Лихорадка Странствий

ЛИХОРАДКА СТРАНСТВИЙ

Посвящается Денису Нерисову

Публикуется впервые. Написано в 2005 году

Когда распустились гладиолусы, которые ты ненавидишь больше всего на свете, Иурения, я вновь заболел Лихорадкой Странствий.   

Впервые за долгое время я разогнул спину и выпрямился, охватывая довольным взглядом картину аккуратно разбитых цветочных грядок с аметистовыми и бархатными цветоносами-мечами.

За цветником на хрустальной лестнице – моей гордости - прыгали солнечные зайчики, минуя лишь карабин, всё ещё полный патронов, чернеющий на нижней ступени. Я сто раз пожалел, что материализовал его в отчаянном порыве и не знал теперь, как от него избавиться.

Полгода я корпел, приводя наш с тобой мир в порядок и устраняя учинённые мною безобразия. А это оказалось труднее, чем палить из оружия по хрустальным стенам собственного дома.

Охваченный мечтой о новой жизни в обновлённом мире, я трудился в поте лица. Я был одинаково счастлив, складывая из обломков дома лестницу и сажая в землю чешуйчатые луковицы. Когда усталость сковывала меня, я ложился в постель между грядками. Подушкой мне служил старый, знававший худшие времена рюкзак, а аромат гладиолусов обволакивал меня дурманным облачком, и я засыпал, как принц-наследник на коронованном ложе. Снились мне сны о прошлом: лёгкие и рассыпчатые как творог, невесомые и воздушные, как сахарная пудра, и ничем не предвещали они лихорадку странствий.   

Мне снилось, как мы с тобой детьми бродили вдоль железной дороги, выискивая среди травы землянику. Однажды мы лежали на откосе и слушали, как громыхает наверху поезд. Ты говорила, что если понимать речь колёс, то можно услышать в них всю правду о пассажирах, которых он везёт в дальние страны. Мы были детьми, и даже следующая станция казалась нам другим миром.

И вот тогда ты призналась, что хочешь жить в мире, где нет людей, хочешь жить в хрустальном доме, который бы сверкал, как лужи после дождя. Я спросил, а есть ли мне место в этом мире. Ты удивлённо посмотрела на меня и ответила:

- Да. Я без тебя нигде не буду жить.

Но ты не сдержала своего слова.

Я понял, что заболел вновь, когда при виде распустившихся цветов в мои восхищённые мысли вклинился чужой голос и приказал мне расстрелять их. Но я удержался в искушении судьбы вновь разрушить свой мир и, вырыв небольшое углубление в земле позади лестницы, обернул карабин тряпицей и похоронил его в импровизированной могиле.

Точно так мы с тобой в детстве хоронили в абрикосовом саду мёртвую ласточку, которую ты безуспешно пыталась оживить целую неделю.

Я вспомнил, как бережно заворачивала ты птичий трупик в клочок белой ткани с нашитыми искусственными цветами: его ты тайком отрезала от материной фаты. Упрямая в своей вере в воскрешение, ты заразила и меня, и я поверил, что кусок тюля будет оберегать окоченевшее тельце от тления, пока ты, Иурения, не придумаешь более действенный способ оживления.

Засыпав оружие землёй, я заплакал во второй раз в жизни.

Первый раз я плакал августовским вечером 1983 года, когда смотрел на тебя, Иурения, стоя на вокзальном перроне возле поезда дальнего следования. Тогда, за двойным стеклом пассажирского вагона ты казалась мне маленькой золотой рыбкой, пойманной и заключённой в аквариуме. Ты прижимала к груди растрёпанные шпажки гладиолусов и смотрела на меня с ненавистью.

Твои непроницаемые глаза, словно бронированные стёкла автомобиля, скрыли слёзы твоей души, а вот я плакал, размазывая слёзы по щекам и вытирая ладони о шорты.

Больше мы с тобой не виделись, и если бы Хэрри не изобрёл способ перемещения в пространство LS, так и прожил бы я один-одинёшенек всю мою земную жизнь.

Мы познакомились с Хэрри в чате, на сайте самоубийц. Он был единственным, кто серьёзно воспринял моё сообщение о том, что я открыл пространство LS.

Это место не имело ничего общего с общепринятыми представлениями всех религий о бытии после смерти. Пространство LS не было раем и не было адом. Хэрри, одержимый химерой покинуть жизнь на Земле, всё же был самоубийцей своеобразным.

Он любил жизнь и жаждал наслаждаться ею не в бренном мире, а в мире иллюзий, в котором царила бы вечная весна. Он мечтал жить во дворце и разгадывать тайны бытия, не заботясь о хлебе насущном.

Он мечтал обмануть смерть и ему это удалось. Хэрри создал волшебное зелье, убивающее мгновенно и превращающее душу в невидимку. Так мы переместились в пространство  LS, о котором смерть не имела ни малейшего представления.

И всё шло хорошо, пока однажды я не открыл другу тайну своего сердца. Хэрри дерзнул обмануть смерть во второй раз и вырвать из её лап то, что по праву принадлежало ей. Хэрри спустился в ад и подобно Орфею увёл тебя оттуда, Иурения.
 
А через год ты меня бросила.

И вот тогда в пространстве LS подул ветер Лихорадки Странствий.

Обезумев, я соткал из воздуха карабин и расстрелял хрустальный дом, в котором был счастлив. Я ушёл из своего мира и с удивлением обнаружил, что остальное пространство LS заполнено мирами не хуже земного мегаполиса.

Неведомая сила влекла меня из одного мира в другой; я не прилагал усилий, чтобы отыскать двери, ведущие из одного мира в третий, а из третьего в сто двадцать восьмой. Двери открывались передо мной сами.

Я спрашивал про тебя у жителей пространства LS, я узнал, что ты собираешь свет звёзд, а юноша по имени Ише сказал мне, что ты собираешь ещё и улыбки Ницше. Я понимаю всё насчёт звёзд, но улыбки Ницше – это глупость.

Я подружился с Ише. Он казался странным, слегка не в себе. Он был из породы коллекционеров абсурдных иллюзий, типа собирателей отражения луж в лунном свете или тени палача, занёсшего топор над вздрагивающей шеей казнённого. Ише собирал кровь несчастных, которым в силу обстоятельств вырывают глаза. Абсурднее я ничего не мог себе представить.

Но именно ему я исповедал боль своей души. Выслушав мою печальную повесть внимательно и не перебивая, Ише утешил меня.

- В конце концов, от тебя ушла другая Иурения, Спейс, - сказал новый друг. – Совершенно другая, а не та маленькая девочка с тонкими косичками, смотревшая на тебя из-подлобья по ту сторону стекла.

В последний раз я видел Ише, когда безуспешно материализовывал прошедшие через фрезерный станок доски, чтобы выстроить себе новое жильё. Не получалось. Боль заставила меня действовать более консервативным способом: я вырастил рощу крепких, длинностволых сосен и вручную спиливал первую партию.

Это было долго, но избавляло от боли. Страшно было даже подумать о том, что случится, когда все мыслимые работы будут переделаны. Разрушать выстроенное было нельзя – всё, что ты крошил, передавало свою боль разрушителю.

У Ише лихорадочно блестели глаза, подёргивались руки, голову он поворачивал с трудом,  как если бы она была прикручена к телу гайками, вопиющими о капельке машинного масла. Я имел уникальную возможность наблюдать самого себя со стороны.
 
Едва ли Ише понимал, какая сила заставляет его, не отдохнув как следует с дороги, мчаться дальше, падать в чужую фантазию, как иногда снежный ком неожиданно падает в лицо романтику, заглядевшемуся на скучное зимнее небо без солнца.

Я честно предостерёг Ише об окончании этой гонки, но для Ише трудиться означало то же самое, что лететь в неизвестном направлении в чёрном мраке вселенной без космического корабля и скафандра. Это он так сказал.

Иурения, а что это значило для тебя?

Хэрри же не просто утешил меня, он вселил надежду, пообещав вернуть мне любимую ещё раз. Когда я покидал его мир, он подарил мне волшебный мелок от потайных дверей этого пространства.

Но ни он, ни я не подозревали тогда, что мой сумасшедший галоп по мирам был вызван не стремлением отыскать любимую, а первым проявленным симптомом Лихорадки Странствий. Я стал нулевым пациентом и заразил всех остальных.

Пока этот отрезок времени плыл перед моим внутренним взором, как оторвавшийся осиновый листик плывёт по неспешным волнам цвета чая, земля под моими ногами набухла и окрасилась кровью.

Я чувствовал её боль так, как если бы проглотил наточенное лезвие ножа и при неосторожном движении распорол кишечник. Это чувство боли – возвращающееся, как неодушевлённый бумеранг – возникало всякий раз, когда ты становился разрушителем своего мира.

Кто бы мог подумать, что земля в моём мире не принимает железо, как некоторые больные не могут принимать антибиотики. Я выкопал карабин, увлажнил красную землю слезами моего сердца, а когда поток их иссяк, я понял, что к тому времени, когда мои гладиолусы отцветут, болезнь, расцвеченная усиливающимися приступами, погонит меня в новое путешествие по мирам. 

В первый раз, когда Лихорадка Странствий наконец отпустила меня, то неведомая сила вернула меня в мой мир, чтобы познакомить с болью. По мере развития этого неприятного знакомства я стал вспоминать свои соприкосновения с болью в земной реальности, как некое благо, как добрый материнский шлепок, которым судьба рано или поздно награждает каждого из нас.

В пространстве LS все мы, живущие здесь, не имели тела в земном понимании этого слова. Тела остались нашим родственникам и неосвященной земле за пределами кладбищ. Все предметы, созданные нашим воображением, имели форму, объём, вес, но они, как и мы, были всего лишь величайшей иллюзией, парадоксом пространства LS.

Боль не смогла получить наши органы, но наше сознание, нашу мыслящую часть мозга, нашу душу – она получила в полное своё распоряжение.

Из наслаждающегося лживой иллюзией свободы бездельника я превратился в неутомимого труженика.

Я помню тот день, когда после напрасных поисков Иурении попал в свой мир. Боль дала мне несколько минут на расслабление; а на, то, чтобы прийти в себя, у неё не было в запасе и секунды.

Я бросил рюкзак на ярко – зелёный травяной ковёр и улёгся среди обломков нашего с тобой хрустального дома, вытянув ноги, как спаниель, вернувшийся с охоты со смешанным чувством смертельной усталости и разочарования оттого, что хозяин не поделился богатой добычей. Несколько минут – и я почувствовал себя бельём, попавшим в могучие руки прачки.

Боль скрутила меня, как нервные руки самоубийцы скручивают петлю; как разъярённые руки матери превращают в труху полпачки сигарет, обнаруженных ею в кармане пальто своей юной дочери; как любопытные руки ребёнка откручивают голову длинноногой Барби, чтобы посмотреть, на чём держатся её волосы; как беспощадные руки садиста срывают пуговицы с платья умоляющей пощадить её жертвы.
 
И, поверь, боль души была намного сильнее и извращённее, чем боль от пореза, вывиха, перелома; хуже, чем боль неразделённой любви; боль потери близкого человека; боль от равнодушия и высокомерия; страшнее, чем боль одинокого сердца, отчаянно взывающего к великой Вселенной с просьбой прислать ему в подарок одну стомиллиардную часть себя.

Мы обманули смерть, но не избежали мук ада, которые неизбежно ждут всех добровольных выходцев из жизни. Однако, в отличие от грешников, от этой боли можно было избавиться: работой, созиданием и творением.

Задыхаясь от спазмов боли, проходящих по моему телу с безразличием электрического тока, я поднялся и, чтобы отвлечься, поднял небольшой кусок хрусталя, из которого вместе с тобой,  Иурения, навсегда ушёл блеск и отнёс его на небольшой островок свежевспаханной земли.

На этом месте я построил лестницу из стекла, но она так никогда и не блестела. Перенеся ещё один кривобокий куб, я явственно ощутил, как боль покидает меня. Она выскользнула из меня с отвратительной грацией гадюки, холодным скользящим движением.

Я работал несколько часов, пока не устал настолько, что, опустившись на колени, упал и тотчас же уснул глубоким здоровым сном без сновидений. Я проснулся бодрым и свежим, как асфальтированная улица после летней грозы, пахнущей озоном.

Несколько счастливых минут я не знал, что вчерашняя боль останется со мной навсегда, а когда она навалилась на меня, как грузный пассажир в переполненном душном вагоне трамвая, я вскочил и работал, как заводной. Сложить лестницу было трудоёмким, потным процессом. Я материализовал молоток, стеклорез и напильник с алмазным напылением.

Через два дня я обнаружил, что утратил способность материализовывать вещи, несущие вред здоровью, как физическому, так и ментальному: вино, сигареты, рок-музыку – однако, вскоре я сделал открытие, от которого я мрачно усмехнулся и последний раз в жизни сплюнул – я могу обойтись без этих вещей.

Я никогда не страдал ни слуховыми, ни зрительными иллюзиями, но в тот момент явственно услышал смех вокруг себя: старческий, с нотками презрения и без ощущения, что смеётся живой человек.

Когда мои мышцы уставали от шлифовки неправильных углов моего бывшего дома, я брал в руки лопату и вскапывал землю под грядки. Я не знал вначале, что посажу.

Хотел ландыши – твои любимые цветы, но по мере того, как ступень за ступенью складывал я безымянную лестницу, моё желание видеть вокруг себя твои любимые цветы, переросло в чувство протеста, и я засадил грядки луковицами гладиолусов.

Наверное, так я пытался забыть тебя – ту, которая вошла в меня, как нож в растопленное масло и где-то глубоко в душе лезвие ножа обломилось, да так там и осталось.

Пока я работал, как одержимый, приводя в состояние глубокого недоумения случайных посетителей, я впервые задумался о том, что смерть недаром отпустила тебя из ада. Ты, Иурения должна была стать тем злосчастным импульсом, с помощью которого смерть намеревалась отомстить всем, кто остался для неё невидим.

Ведь если бы ты не ушла из нашего мира без видимых причин, то я бы не закружился в вихре разрушения, как хилый кленовый лист, сорванный игривым порывом южного ветра; и я бы не вдохнул этот ветер Лихорадки Странствий, который вошёл в моё горло вместе с ароматом разбитого дома.

О, женщина! Ты погубила своим грешным присутствием нашу теорию о безнаказанности пространства LS; ты вынудила меня бегать по причудливым мирам, сбивая с толку их наслаждающимся иллюзией счастья обитателей; ты заставила меня работать, как простого земного жителя; ты принудила меня получать удовольствие не от бокала терпкого вина, а только от результатов тяжёлого труда; ты украла из шкатулки моей памяти картинку, на которой девочка в светлом платье и заплетёнными по бокам косичками смотрела на меня из окна вагона так, будто я был в чём-то перед ней виноват.

Иурения, о чём ты думала, когда пыталась заставить меня почувствовать твою ненависть, сжимая в руках букет красных гладиолусов, стоя на коленках откидного сидения в коридоре поезда дальнего следования?

Что я сделал тебе такого, чем я заслужил твоё непроницаемое выражение лица?

Почему ты смотрела на меня, как на соседского хулигана, привязавшего к хвосту бродячей дворняги ржавую консервную банку, перед тем, как ты неумело, но с искупающей твою неумелость яростью набросилась на него?

Иурения, я не стоял и не наблюдал, как соседский хулиган бьёт тебя по лицу, нарушая непреложное правило не вступать в драку с девчонками.

Иурения, я не виноват в том, что твои родители переехали на другой конец света и в том, что ты не любила писать письма, предпочитая им бессонные ночи в объятиях непонимающих тебя мужчин.

Иурения, я не завязывал на твоей шее верёвку, когда ты решила повеситься.
 
Я любил тебя.

Я часто задавал вопрос себе и Вселенной, почему мы были с тобой разлучены.

И, знаешь, я пришёл к печальному выводу, что вместе с тобой мы были невольной концентрацией зла, а, разделившись, мы перестали вызывать зло и превращать наши добрые поступки в трагические последствия.

И ещё я понял, только не обижайся, что ты была основным реактивом в пробирке со злом, а я всего лишь нужным катализатором, чтобы вызвать бурную реакцию.
 
Иурения, мне хочется верить, что ты покончила с собой не оттого, что тебе было невыносимо и безвыходно одиноко в этой жестокой, но справедливой Вселенной, а оттого, что ты поняла, что являешься злом, и пока ты жива, будешь невольно обращать в грязь всё, к чему прикоснёшься.

Я, кажется, догадался, что ты почувствовала, когда неотвратимые, как время, колёса поезда пересекли то место на рельсах, где погиб Лепик. Ты почувствовала себя скованной из металла, и на твою холодную поверхность брызнула живая кровь.

Ты боялась проехать это место, правда? И ненавидела меня за то, что я не проеду его вместе с тобой?

Я разбил цветник, закончил лестницу, но так и не понял, почему ты ушла из нашего дома и из нашего мира.

Ветер усилился, и приступ скрутил меня неожиданно и подло, как нападающий за спиной. Теряя сознание, я вылетел из своего мира, чтобы своими глазами увидеть разрушения, которые Лихорадка Странствий нанесла пространству LS.
 
Насколько я помнил, один мир плотно прилегал к другому, как ячейки пчелиных сот, но место, в которое я попал, было ничьим миром. Оно было одиноким, туманным и тихим. Небольшая аккуратная тропинка терялась в острых щётках призрачных скал.
Я вздохнул и заскользил вперёд. Вскоре у меня возникло ощущение, что я иду по невидимой тропинке среди невидимых камней в невидимом мире.

Лихорадка Странствий, как яблочный червь проела коридоры в пространстве LS, и я надеялся, что она не додумалась соорудить на невидимой дороге невидимые, но действенные ловушки. Хотя, чего мне, собственно, бояться?

Несколько дней назад я нашёл в себе силы признаться, что пространство LS, открытое мною  – не панацея и не спасительный круг от жестоких будней реальности.

Я поставил себя на место Вселенной и решил, что наверняка бы обиделся, если бы бесформенная серая масса, которую я наделил телом и разумом, вдруг бы взбунтовалась, отвергла мой подарок и рвалась бы назад, к безмозглой биомассе. Я бы наказал за такое отношение к собственной жизни.

Может, это озвучивание моих бесплотных мыслей, придало мне мужества двигаться вперёд с отчаянием обречённого на смерть. Не знаю, сколько я шёл по тропинке, в этом пространстве время подчинялось совершенно другим законам. 

Чтобы отвлечься, я думал о тебе, и у меня перед глазами возникало лицо маленькой, худенькой девочки с жидкими косичками, лицо, которое смотрело на меня с ненавистью.

И я опять переживал те детские события.

Неизвестно откуда в посёлке появилась бродячая собака. Я думал, что её в конце концов пристрелили бы, но тебе, Иурения, вздумалось проявить добрые чувства и взять собаку под своё покровительство. Ты развела такую речь, что взрослые махнули на бродяжку рукой. Ты всегда умела добиваться своего. Нам разрешили привязать собаку внутри старой водяной башни, лежавшей навзничь.

Мы с тобой кормили её, хотя эта собака всегда вызвала у меня чувство отвращения. Это была жалкая, озлобленная дворняжка со свалявшейся шерстью, но разве с тобой можно было спорить? Как назло, ты, Иурения, поссорилась с местным хулиганом Стасиком, который вдруг стал наводить свои порядки на детской площадке и обижать малышей.

Ты, Иурения, решила натравить на Стасика свою бешеную собаку, которую она назвала идиотским именем Марселла. Ты рассчитала всё верно: Стасик, разгромивший очередной песочный домик, построенный малышами, возвращался домой мимо башни, уже темнело, и мы с тобой спустили собаку.

Мы совсем не видели Артура – твоего младшего брата – он тихо крался к башне, его влекло любопытство и привязанность к тебе, которую ты, Иурения, не захотела замечать.

Стасик, увидев, как на него мчится рычащий комок шерсти, лихо перемахнул через ограду, а Артура мы заметили слишком поздно. Забравшись наверх башни, мы подстраховали себя. Но не Артура. Мы кричали, но это было бесполезно.

Собака настигла его неожиданно для всех нас, и надо отдать тебе должное, Иурения, ты спрыгнула с высоты первого этажа и помчалась спасать брата.

Может, если бы ты сидела на месте и просто наблюдала эту сцену, то Артур остался бы жить? Ты отвлекла внимание собаки на себя, и она вцепилась тебе в руку.

Ты не кричала, вернее, ты крикнула Артуру, чтобы он быстро бежал домой. Артур послушал тебя, вскочил и побежал. Уже темнело, и он споткнулся о камень и разбил себе голову о тротуарную плитку…

Собаку пристрелил твой отец в тот же вечер. Тебе наложили несколько швов на руку и на плечо. Артура похоронили, и ты, Иурения, больше никогда не забиралась на водонапорную башню. И никогда не наступала на эту плитку, об которую Артур разбил голову.

Артура похоронили, а тебе, Иурения, никто не сказал ни слова обвинения, хотя ты винила себя.

Только я знал, как ты винила себя.

Ты совала руки в крутящиеся колёса велосипеда и приходила домой с пальцами, кожа которых висела вокруг кости. Ты делала вид, что неуклюже перебегала перед качелями и тебя сбивали с ног.

Ты летела в пыль и радовалась синякам и шишкам.

Из-за похожести на Артура ты приняла Лепика в нашу компанию. Какой-то мальчишка, всеми отверженный из-за своей трусости  – я понимал твои чувства, но зачем ты позволила ему таскаться за нами везде, где бывали только мы с тобой?

Ты решила его перевоспитать и придумала игру на смелость: кто пробежит перед громадиной мчащегося состава? Ты пробежала первая, чтобы показать нам, мальчишкам, какая ты бесстрашная.

И тогда мне надо было покрутить пальцем у виска и увести Лепика подальше от тебя, Иурения. Ты бы перебесилась, но Лепик остался бы в живых. А я перебежал…

Что же оставалось бедному Лепику, когда в любой компании существовали жестокие приёмы новичков? Он споткнулся… и я долго не мог различить, где его кровь, а где земляника…

Место гибели Лепика я мог безошибочно найти даже с закрытыми глазами. Я часто приходил туда после твоего отъезда, кровь Лепика въелась в деревянные шпалы, я смотрел на эти пятна и думал о том, что как хорошо, что ты уехала. Вместе с твоим отъездом больше не было нелепых, страшных смертей…

Моё детство пронеслось перед моими глазами как один миг, и едва я закончил переживать то, что уже нельзя было изменить, как мой путь закончился. Я упёрся в сгусток тумана, и у меня начали трястись руки. Я быстро нарисовал мелком Хэрри дверь и вошёл в чужой мир. 

Мир был тих и в нём пахло ржавчиной. Я огляделся. Среди скудной травы возвышался странный дворец, выстроенный из железа. Изнутри дворца доносились удары молота по наковальне. Я несколько раз стукнул железным кольцом о тяжёлую дверь. Удары прекратились, и дверь бесшумно отворилась. Передо мной предстал Ише.

Боже, что он из себя представлял! Он сильно похудел, осунулся, в глазах его был совсем другой блеск – блеск человека, который не может прекратить работать.
 
Он молча кивнул мне, жестом приглашая войти. Я вошёл и подивился однообразной фантазии Ише: всё убранство его дворца было выковано из железа. 

Я присел на кованый стул в гостиной, ожидая, что друг присоединится ко мне, но Ише продолжал точить ножи.

- Извини, что не могу предложить тебе выпить твоего любимого вина. Я не только утратил способность материализовывать алкоголь, но и приобрёл непередаваемое отвращение к вину, даже при одной мысли о нём меня выворачивает наизнанку, - признался он хмуро.

- Ничего, - отозвался я. - Я это уже пережил.

Ише взглянул на меня с неподдельным страхом.

- А я решил, что остался совершенно один в этом проклятом пространстве LS. Ко мне давно никто не заходил. Как ты думаешь, что случилось со всеми жителями? Они все вернулись в этот гнусный реальный мир? Пожалуй, я бы согласился начать всё заново. Знаешь, как только я прекращаю работу, меня охватывает такая боль, которую я не испытывал при жизни. Я выковал из железа все предметы мебели, какие только мог вообразить, я наточил больше тысячи ножей, я боюсь останавливаться. Я боюсь умирать снова. Боюсь неизвестности.

- Прости, Ише, но, похоже, пространство LS так же поражено Лихорадкой Странствий, как и его обитатели. Когда я выбрался из своего мира, я очутился в кисельной вязкой пустоте. Я долго шёл по тропинке, пока не наткнулся на тёмный сгусток. Это оказался вход в твой мир. Может, кто-то остался ещё, я не знаю.

 А что говорит Хэрри по этому поводу? - спросил Ише, яростно клацая мусатом.

- Если бы я знал… - развёл я руками.

- Но ведь это вы с Хэрри придумали этот мир, - Ише поднял на меня голову, и я прочитал в его глазах укоризну и бессильный гнев.

- Ише, но мы не звали никого с собой, - попытался оправдаться я. - Для меня до сих пор остаётся загадкой, как в этот мир стали попадать другие самоубийцы.

- Хочешь, я тебе скажу? - остановился Ише. - Твой дружок оставил на сайте самоубийств послание и химический состав зелья, который переносит душу в это пространство.

- Ише, - твёрдо сказал я. - Это был ваш выбор.

Он сник. Мне стало его жалко.

- Извини, друг, - попытался я его утешить. – Если бы я мог всё вернуть, я бы никогда не признался, что открыл пространство LS.

- А я бы никогда не сиганул с моста, если бы не наткнулся на то сообщение, - признался Ише. - Да, мне паршиво жилось, я был изгоем и мечтал умереть. Но это были несерьёзные мечты. На самом деле я любил жизнь, а вы у меня её отняли. Мне было плохо в реальности, но никогда не было страшно. Страшно, понимаешь? А страшно мне потому, что у меня больше нет надежды. Ведь я не могу работать вечно. Когда-нибудь я заполню доверху все покои дворца наточенными ножами, и мне в моём мире не останется места…

Я встал.

- Пожалуй, я отправлюсь дальше. Прощай, Ише.

Ише отложил нож.

- Сначала не хотел говорить, но Хэрри оставил для тебя пакет. Может, ты тот, кто меня спасёт. Спейс, пообещай, что если мы вдруг вернёмся в реальность, то ты найдёшь меня на сайте самоубийц и напишешь мне обо всём, что с нами случилось.

- Хорошо, Ише, обещаю.

Ише вернулся с небольшим бумажным пакетом в руках. Мы обнялись на прощание, и расстались, как ни в чём не бывало. Ише вернулся к своим железным изделиям, а я нарисовал дверь розовым мелком и снова попал в кисельно – туманное пространство. Осторожно передвигаясь, я надорвал пакет. Там лежал ещё один мелок и записка от моего друга.

Хэрри писал:

«Спейс, если ты сейчас читаешь мою записку, значит, ты в последней стадии болезни. И только ты можешь спасти людей. Это мелок от мира Иурении. Я оставил тебе письмо на столе в её домике. Не обращай внимания на всё, что она тебе скажет. Действуй инструкциям. Торопись, Спейс, пространство LS тоже охвачено Лихорадкой Странствий, оно скручивается, и всё может закончиться в один момент».
 
Дочитав его записку, я побежал. Я едва нашёл сгусток пространства, чтобы нарисовать на нём дверь.

Мир Иурении казался ожившей пасторалью. Куда только мог упасть взгляд, простиралась луговая трава с простыми полевыми цветами. Чуть вдалеке виднелась невысокая гора, вдоль неё неторопливо текла речка. Берега её поросли камышом, а вблизи берега росли кувшинки. Напротив горы стоял маленький домик из сосновых брёвен.

От воды к домику пролегала тропинка, выложенная камнем. Вокруг домика и тропинки росли ландыши. Ими одуряющее пахло во всём её мире. Я побежал по дорожке, еле видной в высокой траве к домику. У меня сердце колотилось, как бельё на ветру, и оно бежало быстрее меня, рисуя картины встречи с любимой. Но ни одна из картин не воплотилась.

Иурения сидела на террасе в кресле – качалке, укутав ноги пледом и равнодушно смотрела на плавно текущие воды. Запыхавшись, я загородил собой этот сумасшедший пейзаж. Её ресницы даже не дрогнули, а раньше они дрожали! Она продолжала бессмысленно смотреть сквозь меня.

- Здравствуй, Иурения! - сказал я неожиданно севшим голосом, присев перед ней на корточки.

Она посмотрела на меня, как на растение и не ответила, продолжая качаться.

Честное слово, если бы она в этот момент сосала леденец, я бы её ударил!

- Ты не помнишь меня? - я легонько коснулся её колена.

Иурения обратила на меня свой пустой взгляд.

- Я Спейс, - напомнил я.

- Мне всё равно, кто ты, Спейс, Артур, Лепик или Стасик, - равнодушно проговорила она, и мне показалось, что она сплюнет сейчас на пол, но она лишь сильнее закуталась в плед. Я знал это движение: оно означало нежелание говорить.

- Ладно, - согласился я с ней, помня о предупреждении Хэрри. - Я уйду, только скажи, есть ли для меня что-нибудь вроде почты? Хэрри должен был оставить мне письмо, - продолжал я.

- Этот ублюдок? - переспросила она, сверкнув глазами.

- Пожалуйста, Иурения, - взмолился я. - Скажи, где оно, от этого зависят жизни многих людей.

- Плевала я на всех, - констатировала она, продолжая раскачиваться. – Мне впервые в жизни хорошо. Призраки прошлого меня оставили. Оставь и ты.

Встав с колен, я ногой открыл дверь в её домик, надо было приниматься за поиски.

Внутренне убранство её жилья было предельно скромным. Я не поднимался наверх, в жилые комнаты, мне невероятно повезло: в гостиной на небольшом столике со стеклянной поверхностью лежал бумажный конверт, на котором почерком Хэрри было написано моё имя.

Я вздохнул с облегчением. В следующий момент я плюхнулся на довольно мягкий диванчик и вскрыл конверт. Так, ещё один мелок и записка.

«Спейс, слава Богу, ты ещё жив, раз читаешь мою записку. Этот мел – вход в мой мир. Немедленно хватай Иурению и бегите туда, в моём кабинете я написал все инструкции. Доверься мне, Спейс, прошу тебя, и я обещаю, что вытащу вас отсюда. P. S. Не обращай внимания на Иурению, если надо, выруби её».

Я сгрёб мелок и выскочил на террасу. Она по-прежнему пялилась на реку, может, на кувшинки.

- Нам надо идти, - взял я её за руку.

Она глянула на меня волком. Я попытался поднять её с качалки. Иурения царапнула меня, её глаза горели ненавистью. Вздохнув, я со всего маху врезал ей в глаз.

Прости, любимая!

Иурения отключилась, я вытащил её из кресла, перекинул на плечо и стремительно побежал к выходу из её мира. Плед я на всякий случай прихватил с собой, а то очнётся и начнёт ныть, где её любимый плед! Я едва добежал до двери. Иурения была не пёрышком, а меня начал скручивать приступ.

Добежав, я сбросил её на траву, и трясущимися пальцами нарисовал мелком дверь в мир Хэрри. Иурению мне пришлось втаскивать, как мешок с цементом. Мы сразу попали в его мир.

Как давно я не видел фонтанов, мозаик, мраморных статуй в сени дубов. Мир Хэрри, пожалуй, был самым изысканным из миров в пространстве LS. У меня прибавилось сил. Я бережно поднял Иурению и начал подниматься по широкой лестнице с ковром наверх, где был кабинет Хэрри.

В кабинете я положил Иурению на софу, обитую итальянским шёлком, и кинулся к столу. На столе стояло два графина с зелёной и розовой жидкостью. Рядом лежал пергамент, написанный чернилами витиеватым почерком. Я бы не удивился, если бы нашёл у Хэрри золотую чернильницу и настоящее гусиное перо. Судорожно схватив пергамент, я прочёл его:

«Дорогой Спейс, возможно, мы больше никогда не увидимся. Я придумал способ, как вернуть тебя и Иурению в то лето 1983 года, когда вы расстались. Спейс, ты должен выпить зелёный раствор, Иурения – розовый. В левом ящике стола лежит шприц, на случай, если она откажется пить. Спейс, у тебя будет возможность изменить будущее, зная то, что уже произошло. Но только есть одна маленькая деталь: ты вернёшься в земную жизнь в тело восьмилетнего ребёнка, но мысли твои и сознание останутся такими, как сейчас, а в отличие от тебя, Иурения снова станет маленькой девочкой.

Ты единственный, кто будет знать об этом пространстве для самоубийц, о Лихорадке Странствий… У меня к тебе одна просьба, потом, когда станешь взрослым, зайти на наш сайт, свяжись со мной, ты должен будешь рассказать мне о том, что открыл это пространство, потому что всё равно я не буду жить на земле. Я хочу вернуться в пространство LS один, не оставляя в дурацком порыве то глупое сообщение для всех желающих. Здесь я прикоснулся к тайнам Вселенной, и если бы не увёл Иурению из ада, то мы жили бы и не тужили здесь вечно. Прощай, Спейс, до встречи в альтернативном будущем».

Я глянул на Иурению. Она лежала без сознания. Я не стал испытывать судьбу, и сразу наполнил шприц розовой эссенцией. Выпив всё зеленое содержимое из графина, предназначавшегося мне, я подошёл к Иурении и, перевернув её на живот, поставил ей укол в мягкие ткани тела. 

Я прилёг рядом с Иуренией, укрылся её пледом и вдохнул запах её волос. Вдруг это последнее, что связывает меня с ней.

Я смотрел на фреску, нарисованную на потолке: пухлые ангелочки, мадонны в развевающихся одеждах, сады, полные плодов. Странно, почему Хэрри любил эпоху Рубенса?

Я не заметил, как уснул…

***

- Милый, ужин готов! – донёсся голос Иурении из кухни.

- Сейчас, любимая, через минуту, я пишу одно очень важное сообщение!

«Знай, Ише, ты всегда найдёшь в моём лице надёжного собеседника и друга, пиши и звони в любое время. Вот мои контакты», - допечатал я и нажал на значок «отправить».

Потом я в последний раз зашёл в профиль Хэрри и просмотрел его записи.

Мне будет его не хватать, но если я продолжу общение с ним, то не удержусь от искушения признаться, что я открыл пространство LS. Нет, пусть уж лучше тайны Вселенной останутся неразгаданными.

Я удалил свой аккаунт на сайте самоубийц, закрыл ноутбук, потянулся и, перед тем, как отправиться ужинать, бросил взгляд на фотографию на стене.

Это была моя самая любимая фотография.

Иурения, Стасик, Лепик и Артур сидели возле костра. Лепик бренчал на гитаре, Стасик улыбался во весь рот, Артур прильнул к немного грустной сестре.

А я снимал.