Эпилог. Родные лица

        Эпилог


   Дед Павел умер 20 апреля 1967  г., не дожив несколько месяцев до 50-летия Октябрьской революции.Некрологи о нем поместили почти все центральные газеты. Его еще хорошо помнили  – старого большевика,
поэта и драматурга, автора ряда стихотворений, давно
уже ставших хрестоматийными. Как заслуженного и почитаемого человека его похоронили на мемориальном
Новодевичьем кладбище.
   Через год в издательстве «Детская литература» вышел небольшой сборник его стихов: о романтике
революции, о русских и французских гаврошах  – бесстрашных мальчишках, стоявших рядом с отцами на
баррикадах:



   Синяя ночь уплыла,
   С солнцем растаяла
   мгла…
   На смерть в бою
   осужден,
   С песнями шел
   батальон.
   С красным цветком
   на груди
   Мальчик шагал
   впереди.
   Смело он бил в
   барабан, –
   Это был маленький
   Жан.


   В  сборнике есть вступление, которое написал замечательный поэт, автор увлекательной книги «Необычное литературоведение» Сергей Наровчатов.

   Вступление по объему – довольно большое для детской
книжки, но одному поэту хотелось многое сказать о другом поэте, и он дает волю своим мыслям. Это очень точная оценка жизни и творчества деда:


   «Погожее июньское утро. Иду по одной из улиц, выходящих на Ленинский проспект. Навстречу мне
толпа ребят в пионерских галстуках. А среди них, тоже
в пионерском галстуке, с охапкой молодой сирени в руках, мой старый знакомец.
  – В пионеры записались, Павел Александрович?
  – А  ты что думаешь! Душа у меня пионерская, только годы не те… Я  ребятам про революцию рассказывал, как мы Зимний брали, а они меня в почетные пионеры произвели и сиренью наградили.

   И раскатился живым, добрым и совсем еще молодым смехом.
   А  лет моему знакомому было и впрямь немало.
Павел Александрович Арский принадлежал к той революционной гвардии рабочего класса, которая прошла через огонь трех революций и утвердила победу ленинского дела в нашей стране. По возрасту он и мне
бы годился в отцы, а читателям этой книги мог бы быть дедушкой. Когда приходилось с ним встречаться, всегда
было ощущение, что ты прикасаешься к тому самому заветному и большому, что живет и дышит в великих словах – революция, коммунизм, Ленин.
   Можно только удивляться, какая завидная судьба
выпала ему на долю. Все, о чем мы с гордостью и восхи-
щением читаем в книгах, вошло в его биографию как не-
раздельная и живая ее часть. А сама его биография тоже
стала нераздельной и живой частью великого целого  –
нашей революции.

   …Многие из читателей этой книги смотрели, наверное, кинотрилогию о Максиме. Мне всегда казалось, что, пиши Максим стихи, он бы писал примерно такие,
как молодой Павел – участник штурма Зимнего дворца
и гражданской войны...
   И  жизненный путь П.  А.  Арского сходен с путем
героя кинотрилогии – Максима. Он был распространителем подпольной „Правды“ и сам печатал в ней корреспонденции и стихи, был большевистским агитатором
среди солдат и за революционную пропаганду был заключен правительством Керенского в Петропавловскую крепость. И, наконец, с оружием в руках утверждал победу Октября на петроградских улицах…».

   В  последние годы мы с дедом общались довольно часто. Я  тогда уже училась на заочном отделении факультета журналистики, работала корректором в издательстве «Медицина» и очень хотела устроиться в
какую-нибудь хорошую газету. Дед взялся мне помочь, и мы стали с ним ходить по редакциям. Сначала пошли в «Правду» (тогда это была центральная и самая
престижная в стране газета). Там мне предложили для
начала поработать корректором, меня это не устроило, и мы отправились в журнал «Октябрь». Здесь деда
встретили очень хорошо, нас даже напоили чаем, но
его знакомая, редактор отдела, откровенно сказала, что каждый день бывает столько звонков «сверху», что все должности в журнале «забронированы» на несколько лет вперед. «Получи диплом, – утешила она меня на
прощание, – а там посмотрим».
   После еще ряда неудачных попыток дед страшно расстроился, но я его успокоила: надо действительно
сначала получить диплом, а потом уже действовать. Это хождение по редакциям было, кажется, в 1964  г., когда
я училась на втором курсе. Во время этих «походов» дед рассказывал о своей работе в Союзе писателей, о
талантливой молодежи, которая пришла в поэзию. Несколько раз мы ходили с ним в ресторан Дома литераторов, и однажды к нашему столу подсел Булат Окуджава.Оказалось, что дед с ним давно знаком и помог ему вступить в Союз писателей.
   У Булата Шалвовича одно время был тяжелый период – его почти нигде не печатали, обвиняя в пошлости
и антисоветчине, а выступления на публике вызывали
раздражение даже у коллег: композитор В.  П.  Соловьев-Седой называл его мелодии «белогвардейскими»,
а А. Н. Вертинский – песнями «для неуспевающих студентов». Много недоброжелателей было у него и в Союзе писателей. Подав заявление о вступлении в СП, Окуджава не сомневался, что приемная комиссия его
сразу «зарубит». Ему пришла мысль устроить на заседании комиссии небольшой концерт. Он посоветовался с дедом и попросил его содействия. Дед выполнил его просьбу. Накануне решающего дня поэт пришел к деду домой с гитарой и долго пел,прерываясь с хозяевами на
обед и чай. Но концерт не понадобился, комиссия и так дала Окуджаве свое «добро».
   …Здоровье деда стало ухудшаться. Вскоре он перестал выходить из дому, и мы с ним общались только по телефону. Но у него начались проблемы с памятью.
В день его 80-летия (7 ноября 1966 г.) я позвонила ему, чтобы поздравить его с юбилеем. Он долго расспрашивал, кто я и где живу. Через полгода его не стало.


   Бабушка Анна Михайловна пережила деда на 16 лет, ту разницу лет, которая была между ними. Возможно, она прожила бы еще дольше, если бы не переезд на новую квартиру и волнения, связанные с этим событием.
   …Мы с соседями давно хотели разменять нашу четырехкомнатную квартиру на две отдельные, но не
могли найти подходящих вариантов. Семьи наши разрослись, появились дети, но оснований для того, чтобы
кого-то из нас поставили на очередь, не было. В 1979 г.
Любови Альбертовне удалось получить квартиру в Доме
старых большевиков в Большом Гнездиковском переулке (еще известном, как дом Нирнзее), и она уехала туда с дочерью, оставив здесь внука с семьей. А  нам через
два года помог случай. Во время ремонта котельной, находившейся в подвале прямо под нами, рабочие забыли
положить прокладку между насосом и его фундаментом, и в наших двух комнатах появился шум, намного
превышающий предельно допустимые нормы. Конечно,
он был не смертельный, но достаточный, чтобы начать действовать. Мы вызвали представителей санэпидназора, они сделали замеры и дали соответствующее заключение, с которым я стала обивать пороги высоких инстанций. Наконец, нас поставили на очередь и даже обещали, как семье фронтовика (имелась в виду бабушка), сделать это очень быстро. Уже через год нам выдали
ордер на очень хорошую квартиру, но на краю света – в
Бирюлево-Восточном. Окно одной из ее комнат выходило прямо на МКАД[91] – как насмешка: из самого центра, почти от Кремля, на самую окраину.

__________________
 [91] Московская кольцевая автомобильная дорога.
__________________

   В  это время в нашем писательском доме освободилась двухкомнатная квартира  – умерла Елена Мироновна Голодная. Я  снова пошла по инстанциям, но чиновничья стена оказалась непробиваемой – никто меня не хотел слушать. Зато ЖЭК не растерялся и быстро вселил туда своего сантехника, только что приехавшего из
провинции.
   Бабушка так переволновалась из-за всех этих событий, что у нее случился обширный инфаркт миокарда.Произошло это глубокой ночь. Как всегда, по своей деликатности, она не хотела никого тревожить. Меня разбудили стоны. Когда я влетела в ее комнату, у нее были
расширенные от боли глаза. Она заглатывала одну за другой таблетки нитроглицерина, надеясь, что они снимут приступ, и умоляла не вызывать скорую. Я не стала
ее слушать: и так время уже было упущено.
   Когда-то в далеком детстве у меня случился миокардит; в том месте, где находилось сердце, бушевал огонь – такие были нестерпимые боли. Пока ехала скорая, бабушка что есть силы дула на больное место, и
от этого мне становилось лучше. Теперь я дула на ее
сердце, надеясь, что холодный воздух принесет ей хоть
какое-то облегчение… и шептала про себя слова ее молитвы: «Бог мой, на которого я уповаю! Он избавит
тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями своими
осенит тебя…»
   Но даже в такой момент у нее нашлись силы, что-бы шутить. Накануне председатель домкома попросил ее пройтись по квартирам и собрать деньги за марки ДОСААФ.  Она добросовестно обошла оба подъезда (может быть, этот вояж ее и доканал).
   –  Вот видишь,  – говорила она, пытаясь выжать улыбку, – я успела со всеми попрощаться.
   Чудесные врачи института Склифосовского вытащили ее с того света. Придавал ей силы и мой маленький сын Костик, которого она, как все бабушки, боготворила. Она считала, что он очень похож на моего отца. Малыш ее тоже любил, и его приходы в больницу были для нее лучшим лекарством.
   Там же, в больнице, 13 февраля 1983 г. ей исполнилось 80 лет.
   После ее возвращения домой нам ничего не оставалось, как переезжать в Бирюлево. В  новой квартире она прожила два месяца (ее не стало 19 июня 1983 г.).
   О  чем она думала, глядя из окна своей комнаты на кольцевую дорогу и раскинувшиеся за ней широкие дали,  – о Ленинграде, Мраморном дворце, проезде МХАТа или превратностях судьбы?


  Иду, иду, и, может
  быть, вторая
  Иль третья жизнь
  сменилась на ходу.
  Конца не видно.
  Может быть, иду
  Уже не я. Иду, не
  умирая.
  Круг замкнулся.


   Бабушка не дожила до пресловутой перестройки Горбачева и развала СССР. Зато другая бабушка, Елена
Ильинична Прокопенко, полностью ощутила на себе все прелести новой демократической эры, оказавшись
подданной другого государства – Украины. Ей было под 90, и мудрая старуха, пережившая революцию, голод
30-х годов,репрессии, войну, с тревогой наблюдала, что
творят в Крыму пришедшие к власти демократы, которые никак не могли поделить между собой власть. Однако здесь появились и другие хозяева – крымские татары. Они дружно возвращались на родину и требовали полной автономии полуострова. Бабушка, завещавшая мне
свою часть дома, теперь в каждом письме предрекала,
что мне этого дома не видать – «татары все равно отнимут». Так оно и оказалось.
   Татары, выселенные из Крыма Сталиным во время
войны за содействие фашистам, уже в 50-х годах стали наведываться в родные места, ходить по домам и угрожать жителям. К  бабушке тоже приходил такой «бывший хозяин», разговаривал грубо, обещал, что они «повырежут всех, кто сюда понаехал». Потихоньку они
стали возвращаться в Старый Крым. Милиция их не
прописывала и выселяла, но они появлялись снова. Потом уже стали на их нелегальное проживание смотреть
сквозь пальцы.
   Большая семья татар в начале 80-х поселилась напротив нашего дома. Женщины и дети мелькали на улице часто, но хозяина я видела раза три, не больше, он предпочитал днем не светиться. Зато ночью к его воротам съезжались десятки легковых машин, иногда подходили крытые грузовики, из которых в дом переносили большие ящики. Бабушка была уверена, что татары
готовят вооруженное выступление и в ящиках лежит оружие (ходили слухи, что деньги татарам дает Турция). «А может быть, они
 онтрабандисты?» – однажды
предположила я, наблюдая за ночной суетой у соседей.
На что мудрая бабушка тут же парировала: «Контрабандисты выносят товар обратно, а эти ничего не выносят».
   Так и не известно, чем занимались эти люди, а сосед в 90-х годах оказался одним из лидеров движения
крымских татар, и его лицо иногда мелькало в телевизионных репортажах из Симферополя.
   Половина нашего дома тоже вскоре перешла к татарам  – умерла пожилая женщина, купившая эту часть после смерти Е. И. Доленко. Новые хозяева вырубили в
саду все деревья, насажали помидор и успешно торговали ими в Феодосии. После смерти бабушки в 1995 г. они уговаривали меня продать им доставшееся мне наследство, предлагая копейки. Я же хотела подождать до выхода на пенсию и приезжать сюда на все лето – моя давняя, заветная мечта, ну, а если продавать, то получить
хоть какую-то выгоду. Однако татары знали, что делают.Оказалось, что после развала СССР русские и украинцы стали спешно уезжать из Старого Крыма, повсюду
висели объявления о продаже хороших, добротных домов  – не то, что моя половина,нуждающаяся в основательном ремонте. Оформив на себя наследство, я уехала в Москву, попросив присматривать за хозяйством хорошую знакомую, Веру Федоровну Калинину. Вскоре соседи сообщили мне, что на моем потолке отошла балка (она еще отходила при мне, но от них это было далеко), и требовали срочно произвести ремонт. Они подключили городской совет, и тот письменно обязал меня произвести капитальный ремонт моей собственности, иначе ее экспроприируют. Я решила не реагировать на происки «врагов», но татары стали угрожать Вере Федоровне, что подожгут ее дом. Бедная женщина умоляла меня
уступить татарам, и я сдалась. Татары прислали мне с
кем-то 250 долларов, а я им передала доверенность для
оформления сделки. Не сомневаюсь, что они тут же вырубили чудесный орехово-яблонево-вишневый сад бабушки и засадили его помидорами.
   Последний раз я была в Старом Крыму в октябре 1995  г. Я  не узнала город  – кругом шла торговля турецкими товарами, а за прилавками стояли одни лица кавказской национальности. Из экономических или
каких-то других соображений в домах три раза в день
отключали электричестово. Днем город полыхал разноцветьем осенних красок, а вечером погружался в
глухую темноту, и возмущенные жители собирались кучками на своих улицах. Им так хотелось вернуться
в прошлое  – в СССР, в Россию, спокойную и мирную жизнь. Они до сих пор об этом мечтают, пережив в
2006  г. не только новый кризис верховной власти, но и чудовищное решение этой власти  – устроить в Старом
Крыму полигон для учебы войск НАТО. 


  …Но в прошлое нет возврата, так же как нельзя опять очутиться в нашей квартире в проезде Художественного театра или посидеть на крыльце старокрымского дома.
   Это была другая жизнь и другая эпоха.


             Москва
             2006 г.