Твой. Без цензуры... Глава 51

Едва в помещении установилась более-менее вменяемая температура, и Гордеев больше не порывался подкидывать в камин хворост через каждые пять минут, не давая возможности прогореть до конца брошенным туда ранее поленьям, Валерия обратилась к нему с новым вопросом.

— Александр Николаевич… — начала она, зондируя почву относительно готовности куратора быть откровенным.

— Вы кажется хотели меня о чем-то спросить?

Опустив проволоку над огнем так низко, что от одного яблока пошел пар, Гордеев бросил озадаченный взгляд на свою студентку.

— В последнее время вы так много работаете, что мне остается вам только позавидовать… — продолжила Валерия.

— Вы хотели поговорить о моей работе?

— Нет. Просто хотелось узнать, в чем состоит секрет вашего вдохновения.

Оценив всю серьёзность её намерения, «светило» с ответом тянуть не стал.

— А вдохновляет меня то, доктор Чехова, что кроме этой работы у меня жизни ничего другого нет. Да и вообще, спрашивать доктора Гордеева о работе, это все равно, что спрашивать Балоттели, почему он не празднует свои голы. Футбол — это его работа. Моя же — хирургия. Почтальон же не скачет и не хлопает в ладоши после каждого доставленного по адресу письма. Точно также обстоят у меня дела с успешно прооперированными больными.

Проигнорировав удивленный взгляд студентки, мужчина как ни в чем не бывало продолжил:

— Американский психолог Михай Чиксентмихайи в своей книге «Поток: психология оптимального переживания» как раз описывает подобные состояния полной вовлеченности в любимое дело, которое переживается человеком как счастье и радость, и от которого он испытывает наслаждение, чего не могут дать ему мирские забавы. Мало того, каждый из нас когда-то испытывал нечто похожее в далеком детстве, самозабвенно во что-то играя. Время от времени мы переживаем этот «поток» и сейчас, не совсем, правда, понимая, что с нами происходит, но все же переживаем. Мне он, например, помогает справиться со стрессом и одиночеством, а некоторые с его помощью без потерь переживают возрастной кризис. Однако даже в таком состоянии для человека может таиться опасность. Пытаясь вновь и вновь переживать его, он может впасть в зависимость, как это однажды произошло со мной. Гестапо и нацисты, к примеру, ведь тоже испытывали подобное наслаждение, максимально эффективно убивая заключенных в момент пыток, что уже говорить обо мне…

Присев на диван, он случайно зацепил бедром её ногу. Мебель оказалась настолько узкой, что развернуться на ней было практически невозможно. Внутренне сжавшись, Чехова ощутила небольшую неловкость. От гордеевской ноги исходило приятное и почти домашнее тепло; давно она не испытывала подобных ощущений.

— А почему вы кинули тогда в меня табуреткой? — не удержавшись, спросила Чехова, до сих пор пребывая в недоумении от его выходки.

— Я сделал это затем, чтобы проверить порог вашей осознанности, — отбрехался Гордеев. — И мои ожидания относительно вашей реакции подтвердились. Вы вовремя увернулись, а это значило, что, несмотря на свое невовлеченное отношение к медицине, частично на моих занятиях вы все же присутствовали.

— А если бы я не увернулась?

— Тогда бы мне пришлось транспортировать вас из аудитории в травмпункт, — невозмутимо отозвался «светило», не видя ничего плохого в возможном развитии событий. — Но запуская в вас табуреткой, я предчувствовал, что вы отреагируете на это должным образом, поэтому не переживал особо за ваше здоровье.

— Наверное мне просто повезло.

— Возможно.

Её бесило не то, что он вообще швырнул в неё табуреткой, а то, что сам отзывался о данном инциденте с таким равнодушным видом, будто ему ничего не стоило отправить её в травмпункт, нисколько не огорчившись по этому поводу.

Отсюда несложно было сделать вывод, что если бы на следующий день на его занятия пришли не девять, а восемь человек, он даже не заметил бы потери «бойца».

— И все же, зачем вы это сделали? — в который раз допрашивала его Чехова, надеясь услышать адекватный, без тени насмешки, ответ.

— Мой опыт преподавания заключается о том, что прежде чем мозг студента начнет усваивать хоть какие-то знания, его для начала надо «встряхнуть». «Пробудить»... А чтобы «пробуждение» это прошло успешно, для активизации нейронов необходимо создать некое форс-мажорное обстоятельство. Только тогда можно надеяться на благоприятный исход дела.

«Ох, ничего себе «встряска»! — угрюмо подумала Валерия, на собственном опыте пережив все странности его педагогических уловок.

А то, что он мог её тогда убить, до него, похоже, не доходило, однако вслух высказывать свои крамольные мысли она не собиралась.

— Возможно, я где-то перегибаю палку, пытаясь сделать из вас докторов, — добавил «светило» после недолгого молчания, — но другого выхода у меня нет. Никто не может тягаться со мной, потому что щенятина вокруг меня и мелко плавает… Супротив Гордеева вы никто!

Он так верил в собственную непоколебимость и авторитет, что в скором времени подобная тенденция начала набирать такие обороты, пока не превратилась в самодурство.

Валерия в жизни никогда не видела столь самоуверенного человека, чье эго надо было все время чем-то подпитывать. Без этого он быстро «увядал», выставляя миру собственные требования. Даже Глеб с его завышенным самомнением просто тихо курил в сторонке по сравнению с запросами самовлюбленного куратора.

Вспомнив, как Гордеев прогнал Рудаковского с операции, предварительно наорав на него так, что у парня развился нервный тик вкупе с заиканием, Чехова только тихо вздохнула.

— Поймите меня правильно, — «светило» предпринял попытку найти себе оправдание, — если бы я хотел проучить вашего брата, то прибил бы его без понтов. А так понты его дешевые у меня уважения не вызывают. Зато Сеня скурвился, но я его не осуждаю. Давно ли у Ковалец в шутах ходил?!

Уязвленная уровнем цинизма куратора, его резкими высказываниями, не щадящих, в общем, ничьих чувств, в целом, Чехова была согласна с его взглядом на жизнь. Возможно, в чем-то и где-то он был прав, иначе не говорил бы о подобных вещах с такой уверенностью.

— А ведь в мою бытность студенческая практика проходила иначе, — окунулся Гордеев в воспоминания юности. — Это сегодня я прихожу к вам на занятия, читаю лекции, кто хочет — записывает мое слово, кому на них плевать — просто сидит и молча меня слушает. Потом мы попрощались друг с другом в конце, и каждый разошелся по своим больным. Во времена же МОЕЙ практики те, кто по-настоящему хотел чему-то научиться, садились вокруг куратора, (по шесть-восемь человек), и, внимая каждому его слову, записывали в свои конспекты все подряд, а те, кому практика была вовсе не нужна, сбивались в группки, рассказывая друг другу анекдоты. Словом, шутили, как сейчас.

— А к какой «категории» относились вы? 

Её вопрос застал мужчину врасплох, и не зная, как правильнее было на него ответить, Гордеев всего лишь почесал затылок рукой. Его красноречивое молчание говорило само за себя. Однако вспомнив его недавнее умение травить анекдоты на любую тематику, ничуть при этом не краснея за их пошлый смысл, Чеховой стало все понятно. Осушив ещё одну рюмку коньяка, Гордеев поставил её на стол.

— Раньше я вообще пытался познакомиться на сайтах знакомств. Об этом реально можно написать целую книгу. Но поверь мне, — повернулся он к студентке, — сайт знакомств будет все же получше общения вживую, потому что все сумасшествие человека ты увидишь только там.

— Стало быть вам можно написать книгу о собственных похождениях, — предложила ему Валерия, с трудом удерживаясь от вспышки ревности.

Ревновать этого человека ей было, в общем-то, незачем, но похожую эмоцию она все же испытала, не спеша признаваться в этом самой себе.

— Я пробовал её написать, но она у меня сдохла, — честно признался Гордеев, пробуя на вкус печеное яблоко. — Четыре главы написал и потерял вдохновение. Мне просто не хватило терпения. Вот такой вот я, непостоянный… Что-то похожее происходит у меня и с написанием статьи. А сейчас я вообще начал получать удовольствие от таких вещей, которые раньше делал быстро, — и заметив, с каким смущением посмотрела на него Чехова, предостерегающе заметил: — Ну, не секс, Лер, сразу говорю… Ты пойми одно, пока ты молода, тебе все кажется игрой и невинной шуткой, а доживешь до моих годов, тогда и задумаешься, для чего существуешь в этом мире. Ты изменишься, и будешь по-другому воспринимать происходящее вокруг тебя…

Подойдя к камину, он насадил на проволоку очередное яблоко и поднес его к огню.

— Я ведь раньше тоже так думал: то не так, и это не так, а потом плюнул на все и подумал: а не пох*** ли? Кто как живёт, кто кого имеет?! У каждого своя судьба и не стоит пытаться кому-то что-то доказать. К тому же на дачу Куратова я пригласил тебя не просто так.

Неужели собрался сделать ей предложение?! Чехова посмотрела на него восторженным взглядом. Это было первое, о чем она подумала, вспоминая неудачный способ заявить ей о своих чувствах Рудаковского, но тут же бросив украдкой взгляд на куратора, заметила, что выражение его лица пока что было далеким от романтических возлияний перед дамой сердца.

— На самом деле я хотел сообщить об одной очень важной новости, пока она не стала достоянием общественности, — доложил он, и Валерия заметила, какой блеск вспыхнул в его  глазах.

При этих словах она невольно насторожилась, не до конца понимая, что могло это значить.

— Меня пригласили в Чикаго, — официальным тоном доложил Гордеев, присаживаясь на диван.

— Что? — Валерии показалось на миг, будто она ослышалась.

— На следующей неделе Я ЛЕЧУ на съемки ситкома, поэтому в ближайшее время практику у вас будет вести Куратов.

— И в какой картине вы собираетесь сниматься?

Она ожидала услышать от него что угодно, начиная от новости о возвращении обратно в Москву с женой, заканчивая временной командировкой в другом городе, но новость о поездке в Америку вогнала её в настоящий ступор.

— Картина называется «Слово хирурга. Скальпель на асфальте». С Джеймсом Уитсоном.

— Вам повезло.

— Наверное, — согласился «светило». — Тем более что билет я купил. Думаю, к тому времени, когда окажусь в салоне самолета, успею передать вашу группу Вадиму Георгиевичу.

— А почему вы раньше ничего об этом не говорили?

— Да разве я обязан отчитываться перед какими-то студентишками?!

— А ваша жена… — запнувшись, Валерия не знала, что сказать. — Она в курсе вашей поездки?

— Конечно в курсе, но поделать увы, ничего не может.

— Но почему же вы тогда на ней женились, если не собираетесь жить вместе?

— А что мне ещё оставалось делать?! — развел руками мужчина. — Люди же для чего-то женятся!

— То есть жену для себя вы тоже выбрали не своей воле?

Подобная догадка стала для неё поистине открытием.

— Да разве мы что-то выбираем в
нашей жизни, подумай?! — простодушно усмехнулся Гордеев, поражаясь степени её наивности.

— Но почему же вы с ней расстались? Между вами произошло что-то серьёзное?

— Виной нашего разрыва, как успела ты понять, стала моя работа, составляющая неотъемлемую часть моей жизни, равно, как и её суть. Хирургия отнимала у меня почти все свободное время, пока мой пациент не умер на операционном столе, (не хочу вдаваться в подробности, мне все равно никто не поверит), вот тогда она меня и бросила, предложив пожить отдельно.

— Какой ужас!

— Да. Длительное время я находился в смятении, намереваясь даже переквалифицироваться в другую специальность, пока Яков Витольдович не порекомендовал мою кандидатуру вашему приемному отцу.

— Это значит, что сейчас вы не готовы к новым отношениям?

— Возможно, — согласился Гордеев, — но к такому понятию, как брак, я не буду готов наверное никогда.

— Почему?

— Потому что я не привык зависеть от кого-либо, и просто не люблю, когда государство лезет ко мне в постель, решая за меня, в какой позе и сколько раз я должен «баловаться» со своей женой запрещенными играми, а в дальнейшем указывать мне, сколько детей я должен наплодить, чтобы выполнить демографическую программу по приросту новых налогоплательщиков.

— Вы наверное, очень неудобный гражданин, — заметила Чехова, слегка понурившись.

— Неудобный — это ещё мягко сказано, — возразил Гордеев. — Когда я прихожу в какую-нибудь государственную инстанцию за справкой, так одна часть этой конторы после моих визитов сидит потом неделю на корвалоле, а вторую — просто забирает скорая. По-другому общаться с представителями бюрократической машины у меня не получается. Как-то исторически не сложилось общение с этой структурой...
 
Сидя в жарко натопленной гостиной, Валерия вдруг почувствовали, как между ними возникла необъяснимая близость. В этот раз до неё наконец дошло, что хотел он сказать, раскрывая перед ней свою душу.

— Александр Николаевич, но вы же просто ищете повод остаться. Здесь. У нас.

— Ищу. Но не нахожу.

Потянувшись к бутылке, мужчина хотел разлить по бокалам яблочное вино, но Чехова внезапно запротестовала:

— Спасибо, мне достаточно. Я, похоже, уже напилась.

Гордеев окинул её лицо оценивающим взглядом.

— Действительно, твои щеки немного порозовели, хотя сидр и не особо пьянит.

— Послушайте, Александр Николаевич…

— Н-да? — спросил он, наливая себе этот напиток.

— Я вас хочу…

— Не понял.

Гордеев пролил напиток на стол, машинально хватаясь за тряпку.

— … предупредить, — закончила Чехова, заметив, какое смятение вызвало в душе куратора её опрометчивое замечание.

— Ах, вот оно что, доктор Чехова! — усмехнувшись, поставил он бутылку на место.

— О вас хотят снять короткометражку, — вырвалось у неё быстрее, чем она успела спохватиться и прикусить язык.
 
— Да? Ну, что ж, это прекрасно! — обрадовался Гордеев, вытирая стол. — Пусть снимают. Я давно хотел, чтобы о моей персоне сняли, в конце концов, документалку, тем самым прославив мое доброе имя на весь мир. Это моя мечта!

Но сама Чехова что-то сильно сомневалась, что это будет именно тот документальный фильм, о котором он мечтает, не имея ничего против идеи покрасоваться в образе главного героя.
 
— Не поверите, Александр Николаевич, но на вашем месте я бы так не радовалась, — скептически отозвалась она, перехватывая у него из рук влажную от сидра ветошь. — Ведь ещё неизвестно, о чем именно будет этот мувик.

— Да, вы совершенно правы, — молвил он, вновь переходя на «Вы», не в состоянии определиться со своим истинным к ней отношением. — Я поспешил обрадоваться, не зная всех нюансов съемок. Тогда может, выпьете со мной, чтобы это отпраздновать? — предложил он снова пригубить ей напиток, машинально потянувшись к бутылке. — Мне кажется, вы давно вышли из того возраста, когда об этом надо спрашивать разрешения у взрослых.

Взяв со стола пустой бокал, он хотел плеснуть туда сидр, но Чехова его тут же остановила:

— Нет-нет, что вы, Александр Николаевич! Я вообще не пью.

— Точно?

Девушка молча кивнула.

— Но в чем причина отказа?

— Это мое личное дело, — невольно вспыхнув, проронила она. — Не хочу вдаваться в подробности, да и вам будет неинтересно это слушать.

— Ну, как знаете, доктор Чехова. Я не настаиваю, а просто предлагаю, — бросил он, возвращая бутылку на место, и снова скользнув мельком взглядом по её разрумянившегося то ли от жара, то от спиртного лица, почувствовал к ней противоестественное желание, которое в силу обстоятельств был вынужден подавить и переключиться на выпивку. — Но мне вы можете всегда довериться. Я никому ничего не скажу. Даже Степанюге.

Глава 52

http://proza.ru/2024/04/02/737