Слава героям

Мы с Женей встали на противоположных берегах лагуны. Лагуна той осенью стала озером.  Уровень Балхаша упал, и мелкая протока, соединявшая лагуну с заливом, теперь превратилась в длинный, сухой перешеек.
 
Женя стрелял редко. Вслед за выстрелом раздавался плеск шагов – он шел подбирать добычу. А мне добыча не шла. Не то, что бы совсем не было утки. Несколько раз стаи пролетали над чучелами, но я, то пропускал удобный момент, то стрелял еще издалека, в невыгодной позиции. Словом, я спалил чуть ли не полный патронташ, и за две зорьки ничего не добыл.

За завтраком я объявил Жене, что собираюсь пройтись по окрестностям. Не уезжать же домой с пустыми руками, думалось мне. А он завалился спать.

Я обошел озеро без намека на какую-нибудь добычу, и теперь угрюмо брел по бывшему дну узкого залива, с трех сторон окаймленного высоким камышом. Совсем рядом была наша палатка, благоразумно спрятанная в этих зарослях.

Вдруг совершенно неожиданно, из-за стены камыша, на меня вывалилась стая уток, стремительно несущихся в сторону воды. За камышами они не заметили меня, и теперь уже не могли отвернуть, если бы даже и захотели. Рефлекторно, я вскинул ружье, и с оборотом через плечо, врезал дуплетом в угон. Две утки с деревянным стуком шмякнулись о песок. Может быть я не слышал деревянного звука, но он точно должен был быть.

Пара крохалей, крупных, плотных. Вот я и размочил сухой счет! Уныние исчезло мигом. Бодрым шагом я пошел к палатке, и бросил уток за ней, в камыши.

- Не переживай так, - сказал Женя из палатки, услышав мой приход, - тебе непременно повезет. Время у нас еще есть.

Он не видел моих уток, но выстрелы-то слышал. И что он подумал?

Ах, так? Я не стал ему ничего говорить, и отправился гулять дальше. Я выходил на перешеек, когда увидел стаю, летящую в сторону моря. Я сразу же присел, чтобы утки не распознали во мне фигуру человека. Когда они пролетали надо мной в вышине, я выцелил крайнюю, и выстрелил. Дистанция была очень велика, и я не удивился, что она полетела дальше, хотя, мне показалось, что она вздрогнула. Стая пропала из виду за стеной камыша.

Я пошел на мыс. Там раньше часто крутились утки, и я не раз пользовался этим. Мыс порос камышом, но по центру его была тропинка, по которой незамеченным плавающей там уткой, можно было пробраться почти ло самой воды.Уток на мысу я заметил еще издалека, и дал крюка через барханы, чтобы не идти туда по берегу. Незамеченным, я дошел до конца мыса, и вышел из камышей. Утки сразу же поднялись в воздух.

Я выстрелил в них дуплетом. Одна из них упала на воду, и, черным силуэтом как ни в чем не бывало, качалась на волнах.

Я не торопясь, перезарядил ружье, и приложился, чтобы добить подранка. Здесь я понял, что подраненая утка все эти секунды уходила в море, тем самым увеличивая дистанцию, и без того предельную. Я выпалил один раз за другим, но черный силуэт уплывал, покачиваясь. Ну не упускать же подранка!

Я бегом бросился в мелкую воду, перезаряжая ружье на ходу.

В прошлом году я подстрелил утку, саму выплывшую под выстрел передо мной. Меня тогда еще удивило ее неадекватное поведение. Взяв ее в руки, я удивился, какая она худая. Грудная кость ее выпирала через кожу так, что казалось, она ее прорвет. Когда я вскрыл утку, чтобы выпустить кишки, оказалось, что вместо них там какой-то жидкий сплав внутренностей. Мы с Женей решили, что это чей-то подранок. Дробинка прошила его насквозь, однако, не лишив поначалу способности летать. Он отбился от стаи, остался в зарослях, плавал, и медленно умирал. Мой выстрел оборвал его мучения. От меня он не стал убегать, потому что ему было все равно. Я не желал той же судьбы своему подранку.

Я бежал по мелководью с той же скоростью, с какой подраненая утка уплывала. Вода дошла мне до колен, и выше. Бежать становилось труднее. Брызги залетали в раструбы сапог, подтянутых к паху, и мочили штаны. Глубины я не боялся. Летом мы исходили весь этот залив, бросая спиннинги. Мест, глубже чем по пояс, там не было.

Я стрелял еще и еще. Вода эллипсом вскипала позади утки, едва ее доставая. Я уже не мог идти так быстро. Бросить преследование? Ни за что. Я уже истратил не менее семи-восьми патронов, и  пальнул еще пару раз.

Утка исчезла с поверхности. Она нырнула, понял я, и продолжал идти, ожидая, что она может всплыть невесть где. Ее нигде не было. Но я шел, сокращая воображаемую дистанцию, озираясь, с ружьем наперевес. Вдруг я заметил черную точку впереди, от которой расходились по сторонам струи следов. Она идет под водой, выставив нос для дыхания, как немецкая подводная лодка под шноркелем – сообразил я. Ее подводная скорость, однако, была не меньше моей.

Вода уже подошла к самим раструбам моих сапог, и ноги были мокры от брызг. Самое время повернуть назад. Так бы сделал любой мужик на моем месте. Но я продолжал погоню, иначе все теряло смысл.

Стрелять я уже воздерживался. В патронташе оставалось мало патронов, а путь в лагерь был долгий. Мало ли что подвернется по дороге. Я рассудил, что теперь у нас идет соревнование, у кого больше сил. Ладно, сил больше в любом случае, у меня. Я шел, а вода становилась все глубже. Наступил момент, когда вода хлынула в сапоги. Я отметил этот момент в сознании, как драматический, но не прекратил движения.

Наконец, я заметил, что дистанция до носа утки потихоньку сокращается. Она устает, а я – нет. За моей спиной уже лежали немеряные пространства воды. Я был уже чуть ли не на середине залива. Менять что-либо было поздно. Я шел, гонимый своим долгом.

Утиный корпус показался из воды, и я в тот же миг выстрелил. Выстрел накрыл тело. Утка снова ушла под воду. Мое преследование продолжалось. Берег был позади чуть ли не в километре. Я дозарядил ружье, как если бы это был мой последний шанс против злейшего врага. Вот ее корпус показался из воды снова, и я снова выстрелил.

Бинго! Дробь вскипела вокруг утки. Но общее движение сохранилось, лишь слегка замедлилось. Я шел уже в воде, погруженый  ... по эти места. Спасибо, патронташ еще не залило. Дистанция с уткой сокращалась. Я пересчитал патроы в патронташе. Хватит жечь их.  Догоню и так. В крайнем случае израсходую один патрон. Дистанция сократилась до нормальной. Как только моя преследуемая всплыла, я выстрелил, и сразу же почувствовал, что все переменилось. Моя жертва была еще жива, но темп убегания уменьшился.

Идя почти по пояс в воде, я приближался, держа ружье наготове. Утка перестала убегать, но еще активно двигалась, погруженная в воду. Наконец, я ее догнал. Я увидел свою жертву в прозрачной воде. Растрепанная утка, с перебитыми во многих местах крыльями, бахромой следующими всем ее движениям, кружилась на месте. Одна ее лапа была перебита последним выстрелом. Только поэтому она утратила способность плыть прямо. Я смотрел на нее, как она вила свои бесполезные круги.

Потом я извлек ее из воды. Она билась в моих руках. Вспомнив прошлый урок, я хлестнул ее головой по стволам. Она, казалось, затихла. Я осмотрелся. Противоположный берег залива был ближе, чем тот, от которого я ушел. Я решил идти вперед, рискуя тем, что по пути может найтись глубокое место.
 
Но его не оказалось. Выйдя на берег, я первым делом вылил воду из сапог, разделся, выжался, и разлегся под солнышком обсушиться. Потом пару километров до лагеря, я шел с голыми ногами, босиком, неся сапоги и штаны через плечо, держа ружье в руках наготове. Убитая утка висела на поясе.

Вдруг я ощутил трепетание по голому бедру. Утку, было убитую, била дрожь. Она была еще жива, прошитая дробью бесчисленное количество раз, с перебитыми костями и расколотым черепом. Может быть, в агонии, но все же... Какая же она живучая! Вот бы и мне быть таким же, подумалось мне. Этого нельзя было вытерпеть. Я ударил ее головой об стволы еще несколько раз. Стволы покраснели. Уткина дрожь не сразу прекратилась, и я, физически, почувствовал миг, когда она умерла.

Дальше я пошел уже спокойнее, и посередине перешейка увидел какую-то точку на песке. Подойдя к ней поближе, я увидел убитую кем-то утку. По всем признакам, произошло это недавно, и прикинув последние события, я понял, что это та самая утка, по которой я стрелял час назад. Смертельно раненая, она пролетела еще сотню метров, и рухнула на открытом месте. А сколько раненых мной уток падало в камыши? Ответа нет.

Я пришел. Женя уже вылез из палатки, и я спросил его, выкладывая добычу:

- Перед моим уходом ты что-то мне говорил, но я плохо расслышал.

Женя весело сказал:

- Слушай, утром у тебя был такой грустный вид, что мне захотелось тебя одобрить.

- А из носа у меня при этом ничего не капало? – ехидно спросил я, вытаскивая ранее убитых крохалей из камышей за палаткой.

- Ах! – засмеялся Женя, - ну, извини старого человека.

И мы сели обедать, а потом пошли на зорьку. Я не помню, добыл ли я что-нибудь после этого, или нет. Наверно, добыл, но погоня за этой уткой вытеснила все другие впечатления.

Я чувствовал, что моя победа над этой несчастной нечиста.
 
Этой победой невозможно было хвастать в присутствии других охотников. Это было очевидно. Что в ней не так? Почему? Я стал анализировать.

Я выстрелил влет, но на предельном расстоянии? Это плохо, но это не такой уж и грех. Со всяким бывает.

Я не отпустил подранка умирать? Правила предписывают не отпускать подранка. Я правильно сделал.

Я должен был остановить преследование, зайдя почти по пояс в воду? Это всего лишь вопрос понтов. Хочешь – вернись на берег, хочешь – догоняй. Кто-то бы вернулся, а для рационально мыслящего индивида ответ ясен.
 
Зверски добивал ее головой об стволы много раз? А какой был у меня выход? Оставить ее мучаться?
 
Куда ни кинь, все было сделано правильно. Но я чувствую, что мне гордиться нечем. И охотники меня поймут, и не одобрят, я это знаю. Что же было делать, чтобы не попасть в эту ситуацию?

А не брался бы ты, брат, за ружье, если за последствия не отвечаешь – вот правильный ответ.

Ту утку, в отличии от сотен других, я никогда не забывал, восхищаясь ее героизмом. Случайная дробина перебила ей крыло? После этого она была обречена на смерть, и ее бы не спасло никакое сопротивление. Но она начала уходить от преследования, используя все свои ресурсы. Я осыпал ее дробью, ломавшей ей кости, и пробивающей внутренности, а она убегала от меня. С первого выстрела ее поведение потеряло любой смысл, кроме одного: не дать мне, тому, что с ружьем, восторжествовать. Идет он на хер. Отдать свою жизнь дорогой ценой. Пусть он, хотя бы, промочит ноги, спалит все свои патроны. Да и после этого, пусть вспоминает, как умирающее, трепещущее тело билось об его бок.

С тех пор и до конца жизни, который не так далек, для меня это пример, как надо себя вести.

Так я и стараюсь жить.

На старости лет, зная, что ничего уже не исправить, я могу сказать: вечная память тебе, отважная, геройская, безымянная утка!

И бесславие твоему убийце.