Мой

Он лежит на спине, заложив руки за голову и закрыв глаза. Веки чуть подрагивают, как всегда, когда он смотрит сон. Если вспомнит его наутро, то в первые минуты после пробуждения будет пытаться угадать какой-то тайный смысл в разрозненных картинках, нелепых образах, рождённых подсознанием.
Мой любит и умеет фантазировать, этого у него не отнять. Я знаю его практически с момента рождения, и хорошо помню самые первые, детские его фантазии. Например, ему казалось, что он сможет научиться летать. Мой считал, что это вполне возможно, только начинать нужно как можно раньше, пока человек еще маленький и легкий. В своих детских снах он летал довольно успешно, правда, не в небе, а пределах комнаты: просто отталкивался ногой от пола и всплывал к потолку, словно воздушный шарик.
Иногда неуправляемый полет воображения, еще не скованного бременем многих знаний, приводил его к неожиданным открытиям, и не во сне, а наяву.
Например, в возрасте примерно пяти лет он вдруг понял, что когда-нибудь умрет. Словно заглянул в космическую бездну, полную черной пустоты, в которой однажды растворится его «я» - все мысли, чувства, желания и планы, все, что было прежде его личностью, единственной и неповторимой... Все это перестанет быть, а жизнь, между тем, будет продолжаться, но уже навсегда - без него.
Откуда у человеческого ребёнка, делающего самые первые, робкие и неумелые шаги по своему жизненному пути родилось это понимание - холодное, пугающее, не оставляющее надежды? Та печальная мудрость, что более подобает дряхлому старцу, чем крепкому здоровому малышу в коротких штанишках…
Потом он к этим мыслям почти не возвращался. Шли годы, и новые впечатления, новые открытия вытеснили в дальний уголок памяти великую и мрачную тайну, которую он открыл в раннем детстве, открыл сам, без подсказки взрослых - и сам же спрятал от себя этот опасный клад. Отступил от края той бездны, в которую и взрослым людям не стоит заглядывать раньше времени.

*    *    *
Воистину, дети часто поступают мудрее и справедливее, чем взрослые люди, уже научившиеся лгать, ненавидеть и сознательно причинять обиду и боль себе подобным.
Мой, конечно, тоже взрослел, но в душе оставался чуть-чуть ребёнком, восторженным и доверчивым. Со временем он становился больше похож на многих своих сверстников, подчиняясь извечному человеческому стремлению – «быть, как все». Он научился следовать совсем другим правилам жизни, чем те, которые внушали ему отец и мать - внушили и словами, и собственным примером...
Потому и уживались сейчас в его характере множество прямо противоположных человеческих качеств. Наивная детская доброта - и необъяснимая злопамятность, неумение прощать. Способность пойти на риск, если было кому оценить его храбрость - и нерешительность, малодушие, когда оставался наедине с самим собой.
Впрочем, такая противоречивость натуры свойственна большинству людей. Мой не был исключением, и так же, как все, двигался по своему жизненному пути. Шаг за шагом, миг за мигом, год за годом...
Я, обязанный сопровождать его в этом путешествии от начала до конца, представлял череду лет, отпущенных ему для земной жизни, как анфиладу комнат. Довольно длинную, по человеческим меркам - но, разумеется, не бесконечную. Каждый этап жизни - словно комната, ожидающая его прибытия, со всей обстановкой, но - безлюдная. Комната, двери которой широко открыты, и для входа, и для выхода, то есть для перехода в следующий жизненный отрезок. Таковы все эти комнаты, кроме самой последней, где есть только вход, а напротив него - не очередная дверь, а глухая ровная стена.
Примерно так можно было бы увидеть жизненный путь каждого из людей, если смотреть человеческими глазами. Но, во-первых, человеку это увидеть не дано, а во-вторых, я никогда не буду делиться своим знанием с тем, кого обязан сопровождать и оберегать в пути, от самого начала и до конца.

*     *     *
Мой пошевелился во сне. Тяжело всхрапнул, заворочался и повернулся на правый бок: устал лежать на спине. Он не проснулся и это к лучшему. Пусть побудет здесь, в настоящем времени, укрытый в уютном коконе сна, пока я ненадолго отлучусь, чтобы заглянуть в прошлое.
Для меня это так же просто, как посетить его будущее. Такие путешествия, вопреки давнему человеческому заблуждению, совершенно безопасны. Пресловутый «эффект бабочки» - просто оригинальная выдумка литератора. В прошлом ничего изменить нельзя, и поэтому ничто не мешает мне заглядывать в его минувшие дни. Мой, как и все люди, тоже может делать это, но лишь в воспоминаниях. Мне проще. Я не напрягаю память, а просто возвращаюсь в одну из покинутых комнат. Сейчас я хочу еще раз прожить вчерашний день, когда в числе множества обычных, знакомых событий, произошло еще и нечто, не случавшееся никогда прежде. Нечто такое, о чём знал только я. Мой, как и другие окружавшие его люди, даже ничего не заметил.

*      *      *
Они смеялись, шутили, дурачились... Взрослые, солидные мужчины и женщины вели себя, как дети. Собственно, они и были сейчас детьми - мальчиками и девочками, мысленно вернувшимися в сво; школьное прошлое на время традиционной встречи одноклассников.
Так они собирались ежегодно, уже не один десяток лет. Мой стал участником этих встреч не сразу. Он вообще после выпускного долго не поддерживал связь со школьными приятелями, поскольку уехал в чужой город.
Но жизнь там не задалась. Мой, потеряв работу и потеряв семью, вернулся в родительский дом - как раз, чтобы успеть проводить в последний путь отца и мать. Продав опустевшую квартиру, он переехал в «однушку», купив на оставшиеся деньги подержанный автомобиль. И теперь работал охранником на заводе (сутки через трое), в свободные дни подрабатывая таксистом.
Можно сказать, что он начинал жить с чистого листа. В то время, как его бывшие школьные знакомые были уже людьми состоявшимися, с более-менее удачно сложившимися семьями, удачно выбранными профессиями, хорошим достатком.
Ежегодно они снимали зал в ресторане и отмечали очередную годовщину выпуска. Отмечали шумно, весело, с хорошими закусками и выпивкой, песнями под гитару и танцами под музыку своей молодости.
Мой легко вписался в их компанию. Разговорчивый, остроумный, выглядевший моложе своих сорока с лишним лет, он совсем не походил на неудачника.
Впрочем, удача и неудача - понятия условные и относительные. Мой пока не добился в своей жизни достатка, благополучия и семейного счастья. Но он продолжал свой путь, и это было главным. А сколько его сверстников уже сошли с дистанции, выбыли из игры! Один погиб в автоаварии, не дожив и до двадцати пяти. У другого отказало сердце: инфаркт, как говорят люди, удивительно помолодел в последнее время. Да мало ли причин, чтобы раньше времени уйти из жизни... Человеческое тело, несмотря на кажущееся совершенство, слишком хрупкий и уязвимый сосуд для хранения души, и оставлять их без присмотра (и тело, и душу) - совершенно недопустимо.

*      *      *
Поэтому сейчас я с ним, как и всегда. Мой сидит за столом, среди школьных друзей, вместе со всеми поднимает бокалы, говорит тосты, слушает шутки бывших одноклассниц и сам шутит в ответ. Но при этом иногда смотрит через плечо в открытую дверь, за которой виден вход во второй зал ресторана. Там гуляет такая же компания выпускников прошлых лет, там тоже взрослые люди, вспоминающие свое школьное детство. Там шумно от музыки и человеческих голосов, звенят бокалы и хмельной женский смех.
Мой никого не знает из той компании, но то и дело смотрит в соседний зал, словно ищет кого-то. Слишком часто, пожалуй, смотрит. И я перевожу его взгляд на тех, кто сейчас с ним рядом.
В соседнем зале - чужие люди. Те, с кем он сейчас сидит за одним столом, по большому счету, тоже для него чужие. Но их что-то связывало раньше и хоть что-то связывает сейчас.
Поэтому, чтобы не нарушилась эта, не такая уж и прочная связь, я делаю то, что должно.
Мой ничего не замечает. Я не удерживаю его грубо, не заставляю совершать то, чему он может воспротивиться.
Сначала я обращаю его внимание на блюда, украшающие стол. Мой любит вкусно поесть и даже умеет кое-что неплохо готовить, но заливной язык и запеченную стерлядь пробовал нечасто. Потом один из их компании предлагает сказать тост «в честь наших девчонок». Мой охотно произносит полагающиеся в таких случаях слова: про «наших самых лучших, вечно юных и прекрасных, и чем дальше – тем больше».
Мой умеет говорить красиво, и сейчас его застольная речь звучит, как монолог ведущего актера на театральной сцене. В конце, как в театре, звучат дружные аплодисменты.
А когда начинается «музыкальная пауза», и Мой приглашает на танец бывшую одноклассницу, в которую был когда-то влюблён, но всерьёз ухаживать никогда не решался - вот тогда я и слышу:

«Нам надо поговорить».

Ни то приглашение, ни то приказ, что было довольно необычно. Тот, кто мог мне приказывать, делал это иначе, и вообще крайне редко. Мой же вообще никогда ко мне не обращался напрямую, разве что мимоходом, в шутку. Пожалуй, он даже не верил в мое существование, во всяком случае - пока.

«Мы уже говорим, - заметил я. - Кто ты, и что тебе нужно?»

«Нет, так разговора не получится. Давай выйдем»

Забавно, что этот диалог походил на традиционную завязку мужской разборки, хотя тот, кто ко мне обратился, не был ни мужчиной, ни женщиной. Он, как и я, вообще не был человеком. Однако его предложение «выйти к людям» было понятным. Общаясь вне материального мира, такие, как мы, всегда предельно откровенны. Каждый, так сказать, виден насквозь. Но стоит принять человеческий облик – и материальная личина скрывает внутреннюю сущность, мысли, намерения.
А тому, кто приглашал меня к разговору - видимо, было что скрывать.

*     *     *
Я расположился в холле, возле стеклянного столика, с потрёпанными иллюстрированными журналами. Присев в кресло, взял один из них, и стал изучать интерьеры турецких отелей  на Черноморском побережье. Листая глянцевые страницы, я иногда поглядывал в ресторанный зал, где Мой уже не танцевал, а увлеченно рассказывал что-то бывшим одноклассникам.
Со стороны я, наверное, походил на охранника. И одет был соответственно: черный армейский свитер, такие же брюки, берцы с толстыми подошвами.
Лицо себе я придумывать не стал и выглядел так же, как Мой. Вернее, так, как он мог бы выглядеть лет через пятнадцать - двадцать, если не оставит службу в охране. Но случится ли такое - сейчас не могу знать даже я. Мой сам выбирает свой путь, и мне остаётся только сопровождать его, а не указывать направление.
Примерно так думал я, когда сзади меня легонько тронули за плечо и слегка развязный, чуть нетрезвый женский голос спросил:

- Мужчина, а нет ли у вас огня для моей сигареты?

Высокая женщина лет тридцати, с хорошей фигурой и короткой стрижкой светло-соломенных волос смотрела на меня с лёгкой улыбкой и чуть прищурившись, словно изучая.

- Не курю, - машинально ответил я, понимая, что это и есть начало разговора, для которого меня вызвали в материальный мир.

- Ну, конечно, ещё бы ты и курил! - усмехнулась светловолосая и взмахнула, словно дирижёрской палочкой, длинной сигаретой, на конце которой тут же появился дымящий красный огонёк.

- Ой! Сама зажглась. Бывает же такое... - изобразив удивление, она уселась в соседнее кресло и с видимым наслаждением затянулась сладковато-терпким дымом.

- Кто ты и что тебе нужно? – снова спросил я. Она затянулась ещё несколько раз и затушила сигарету в стеклянной пепельнице, ответив:

- Подожди, «охрана» ... Всё ты узнаешь, дай только Бабай придёт…

Старик с нерусским именем, которым издавна пугают непослушных детей (Мой, кстати, в детстве не был исключением), появился вполне прозаичным образом - вышел из туалета. Кажется, он даже спустил перед этим воду из унитазного бачка.

Вопреки народной молве, он был совсем не страшным. Просто пожилой гражданин азиатской национальности, в поношенном пиджаке и мешковатых брюках, совершенно лысый. Бабай уселся в свободное кресло возле столика, развернул принесённую с собой газету и углубился в чтение. На меня он даже не посмотрел.

А я тем временем снова заглянул в соседний зал, где был Мой с приятелями. Один из них настраивал гитару. Сейчас начнутся песни, это было обязательной частью программы таких встреч.

- И не надоело тебе? - поинтересовалась Светловолосая. - Возишься с ним, как нянька, уже столько лет. А мальчик-то, между прочим, давно подрос!

- Вы ведь не для того меня пригласили, чтобы это сказать, - заметил я.

Светловолосая покосилась на азиата, который сидел, уткнувшись в газету. Бабай вроде бы не проявлял интереса к разговору. Но что-то мне подсказывало, что в их компании главный именно он.


- Слушай! – улыбнулась Светловолосая. – Что мы тут ходим вокруг да около…  У нас к тебе предложение: отпусти его, хотя бы на несколько минут. Видишь ведь - человек в поиске. Вот и пускай поищет себя. Только несколько минут! - повторила она. - А потом бери его опять за ручку и веди, куда хочешь.

- Но ты же сама только что сказала: он взрослый человек. И провожатый ему не требуется. Мой сам выбирает свой путь, иначе его жизнь потеряет смысл. Тот, Кто Выше нас с тобой, наделил его свободой воли. Уж извини, что приходится напоминать такие простые вещи, - не удержавшись, добавил я.
 
Светловолосая изменилась в лице, словно мгновенно постарела лет на пятьдесят. Возле рта пролегли морщины, под глазами набрякли мешки, нос заострился, пожелтевшая кожа обтянула выступившие скулы… Потом внешность восстановилась, но взгляд, который она метнула в мою сторону, был очень, очень недобрым.
И это совершенно напрасно: не было моей вины в том, что она на мгновение потеряла лицо. Хорошо, что быстро опомнилась и «расчеловечивание» не зашло далеко, иначе неизвестно, каким монстром она бы предстала здесь. Выглядеть человеком не так-то просто. То есть, конечно, просто, если имеешь на это право, как хранитель  человеческой души. Светловолосая и Бабай не способны хранить, они умеют только красть, в совершенстве владея мастерством обмана. Однако внешность, созданная обманом, всегда будет непрочной, да и не только внешность.

Общаясь с моими незваными гостями, я продолжал присматривать за ресторанным залом, где веселился Мой и его приятели. Сейчас они пели песню, популярную в годы их молодости:

Ежедневно меняется мода,
Но покуда стоит белый свет,
У цыганки со старой колодой
Хоть один да найдется клиент.
В ожиданье чудес невозможных
Постучится хоть кто-нибудь к ней,
И раскинет она, и разложит
Благородных своих королей.

Ну, что сказать, ну, что сказать,
Устроены так люди,
Желают знать, желают знать,
Желают знать, что будет!

- Глупо устроены люди, - заметила Светловолосая. – И песни у них глупые… такие же, как они.
А может, всё-таки  передумаешь, а?

Она, похоже, не оставила надежды, что я соглашусь на их предложение. А может, подумалось мне, незваные гости просто тянут время,  и то, чего они добиваются, скоро может случиться само собой, уже без моего участия?

В это время в соседнем ресторанном зале действительно что-то произошло. Где-то далеко от входа началась словесная перепалка, зазвенела посуда, заскрипели сдвигаемые стулья и столы…
Мой и его приятели в другое время, возможно, не удержались бы и заглянули к соседям на шум скандала. Но песня про цыганку и колоду карт ещё не была допета, а когда отгремел последний гитарный аккорд – умолкли и звуки в соседнем зале.

Бабай неожиданно громко чихнул и начал складывать газету. Вид у него был недовольный. Видимо, что-то пошло не так, но что именно –  я не понял и, наверное, уже никогда не узнаю.

Уходя, Светловолосая произнесла, словно размышляя вслух:

- Не пойму, зачем ты так цепляешься за него… Ведь он в тебя даже не верит.  И всё хорошее, что происходило до сих пор в его жизни, считает исключительно своей заслугой. Неужели не обидно, «охрана»? Как хочешь, а я такого не понимаю.

 - И никогда не поймёшь, - ответил я, вставая, чтобы проводить незваных гостей к выходу. – Я буду всегда с ним рядом, пока он есть. Потому что он - Мой.

*     *     *
Что произошло  вчера в ресторане, я так и не разобрался. Впрочем, теперь копаться в прошедших событиях уже не имело смысла.  Можно бесконечное множество раз возвращаться в прошедший день, но прошлое, как известно, не изменить.

А вот будущее, даже если оно предначертано, вполне поддаётся исправлению.

В этом я убедился, пройдя ещё раз по пути его судьбы: год за годом, десятилетие за десятилетием - словно длинную анфиладу комнат со всей обстановкой, но безлюдных, ожидающих прибытия тех, с кем разделит Мой эти отрезки жизни. Привычно миновав знакомые «комнаты», я достиг последней. Здесь всё было по-прежнему. Если не считать того, что на глухой стене, у которой должен был оборваться его жизненный путь, теперь появилась дверь.

Она не была открыта, только намекала, что теперь этот этап его жизни – не последний.

Что ожидало за дверью? Ещё один прожитый день? Год, десятилетие или ещё больше? И что принесёт ему жизнь, которая продолжится там – радость или новые невзгоды?

Я не мог этого знать. И не хотел менять сложившееся положение вещей.  Возможно, мне просто не хотелось расставаться с ним, и его продлившаяся будущая жизнь – неожиданный подарок не только для него, но и для меня?

Быть с ним рядом, видеть человеческий мир его глазами, идти по жизни вместе с ним, оберегая от непоправимых ошибок и помогая не сворачивать с пути – в этом ведь и есть смысл моего бытия. Поэтому я никогда не оставлю его, и не изменю ему, как часто случается в человеческом мире даже между очень близкими людьми.

По счастью, я не человек. И Мой всегда будет под моей защитой, что бы ему ни грозило. Даже несмотря на то, что он в меня, действительно, почти не верит.

2024 год.