Бабушка рядышком с дедушкой

Отец Васи из командировок не вылезал, с вахты на вахту. А мать библиотекарша.
Вася, почитай, среди книжек и вырос. Всё с матерью на работе. Сперва в коляске у печки. Потом своим ходом между книжными шкафами. И вместо игрушек книги. Годовалый картинки рассматривал. А двух-то лет и читать начал.
Рос худеньким. Я говорил матери, неладно, Ольга, - пыль бумажная вредна для дитя. А оно вон как обернулось, - чудо ребёнок в деревне появился, башковитый, богом поцелованный. Не от этой ли пыли у него  и любопытство неутолимое образовалось.
На всех олимпиадах первый. А тут было и в Москве отличился. Подарок такой получил, что от автобусной остановки за тележкой ко мне прибежал.
Пока распаковывали, картон обдирали, он мне всё устройство этого подарка объяснил. С виду обыкновенный станок. Клейкая жидкость в нём распыляется. Сперва облако, а потом затвердевает по заданию.
Для начала мы поплавок для рыбалки отлили. Совсем без веса получился, легче пенопластового. И прозрачный. Потом вазочку изготовили, ну чистый хрусталь, - это он своей матери на день рождения приговорил. Потом лошадку, да не простую, а уже с умной программой, интеллект этот искусственный называется. Лошадка будто из тонкого проволочного каркаса получилась, не толще паутины. За хвостик дёрнешь – она заржёт.
После чего Вася решил станок усовершенствовать. Это ведь, говорит, не игрушка, а великое изобретение человечества. Вот только надо немного до ума довести.
Попросил он меня раму сварить в половину человеческого роста. Станок этот свой сверху приладил. От него вниз будто бы душ устроил, приспособил огородную поливочную брызгалку. В бачок залил молоко и своей крови нацедил граммов тридцать, не больше: пока матери дома не было, он на кухне ножиком по руке чирк, и в стаканчик. Я и слова против сказать не успел. Как заколодило. Профессор Мечников, мол, сам на себе опыты производил, - и Вася так же захотел. Видишь, с какими людьми равнялся паренёк! А матери сказал, что случайно порезался.
И на этот раз, с кровью-то, в компьютерную программу вложил фотографию своего деда Михея. После войны деда снимали ещё молодого.
Сказать по правде, не очень-то и приятно мне было наблюдать, как из дождика розового цвета, - (кровь с молоком), - стал получаться Михей Васильевич. Я ещё живым его помнил, а тут он возникал вроде привидения. Не было сил смотреть. Я в дверь.
И день-два я к Васе не заглядывал. Ворожба какая-то, чернокнижие чудилось в его затее. Я даже спать стал плохо.
И вот однажды ночью не сплю и вижу, - у Васи в окошке голубое мерцание. Внутри комната прямо искрится. Ну, думаю, закоротило. Не дай Бог, пожар. Прибежал, в окошко стучу. Вася выглядывает довольнёхонек. Палец к губам прикладывает, чтобы мать не разбудить. И меня рукой манит.
Захожу – в углу, где станок стоял, будто иконостас сияет, электрической паутиной окутанный. Внутри сияние погуще и, кажется, в виде человека. И человек этот тоже, как на фотографии, сидит нога на ногу. Васе бы радоваться, чудо сотворил! А он с досады хвать по стене кулаком. «Суспензия, - говорит, - кончается. Немного не рассчитал. Выйдет не качественно».
Наконец вовсе потухло в раме, остывать стало. И Михей Васильевич сидит там как живой, изнутри светится. Вот он ноги рассоединил, руками на колени опёрся. Немного подождал да и вышагнул перед нами во весь рост. Сам лёгонький, на просвет видать, а гляди же ты, - заговорил! Но как-то из нутра заговорил. Слышно его будто со всех сторон сразу. Вроде как здравствуйте, сказал. Каково поживаете?
Я стал оглядываться, откуда голос? А Вася говорит, это, мол, «резонансы Лейбница». Был такой учёный. А Михей Васильевич шаг сделал да и пошёл по комнате, - походка лёгонькая, текучая. Плывёт как пар в избе с мороза. Чистый призрак. Да ведь и голый!
Вася догадливый, шторку цветастую у дверей с крючков сдёрнул, обернул ею дедушку, и стул подвинул, садись, мол, гостем будешь.
Сидим, друг дружке улыбаемся.
Гость наш искусственный оглядел комнату и молвил глухо будто из подпола: где же это он? Что за палаты царские? Я ему поясняю, мол, обычный евроремонт отец Васи в этом своём доме произвёл. Он внуком тебе будет, Михей Васильевич. А Вася-то уж правнук.
Дальше Вася взялся объяснять всякую свою электронную невидаль в комнате. Разные компьютеры у него. А марки всё иностранные. У нас, говорит, теперь торговля со всем миром.
И тут Михей Васильевича не удивить. Я, говорит, ещё во время войны научился по-англицки баять. Ездил на машине марки Студебеккер, там и по-ихнему начал кумекать.
Очень удивили дедушку в комнате Васи рамы оконные без переплётов, стёкла сплошь. Встал да и пошёл. И более всего – радиаторы отопления ему поглянулся. «Это в деревне-то! -говорит. - В захолустье-то нашем!»
А я взял да ещё и брякнул: не меньше чудес увидишь, Михей Васильевич, когда в нужник приспичит!
Тут Вася меня локтем толкнул, не то говорю. Сокращённый биологический цикл нынче у дедушки. Он от биосферы питается, как растение. Безотходно. Только свет да воздух потребен. А то бы, конечно, за унитаз-то порадел. Умывальник там и сверху, и снизу. И фиалкой пахнет.
Потолковали ещё о погоде, - про сенокос беспокоился дедушка. Родню всякую вспоминал, дружков-односельчан. Да и притомился новорождённый. Головка на грудь склонилась.
«Где же он спать-то у тебя будет, Вася? – тихонько спрашиваю. А оказывается, всё у парня продумано. Занавеску он с Михея Васильевича вежливо сволок. Самого под станок пересадил, - лёгонький дедушка, -  опять включил облучение. Спокойной ночи!
Вася свет в комнате потушил, - дедушку и вовсе не разглядеть. Это чтобы мать чего лишнего не надумала «при виде этой биохимической конфигурации», как сказал мне Вася.
На завтра мы с Васей сговорились на моём Уазике дедушку по округе покатать.
Утро ясное выдалось. Дедушку Вася укутал парниковой плёнкой, это, говорит, чтобы свет свободно проникал к «биохимической субстанции». Только для головы отверстие вырезал.
Посадил его к окошку, и поехали.
Дедушка сидел такой весь солнечный внутри плёнки, сверкающий. К Васе - с вопросами. Голос дедушки по всему салону пробегал как в пустой бочке, а изобретатель наш отвечал ему твёрдо и прямо. Мол, точно так, дедушка, после твоей-то Отечественной войны в нашей деревне ещё дом к дому стояли. А нынче лес кругом выметнулся. Люди по городам разъехались. А больше всего в твои небесные палестины. Или не встречал?
«Кто же страну теперь кормит? Что с колхозом-то сделалось? – не унимался наш небесный гость.
А я как раз в ту пору вырулил на Красную горку, откуда бескрайние поля видны с коровниками и усадьбой нашего фермера Петьки Жукова.
«Был тебе, Михей Васильевич, колхоз, - говорю. - А вместо него теперь, гляди, одно семейство на тех же землях управляется. Одна семья сильнее целого колхоза оказалась. Технологии, - говорю современные. И из нефти можно, и из пальмового масла».
Дедушка глазами заморгал удивлённо при виде кипящей жизни на родной земле: один трактор косил, другой ворошил, третий в рулоны сматывал. Коровы были голландские. Дойка немецкая. Обхождение французское. А переработка отходов американская. То есть из навоза электричество получалось. И дом у Петьки Жукова в три этажа с солнечной батареей на крыше. Да ветряк на горе. А на реке электростанция в запруде. Автономное обеспечение жизни!
От волнения дедушка стал часто дышать, плёнка на нём стала колебаться, хлюпать. Голос резонировал по салону, но слышно было разборчиво. «И в городах не голодно?- спрашивал.
«А вот поехали, - говорю, - в города».
На полном газу влетели мы в райцентр. Дедушку от окна не оторвать. Которые вывески не по-русски, те дедушка переводить пытался. И улыбался благостно. «Теперь и у нас как у них! Магазин на магазине. И везде полки от товаров ломятся. Не зря на войне кровь проливали. Народного счастья наконец достигли».
И плачет.
Опять головушкой поник от впечатлений. Недомогание почувствовал. Всё более прозрачный становился. Плёнка изнутри испариной покрывалась. И когда мы приехали домой, от дедушки и след простыл. Испарился Михей Васильевич! Срок годности вышел у Васиной биохимической субстанции.
Жаль было дедушку. Никаких слов не находилось. А стали натягивать обратно плёнку на каркас теплицы, Вася и говорит:
«Теперь буду бабушку оживлять».