так это не твоя вина, дедуль. Ничего не говори, я всё знаю. Ты у меня молодец, благодаря тебе весь склад накрыли. Наши говорят, ты герой. А знаешь, сколько на том складе всего было! Сотню боевиков можно вооружить.

– Значит, диверсанты всё-таки?

– Пособники. Поставляли врагу оружие и взрывчатку.

Михаил Семёнович вздохнул:

– Я ничего и не сделал. Это всё девушка, Кристина. Где она?

– Не знаю, дедуль. Была какая-то девушка, но исчезла.

– Как исчезла? – встрепенулся Михаил Семёнович. – Но вы фамилию, имя её выяснили? Она же не простая девица – корреспондентка! Её же найти несложно! Она говорила, 31-й канал!

Илья растерянно развёл руками:

– Не нашли, дедуль. Толком её никто и не видел. Вроде была, а вроде и нет…

– Что за бардак у вас? Как это «вроде»? Мы же на войне, тут каждый человек на строгом учёте. Потому у вас и диверсанты как у себя дома гуляют. Девушка, Кристина, лет двадцати пяти, высокая, стройная, волосы рыжие, корреспондент 31-канала…

– Дедуль, нет такого канала. Впервые слышу. Ты извини, мне на дежурство нужно. Завтра забегу.

Внук ушёл, а Михаил Семенович ещё долго не мог успокоиться.

«Дожили. Человек такое дело провернул, а его и не заметили. Чудны дела твои, Господи. Ничего, Кристина, я тебя найду. Ты мне жизнь спасла, а я в долгу быть не приучен».

Лишь через месяц Михаил Семенович смог вернуться из командировки домой. Простреленное плечо зажило, врачи сказали – сквозное ранение, и кость не задета. Да шут с ним, с плечом. Кристину найти не смог. Куда только не обращался. Даже стало казаться, что та Рождественская ночь ему привиделась. Как же, привиделась. Вон и грамоту вручили. И медаль «Активный участник волонтерского движения», сердце на ней изображено. А он что? Никакой не герой. Это всё она, Кристина, отчаянная девчонка с зелёными глазами… Как из Глока палила, его, старого дуралея, защищая, как в машину тащила, как перевязывала… Ей сердце нужно было дарить! Эх, нет справедливости на свете.

Сосед встретил его радостным и на удивление трезвым.

– Ну, Семёныч, и фурию хвостатую ты завёл! Через твою кошку я и пить почти бросил. Как увидит меня выпившим – шипит и клыки скалит. Однажды даже руку оцарапала. При мне даже не ела, ждала, пока уйду. Барыня, а не кошка! Гордая, спасу нет.

Поблагодарив соседа, Михаил Семенович отпер дверь квартиры и замер на пороге. Как и ожидалось, Рыжуха не бросилась ему навстречу. Сидела на стуле, закрутив вокруг себя хвост. Вот только зелёные глаза её лучились как-то по-особенному.

Семёнович смотрел на неё и улыбался. И кошка улыбалась ему в ответ. А ещё человек почему-то совсем не удивился, что у Рыжухи порвано правое ухо…