В поисках предела

               
                А есть предел – там, на краю земли?
               
                И можно ли раздвинуть горизонты?
               
                «Горизонт»
               
                Владимир Высоцкий

                Глава первая

       Борис Михайлович Лабуть, коренастый мужчина без видимых признаков ожирения, стоял у окна своего рабочего кабинета, заложив руки за спину, и задумчиво смотрел на мелко моросящий дождь. Муха, невесть откуда взявшаяся, пролетая возле его лица, резко изменила курс и нагло уселась на нос начальника районного Следственного Комитета.
       Борис замер, а затем быстрым движением головы назад и вперёд с раскрытым ртом попытался поймать муху в безвыходную ловушку, звучно клацнув зубами. Муха ловко увернулась от детской выходки солидного человека и, ничуть не обидевшись на явное покушение на убийство, полетела по своим мушиным делам.
       Начальник, провожая её взглядом, сказал:
-  Будем надеяться, что это был последний опасный преступник, которому удалось скрыться от правосудия в ближайший месяц. Хочется уйти тихо, мирно, с почётом и уважением, и без громких «висяков».
       Ведь на носу, на котором недавно сидела муха, проступало более значительное событие. А именно – пенсия. Пенсия! Сколько в этом слове для сердца нашего слилось! Правда, только для тех, у кого это самое сердце доживало до такого знакового события. А что это событие знаковое в жизни каждого человека, никто спорить, думаю, не станет. Очень важная жизненная веха. Очень. Главное, чтобы сердце человеческое до этой вехи достучалось.
       Другое дело, что, когда сердца достучались и продолжают стучать в штатном режиме, люди к этой важной вехе относятся по-разному. Большинство – с радостью, меньшинство – с сожалением. Меньшинство – это те, у которых хорошие должности, с которых им не хочется уходить до боли в сердце, но с которых их вежливо могут попросить уйти с почётом. Умные, когда их просят, уходят. Не очень умные цепляются за соломинку, причём, - чужую, и тогда их уже не просят, а просто отправляют. Иногда даже с треском. И не всегда только на пенсию. Всё зависит от личной харизмы и, конечно, от номенклатурной конъюнктуры. А бывает, увы, что с венком и эпитафией.
       Однако, очевидным и понятным образом, когда капитан государственного корабля поднял пассажирам вместо благосостояния пенсионный возраст, не нашлось ни одного «пьяного оболтуса», которому удалось бы по этому поводу пробиться с возмущением на телевидение или, хотя бы, в газету. Там царили всеобщее командное одобрение, ликование и бурные жидкие аплодисменты, но так и не перешедшие в народную овацию.
       Борис Михайлович не ликовал. Но и не возмущался. Первое делать ему не хотелось самому, а на второе он не имел права. Юридического. Впрочем, юридического права возмущаться законами, поступающими сверху, не имеет никто. Только человеческое. И только интимно индивидуальное. В тихом и гордом уединении.
       Но пенсию Борис ждал с нетерпением. Он её так ждал, как, например, в лютый мороз ждут автобус, который вас доставит домой – в тепло и уют, но который по техническим причинам опаздывает на неопределённое время.
       И вот, наконец, пожалуйста, получите и распишитесь. Остался всего месяц. Ура – дождался! Ну, ладно, почти дождался. Потому как, будучи человеком не просто образованным, а образованным литературно, Борис прекрасно помнил, что человек не просто смертен, а бывает внезапно смертен. Но Борис Михайлович, по роду своей профессии имея многочисленные подтверждения этому печальному жизненному постулату, свято верил и надеялся, что чаша сия минует его.
       Ведь всё самое интересное и прекрасное в его жизни ещё впереди! Ведь ему ещё нет и пятидесяти, а он уже свободен! Да ещё и с пожизненной оплатой. Разве это не счастье? И сразу же долой из города! Долой от стрессов и забот! Долой от шума и пыли! Вон из этого человейника! На дачу! Да здравствует природа! Да здравствуют грибы и рыбалка! И, что самое главное, да здравствует творчество!
       Да, да, именно творчество. Борис Михайлович ещё в детстве, будучи Борькой-Лоркой, мечтал стать писателем. Только в детстве он мечтал стать взрослым писателем, а теперь, став очень взрослым, понял, что его предназначение быть детским писателем. И до осуществления давней мечты остался месяц. У него даже уже был намечен сюжет для первой книги. Как только Борис Михайлович об этом подумал, его губы непроизвольно вытянулись в сладострастную улыбку.
       И тут некстати включилась селекторная связь.
-  Борис Михайлович, извините, что отвлекаю, - пропела секретарша Маша и, как показалось начальнику, глупо хихикнула. – К вам лейтенант Милованов. – И веско добавила. – За советом.
-  Пусть заходит, - благосклонно разрешил шеф, отогнав навязчивые мысли о будущей светлой и полноценной жизни на пенсии. - Чего-чего, а советов у меня больше, чем в печально известном Доме Советов.
       И в голос засмеялся. Секретарша Мария, восприняв смешок шефа, как повод к лёгкому служебному флирту, недоверчиво спросила:
-  Неужели больше, Борис Михайлович? Это же, всё-таки, целый дом?!
       На что получила поучительный, но непонятный для ней ответ:
-  Машенька, даже если бы у меня был всего один захудалый совет, то и этого было бы достаточно для преимущества моих советов над советами Дома Советов в Калининграде и Дворца Советов в Москве вместе взятых.
       Машенька легкомысленно пожала плечами, состряпала на прелестном личике рожицу и махнула рукой ожидавшему лейтенанту:
-  Проходи, Милованов, в кабинет советов.
       В кабинет начальника вошёл черноволосый парень с бледным лицом и растерянным взглядом. Борис, насколько успел узнать подчинённого, считал его умным, уравновешенным, старательным и неиспорченным человеком, глаза которого ещё лучезарно светились оптимизмом в целом. И лишь частично тускнели от ещё не частых сомнений, закрадывающихся в его пытливый ум. В этот момент взор лейтенанта как раз выражал вторую ипостась – светящаяся лучезарность была затемнена тенью сомнения и недовольства.
-  Разрешите, товарищ полковник? – по форме испросил разрешения войти подчинённый.
-  Я уже через Марию Всеволодовну разрешил, - буркнул Борис Михайлович, но, находясь всё ещё в приподнятом настроении, тут же по-свойски предложил. – Проходи, Рома, присаживайся.
       Рома прошёл вдоль длинного стола, перпендикулярно примыкавшего к столу начальника, и присел на первый от шефа стул.
-  Ну, судя по тому, что явился без сопроводительных документов, необходимый совет носит гражданскую форму?! – сложно пошутил полковник, но молодого лейтенанта эта сложность нисколько не озадачила.
-  Не совсем, - неуверенно ответил он, опустив взгляд в стол. – Я не знаю, как мне поступить.
       И умолк. Начальнику не понравилась такая скромная неуверенность в решении дел.
-  Ты ещё не сказал «да», а уже скис, как жених перед входом в здание ЗАГСа, - чуть раздражённо сказал Борис. – Ты же мужчина! Ты же офицер! А каждый мужчина-офицер любое принятое решение, верное или неверное, должен озвучить твёрдым, уверенным голосом. – Помолчав, добавил. – Но с оттенком лёгкого колебания, чтобы иметь возможность для маневра и компромисса. Категоричность – привилегия старшего по званию. Шучу. Слушаю.
       Молодой офицер придал голове гордое вертикальное положение, посмотрел твёрдым, уверенным взглядом старому офицеру в глаза и с оттенком лёгкого колебания заговорил:
-  Товарищ полковник, я веду дело Ольховича о хищении строительной древесины (сосны) объёмом пять кубометров. Это преступное деяние не является хищением в крупном размере, но совершённое путём злоупотребления служебным положением, которое, в свою очередь, отяго…
-  Рома, - бесцеремонно перебил Борис подчинённого. – Мы в кабинете одни. Это не доклад, это беседа. Говори нормально. Что тебя смущает в этом деле? Там же всё просто и ясно.
       В глазах лейтенанта мелькнула грусть отчаяния.
-  Вот точно так же считает и товарищ подполковник, - глухо, но зло ответил он. – И на этом ложном основании торопит меня передавать дело в суд.
-  Вот как?! – приятно удивившись, сказал Борис. – Ну что ж, лейтенант, раз у тебя есть особое мнение, изложи его.
-  Моё особое мнение состоит в том, - ещё более твёрже и увереннее сказал лейтенант, - что главный фигурант дела Ольхович не является его главным организатором. Он слепой исполнитель. Хотя моё мнение подтверждается только словами подозреваемого, но не фактами, я склонен ему доверять.
-  Рома, - мягко, но весомо сказал Борис, - ещё до нашей эры было известно, что в любом криминальном деле главное – факты. Даже если пострадает слепой исполнитель, наказание позволит ему прозреть. Это урок,раз он не сумел прозреть до совершения преступления.
-  Но Борис Михайлович, - взмолился следователь Милованов, - ну нельзя же так. Нельзя, чтобы прозрение достигалось таким несправедливым путём. Да он уже прозрел! Ведь тут всё дело в личности подозреваемого. Молодой парень, совсем неопытный, год как окончил университет, четыре месяца как работает мастером.
-  Молодёжь нынче прыткая, - вставил замечание Борис.
-  Возможно, - Рома не стал оспаривать замечание начальника. – В принципе. Но не в данном конкретном случае.
-  А что в данном конкретном случае не так? – спросил начальник, чуть улыбнувшись. – Тебе данная конкретная личность показалась слишком светлой для свершения тёмного дела?
       Подчинённый, психологически настроенный на спор, машинально возразил, но через секунду радостно согласился:
-  Нет. То есть да! Подозреваемый, конечно, виновен. Но не в хищении, а в халатности и в глупой доверчивости. Он честный парень, которого преступно использовали! Указание на погрузку древесины отдал ему его начальник – лесничий Бугайло. А Ольхович, выполняя поручение, даже не подозревал, что она левая. Так какой же он подозреваемый?!
       Чтобы успокоить и остудить пыл молодого, неопытного, как и его подозреваемый мастер, и излишне темпераментного подчинённого, полковник, посмотрев на часы, встал, вышел из-за стола и, похлопав подчинённого по плечу, с улыбкой предложил:
-  А пойдём-ка, Рома, пообедаем. Только не в нашу столовую, а в соседнюю «харчевню».

                Глава вторая

       Ассортимент блюд начальника был полностью продублирован подчинённым, за исключением одного небольшого, но существенного ингредиента. Среди яств-клонов Ромы, аппетитно пахнущих и радующих глаз,  отсутствовал пластиковый стакан со специфически пахнущей прозрачной жидкостью, по поводу которой шеф выдал назидательную ремарку:
-  Тебе не предлагаю – мал ещё. Свою первую порцию водки в рабочее время я выпил после пятнадцати лет почти безупречной службы. Да и то – по необходимости. Служебной.
-  А почему не коньяк? – спросил Рома, неожиданно утративший не только чувство такта, но и принцип субординации. И субординации не гражданской. – Дорого?
       Помутнение рассудка, однако, длилось мгновение.
-  Извините, товарищ полковник? – сказал зелёный лейтенант, покраснев. – Вырвалось.
       Борис, ничуть не смутившись, выдал ещё одну назидательную сентенцию:
-  У настоящего профессионала, как и у мудрого человека вообще, слова никогда не опережают мысль. – После этого расслабился и улыбнулся. – Мотай на ус, юнец. А если нет уса, мотай на извилину. Уж она-то, хоть в единственном числе, да должна быть у каждого человека. – И вернулся к бестактному вопросу. – Неужели, юноша, ты думаешь, что мне, матёрому легавому псу, не хватает взяток, чтобы пить коньяк каждый день?
       Не сказать, что Рома поверил преступной откровенности шефа, но, учитывая только что полученный урок, на всякий случай улыбнулся и вежливо промолчал.
-  Шучу-шучу, - успокоил начальник подчинённого и отпил половину содержимого стакана. – Я, конечно, не херувим, но и не монстр. Утратив некоторые иллюзии относительно справедливости, я не утратил древние понятия о совести, чести и достоинстве. Ты ешь, Рома, ешь. Кушать надо медленно, мелкими порциями, тщательно пережёвывая пищу. Но никогда не следует хватать и глотать большие куски. И никогда не следует переедать. Избыток пищи мешает не только остроте ума, но и инстинкту самосохранения. А не пью я коньяк потому, Рома, что вообще не пью цветного алкоголя. Не по расистским, конечно, убеждениям. Я просто предпочитаю исключительно и только «беленькую». Но без всяких добавок и примесей. Идеальный вариант – ржаная водка тройной перегонки в домашних условиях.
-  Самогон? – сделав удивлённый вид, спросил Рома.
-  Экологически чистый продукт, - смеясь, ответил Борис. – Натуральный. Ну, ещё иногда могу выпить кружку пива. Но только для утоления жажды, ну и чтобы не забыть приятный вкус.
       Поделившись с подчинённым сокровенным, которым, если бы не скорая пенсия, он делится, естественно, не стал бы, полковник вернулся к просветительской программе, основанной на личной жизни:
-  У меня, Роман Батькович, - сказал он, подняв вверх указательный палец, - как и у Глеба Жеглова, есть некоторые правила, которых я неукоснительно придерживаюсь. Только его правила касались профессиональной стороны, а именно – тактического подхода к опросу свидетелей, мои же правила этического свойства. И применимы они в одинаковой степени не только по службе, но и по жизни. Нравственные, так сказать, критерии. Ну что, заинтересовал?
-  Ещё бы, Борис Михайлович! – возбуждённо воскликнул молодой человек, не переставая тщательно и энергично пережёвывать пищу. – Если это не секрет, может поделитесь?
-  Заруби на носу, юноша, моральными правилами не делятся, - веско заявил начальник. – Это не водка. Ну, или не семечки. Их дарят. От души и безвозмездно. Правда, далеко не каждый рад такому подарку. И уж совсем редко кто принимает их с благодарностью, как инструкцию к обязательному применению. Принципы подобного сорта большинство воспринимает за кандалы, которые ограничивают их личную свободу.
       Сказав нравоучительную тираду, в которой не сказал ничего нового, Борис допил оставшуюся часть горючей жидкости, звучно выдохнул и закинул в рот кусочек сочного бифштекса.
-  Рома, я редко ошибаюсь в людях, - сказал он, добавляя к пережёванному мясу вилочную порцию салата из свежей капусты с морковью. – Ты хороший человек. Но этого мало. Мало быть хорошим человеком сейчас или иногда. Надо оставаться хорошим человеком на протяжении всей жизни. Несмотря ни на что и вопреки всему. Я, конечно, подарю тебе свои правила. А уж будешь ты ими пользоваться или нет, это уже твоё личное дело. Не то, которое хранится у меня, а то, которое всегда и везде будет храниться в твоём внутреннем сейфе. Этих правил семь. Семь «никогда». Запоминай, повторять не стану. Первое: никогда не пресмыкайся перед сильным и никогда не унижай слабого. Второе: никогда не иди у кого бы то ни было на поводу, а на всё имей собственное мнение. Третье: никогда не бери чужого. – Полковник выдавил улыбку. – Даже когда это касается должности. Четвёртое: никогда не используй ближнего в своих корыстных целях. Пятое: никогда не участвуй в интригах. Шестое: Никогда не считай человека преступником, пока не убедился в этом наверняка. И, наконец, седьмое: никогда не лезь в политику.
       Лейтенант, внимательно слушавший, вдруг саркастически хмыкнул и подверг критическому сомнению последнее правило:
-  Трудно не лезть в политику, когда политика нагло лезет к тебе сама. Издержки профессии.
       Полковник неожиданно спохватился:
-  Ах да, я совсем забыл, что ты следователь.
-  А разве вы не следователь? – удивлённо спросил Роман.
       Борис Михайлович помялся, будто ему от чего-то стало неловко.
-  Не совсем, - ответил он и раскрыл ещё одну тайну. – Следователем я стал год назад. Назначили сверху начальником СК, дали полковника, как поощрение по совокупности. Чтобы через год с почётом и уважением отправить на пенсию. А до этого, Рома, я всю жизнь пропахал сыщиком.
-  В уголовном розыске? – ещё раз удивлённо спросил лейтенант.
-  А то где же?! – горделиво ответил полковник. – Я всю жизнь ловил настоящих преступников. Начинал с мелких краж, а дорос до тяжких и особо тяжких. На время переброски был замом УгРо, откуда, собственно, и готовился уйти от суеты и повседневной мерзости. Меня это вполне устраивало. Но наверху решили сделать подарок. Тогдашнего начальника СК повысили, а меня на его место. – И вдруг в голос засмеялся. – Обрати внимание на слово «повысили». Замена одной буквы «ы» на «е», и какая разница в судьбе человека. Так что, мой молодой товарищ, здесь моя должность почти фиктивная. Всем руководит и всё контролирует Толя. То есть, - Анатолий Игоревич. А я провожу совещания, планёрки, делаю отчёты и жду пенсии.
       Обед был закончен, но трапезники уходить не собирались. Борис, откинувшись на спинку стула, вытянул под столом ноги и расслабился, способствуя пищеварению. Посмотрел на Романа отеческим взглядом и спросил:
-  Рома, зачем ты, молодой и здоровый парень, пошёл в следаки? Опыта и знаний надо набираться на улице, в народе. Было когда-то такое явление – хождение в народ.
       Лейтенант стушевался:
-  Я тогда слабо разбирался в структурной градации правоохранительных органов. Я просто хотел бороться с преступностью и служить правосудию.
       Полковник понимающе кивнул головой.
-  Ты, Рома, ярко выраженный романтик, - без видимой улыбки сказал он. – Теперь таких мало. Только, дорогой мой, чтобы бороться с несправедливостью и служить правосудию, тебе надо было становиться либо проповедником, либо правозащитником. Здесь же служат государству и закону. А государства и законы бывают разные, иногда далёкие от справедливости и правосудия. Вот я, например, чётко шёл по следу комиссара Мегрэ.
-  Вы мечтали стать сыщиком с детства? – спросил Рома, в голосе которого слышалось не столько изумление, сколько недоверие.
       И голос его не подвёл.
-  Ещё чего! – наигранно возмутился Борис. - Я, конечно, с детства восхищался Холмсом, Мегрэ и лейтенантом Коломбо, но по-настоящему грезить о профессии сыщика начал после поступления в Высшую школу милиции. Сразу же после того, как не поступил в Литинститут и в БГУ на факультет журналистики. Так-то вот. Но в любом деле самое страшное, это халатность и формализм.
       Этим откровением начальника лейтенант действительно был удивлён. Он уже открыл рот для очередного вопроса, но был остановлен категоричным жестом, продемонстрированным рукой начальника. Тот придвинулся к столику, положив на него руки.
-  Это больная тема, рана от которой кровоточит всю мою жизнь, - откровенно наигранно сказал Борис, хотя даже не Станиславскому эта игра показалась бы фальшивой. – Поэтому не будем об этом. А будем мы вот о чём. Почему бы и тебе, Рома, не стать сыщиком?
-  А разве такое возможно? – недоверчиво спросил тот.
-  В нашей жизни возможно и не такое, - философски ответил Борис. – Ты не забывай, с кем разговариваешь, юноша!
-  Извините, товарищ полковник! – по привычке отрапортовал Роман.
       Борис поморщился.
-  Я не об этом, Рома, - с каким-то душевным сожалением сказал Борис. – Что ж ты так?! Я о том, что здесь я ещё начальник, а там у меня связи. Тем более, друг мой, что это не повышение. – И зачем-то начал рассуждать. – Наш мир несовершенен. Более того, наш мир никогда не будет совершенен. В нём всегда были, есть и будут преступники. И наш брат, сыщик, всегда в этом мире будет востребован. Как, впрочем, и другие силовые структуры. Но, в отличие от других, мы занимаемся исключительно криминальными делами. Минимум политики. Надо просто хорошо и честно делать свою работу. Воры, жулики, аферисты, грабители, насильники, убийцы – вот наш контингент. Наши хорошие знакомые, как говорил Шерлок Холмс, с которыми ты будешь иметь дело. А уже вести дело, доводить его до суда и, тем более, выносить приговор, это уже не наше дело. Мы больше проводим времени на улицах, а не в кабинетах. Мы, как принято говорить, работаем на земле. Чувствуешь, как это возвышенно звучит? Мы санитары земли. Мы фильтры социума. Но чтобы процесс фильтрации был безукоризненным, сами фильтры обязаны быть чистыми. Если санитар сам заражён опасной инфекцией, он немедленно должен быть изолирован и дезинфицирован. Чтобы не распространять заразу.
       Возбуждённый лейтенант вдруг опять сник.
-  Борис Михайлович, я с благодарностью приму ваши правила, ваши советы и вашу помощь, - тихо сказал он. – Но как быть с текущим делом? Я должен его довести до логического конца. И я хочу, чтобы этот конец был справедливым.
-  Изложи подробнее суть, - без воодушевления предложил Борис.
       Рома же с энтузиастом принялся за дело:
-  Сотрудниками ДПС для проверки документов был задержан грузовик с пятью кубометрами строительного леса. Накладная на груз была оформлена мастером, с его подписью, но без печати. Мастер заявил, что он выполнял указание лесничего. Что, мол, водитель после погрузки заедет в контору, где лесничий поставит печать лично. Лесничий отрицает факт такого распоряжения. Свидетелей нет. Разговор вёлся один на один.
-  Тут ключевая фигура водитель грузовика, - быстро и лениво сказал Борис. – Слабое звено.
-  Я знаю, - согласился молодой следователь. – Но он тоже отрицает участие в этом деле лесничего. Хотя я уверен, что он врёт. Он утверждает, что предложил мастеру заработать, и тот согласился. Никто из бригады при этом разговоре не присутствовал. В общем, нигде никаких свидетелей. Одни утверждения против других утверждений.
       Борис зевнул, прикрыв рот ладонью:
-  Рома, в деле имеет значение только факты и показания фигурантов этого самого дела, раз нет других свидетелей. Всё остальное лирика и софистика для адвоката. В этом деле фигурируют трое лиц, так или иначе причастных к преступлению. Но расклад таков, что двое объединились против одного. Лесничего расколоть не получится. Даже не трать на это время. Единственный способ оправдать твоего мастера, если, конечно, он действительно невиновен, это вынудить изменить свои показания водителя. Как ты будешь этого добиваться, я не знаю. Но я даю тебе на это неделю. С Анатолием Игоревичем я всё улажу.
       Роман обрадовался так, будто его повысили в звании.
-  Большое спасибо, Борис Михайлович! – воскликнул он.

                Глава третья 


        В половине четвёртого позвонила жена.
-  Боря, какие у тебя дела в Санкт-Петербурге? – нарочито строго спросила она.
       Борис опешил, но ответил быстро:
-  Никаких. Я там был всего один раз. Вместе с тобой, кстати.
-  Да, я помню, - приняла ответ супруга, поменяв строгий тембр голоса на ласковый. – Классная была поездка. – И добавила. – Замечательное было время!
-  Чем же оно было замечательным? – без интереса поинтересовался Борис.
-  Тем, что мы были молоды и смотрели на мир оптимистично, - с ностальгией ответила жена и для убедительности томно вздохнула. – Даже спать ложились в розовых очках. И сны были розовыми.
-  Розовые очки давно разбились на мелкие кусочки, - констатировал муж. – Теперь всё больше преобладают фиолетовый и серый цвета. Настя, что случилось?
-  Да, ты прав, - согласилась та уже почти равнодушно. – Ничего особенного, Боря. Тебе пришла посылка из Питера. Пришло извещение. Заскочи на центральную почту и получи.
       «Что за ерунда?! – подумал Борис, опешив окончательно. – Посылка из Питера? Мне? От кого? Может ошибка? Может где-то что-то напутали?»
       Борис сообщил секретарше и заму, что у него срочное дело и что на службе появится завтра. Сел в свою бежевую «Мазду», которую знал каждый ГАИшник и ни один из них не рискнул бы взмахнуть перед ней своим могущественным жезлом, и поехал на почту разобраться с ошибкой.
       К его удивлению оказалось, что это не ошибка и нигде ничего не напутали. Полное соответствие ФИО и адреса на посылке с его данными не успокоило Бориса, а лишь напрягло и вселило в душу непонятную тревогу. Откуда его адрес известен там, если и здесь его знают немногие? Имя же отправителя, Кириченкова Артура Марковича, Борису было совершенно незнакомо. Сколько он ни копался в своей профессиональной, тренированной памяти, извлечь оттуда искомого индивида не удалось. А своей памяти полковник доверял больше, чем себе. Выхолит, что с таким персонажем по жизни он не пересекался. Кто же ты, Артур Маркович? И какой ты приготовил сюрприз?
       «Ладно, - подумал Борис, садясь вместе с сюрпризом в автомобиль. – Будем надеяться, что вскрытие даст ответы на все вопросы».
       В прихожей его встретила жена, как раз собравшаяся куда-то уходить.
-  А ты это куда? – спросил муж, поставив посылку на комод и раздеваясь.
-  На кудыкину гору, куда Макар телят не гонял, - пошутила Анастасия. – Сначала по магазинам, потом в аптеку, а затем к маме. – И, посмотрев на посылку, спросила. – От кого подарок?
       Борис пожал плечами:
-  Понятия не имею. Ни человек, отправивший его, ни его адрес мне совершенно незнакомы.
-  Так зачем ты это принёс домой? – строго спросила Анастасия. – Боря, я удивляюсь твоей легкомысленности! Удивительно, как ты стал полковником?!
-  А куда я должен был нести? – оправдываясь, задал он встречный вопрос.
       Супруга изумлённо посмотрела на мужа.
-  Боря, - сказала она, посмотрев укоризненно, - ты дослужился до полковника, дожил до пенсии, а наивный и доверчивый, как ребёнок. – И выдвинула свою взрослую версию. – А вдруг там бомба?! Ты думаешь, за эти годы не нажил себе врагов? А времена нынче такие, что…
       Борис расхохотался.
-  Настёна, - сказал он, сохраняя на лице улыбку, - если бы меня хотели убить, то сделали бы это давно и более примитивным способом. А теперь, когда я без минуты пенсионер, кому я нужен?!
       Ответ последовал незамедлительно:
-  Запоздалая месть!
       Борис перестал улыбаться.
-  Инженеру-технологу и жене опера не следует смотреть столько детективного ширпотреба, - сказал он, придав словам специфическую весомость.
       Анастасия игру приняла.
-  Хорошо, - покорно согласилась она, открывая входную дверь. – Рисковать своей жизнью ты привык. Это, в конце концов, твоё личное дело. Но если ты разрушишь нашу квартиру, я перееду к маме навсегда. Будь здоров.
       В доказательство серьёзности своей угрозы, она поцеловала мужа в щёку и ушла.
       Борис подхватил с комода посылку и направился прямиком в свой кабинет, который ранее имел статус личной комнаты сына. Поставил таинственную коробку на стол и с минуту молча на неё смотрел. Сообразив, сходил на кухню и принёс оттуда нож.
-  Ну не бомба же там в самом деле! – бодро сказал он, набираясь морального духа, и стал осторожно, разрезая плёнку, открывать верх коробки.
       Ещё через минуту полковник заглянул внутрь.
-  И что это? – спросил он сам себя, почесав недавно поцелованную щёку. – Что это за аппаратура? Зачем это мне? Пока ничего не понятно, но уже интересно. Продолжим следствие.
       Борис медленно вытащил уплотнительный пенопласт, осторожно достал продолговатый металлический ящик серебристого цвета, поставил рядом с коробкой и, не церемонясь уже, разорвал упаковочную плёнку. Ящик на своём серебристом теле имел какие-то датчики, кнопочки, тумблеры и электрический шнур.
-  А может это новая разработка детектора лжи? – пошутил опытный сыщик, разглядывая и трогая пальцами неизвестный аппарат. И только теперь ему пришла мысль, которая должна была прийти до операции вскрытия. – Так, а что там написано в сопроводительных документах?
       Борис отвернул створки крышки и в голос прочитал название товара, написанное мелкими буквами:
-  Осциллограф ГАС-07.
       Яснее не стало.
       «Но кто же такой этот Кириченков Артур Маркович? И что мне с этим делать дальше? Да, Настя, пожалуй, права. Надо показать спецам. На всякий случай».
       Однако прежде чем позвонить спецам, полковник на всякий случай заглянул в пустую коробку и – о, чудо! – она оказалась не пуста. На дне лежал лист бумаги, сложенный вдвое. Не мешкая уже, Борис его достал и развернул. Это была короткая записка, напоминающая инструкцию:
       «Привет, Боря, друг! Сделай всё в точности так, как я опишу ниже, и через мгновение я тебе лично обо всём расскажу.
       Установи эту штуку так, чтобы торцевая дырка (глаз) была направлена в пространство, но ни в коем случае не в ближайшую стену.
       Воткни вилку в розетку.
       Загорится красная лампочка. Щёлкни тумблер «Сеть», загорится зелёная. После этого нажми кнопку «Пуск», садись и жди. Всё остальное сделает электроника. До встречи. Не пугайся».
       Борис опустился на стул, держа записку в руке.
       «Мало того, что «Боря», так ещё и «друг»?! Надо же! А ещё «до встречи» и, главное, «не пугайся». Значит, будет что-то страшное?! Но перед страшным будет встреча. И судя по записке, с другом. Жуткая встреча? Какой-то дешёвый триллер. Или глупый розыгрыш? Но чей? Кто же ты – Юстас Алексу? Ладно, обойдёмся без спецов. Сюжет подходит к кульминации, а следствие к развязке. Вперёд, полковник. А ты переживал, что тебе никто не пишет».
       И Борис Михайлович, полный решимости, встал и хладнокровно проделал все манипуляции, предписанные запиской-инструкцией. Эффект не заставил себя ждать. Из «глаза», который смотрел в книжный шкаф, вырвался яркий пучок рассеивающегося света, в центре которого, в метрах двух от стола, неожиданно возникла фигура человека.
       Борис, готовый ко многому, оказался совершенно не готов к подобному световому явлению. Он отпрянул от стола к стене и в голос выругался:
-  Да чтоб тебя, едрёна вошь! Тьфу ты! Так и заикой можно стать. Хорошо, сердце крепкое.
       Фигура тут же на это отреагировала:
-  Боря, тебе ли, опытному оперу, бояться призраков?
-  Это от неожиданности, - оправдался опытный опер дрогнувшим голосом. – Ты кто?
       Вместо ответа призрак поздоровался:
-  Ну, здравствуй, Боря. Здравствуй, друг.
       Борис отошёл ближе к окну и опять спросил:
-  Разве мы с вами знакомы?
-  Более чем, - ответил призрак. – Мы друзья.
-  Друзья? – переспросил удивлённо и задумчиво полковник и стал пристально всматриваться в фигуру, которая очень даже походила на обычного человека.
       Человек был в полный рост, в тапочках на босу ногу, в спортивных брюках и в тенниске. Роста чуть выше среднего, волосы тёмные, короткие, с залысинами, зачёсанные назад, губы тонкие, нос средний с горбинкой, глаза…
-  Валера?! – воскликнул Борис неуверенно.
-  Йес, сэр, - подтвердил призрак, оказавшийся Валерой. – Извини, что не собственной персоной.
-  А почему? – с ноткой обиды в голосе спросил Борис. – К чему эти инновационные фокусы? 
       Пришла очередь Валеры переспрашивать:
-  Фокусы, говоришь? Инновационные? Ха! Вот наглядный пример человека, далёкого от науки настолько, насколько неандерталец далёк от античности. Инновационные фокусы – это все человеческие голограммы, с их движениями и голосами, создаваемые с начала века до сих пор. А это научный прорыв, невежда! И его совершил я! Я в реальности переплюнул самые смелые  фантазии авторов фантастических фильмов, в которых демонстрировались голограммы людей, начиная со «Звёздных войн» и «Вспомнить всё». Но это ещё секрет. Военная тайна. Ты первый из обывателей, кто узнал эту тайну. Но чтобы не стать обывателем, скоропостижно унёсшим тайну в могилу, никому ничего не говори и не показывай. А лучше всего, Боря, сразу после нашего разговора разбей этот «научный прорыв» вдребезги и выбрось в мусорный бак. От греха подальше. Хотя, честно предупреждаю, неизвестно, отдалится после этого грех или приблизится.
       Раскрытие военной тайны, предостережение, совет и сомнение в совете не произвели сильного впечатления на полковника. Потому что психологически они оказались вторичны. Более яркий эмоциональный эффект был получен чуть раньше.
       Борису вдруг стало и стыдно, и обидно за массового обывателя, частицей которого являлся и он сам. Всегда неприятно, когда тебя обзывают невеждой.
-  Обыватель, - сказал он резко, - которого ты именуешь невеждой, за последние сто лет так привык к научным прорывам, что его уже трудно чем удивить. Лучшие из обывателей уже с большим трудом различают научное изобретение от ловкого фокуса.
-  Да, это так, - согласился Валера. – Ведь они часто соседствуют и дополняют друг друга. Эту доверчивость обывателя понять не трудно. Гораздо труднее понять доверчивость обывателя к политическим фокусам. Хотя, собственно, доверчивость, это нормальное состояние подавляющей части человечества. Как, впрочем, и другие, более неприглядные, его состояния. Но этим вопросом пусть занимаются философы и социологи. Я из другого мира. – И тут же задал вопрос. – Вот что тебя удивляет больше всего?
-  Как что?! – возмутился полковник откровенным унижением его интеллектуальных способностей в области высоких технологий. – Как может голограмма вести полноценный диалог?
-  Вот что значит умный и проницательный сыщик, - похвалил друг. – Вопрос в самую суть. В самую сердцевину.  – И выждав театральную паузу, пояснил. – Это не просто какая-то бессмысленная голограмма. Это, если сказать доходчиво, клон моего сознания, способный самостоятельно мыслить и беседовать. – И ещё раз пояснил. – Вне зависимости от оригинала.
-  Неужели всё это мне не снится? – только сейчас по-настоящему удивился Борис, осознав, насколько это возможно далёкому от науки человеку, всю масштабность открытия. – Неужели с помощью какой-то электроники, через какой-то… осциллограф такое возможно?
-  Ну, осциллограф, конечно, это скорее отвлекающий маневр, - снисходительно ответил Валера. – Для конспирации в целом и для почтовых служащих в частности. Но вообще-то – да, всё верно. Всё так и есть. А вот без него меня нет.
       Борис задумался, и лицо его вдруг опечалилось.
-  Значит, Валера, ты, это, всё-таки, не ты? – спросил он. – А настоящий Валера никогда не узнает, о чём мы тут с тобой беседуем? И друг ты не настоящий?
-  Более того, - спокойно ответил неопределённый друг, - я даже не знаю, жив ли ещё твой настоящий друг. Но дело в том, что я тоже считаю себя настоящим. И другом, кстати, тоже. – И мгновенно испортил впечатление. – Но только в данный момент. Стоит тебе выдернуть вилку из розетки, как я моментально исчезну.
       Борис покачал головой.
-  Нет, Валера, ты не настоящий, - грустно сказал он. – Сознание, интеллект… и даже тело, это ещё не человек. Даже без всякой мистики и философии.
-  Я знал, что ты так скажешь. И ты абсолютно прав. И с человеческой, и с научной точек зрения. Вот поэтому я назвал результат своих изысканий ГАС – Голографическое Автономное Сознание. В нём есть всё: ум, разум, интеллект, память, логика и так далее. Но в нём мозга как такового и нет главного – души. Я вообще, Боря, начисто лишён всяких эмоций, как положительных, так и отрицательных. – И с грустью добавил. – К сожалению.
       Но Борис засомневался и на этот счёт:
-  Но как же?! В твоей речи я слышу и радость, и иронию, и грусть, и другие оттенки человеческих чувств. Как это понять?
-  Эх, Боря, - грустно сказал Валера. – Вот видишь, как легко человека ввести в заблуждение. Как легко его обмануть и запутать. Вот ты услышал в моих словах самую настоящую горечь. – Борис утвердительно кивнул. – Но её во мне нет. Как и радости, и иронии, и прочего. Сознание способно имитировать голосом любые чувства похлеще многих актёров. Боря, но ты не расстраивайся и не вздумай меня загнать обратно в эту коробку, как джина в кувшин. Возможно, это наш последний разговор, а я ещё не сказал тебе главного. И постоянно помни, что я в данный момент считаю себя самым настоящим. А с телесным Валерой, может быть, тебе уже встретиться и не суждено. Этого я не знаю. Пора переосмыслить аксиому, что только человек соткан из противоречий.
       Борис в отчаянии взмахнул руками.
-  Но как такое может быть?! – громко воскликнул он.
       В ответ услышал логический довод в виде шутки:
-  Ты хочешь, чтобы я начал тебе излагать квантовую механику? Рассказывать про лазерное излучение? Про фотоны, бозоны и прочую мелкотравчатую живность? Про корпускулярно-волновой дуализм? Или о физических принципах фиксации сознания на известных информационных носителях с его последующим воспроизведением?
       Борис внимательно дослушал до конца, а потом отрицательно покачал головой. А настоящий голографический друг по-дружески предложил:
-  Боря, ты присядь. Я же тебе сказал, что не сказал ещё главного. Под главным я подразумеваю, естественно, мои научные достижения. Потому что то, что ты видишь перед собой, для меня уже является не главным изобретением, а лишь вспомогательным фактором к другому ноу хау. Одной из деталей более глобального изобретения. Я, Боря, перешёл на более высокий научный уровень. Только я и никто другой! Но об этом потом. Давай немного поговорим о личном. Как ни крути, а мы с тобой друзья с детства. Самые лучшие и самые настоящие. Поверь, мне это действительно интересно. А, возможно, и важно.

                Глава четвёртая

       Неизвестно, поверил Борис или нет, но он успокоился, сделал два шага к столу и присел на стул. Человеку нужно время, чтобы принять реальность. Некоторым, правда, и время не помогает.
-  Извини, друг, тебе присесть не предлагаю, - сказал он, не утратив чувство юмора.
       Друг в долгу не остался:
-  Мне стоять легче, чем тебе сидеть.
-  Если бы ты сидел, Настя, возможно, и дождалась бы тебя, - выпалил вдруг полковник.
-  Издержки профессии? – парировал Валера. – Мышление в рамках уголовного кодекса? Ладно, Боря, извини. Но ты не прав. Я поступил благородно и по-научному. Своим хамским поступком я любовный треугольник превратил в любовный угол. Разве нет?
       С научной версией проблемы Борис согласился:
-  Да, геометрические задачи ты всегда решал лучше всех
-  И не только геометрические, - поправил Валера, достоверно имитировав самодовольство. – Я, Боря, самоустранился, чтобы мой лучший друг был счастлив. Разве это не благородно? И разве ты не счастлив?
       Борис не дал другу повода усомниться в своём счастье и в правильности принятого тем когда-то судьбоносного решения:
-  У меня всё хорошо. Можно сказать, что я счастлив. У нас с Настей сын и дочь. Олег, закончив университет, живёт и работает в Минске. Инна там же учится. В БГУ.
-  Случайно не на журналиста? – ровным голосом поинтересовался Валера.
-  Нет, - отрезал полковник. – Не надо в семье двух несостоявшихся журналистов. Она биолог.
-  Ну вот и прекрасно! – обрадованно воскликнул призрачный друг.
-  Прекрасно, да не совсем! – не выдержал Борис и жёстко возразил. – Настя до последнего ждала тебя. Даже когда ты улетел в Штаты, она целый год надеялась, что ты её позовёшь. А ты даже ни разу не позвонил! И это ты считаешь благородством? Да, у нас прекрасная семья. У нас всё хорошо. За исключением одного – Настя никогда по-настоящему меня не любила.
-  В этом моей вины нет, - спокойно ответил Валера. – Человек постоянно делает свой выбор. Большой выбор, средний выбор и малый выбор. Я тогда свой большой выбор сделал.
-  И ты сегодня им доволен?
-  Теперь уже неважно, доволен я им сегодня или нет. Сегодня я пожинаю то, что всю жизнь сеял. Я не скажу, что я сеял доброе, мудрое, вечное, но точно знаю, что сеял те семена, которые во мне были заложены изначально. Пойми, Боря, я был одержим наукой. Одержим до такой степени, что наука не потерпела бы возле себя соперницы. Со мной Настя быстро стала бы несчастна, и любовь сменилась бы ненавистью. А во что могла превратиться наша жизнь потом, лучше не знать. Хотя теперь я это уже знаю. Поэтому ещё раз тебе говорю, что я тогда поступил правильно. – И вдруг уверенно предположил. – Мы с Настей могли быть счастливы, если бы я стал инженером или преподавателем, например, в ВУЗе. Но это было выше моих сил. Меня будто кто-то толкал вперёд и придавал уверенности. Да и сопротивляться этой силе, честно скажу, у меня не было. Поэтому я не стал инженером, а стал учёным-маньяком. 
-  Ради любви можно пожертвовать не только наукой, - искренне сказал Борис веками избитую истину. – Ради настоящей любви можно взойти на эшафот и на костёр.
-  Конечно, - тут же согласился оппонент. – Ради любви к истине Джордано Бруно и Николай Коперник туда в своё время и взошли. – А после добавил. – Правда, есть и другие варианты.
-  Я сейчас говорю о любви мужчины к женщине, - горячился уравновешенный полковник. – Что ради ответной любви к женщине настоящий мужчина обязан пренебречь своим «эго».
-  Возможно, - опять не стал спорить Валера. – Но мы понимаем это уже тогда, когда вернуть уже ничего нельзя. А тогда, Боря, мои мысли неслись со скоростью света только к одной цели, и душа моя за ними попросту не поспевала. Но Настю я тоже любил. И не думай, что выбор мне дался легко. Когда после «Бауманки» я кантовался за гроши в аспирантуре, я мог бы, конечно, позвать Настю. Но, во-первых, куда и в какие условия? А во-вторых, как это ни цинично, она стала бы для меня обузой. Это я всегда понимал.
-  Ого, даже так?
-  Даже так. Говорить правду бывает трудно и даже опасно, но её надо говорить. И если молчание ещё может быть во благо, то лжи во благо не бывает. Я поступил пусть и не благородно, но очень благоразумно. Ну, а когда по квоте я попал во вселенную Калифорнийского технологического, передо мной открылись такие широкие горизонты, что мысли об узкой семейной жизни испарились, как мираж. И я двадцать лет, бок о бок с лучшими мировыми светилами, двигался к светлым научным проспектам. Я всё двигался, а проспекты всё отдалялись. Я был как Алиса в стране чудес. Надо очень сильно бежать, чтобы только оставаться на месте.
-  Получается, ты не там сделал свои… открытия, изобретения, не знаю? – наивно спросил Борис.
       Полковнику показалось, что голограмма усмехнулась.
-  Сделать можно табуретку, - сказал Валера. – И то не факт, что у тебя получится такая, на которой можно уверенно сидеть. Там у меня зародились первые великие идеи и там я провёл большую теоретическую подготовку. Но теория без практики, это не конечный продукт, а полуфабрикат, необходимые ингредиенты. А я желал всё делать сам. Быть на вторых и третьих ролях при осуществлении собственных проектов, такая перспектива меня не страивала категорически. Мой максимализм зашкаливал. И не без оснований. Скажу тебе без хвастовства, я тот редкий тип гения, в котором гармонично сочетаются учёный-теоретик и инженер-практик. Я уникален. Это, Боря, факт. Но по натуре я человек скрытный и недоверчивый. Даже подозрительный и мнительный. А ещё, чего там греха таить, страшно тщеславный и честолюбивый.
-  В юности я за тобой таких качеств не замечал, - заметил Борис. – Видимо, это приобретённые рефлексы в процессе видовой борьбы за существование.
-  Вряд ли, - не согласился Валера с шуткой друга. – В то розовое время, Боря, у меня ещё не было великих идей, а быть первым среди ограниченного контингента интеллектуалов мне давалось слишком легко. Я же не политический и не гражданский лидер.
       Полковник не успокоился:
-  Почему же ты, имея такие превосходные задатки, не сделал карьеру в Америке?
-  Боря, ты меня не слышишь, - обиженно сказал Валера. – Мне не нужна карьера в обычном её понимании. Ни там, ни тут. Мне нужны были свобода творчества, лаборатория в полное моё распоряжение и команда помощников из трёх-четырёх человек. Всё!
-  Из фразы «нужна была» делаю вывод, что ничего этого тебе предоставлено не было. Почему?
-  Всё банально, друг мой, для такого престижного научного мегаполиса, - уныло ответил Валера и уточнил. – Там слишком большая плотность населения.
-  Там слишком много известных учёных? – предположил сыщик.
-  Хуже, - усугубил предположение американский друг. – Там слишком много гениев. Две штуки на один квадратный метр. Почти как в метро в час пик. Попробуй пролезь к заветной двери?!
-  И что же ты предпринял после двадцати лет мытарств на вторых и третьих ролях? – с ироничным сочувствием спросил Борис.
       Валера то ли не услышал иронию, то ли предпочёл её не услышать:
-  Что обычно делают стоящие учёные, желающие изменить свою жизнь. Я разослал своё резюме во многие значимые университеты и научно-исследовательские центры, сообщив в нём дополнительно о сфере своих научных интересов и выставив жёсткие требования к условиям своей работы. Контракт должен быть заключён на моих условиях. – Он сделал небольшую паузу. – Предложений было немало, что меня даже удивило, и придало ещё больше наглости. Я мог выбирать, но терпеливо выжидал, как выжидает в засаде охотник. Хотя, справедливости ради, должен заметить, что три приглашения почти соответствовали моим требованиям. И вот, когда выжидательная позиция достигла пика, и мне необходимо было принимать решение, чтобы не остаться совсем без «зайца», я получил ещё один вызов. Вызов, потому что это приглашение было идеальным с точки зрения моих условий. Но было одно «но». Приглашение исходило от научно-технического центра «Заслон», что в Питере, занимающегося научными, но, в основном, военными разработками. Мало того, что это режимный объект и особая секретность, так я ещё не понимал, чем мои указанные в резюме идеи могут быть им полезны. Но потом, вовремя вспомнив старый анекдот о том, что у нас, чтобы мы ни делали, всегда получается либо танк, либо автомат Калашникова, я перестал ломать над этим голову и согласился. Ведь главное, что они были согласны на все мои требования.
-  Удивительно?! – с непонятной интонацией сказал полковник.
       Валера сразу внёс некоторую ясность:
-  Честно, правда, предупредив, что, в случае моих удачных экспериментов, мгновенному  мировому признанию и всемирной славе может помешать военная тайна. Но подробности будут оговорены по приезде непосредственно при заключении контракта. Однако на тот момент я посчитал все эти нюансы несущественными. Я принял их предложение и через неделю, для учёной весомости и солидности, дал свой положительный ответ. Хотя, Боря, честно признаюсь, мне было страшно. Страшно возвращаться. Двадцать лет взрослой жизни в другой стране, это огромный срок. Да ещё в такое сложное время. И хотя мне всегда было плевать на политику, но от происходящих событий в стране мне вдвойне было страшнее. А я, если ты помнишь, никогда не слыл трусом. Вот так я получил свободу творчества и стал инженером-теоретиком. Как мечтал.
-  И уже в этом «Заслоне» ты сделал вот это? – спросил Борис, кивнув головой в сторону электронного ящика, названного автором Голографическим Автономным Сознанием.
-  Да. Но это было только начало. Ещё в процессе работы над этим проектом, мне в голову пришла новая великая идея. Несоизмеримо более великая, чем эта. – Сделав очередную паузу, Валера заявил. – Знаешь, Боря, теперь я точно уверен, что идеи не рождаются в мозговых извилинах, а приходят туда извне. Мозг их лишь аккумулирует и генерирует. Под мозгом я понимаю сознание и подсознание в совокупности. Сегодня я могу с лёгкостью поверить, что периодическая система химических элементов Менделееву приснилась. И это, кстати, касается не только науки. В этом я постараюсь убедить тебя во время дальнейшего разговора. Вот мы и приблизились к самому главному. – И вдруг спросил. – Боря, а Настя случайно не зайдёт сюда?
-  Не беспокойся, - успокоил тот. – Не зайдёт.
-  Это хорошо, - успокоился равнодушный призрак. – Не хотелось бы через четверть века предстать перед ней в таком неприглядном виде.
-  А разве тебе не всё равно? – провокационно спросил Борис.
       Но голографического друга застать врасплох было трудно.
-  Мне, может быть, и всё равно, - невозмутимо ответил он. – Но мне не всё равно, как отреагирует Настя на это технологическое безобразие. Полагаю, тебе тоже не всё равно?
-  Конечно, нет, - зло огрызнулся полковник. И спокойно объяснил. – Она уехала за продуктами и навестить мать.
-  Ольга Николаевна, стало быть, жива? – полюбопытствовал Валера.
-  Жива, но болеет, - ответил Борис.
-  А Настя, стало быть, домохозяйка? – с нескрываемой укоризной друг задал очередной вопрос.
-  А почему это ты сейчас изобразил презрительное удивление? – с сарказмом ответил вопросом на вопрос Борис. – Т ы, бездушный призрак, хочешь упрекнуть меня, дубину в форме или форменную дубину, в том, что я помешал карьере Насти, сделав из неё домохозяйку?
-  Боря, я здесь не для того, чтобы кого-то упрекать или обвинять, - сказал бездушный призрак голосом кротким и нежным. – И не надо так возбуждаться по пустякам. Ты же профессионал! Моё презрительное удивление, как ты выразился, это не упрёк тебе, а, скорее, самой Насте. Да и не упрёк это, а что-то вроде досады. Она же умница. 
-  Она же в отпуске, - разъяснил Борис ситуацию, подведя итог данной темы. – А в свободное от этого время работает инженером-технологом и занимается благоустройством быта.
       Но Валера не посчитал данную тему завершённой:
-  Что и следовало ожидать. Инженер-технолог, это совсем другое дело. Это ты, Боря, у нас ещё со школы был абсолютным гуманитарием.
-  И что же в этом плохого? – с вызовом спросил полковник-гуманитарий.
-  Ничего, - как бы выдохнул воздух Валера, изобразив голосом страшную усталость и жизненное разочарование. – Как раз, может быть и скорее всего, что это очень хорошо.
       Впервые с начала разговора наступила тишина. Она продлилась не меньше минуты. Нарушил молчание «гость», негромко кашлянув.
-  Ладно, Боря, извини, если что не так, - сказал он просто. – Больше личных тем касаться не будем. Долой сантименты. Переходим, говоря твоим языком, к кульминации и эпилогу.
-  Он мог стать моим, если бы я стал писателем, - спокойно возразил Борис. – Но я мент, а потому лексика моя не столь благозвучна, а словарный запас не так богат, красноречив и метафоричен.
       Валера с этим не согласился:
-  Боря, я думаю… нет, я уверен, что настоящие писатели рождаются в высших сферах, как и учёные, а не настоящими становятся по ряду многих причин.


                Глава пятая