Клавдия Львовна
Всё чаще случались дни, когда тоскливое настроение, вызревшее до степени привычки, тяжело ворочалось в душе утомлённой жизнью Клавдии Львовны и не приносило ни покоя, ни радости, ни прежнего умиротворения. «Время такое…» – оправдывала она это самое время. Причины тревожного и малоприятного состояния, конечно, существовали, а всякого рода поводы считались не слишком значительными, но организм воспринимал их, как нечто чужеродное и пагубное для здоровья. Приходилось замечать, как ни с того ни с сего начинало шуметь в ушах или поддавливать сердце; частенько беспокоили, то покалывание в пальцах, то резкая боль в плече.
Клавдия Львовна любила, оставшееся лишь в воспоминаниях, далёкое счастливое время общения с друзьями. Она сожалела о его скоротечности, о том, что люди меняются и теряют своё прежнее, немного детское, любопытствующее настроение; уходят из «песочницы», вдруг понимая и одновременно забавляясь, как потом объяснял её лучший друг – «мыслями о временности человеческих отношений, не говоря о сущности; вроде бы только что ощущалось единение душ, невидимое, неощутимое родство их витало в воздухе, предвещая крепкую дружбу, намёк на совместные дела, некую интригу и, через миг, – всё в прошлом… и нет ни-че-го!»
Такого рода измышления Клавдия Львовна считала чуждыми: она ценила близких по духу людей, умела прощать и оправдывать их поступки и слова, но вот полное расставание было равносильно товарному поезду, промчавшемуся с чудовищным грохотом по её судьбе. Она вслушивалась в его долгое гулкое эхо, запоздало пытаясь различить в этом отзвуке свою несуществующую вину.
Клавдия Львовна зашла в ванную, включила горячую воду и приблизила лицо к зеркалу. С сожалением и даже некоторым сочувствием она рассматривала крупный план, говорящего всю болезненную правду, отражения. Высокий лоб с залысинками, пористая кожа, уродливая родинка на переносице, красное пятнышко над губой от бывшего прыщика, поредевшие брови и ресницы… Это лицезрение вводило её в состояние непоколебимой убеждённости в том, что «возраст берёт своё, и ничего тут не поделаешь». Но, если собеседник смотрел прямо глаза в глаза Клавдии Львовны, то всё остальное меркло; некрасивость утрачивала своё значение, недостатки кожи смягчались, а то и вовсе исчезали из поля зрения. Особо внимательным удавалось разглядеть даже самое сокровенное – душу…
Давно пришло время расстаться с комплексами и перестать думать о собственной «неотразимости». Спасала самоирония.
– Да и наплевать! – вслух сказала Клавдия Львовна, проводя рукой по начинающей запотевать глади зеркала, слегка притушёвывающей резкость знакомых до боли черт. – Нужно будет обязательно заменить зеркало с паучьей татуировкой – кружевной трещинкой в углу – на новое. Озвучивая пролетающие мысли, в её сознании создавалась иллюзия присутствия невидимого собеседника.
Завтрак представлял собой выверенный до мельчайших подробностей ритуал, заведённый несколько лет назад. Клавдия Львовна щедро намазывала хлеб маслом, поверх укладывала две пластинки сыра и заваривала кофе в кружке с олимпийской символикой, некогда подаренной прежним вздыхателем. Но сегодня она добавила ещё и бутерброд с кабачковой икрой, вкус которой напоминал студенческие счастливые годы, когда в общежитской комнате, порой, на ужин была единственная банка любимого лакомства на четверых.
Порядок в квартире сохранялся надолго: нарушать было некому. Стареющая такса Линда покорно выполняла все команды строгой хозяйки. Посапывая, она мирно дремала на подушке, но вдруг неожиданно вздрогнула, конвульсивно задвигала задними лапами и тихонько тявкнула несколько раз, отпугивая в чутком сне кошек, чужих собак или каких-то неведомых зверей. Клавдия Львовна погладила любимое существо по тёплой голове.
– Пятнадцать лет счастья! Я у тебя в неоплатном долгу, моя дорогая девочка, – с умилением прошептала хозяйка, чувствуя под рукой шёлк мягкой шёрстки и разливающийся теплом прилив нежности.
Телевизор, эта «говорящая голова», раздражал своими бесконечными тревожными новостями, а всякого рода музыкальные передачи и фильмы казались примитивными, пустопорожними и не внушали ни малейшего чувства радости и интереса. А ведь раньше Клавдия Львовна так любила сидеть далеко за полночь перед светящимся экраном, где мелькали кадры новых сериалов, всевозможных, перекупленных на Западе, проектов телепередач; отвечать вместе со знатоками на заковыристые вопросы и угадывать мелодии популярных песен. Но, всё это – в прошлом… Теперь на безмолвном ящике красовалась кружевная салфетка, прижатая фарфоровой статуэткой балерины в позе умирающего лебедя.
По уставленной традиции пришло время прогулки. Клавдия Львовна вышла из подъезда и устроилась на скамейке в предвкушении своих любимых занятий: понаблюдать за прохожими и полузгать семечки, которые тепло согревали бок, приятно оттягивая карман старой вязаной кофты. Для шелухи она свернула кулёк из газеты и нацелила взгляд на проходящих мимо, ничего не подозревающих людей.
– Вот же, кабанище двурогий! – пробубнила она, заметив бочкообразного мужчину, медленно вышагивающего по тротуару со старомодной сеткой в руках, через мелкие дырочки которой просматривались батон и пакет молока. Почему именно – двурогий, не имело никакого объяснения, просто так подумалось.
– А эта пигалица, худющая как смерть… наверное, уже и ноги не носят! – досталось молоденькой девушке, подбегающей к машине и открывающей дверцу с помощью электронного ключа.
Так, мимо Клавдии Львовны проследовали – пожилая женщина с сумкой-тележкой в позорных стоптанных туфлях; двое парней, конечно, неправильной ориентации; расфуфыренная дама средних лет, на которой негде очередное клеймо ставить; бестолковый отец-калека, не способный успокоить орущего ребёнка… Кто бы ни проходил мимо, никому не удавалось ускользнуть от зоркого взгляда беспощадного критика и все «получили по заслугам».
Мальчишки, сидящие на бортике, словно воробьи на жёрдочке, под крышей старой беседки, награждали знакомую всем соседку по дому разными прозвищами, но неизменным оставалось одно: «А вот и наша старая Калоша вышла погулять!»
Семечки закончились внезапно, как запасная пулемётная лента. Клавдия Львовна, с трудом распрямив затёкшую спину, переваливающейся походкой направилась домой. В прихожей её шумно встретила Линда. Она уже не могла подпрыгивать от радости, а только энергично хлопала по полу хвостом и качала головой, в улыбке оскаливая пожелтевшие зубы.
– Ты моя деточка! Лапушка моя, сладобушка, крошечка моя! – как будто перекатывая во рту леденцы, причитала Клавдия Львовна, не скрывая всю силу искренней любви к своей питомице.
– Пойдём со мной, моя рыбонька, мамочка даст тебе ливерной колбаски, солнце моё родное…
Поток уменьшительных слов и бесконечных нежностей лился, как расплавленное сливочное масло. Сердце Клавдии Львовны теплело, млело, лицо светлело от добра и ласки, а душу заполняло настоящее блаженство, делая её одинокую жизнь осмысленной, радостной и вполне счастливой…
Свидетельство о публикации №224040100719
Ирина Граузите 21.04.2024 13:42 Заявить о нарушении
Уверена, что Клавдия Львовна - человек не злобливый...
Просто ворчит от одиночества, да и каждый человек - со своими "тараканами" в голове. :-))
С уважением и пожеланием хорошего настроения,
Вера Июньская 21.04.2024 16:11 Заявить о нарушении