Зверь

 Уже не вспомнить точной фразы или поступка, после которого мальчик Леша выплевывал молочные зубы от размашистого удара детским стулом в лицо. Как и не вспомнить, что именно сказал главный задира группы Макс, после чего мы с ним сцепились в ком, осыпая друг друга неумелыми тычками на грязном деревянном полу.
 Детский сад конца девяностых - место, в котором желательно инициироваться каждому маленькому мужчине. Мне повезло. В то время я часто причинял людям боль, не помня предыстории и просто потому что интересно. Всем известно, что дети очень жестоки, но добрым и скромным мальчиком, отличавшимся от большинства (это я), управляло что-то, от чего он скрежетал зубами во сне, представляя как рвет на части своих врагов. Это «что-то» накатывало бурлящими волнами , словно бесконтрольная рвота, вызванная пальцем.
Жизнь сочилась неровной струей из ржавого крана бытия, а я, сам того не зная, ненавидел любое проявление грязи и зла в этой маленькой луже под названием «мир». По-видимому, зло начало преследовать меня с того момента, когда я был отвергаемой частью тела своей матери. Она рискнула отпустить этот свой отросток в свободное плавание, несмотря на неутешительные прогнозы врачей. Мы могли умереть, не расставаясь, и я никогда бы не узнал, как холодно и красиво на высоте покрытых снегом гор, как сладко пахнет берег после трех месяцев в море, и как тяжело дышит удовлетворенная и влюбленная женщина. Я прыгнул «солдатиком», неудачно приземлившись в грязь, подвернув крохотную ногу.
 Зло всегда хотело моего поражения, а я стоял во мраке пещеры в начале своего пути, трясясь от ужаса. За спиной отчаянно мерцало затухающее сияние дневного солнца. Попытался рыкнуть, но не получилось.
Пока.


 Отец погладил меня по голове и сказал: «Ничего, сын. Ты дрался, как лев. В следующий раз будем сильнее.» Мне всегда нравилось, когда он так говорил. В этот момент я чувствовал себя чем-то большим, чем просто побитой собакой. Чем-то с гривой, или хотя бы с большими клыками. На тот момент я постоянно проигрывал. Сам захотел заниматься этим, не понимая почему, и в то же время ненавидел каждый момент тренировок, и тем более соревнований. Мой папа всегда верил в меня, и я боялся не оправдать его надежды, поэтому стоически терпел. В какой-то момент, возможно вследствие отсутствия какого-либо выбора, я начал выигрывать. Первая фактическая победа не осталась в памяти, но по-настоящему я вскинул руки вверх, когда наступил себе на горло.
 Это был бой за третье место, но мне казалось, что уж лучше сдохнуть, чем выйти на татами в таком состоянии. Обе кисти рук распухли, болели все пальцы, до груди и ребер невозможно было дотронуться, а о правой ноге я вообще молчу. В людном зале нашел отца, сказал ему, что не хочу драться, у меня все болит, и вообще пора домой. Он поднял глаза и посмотрел на меня. Спустя 20 лет я все еще помню этот взгляд и все, что он сказал мне в тот момент. Он лишь повторил то, что я итак знал. У меня нет выбора. Не я сделал выбор, а он меня.
 Взрослый лев величественно сидел на возвышенности, помахивая могучим хвостом и созерцая, как по саванне впервые разносится, распугивающий птиц, голос его сына - молодого хищника с медалью на шее.


 Пещера оставалась безмолвной долгие годы. Лишь резкие дуновения осеннего ветра и эхо майской грозы поднимали вой в ее утробной пустоте. Маленький принц не мог ответить за того, кого приручил, так как сам сидел на короткой цепи. Битвы, казалось, остались позади, и спасала только хорошая музыка и быстро сменяющиеся, будто в слайд-шоу, увлечения. Старый поезд, поскрипывая на поворотах судьбы, неторопливо двигался в прекрасное далеко, и в его окнах мелькали вечно мокрые и отчего-то мутные глаза матери, большие руки и улыбка отца, маленький черный нос Джесси, рукописные изображения голых баб на школьных партах, лужи пота на полу небольшого подвального зала, красный снег в январе, талое дерьмо по весне на темном асфальте родного спального района и столбы дыма, который заводские трубы смачно выдыхали в его и без того мутное небо. До перепонок сквозь картавые речитативы умирающего и возрождающегося фениксом по несколько раз за год Леши Долматова и эпичные припевы тогда еще живого и бодрого Честера Беннингтона изредка доносился отборный, вязкий, как кисель, мат деда и дурные вопли соседей, смешанные и взболтанные в ноздрях с недельным перегаром, запахом дешевых папирос и дымом жженой сентябрьской листвы.
 Наша «банда» одноклассников была ярким куском этого блевотного, но в то же время по-своему обаятельного пазла. Спирт, никотин и другие органические соединения рваными мазками разукрашивали картины наших черно-белых дней. Мы любили и могли, как в песне группы Hi-Fi; были с первого класса вместе и отвечали за все тоже вместе, как Саша Белый и компания; отрицали заботы и запреты, как старина Боб, размахивающий дредами на сцене, и изредка грустили, выходя подолгу курить на балкон, словно Цой, ждущий перемен и непонимающий, откуда взялась его печаль.
 Зло никуда не ушло. Оно продолжало наступать мне на пятки, выскакивать из темных кустов на улицах с негорящими по несколько лет фонарями, исподтишка плевать мне в спину и дергать за рукава. «Эта сука еще пожалеет», - так твердил я себе о жизни, о смерти, о любви и наверное еще о чем-то, наматывая круги по школьному стадиону, сдирая кулаки о мешок и роняя штангу на грудь.
 В какой-то момент запах полусгнившей падали ударил мне в нос, и в самой глубине пещеры я увидел огромную голову спящего словно младенец зверя, вокруг которого были разбросаны чьи-то не до конца обглоданные кости. Из-под ноги предательски раздался хруст одной из них, и два огромных фонаря с узкими щелками зажглись во тьме, оценивая свою новую жертву.


 Вдруг поймал себя на мысли, что мой нос только что лишился девственности. «Ракета» прилетела точно в цель, вся футболка в районе груди была залита темной жидкостью, а вокруг продолжали сражаться люди, отличающиеся только наличием либо отсутствием верха одежды. Так было надо, чтобы отличать своих. Двумя минутами ранее в самом начале баталии от моего правого прямого впал в глубокое забытье неизвестный солдат, хоть могилу рой и ставь памятник. В тот день я не чувствовал себя побежденным. Я чувствовал себя гладиатором, трахнувшим весь Колизей. Я знал, на что шел, участвуя в этой тренировочной схватке молодых фанатов нашего городского футбольного клуба. Они очень хотели, чтобы я вставал в их строй по-настоящему и навсегда, но здравый смысл победил, а их идеи и взгляды были мне слишком чужды. Наши дорожки по-доброму разошлись в этот же день, но я с теплотой вспоминаю, каким красавцем садился в обратный автобус, кроваво улыбаясь про себя, что твой Джокер из комиксов.
 Подобные чувства всегда были наградой в моей бесконечной гонке, независимо от призового места. Видимо поэтому я повысил ставки и нашел более опасные, но не менее действенные способы снова и снова испытывать подобное. Кровь в жилах кипела от адреналина и кортизола перед каждым выходом на ринг, но каждый раз я уходил домой оттуда еще более спокойным, чем пришел.
 Чтобы продолжать весело проводить вечера и хоть изредка позволять себе так необходимые в этом возрасте ласки очередной подруги и разномастные кутежи, нужны были деньги. Чем больше, тем лучше. Может быть, от недалекости, а может и по воле провидения, желающего вывалять меня во всех выгребных ямах бытия, я нашел себя в вестибюле нового отеля в черном костюме с выпускного. На груди нелепо торчал пластиковый бейджик. Ночами в мои уши лился пьяный бред постояльцев, и я торопил, как мог рассвет нового дня, чтобы продолжить заниматься тем, что люблю по-настоящему. В коротких антрактах я оказывался в еще более злачных местах нашего маленького городка в той же незавидной роли среди толп обезображенных алкоголем самок и самцов, беснующихся в брачном танце.
 В тот период я и повстречал их двоих. Первый - небольшого роста коренастый боец и солдат в камуфляже и берете цвета крови, пролитой за него, с датой дня рождения в паспорте, идентичной моей. Другой - на несколько голов выше и долговязый, будто Леброн (только белый),КМС по боксу с суровым выражением лица и свернутым немного набок носом.
 Я всегда хотел быть похожим на них. В мирные времена они казались мне совершенно спокойными и довольно дружелюбными парнями, но стоило злу лишь подумать вякнуть из-под шконки, как они обращались в натуральных вервольфов из самых страшных детских кошмаров. Ни одна быдловатая мразь не могла без последствий для своего здоровья сломать их решимость и волю. Тем, кто рисковал испытать степень их доброты и понимания, приходилось жалеть об этом в лежачем положении. Меня всегда поражала суперсила их полного и абсолютно молниеносного перевоплощения. До сих пор учусь этому волшебству вопреки своему тормозному и «долго запрягающему» флегматизму. С интересом наблюдая за проявлениями их неоспоримого мужества и первобытного нутра в самых ярких красках, я лишь выделил жирным и высек в уме, словно в камне то, что итак уяснил из многочисленных книг - в этих непролазных джунглях либо жрешь и трахаешь ты, либо жрут и трахают тебя.
 Шкура антилопы или зебры с порванной задницей мне не шла ни в каком виде, поэтому я оскалился в злобной гримасе, пародирующей клыкастую улыбку животного, уже в ожидании сидящего напротив. Наверное, он хотел взреветь первым, как и я, потому что мы исполнили эту «композицию» дуэтом, запрокинув свои головы и раскрыв как можно шире пасти, будто давние друзья, хохочущие над очередной нелепой шуткой.


 Кто-то говорит, что жизнь похожа на рулон туалетной бумаги. Мол, чем ближе к концу, тем скорее добираешься до смываемой втулки. Если это и так, то пока все вокруг небрежно подтирались своими жизнями и выбрасывали их в унитаз за ненадобностью, я старался максимально продуктивно использовать каждый клочок своей. В моем сердце, памяти и в особенных случаях на коже оставляли следы своих идей и убеждений суровые мужчины без страха в доспехах из страны Восходящего солнца, задумчивые греки и римляне, отрешенные китайцы, русские классики, старые добрые Хэм, Лондон, Ремарк и один сумасшедший усатый немец, мечтавший увидеть Сверхчеловека и запутавшийся насмерть в паутине своей исключительности и гениальности. Я следовал примеру этих ребят и отдавался жизни фанатично, беспощадно. За одним чек-поинтом следовал другой, за преодоленными вершинами скрывались новые, еще более высокие и крутые.
 Ветра перемен принесли меня, уже одомашненного, окольцованного и с котом в придачу, в чужой город, за новыми трофеями. Шагая по его многолюдным сверкающим улицам в толпе таких же скитальцев с мрачными лицами, я уже не мог и не хотел вспоминать былые беззаботные деньки. Смотря каждое утро в зеркало, я знал, что напротив меня стоит уже давно не робкий и добродушный мальчик, верящий в то, что добро побеждает всегда. Зло не оставило от него и следа. Зло хочет и может победить, если давать ему пространство для маневра. Мой зверь научил меня самому главному: не давай злу выйти из клетки. Подружись с тьмой пещеры внутри себя и с тем, кто давно заждался тебя там глубоко внутри.
 Я обнял его могучую шею, и так мы просидели несколько минут, а может и часов. Я не хочу его отпускать. С ним спокойнее.

 Иногда, отринув сон, я лежу в гулкой тишине комнаты и чувствую его тихое, неровное дыхание, урчащее нечто из темной и неизведанной бездны. В самом начале я находил у входа в пещеру его объедки, следы когтистых лап и клоки шерсти, но войти внутрь не смел. Пока меня туда кто-то не втолкнул. Возможно, я сам.