Чужие мои дети

повесть

1

Ей совершенно не подходит имя «Светлана», всё остальное удивительно гармонично — тонкая кость, узкая талия. Одета сдержанно, но со вкусом: чёрный, тонкого трикотажа, джемпер; на высоких бёдрах — серая, словно влитая, юбка; лакированные туфли на изящно вылепленных ножках…
Светлана Ибрагимовна кивнула на стул, красивым отточенным движением поправила чёрную прядь волос. Золотой браслет, скрученный ажурной змейкой, мелькнул на тонком запястье во всём своём великолепии и вновь скрылся в рукаве джемпера.
Мои знакомые «Светы», все как одна — и белокожи, и светловолосы, и нрав имеют лёгкий, весёлый. Но Светлана Ибрагимовна другого поля ягода: кожа смуглая, на высоких скулах — лёгкий персиковый румянец; глаза, яркие, как спелая вишня, по-восточному вытянуты к вискам.
Тонкий аромат духов — терпкий, удушающий, как южная ночь, кажется, проник в каждый уголок её небольшого, но со вкусом обставленного кабинета.
— У вас есть опыт работы в Детском доме?
— Увы, нет.
Светлана Ибрагимовна взглянула оценивающе, выдержала небольшую паузу:
— Вы мне подходите. Отправляйтесь в отдел кадров, и с завтрашнего дня можете приступать к работе.
Директриса улыбнулась уголками красивого рта:
— Надеюсь, мы с вами найдём общий язык.
Я пролепетала «спасибо» и тихо прикрыла дверь.
…
Холодный ветер неистово трепал полы моего пальто и на свой манер укладывал стрижку светло-русых волос. Модную укладку я сделала в салоне красоты, без сожаления избавившись от надоевшего, стянутого тугой резинкой, хвоста.
Правда, Пашка за этот опрометчивый поступок отругал, ну да ладно, переживу как-нибудь!
Ледяными пальцами давлю на кнопку домофона, стучу сапожками друг о друга, совершенно не чувствуя ног и жду, пока Пашка откроет дверь.
— Наконец-то! Потеряшка нашлась!.. Почему до тебя сегодня не дозвониться?
— Ка-ка-жется, т-телефон от холода разрядился, — губы не хотят меня слушаться. — Ты обедал?
— Только что… Ну, рассказывай, густо или пусто?
Я прошла на кухню.
— Замёрзла — ужас! Налей, пожалуйста, супа.
Пашка орудует половником так неловко, словно впервые держит в руках. Это и понятно — руки у него привыкли к топору, пиле и всяческого рода железякам.
— В общем, поплутать пришлось изрядно, пока нашла этот Детский дом.
— Почему?
— Оказалось, он находится внутри дворов и подворотен.
Горячий суп обжёг нёбо, тёплой волной опустился ниже… Только сейчас почувствовала, как сильно проголодалась.
— Когда на работу?
— Завтра.
— Уже завтра?
Пашка присвистнул, поскрёб тёмную щетину на подбородке:
— А как там начальство, обстановочка?
— Нормально.
— Слушай, мышь, сдаётся мне, ты чего-то не договариваешь.
Если муж называет меня «мышью», значит сильно сомневается в правдивости сказанного.
— Ну, что ещё рассказать… Здание двухэтажное, со всех сторон огорожено так, что комар не пролетит. Внутри чисто, фотографии детей на стенах, ковровые дорожки… В общем, уютно.
— А что — не так? — не отставал Пашка.
— Паш, ну чего ты привязался, а?
— Потому что энтузиазма в голосе — ноль.
— Директрису зовут Светлана Ибрагимовна, на вид — тридцать семь… сорок лет.
— … и она похожа на старуху Изергиль!
Пашка сделал страшное лицо.
— Ничуть. Она — красотка!
— Ничего себе!
— Ага, царские манеры, золото и всё такое. Рядом с ней чувствуешь себя этаким гадким утёнком… Чувство дискомфорта такое же ощутимое, как эта осень за окном… Директриса явно подавляет собеседника своим превосходством.
— Юль, может ты, как обычно, всё усложняешь?
— Ничего не усложняю! — Я фыркнула и встала из-за стола.

Пашка, в отличие от меня, слеплен из другого теста: он самонадеян, хамоват, в меру упитан и непрошибаем, как скала. Крупная голова, крупные руки — он словно монолит, без трещинки и изъяна; упрям и горяч, словно кипящий самовар, но отходчив, а иногда даже сентиментален. При верном подходе из Пашки можно вить верёвки.
…
 В город мы переехали всего пару недель назад.
Деревенское захолустье, с покосившимися заборами, позеленевшими от времени шиферными крышами, осталось в зоне тёплых, но призрачных воспоминаний. Мы с мужем начинали новую жизнь!
Снятая в кирпичном трёхэтажном доме квартира встретила нас чужим застоявшимся запахом: старых обоев, пыльного, не первой свежести паласа, тяжёлых от скопившейся паутины и времени плюшевых штор с проплешинами.
Мебель «а ля семидесятые», хотя и добротная, но тяжеловесная, заполнила собой все углы, простенки и проходы.
Хозяин, сдавший нам квартиру, отдал Пашке большой железный ключ со словами:
— Ребята, живите, сколько хотите. Можете даже косметический ремонт сделать — я не обижусь!
И, довольный собственной шуткой, загоготал на весь подъезд.
— Ага, щас! Ремонт мы ему сделаем, нашёл дураков. Отмоем квартиру, и ладно. Правда, Юль?
Лишних денег на ремонт у нас, естественно, не было — все сбережения съел переезд.

Пашка быстро нашёл работу — устроился на АвтоВаз в покрасочный цех, мне же пришлось побегать. Учебный год в школах уже начался, и вакансии для меня светили не радужные: продавец в магазин, страховщик имущества, техничка в кинотеатр… Ничего более подходящего в колонке «Работа» местные газеты не предлагали.
И вдруг такая удача — нужен педагог в Детский дом!
— Паш, может, тебе на завтра котлет пожарить?
В ответ на свой вопрос я услышала возгласы футбольного комментатора:
— Пас, ещё пас! Мяч на фланге. Навес и удар с головы! Выше ворот. Мяч у испанцев.
Всё ясно — Пашка смотрит свой любимый футбол…
Я вздохнула, выбрала самую большую луковицу и выверенным до миллиметра движением нарубила сочную луковичную мякоть. Слёзы не заставили себя долго ждать — два солёных ручейка, обгоняя друг друга, быстро побежали по щекам, оставляя мокрый след.
…
Первое утро рабочего дня.
Я трясусь, будто осиновый лист под порывами ветра; в горле от волнения пересохло; я не знаю, что говорить, как себя вести, что делать. Чувствую, как загораются щёки, как сильно колотится сердце.
Несколько пар детских глаз смотрят испытующе и, как мне кажется, с долей насмешки.
— Здравствуйте, меня зовут Юлия Ивановна.
— Я — Дима.
— А я — Саша.
Дима и Саша… Саша или Дима? Как не перепутать мальчишек, похожих, как две капли воды? Оба стрижены под «ноль», отчего уши кажутся сильно оттопыренными, а головы на тонких мальчишеских шеях — крупными, как созревшие арбузы.
Даже носами шмыгают одновременно, и щурятся одинаково близоруко.
— Вы, что ли, наш новый «пи-да-гог»?
Смазливая девочка по имени Оля картинно дёргает плечиком, смотрит на меня вызывающе, с усмешкой.
Именно «пи-да-гог», через букву «и» — пренебрежительно, с насмешкой.
Я смотрю на стрелки настенных часов — они словно застыли на отметке «семь часов десять минут»… Как же долго тянется время! Каждая секунда — длинною в минуту, каждая минута — длинною в час… Девять детских душ, девять разных судеб и характеров, за каждую из которых я отвечаю перед государством и своей совестью…
Мне страшно до ужаса! Я боюсь показаться нелепой, смешной, неуклюжей.
А что, если я не смогу наладить с детьми контакт? Тогда меня уволят… нет, выгонят с позором! Лучше бы я устроилась на работу в магазин — торговать цветами или женскими сумками…
Щёлкают замки портфелей, хлопают двери туалета, журчит в кране вода — дети собираются в школу.
Я чувствую себя бабочкой, усевшейся на взведённый курок — одно неосторожное движение, и грянет выстрел. Я чувствую себя солдатом, шагнувшим на минное поле.
А ещё я чувствую себя ужасной трусихой!
…
— Паша, что мне надеть?
— Думаю, деловой костюм.
— Ага, приду такая вся — строгая училка! Нет, костюм я точно не надену.
— Ну, тогда иди в домашнем халате! — Пашка надо мной смеётся, и даже этого не скрывает. — Юль, что ты так переживаешь? Будь смелее, и всё будет хорошо.
— Тебе легко говорить…
Я долго стою перед раскрытым шкафом, не решаясь сделать окончательный выбор. И — как в воду с обрыва! — выбираю то, к чему сама собой потянулась рука, к яркой блузе и джинсам.
— От начальства за самодеятельность не влетит? — Пашка смерил меня оценивающим взглядом.
— Но зато детям понравится — они не жалуют «тётенек в футляре» и «синих чулков».
— Ладно, собирайся быстрее, училка, а то опоздаем.

2

— А вы — ничего себе, — цинично процедил отрок лет примерно двенадцати, смерив меня взглядом с головы до ног.
— Спасибо, — я осторожно улыбнулась, готовая к любому подвоху.
— Я — Миша, — отрок хотел протянуть ладонь, но в последний момент почему-то передумал. Я без стеснения разглядываю мальчишку… Он, словно конструктор, собран из мелких деталей: мелкие зубы, мелкие черты лица, худое телосложение, маленький рост.
— Не бойтесь, Юливанна, мы вас прямо в школу доставим. Вы без нас — никуда!
— Очень на вас надеюсь.
Мишка откровенно скалится…
Он черняв, смазлив, а над верхней губой пробиваются едва заметные усики.
— Вы не городская, да… По вас сразу заметно.
Мишка смотрит хитро, прищурив чёрные, словно маслины, глаза.
— А как ты догадался?
— Я же вырос в городе, много чего повидал… А вы откуда приехали?
— Обязательно расскажу, только чуть позже.
— Замётано!
…
Хмурое утро осеннего дня и такие же несолнечные, недовольные лица у детей.
Улыбается только Мишка, и я хватаюсь за его улыбку, как утопающий — за соломинку.
— Ну что, ребята, все готовы? Тогда спускаемся вниз.
— Без сопливых обойдёмся, — какой-то мальчишка, задев плечом и взглянув искоса, обгоняет меня, лихо съезжая по перилам лестницы на первый этаж. Дерзкого мальчишку, как выяснится позже, зовут Митькой, и у него прогрессирующее косоглазие, а ещё — дерзкий характер.

Город просыпался трудно, словно больной — после наркотического сна.
По мокрому асфальту катили автомобили, разбрызгивая грязную взвесь, а небо сыпало такой мелкой сыростью, будто предварительно пропускало дождь через чайное ситечко.
Подъехавший троллейбус, лязгая дверьми, засосал в дрожащее и булькающее от напряжения чрево и меня, и моих закоченевших детдомовцев.
Я вымерзла окончательно, без остатка, от этого холодного утра, от состояния безысходности и потерянности в большом городе точно так же, как неприкаянные полусонные дети.
Господи, что я здесь делаю, куда везу этих несчастных полусонных детей? А вдруг кто-то из них выпрыгнет на следующей остановке — и ищи ветра в поле? А мне — тюрьма? Я же их по именам толком не помню!
— Юливанна, приехали, остановка «Школа». — Самая высокая девочка среди всех остальных осторожно касается моей руки.
— Ой, спасибо… м-мм…
— Гуля, я — Гуля.
У Гули — красиво очерченный рот и беззащитный, словно у газели, взгляд. И вся она словно газель — тонконогая, стремительная и в то же время пугливая, с копной чёрных густых волос.
Дети выпархивают из троллейбуса и дружной стайкой летят в направлении школы, я стараюсь не отставать. Кто кого сегодня сопровождает — непонятно, то ли я детей, или они — меня…
— Предъявите ваш пропуск, — пожилой охранник бдителен и корректен.
Едва взглянув на мой документ, кивает «проходите и ждите вон там, дальше — не положено».
Звенит звонок на урок, раздевалка и школьный коридор пустеют, а я обречённо опускаюсь на лавку подле окна.
…
— Юлия Ведерникова, поясните нам значение слова «педагог».
— Педагог — это раб, сопровождающий ребёнка в афинском семействе.
— Верно. А теперь перечислите основные педагогические принципы Антона Макаренко.
— Основы педагогики Макаренко — это воспитание детей в коллективе, а коллектив — это совокупность людей, основанная на следующих принципах:
общая цель, общая деятельность, дисциплина…
— Садитесь, Ведерникова, «хорошо».

Передо мной никогда не стоял вопрос «кем быть?», потому что с семи лет, как только пошла в школу, определилась в выборе профессии.
Закончив педагогический ВУЗ, я поняла, что слово «педагог» обрело для меня несколько иное звучание. В первую очередь, это — друг, наставник, пример для подражания…
Мои мысли прерывает бегущий по коридору Димка (или Сашка?). Запыхавшись, он шепчет в ухо:
— Юливанна, у вас есть бумажка? Живот скрутило.
Я роюсь в сумочке… Нет, всё-таки определение «педагог — это раб» отчасти верное.
…
Звонок с последнего урока рассыпается по всем этажам радостным эхом.
Топот… смех… визг… крики «ура»… суматоха! Дети вылетают из школьных классов шумными стайками, обгоняя друг друга, устремляются в раздевалку. Конец мучениям и нудным урокам, да здравствует свобода!
Мишка догоняет самую тихую в группе девочку Надю, шлёпает ладонью ниже спины.
— Дурак! — обижается Надя.
Митька, освобождая путь к вешалке, размахивает портфелем, описывая полукруг — «эй, поберегись, не то зашибу!»
Гуля, перебирая газельими ножками, плывёт по коридору, гордо и красиво.
А этот нескладный мальчик?.. Витя или Ваня?.. Точно, Ваня! Держится всё время от меня подальше. Он чем-то напоминает хорька — такие же заострённые черты лица, глаза не глаза — щёлки. Взгляд у Вани неуловимый, коснётся моего — и тут же ускользнёт.

Подгоняя друг друга, вываливаемся на широкое школьное крыльцо. Я вздыхаю с облегчением: все целы и невредимы, никто не пропал, не потерялся, не сбежал…
— Ну, хвалитесь, у кого сегодня удачный день? Двоек много нахватали?
— Нормальный день, как обычно, — солидно говорит Митька.
— Гулька опять пятёрку по русскому получила.
— Гулька ещё стихи умеет сочинять, — манерно растягивая слова, добавляет симпатичная Оля. — И поёт красиво.
Гуля от похвалы преображается — глаза заблестели, щёки залил нежный румянец.
— Митя, а ты?
— Трояк по математике, — мальчишка по-взрослому сплёвывает под ноги.
— Юливанна, а давайте на другую сторону перейдём, — осторожно предлагает Димка, явно ища поддержки у товарищей.
— А зачем? Остановка — она вот, в двух шагах.
Дети переглядываются между собой, и я чувствую какой-то подвох в поступившем предложении, но в то же время ощущаю значимость происходящего, хотя и понимаю, что это — совсем в другую сторону…
— А что там такого интересного?
— Увидите! Пойдёмте, а?
— Пожалуйста!
Все, как один, ждут моего решения, и я ощущаю, что от этого решения зависит многое.
— Ну, хорошо, идёмте, только быстро, а то нас «дома» потеряют.
Читаю на лицах детей удовлетворение…
Оживлённо переговариваясь и обгоняя прохожих, по «зебре» переходим на зелёный, минуем магазин «Спорттовары», «Аптеку»…
— Далеко ещё?
— Уже пришли! — крикнул Сашка и первым рванул к киоску «Булочная».
…
Окно киоска располагалось довольно высоко, поэтому только Гуля смогла дотянуться и постучать по стеклу. Окошко тут же отворилось, выпуская на улицу стойкий запах сдобы, хлеба, тепла. Запах хлеба — что может быть желаннее и вкуснее!
Немолодая улыбающаяся женщина в белой накрахмаленной косынке выглянула в окно, удивлённо воскликнула:
— Ой, ребятушки мои! Как я же рада!
Все дети, толкаясь и перебивая друг друга, разом загалдели, закричали:
— Здравствуйте, тётя Валя!
— А мы по вас соскучились!
— А я сегодня пятёрку получила по физкультуре!
— А Митька мне вчера подножку подставил.
— А я новый стих сочинила!
— Умнички вы мои!
— А меня училка ни за что отругала.
— А разве «ни за что» бывает? — удивляется тётя Валя.
— Бывает!

Я скромно стою в сторонке, не смея помешать общению, нарушить эту сердечную связь, нежную привязанность между двумя сторонами.
— Давайте-ка я вас угощу, — румяная тётя Валя щедро сыплет в детские ладони сушки с маком.
— Спасибо!
— Вам спасибо, что не забываете!
— Нам пора, до свиданья!

И вновь захлопнулись детские души, лица стали серьёзны и сосредоточены, мы спешно двинулись в сторону троллейбусной остановки.
— Юливанна, мы думали, что вы не согласитесь с нами идти.
— А кто такая — тётя Валя?
— Она ещё раньше вас работала в Детском доме, в нашей группе.
— И вы её очень любите…
— Да, очень!
— А теперь она продаёт хлебобулочные изделия. Почему?
— Тётя Валя по секрету сказала, что не сработалась со Светланой Ибрагимовной… А воспиталка, которая после тёти Вали работала, тоже на днях уволилась, ну и пусть, не жалко, потому что эта воспиталка ни разу не захотела идти к тёте Вале, сказала — «неположено».
— Понятно… А вот и наш троллейбус.
Мы возвращаемся почти вовремя, но я замечаю в окне внимательный взгляд Светланы Ибрагимовны.
…
Город для нас с Пашкой — «терра инкогнита», неизведанная земля, огромный муравейник, где каждый муравьишка бежит по своим делам, и ему нет никакого дела до остальных.
Город — планета, населённая равнодушными к чужой беде, к чужим проблемам, людьми.
Горожане отталкиваются друг от друга так же легко, как бильярдные шары, стараясь увеличить межличностное пространство — им слишком тесно. Тесно в метро, в транспорте, на остановке…
В деревне дела обстоят иначе… Большие расстояния между дворами подталкивают людей к сближению. Здесь, в деревне, ещё не разучились ходить друг к другу в гости без приглашения, делиться с соседями сокровенным, вместе отмечать радостные и горестные события.

Первым, кому в незнакомом городе я сказала «здравствуйте», оказался дворник дядя Ахмед.
Худой, несуразный, в телогрейке и засаленном фартуке, он ловко орудовал метлой, убирая близлежащую территорию от опавшей листвы.
Моему приветствию Ахмед, кажется, немного удивился, однако, стрельнув глазами из-под шапки, кивнул в ответ. Облокотясь на метлу, он несколько минут внимательно наблюдал за тем, как мы с Пашкой носим вещи в квартиру на втором этаже.
Соседка по площадке позже расскажет, что у Ахмеда большая семья — жена и четверо детей; живут они на съёмной квартире недавно и ни с кем из соседей накоротке не общаются.
Именно с Зоей Ивановной я сблизилась так быстро и непринуждённо, словно знала её с пелёнок.
…
— Проходи в комнату, можешь не разуваться, только ноги вытри, — Зоя Ивановна убежала на кухню. — Артамошка, займись гостьей!
Артемона дважды просить не было нужды: он закинул на меня лапы, закрутил коротким хвостом, словно пропеллером, повизгивая от неподдельной радости и обнажая жёлтые зубы. Артемону было за что любить меня — я пару раз приносила собаке сахарные косточки.
— У тебя лицо — будто ты проглотила муху. — Зоя Ивановна, как всегда, могла утешить и словом, и делом. — Чего стряслось-то?
Назвать Зою Ивановну старушкой мог разве что полоумный — настолько не подходило ей это определение.
Зоя Ивановна собирала седые, крашеные в голубой цвет, волосы в элегантную причёску, прикалывала к ним кокетливую шляпку; розовой помадой подкрашивала подвижные выразительные губы. Красотка! А какие глаза у Зои Ивановны! Хотя и слегка поблекшие от возраста, но весёлые и выразительные.
Бодрая походка, боевой характер, живой ум — всё это добавляло Зое Ивановне определённый шарм. Если бы в местной киностудии был кастинг на роль «доброй бабы Яги», она непременно досталась бы Зое Ивановне.
— Ну, чего ты сопли развесила?.. Артамошка, поцелуй Юльку.
Пудель с удовольствием исполнил волю хозяйки, слегка при этом переусердствовав…
Лишь одно существо в доме пренебрегало обществом нашей компании — это кот Лёва. Судя по всему, характер он имел нордический, выдержанный и при этом весьма избалованный, а власть над хозяйкой, как и пудель Артемон, имел безграничную. Оба питались с хозяйского стола в прямом смысле слова: Лёвка бесцеремонно спрыгивал с холодильника прямо на стол и, стащив лакомый кусок, удалялся трапезничать. Пудель клал на клеёнку лапы, на лапы — лохматую, в мелких чёрных завитках, морду и придавал глазам такое несчастное выражение, что рука сама тянулась к кусочку колбасы, а после клала этот кусочек в ненасытную собачью пасть…
— Да не расстраивайся ты так! Что поделаешь — судьба у детей такая. Государство заботится — кормит, поит, одевает. Не на улице же, в самом деле, живут. Слушай, ты была когда-нибудь в Петербурге?
— Была, только давно, в детстве.
— В Эрмитаже была?
— Была, только плохо помню, а что?
— Юлька, ты кто по национальности?
— Чистокровная русская.
— Нет сейчас чистокровных — все крови перемешались. У меня вот — не кровь, а смесь гремучая.
— Я заметила!
— Хочешь, про себя расскажу?.. Мать (покойница) была финкой, отец — коренной петербуржец. Ещё до войны познакомились, да так в Петербурге и остались. Мать при Эрмитаже техничкой работала, отец — дворником, за это в Эрмитаже им дали маленькую комнатёнку, даже не комнатёнку, а чулан. Представляешь, среди какой красоты я выросла!
— А потом?
— А потом я встретила писаного красавца, вышла замуж и уехала с ним в этот город, а спустя год развелась по причине частых адюльтеров со стороны супруга. Одно слово — красавчик…
— Вы тоже симпатичная, Зоя Ивановна, даже в вашем возрасте, а это встречается не так уж часто.
— Нет, Юлька, я всю жизнь смазливой была, но красавицей — никогда. Ладно, давай ужинать.
— Спасибо, я пойду, сейчас Пашка со смены вернётся.
— Ты заходи, я почти всегда дома, только до рынка или до аптеки могу отлучиться. Мне болеть-то нельзя, иначе кому Артамошка с Лёвкой нужны будут?
Зоя Ивановна вздохнула.
Артемон дал на прощание лапу, Лёвка глянул с высоты холодильника строго и неподкупно, словно говоря «ты заходи, но хозяйку больше не огорчай».

3

Осень с каждым днём всё заметнее сдавала позиции.
Прохожие искали тепла в уютных кафешках. Парки и скверы опустели — холод всех загнал в тёплые квартиры.
Человеческого тепла во мне искали дети, чужие дети, но могла ли я дать им то тепло, на которое они рассчитывали? Могла ли дать то, о чём имела лишь смутное представление? Мы с Павлом не имели собственных детей, хотя находились в браке третий год.
Каждой нормальной женщине однажды захочется подчиниться инстинкту и стать мамой; каждый ребёнок-сирота мечтает о том, чтобы у него появилась семья. Природа не терпит пустоты: если семьи нет, в детской душе поселяется чувство неприкаянности, беззащитности, уязвимости и одиночества.
Каждый раз, переступая порог Детского дома, меня охватывало чувство растерянности с привкусом тревоги и горечи — какой сюрприз приготовил сегодняшний день?
Мелкие и большие ссоры, драки и слёзы, вспышки агрессии — всё это случалось изо дня в день. Недоверчивые и не обласканные, трогательные и несчастные, ранимые и весёлые, грустные и жестокие — детдомовские дети.
…
— Юливанна, хотите послушать стихотворение?
— Очень хочу.
Гуля разглаживает лист бумаги, читает с выражением:

— Мама, любимая моя!
Всем сердцем я люблю тебя,
Ты мне полжизни отдала,
Чтоб вырастить меня,
И первым словом для тебя
Я сказала «мама»…

— Какое доброе стихотворение! Ты молодец, Гуля.
— Спасибо. А ко мне мама скоро приедет!
— Откуда ты знаешь?
— Светлана Ибрагимовна сказала.
Гуля кладёт голову мне на плечо:
— Знаете, какая у меня красивая мама? Как артистка!
— Ты похожа на маму?
— Очень похожа!
— Значит, и правда — красивая.
…
Сегодня по столовой дежурят Димка и Люда.
У Люды такое же прогрессирующее косоглазие, как и у Митьки.
Люда коренаста, говорит громко, а в голосе звучат командные нотки.
Джинсы обтягивают полные ноги девочки так плотно, словно вот-вот разойдутся по швам.
Остальные дети заняты каждый своим делом: Надя рисует, прикрыв ладонью лист тетради; Оля читает; Ваня с Сашкой играют в домино.
— Покажи, что рисуешь, — любопытный Мишка пытается заглянуть через Надино плечо в тетрадь.
— Отстань!
Но Мишка не унимается:
— Покажи, ну покажи!
— Юливанна, скажите вы ему! — сердится Надя.
Не успеваю вмешаться в ситуацию — с первого этажа вдруг доноситься разъярённый крик.
Я бы из тысячи голосов узнала этот красивый надменный голос…
Господи, что происходит?
Мишка тут же скрывается в своей комнате, Надя испуганно вздрагивает, и только Оля продолжает невозмутимо читать… или делает вид, что читает.
Я подрываюсь с места и выбегаю на лестничную площадку. Столовая как раз находится под нашей комнатой, и крики доносятся именно оттуда.
— Вылизываем языком, слышите? Идиоты! Это же хлеб, понимаете — хлеб! А вы? Встали оба на колени и всё собрали языком! Слышите — языком!

Светлана Ибрагимовна красивым ртом выплёвывает грязные слова так привычно, словно лузгает семечки. Яркий румянец гнева проступает сквозь смуглую кожу; правая рука с золотой змейкой рубит воздух легко, словно нож — размягчённое сливочное масло.
— Вы?! — спазм сжимает мне горло, не даёт возможности говорить.
Светлана Ибрагимовна, едва взглянув в мою сторону, берёт себя в руки, привычным жестом поправляет растрепавшиеся волосы и, выпрямив спину, уходит прочь.
Ноги более не держат меня, я устало опускаюсь на ступеньку лестницы, и буквально через минуту ощущаю холодную поверхность крашеного бетона. В приоткрытую дверь столовой вижу, как Люда собирает в ладонь хлебные крошки, а Дима, низко опустив голову, раскладывает столовые приборы. Повариха тётя Маша разливает по кружкам чай, словно бы ничего не случилось.

— Димка нечаянно уронил на пол несколько кусочков хлеба, а тут она зашла, как будто специально, — в глазах Люды кипят слёзы.
— Она и правда могла вас поставить на колени?
— Не знаю, может быть.
— Люда, давай успокоимся и позовём остальных на обед.
Обед оказался довольно безвкусным — пустые щи и макароны с сосиской.
…
Я гляжу в окно: капли осеннего дождя сбегают по стеклу, а голые ветви деревьев будто цепляются за свинцовые тучи, нависшие над городом.
В Детском доме — «мёртвый час».
Я сижу в своём кабинете, обхватив голову руками, и не могу сосредоточиться, чтобы вписать в журнал несколько строк о проделанной за день работе.
Как жить дальше? Сделать вид, что ничего не случилось?
Я отодвигаю журнал, закрываю кабинет и решительно спускаюсь на первый этаж. Мне нужен психолог, именно он в данной ситуации — и противоядие, и лекарство, и надежда…
— Входите, присаживайтесь, — Татьяна Сергеевна поджимает и без того тонкие губы.
Слова рвутся из моей груди наружу, неприятная дрожь охватывает тело, и я безвольно опускаюсь на краешек стула.
— Кажется, я знаю, почему вы здесь, — сухо говорит Татьяна Сергеевна. — Вы по поводу той дурацкой ситуации, что случилась сегодня в столовой, верно?
Молча киваю…
— Послушайте, Юлия Ивановна, у вас есть родители?
— Да.
— Так вот, Детский дом — это тоже большая семья, но, к сожалению, без отца.
Можно сказать, безотцовщина! Вероятно, вы обратили внимание на то, что наш коллектив — чисто женский, не считая трудовика Петровича и дворника. Именно поэтому Светлане Ибрагимовне приходится выступать в двух ипостасях — быть и мамой, и папой. Поверьте, это нелегко.
— Татьяна Сергеевна, я наблюдала директора в роли отца-садиста. Разве это нормально?
— Понимаю ваше негодование… Но дети с покалеченной психикой иногда не понимают другого языка…
— Языка насилия и унижения?
— Ну зачем вы так… Возьмите лучше личное дело каждого — вам давно пора ознакомиться, взглянуть на ситуацию более пристально, изнутри.
— Спасибо за совет.
Я поднимаюсь наверх, прижимая к груди девять пухлых папок, в которых уместилось девять детских жизней, девять судеб, девять трагедий. Возможно, потому они, эти папки, так невыносимо тяжелы…
…
 Не самое лучшее время мы выбрали с Пашкой для переезда в город, ох, не самое! Буквально вчера отгремели «лихие девяностые», надолго оставив после себя зазубрины, отметины и шрамы. Всё то, во что верили, распалось в мгновение ока, идеология миллионов потерпела фиаско; каждый выплывал и выживал как мог…
Из каких запасников и загашников находили средства на содержание детей в детских домах — для меня загадка. У каких тайных или явных покровителей Светлана Ибрагимовна выбивала, выпрашивала, выклянчивала средства и находила поддержку?
Детская одежда и обувь часто оказывались не по размеру, поэтому платья, юбки и даже пальто перекраивались, перешивались, подгонялись индивидуально.
Сердобольные тётушки и бабушки, живущие в соседних дворах, приносили детям огурчики и помидоры с собственной дачи, варенье из собственного погребка. Детский дом не брезговал ничем.
…
Из деревни, с оказией, нам с Пашкой передали посылку — овощи, картофель, варенье.
— Эх, заживём! — Пашка радовался, как ребёнок. — Всё натуральное, без нитратов и прочей химии.
Мы с мужем экономили буквально на всём, хотя поначалу сорили деньгами направо-налево — уж слишком много в городе разных соблазнов! Когда деньги растаяли и кошелёк опустел, стали более осмотрительны.
— Пашка, у тебя когда аванс будет?
— Во вторник обещают.
— Давай в кино сходим?.. И ещё, мне косметику нужно купить.
— Купим, не вопрос.
— А тебе — куртку кожаную, а то ходишь — деревня деревней.
— Согласен.
…
В кожанках ходило полгорода — не меньше!
Иметь модную кожаную куртку или плащ было престижно. Городской рынок под завязку был завален изделиями качественной выделки и безобразно дешёвой подделки.
Возле торговых рядов с кожаными изделиями запах стоял неимоверный!
С товарами из кожи соперничали только джинсовые изделия: джинсы высокой и низкой посадки, джинсовые куртки, джинсовые сумки и кепки. Перекупщики драли три цены, но люди всё равно брали…
Мы с Пашкой любили бывать на городском рынке, потому что это — не ровня тому блошиному рыночку, что имеется в нашем селе. Оккупированный бабками с калошами, носками, фуфайками и прочим ширпотребом, он рассчитан на обычного сельского жителя, без особых запросов и затей.
Мы приходили на городской рынок за эстетическим наслаждением, за положительными эмоциями и впечатлениями, которых не хватало в чужом, незнакомом городе.
— Эх, были бы деньги, я бы тебе во-он то платье купил!
— А я бы тебе — в-оон те джинсы!
Потолкавшись и промёрзнув до костей, мы, тем не менее, довольные возвращались в нашу съёмную квартиру.
Я готовила обед, а Пашка смотрел телевизор или читал немудрёную книгу, коих было несчётное количество в хозяйском шкафу.
…
В фойе, на диване, облокотившись на подлокотник и подобрав под себя длинные красивые ноги, скучает Оля.
Она невозмутимо и неспешно грызёт и без того короткие ноготки.
Миловидная девочка обещает со временем превратиться в настоящую красавицу: нежный овал лица, вьющиеся от природы белокурые локоны; взгляд — чистый, лазоревый, словно море — в минуты покоя. Глаза Оли подведены чёрными стрелками, на губах — ярко-розовая помада. И где только косметику берёт?
— Оль, ты чего загрустила?
— Да надоело всё!
Оля перестаёт грызть ногти, расправляет на коленях короткую юбку. Пальцы у Оли красивые, как у пианистки, с овальными розовыми ноготками.
— А что случилось?
— Юливанна, хотите кое-что расскажу?
Девочка театрально закатывает глаза, часто-часто хлопает ресницами, губки складывает «бантиком». Артистка!
— Ой, сколько я натерпелась, Юливанна, вы себе не представляете! Мой папка, представляете, убил мамку!
Оля округляет глаза и отводит взгляд куда-то вверх и вправо:
— Представляете? Папку посадили, а меня в Детдом отправили.
Оля рассказывает об этом так просто, словно говорит о привычных, обыденных вещах — о погоде или успехах в школе. Чувствуется, этот рассказ она повторяла много-много раз в своей недолгой тринадцатилетней жизни.
— А знаете — за что?  Потому что мамка была гулящая. Хотите, я вам фотки покажу? Кстати, я на мамку похожа!

Со снимков, сделанных любительским фотоаппаратом, смотрят белокурая миловидная женщина, приятный брюнет строгого аскетичного вида и девочка лет шести.
— И правда, ты очень похожа на маму… Оля, ты давно здесь?
— Четыре года… Представляете, как мне всё на-а-д-оо-е-л-оо! — растягивая слова, отвечает девочка и вновь кусает ногти…
— Оля, понимаю, как тебе нелегко, но и здесь можно жить, государство о тебе заботится. У тебя всё ещё впереди!.. Может быть, тебе помочь с уроками?
— Я с вами поделиться хотела, по душам поговорить, а вы — уроки!
Оля наигранно обижается, вскакивает с дивана, и, вырвав из моих рук фотографию, бежит в комнату.
Я вновь остаюсь наедине со своими мыслями.

4

— Зоя Ивановна, у вас наверняка есть корвалол…
— Деточка, что случилось? Ну-ка, раздевайся.
Старушка усаживает меня за кухонный стол, но вместо корвалола достаёт из серванта бутылочку:
— Наливка, вишнёвая. Давай-ка по одной…
Мы выпили; наливка оказалась удивительно вкусной и ароматной.

— И что, прямо так и сказала «вылизывайте пол»?
— Прямо так и сказала.
Лицо у Зои Ивановны кривится, как от зубной боли.
— А ты чего?
— А я испугалась.
— Понятно… Эх, жалко, что меня там не было, я бы показала этой Ибрагимовне «кузькину мать»!
Зоя Ивановна швыряет вилку с такой силой, что вилка, будто живая, отскакивает от крышки стола и летит на пол. Артемон испуганно прячется под стол, Лёвка молниеносным прыжком взлетает на холодильник.
— И что бы вы сделали, Зоя Ивановна? Поскандалили? В таком случае, вас немедленно бы рассчитали, как это случилось с тётей Валей.
— Тоже верно, а дети опять одни останутся, — вздыхает соседка. — У меня ещё вино виноградное есть, хочешь попробовать?
— Нет, спасибо.
— Знаешь, Юлька, у меня дача — шикарная! И виноград растёт, и облепиха, и вишня. Снег сойдёт — обязательно покажу!
Вишнёвая наливка сладким дурманом застилает глаза, душевная боль отступает:
— Спасибо, пойду я…
— Полегчало?
— Полегчало.
— Ну, и слава Богу.
…
Фокусник неуловимым движением руки достал из воздуха вначале красный платочек, затем таким же способом материализовал пластиковый белый шарик. Он крутил в руках этот шарик до тех пор, пока тот не исчез, уступив место колоде карт.
В актовом зале стояла такая густая тишина, что пролети комар — стало бы слышно.
Иллюзионист продолжал творить чудеса: карты появлялись и исчезали, рваные денежные купюры вдруг становились целыми; монеты невероятным образом оказывались в карманах мальчиков и девочек.
На лицах зрителей застыло выражение восторга, радости, восхищения и непонимания происходящего.
Ваня сидит в первом ряду. В этот раз узкие глаза его широко раскрыты, а природная (или приобретённая?) суетность и нервозность уступили место сосредоточению.
Не избалованные подобными зрелищами, дети долго не отпускают артиста, аплодируют громко, воодушевлённо крича «спасибо!»
Артист самозабвенно раскланивается и в десятый раз повторяет:
— До свидания, ребята! До новых встреч. Был рад знакомству!

Пока фокусника кормили вкусным обедом, Ваня метался по комнате, не находя себе места:
— Вы видели? Супер! Я тоже хочу научиться фокусам.
Остальные дети спокойно пожимают плечами:
— Ваня, ты пойми, это трюк такой, обман зрения.
Мальчишка в сердцах машет рукой — «ничего вы не понимаете»!
— Юливанна, а можно вниз спуститься?
— Зачем?
— Хочу с фокусником поближе познакомиться.
— Иди, попытай удачу, возможно, он ещё не ушёл.
Счастливый Ваня побежал вниз по лестнице.
…
Я спохватилась его минут через сорок и нашла в гостевой комнате — Ваня сидел рядом с фокусником и о чём-то беседовал.
— Вот, нашёл в Ванюше истинного почитателя моего таланта!
На губах иллюзиониста появилась самодовольная улыбка.
— По странному стечению обстоятельств, меня также зовут Иваном.
Я удивилась:
— А в афише написано…
— Ну что вы, в афише указан псевдоним. В творческой среде — это довольно распространённое явление.
Теперь я без стеснения рассматривала фокусника: модная стрижка, умное красивое лицо, дорогой костюм…
— Простите, как вас зовут?
— Юлия Ивановна.
— Очень приятно! Позвольте, Юлия Ивановна, я буду приезжать к Ванюше в гости.
— Этот вопрос не ко мне, а к директору учреждения.
— Со Светланой Ибрагимовной этот вопрос я уже решил.
— Тогда препятствовать вашим встречам причины не нахожу.  Всего доброго!..
— Всего доброго.

Ваня появился в комнате спустя ещё полчаса, подвинул к окну стул и, отдёрнув тюль, прислонился лбом к стеклу, явно кого-то высматривая.
— Ваня! Пойдём обедать.
Мальчишка даже не повернул головы.
Я поняла, что Ваню мы потеряли окончательно.
…
В томительном ожидании прошло недели две, но новоявленный Ванин друг так и не появился.
Иван забросил учёбу, перестал нормально есть и спать. Он мог часами дежурить у окна, огрызаясь на попытки отвлечь от его от привычного занятия.
И вдруг однажды, когда всякая надежда была потеряна, по диктофону объявили:
— Иван Каюмов, срочно спустись в гостевую комнату, к тебе пришли.
И Ваня, сияя как медный самовар, побежал навстречу судьбе.
…
— Паш, ты ограбил супермаркет?
Пашка довольно улыбается:
— Проходите, Юливанна, не стесняйтесь! Обмоем ваше боевое крещение.
На столе — кругляши колбасы, они уже покрылись тонкой масляничной плёнкой; полупрозрачные ломтики сыра, сквозь его дырки могла бы пролезть даже мышь, если б захотела; бутылка «Столичной», покрытая капельками влаги; пупырчатые, с мизинец размером, маринованные огурчики; нарезанные дольки помидоров…
— Паш, дай я тебя поцелую.
— Целуй! — нескромно говорит супруг и подставляет щёку…
Я взахлёб рассказываю Пашке про случай в столовой.
Пашка слушает внимательно, не перебивая, и когда в моём голосе появляются истеричные нотки, силком тащит в кровать. Он укрывает меня одеялом, словно ребёнка, долго гладит по голове, приговаривая:
— Всё будет хорошо, Юлька, всё будет хорошо… Спи.
Ощущая тепло Пашкиных рук, я лечу то ли в черноту глубокого колодца, то ли в глубину речного омута, и лечу так быстро, словно к ногам привязан камень. И в этой кромешной тьме, где-то там, вверху, виднеется одна-единственная, едва заметная, светлая точка — то ли ночная звезда, то ли погасшее дневное светило.
…
Наконец, зима явила своё милосердие, рассыпав над городом первую «крупу».
В белой дымке растаяли очертания деревьев и зданий; словно окрашенные невидимой кистью искусного художника; засверкали белизной скамьи и тротуары, парапеты и провода, автомобили и детские игровые площадки.
Глядя на это великолепие, хотелось только одного: чтобы зима осталась и избавила нас, наконец, от осенних склочных ветров; тревожно стучащих по окнам дождей; защитила от тоскливого вида умирающей природы…
Сегодня у Пашки должна быть зарплата, и значит, не далее как завтра, мы пойдём в магазин, чтобы, как поёт Лагутенко «тратить все твои, все мои деньги — вместе»! Кроме того, «меня ожидает приятный сюрприз» — так сказал Павел. Но это будет завтра, а сегодня с утра меня вызвала к себе Светлана Ибрагимовна…

Впрочем, день не задался с самого утра.
Сначала в моём присутствии поспорили Люда с Олей, а предметом спора оказалась туалетная комната, дежурство по которой принимала Оля.
— Люд, ну ты вообще, что ли? Я не приму дежурство! Вымой раковины и отмой как следует унитазы.
Люда, по-мужски широко расставив ноги, жестикулирует яростно, при этом каждое сказанное слово вбивает в уши так громко, будто гвозди — в стену.
— Чего выёж-ж-иваешься, Олька? Но-но-рмально я убралась, это т-т-ы вечно всем н-н-е д-д-довольна.
На Люду и жалко, и страшно смотреть: редкие веснушки, рассыпанные по бледной коже, утонули в краске злости; предлоги не проговариваются, а застревают в глубине искривившегося рта, голос дрожит.

На днях я изучила личное дело каждого из своих подопечных: сухие слова протоколов и заседаний, лаконичные фразы характеристик, заверенные печатями разных мастей, подписями чиновников разных организаций и званий… Большой труд десятков людей, спасающих детей от бродяжничества, криминала и, что скрывать — от гибели.
Только вот беда: ни один (повторюсь — ни один!) из детей не был доволен своей участью, не испытывал благодарности к спасателям в той мере, в коей должен был испытывать за сытую и беззаботную жизнь.
У каждого, о чём свидетельствовали многочисленные медицинские заключения, имелось по два, а то и по три хронических заболевания: астма, нефрит, косоглазие, плохо сросшиеся переломы и многое другое. А детство каждого из них было скроено и сшито из кусков рванины и всякой непотребщины.
Зов крови — сильнее всего остального?
…
Мишку когда-то подобрали на свалке.
Главной задачей семилетнего мальчишки оказалась проблема «прокорми себя и своего ближнего». Мишка находил остатки пищи, и, разделив на две части по совести, одну съедал сам, а вторую нёс родителям.
Двери Мишкиного дома всегда были радушно распахнуты для любого страждущего по той простой причине, что их, дверей, не было вовсе — по пьяной лавочке Мишкин отец продал дверные полотна за пару бутылок.
Сначала отчего-то запил Мишкин отец, чуть позже, устав воевать с мужем-алкашом, присоединилась мамка, и круг замкнулся. Вначале семья лишилась посуды, чуть позже — мебели, и в конечном итоге — самоё себя, как ячейки общества.

Мишка смутно помнит то счастливое время, когда кушал кашу, сидя за нормальным столом, ел из нормальной посуды и спал на нормальной кровати. Став постарше, спал на полу вповалку со странными, синюшного цвета, элементами, на грязном тряпье.
Иногда Мишкина мать обнимала сына, прижимала к себе:
— Кормилец ты наш! Чего сегодня принёс?… У-уу, консерва недоеденная, и хлебушек… Витька, разливай.
Иногда, будучи в дурном настроении, давала сыну затрещину:
— У-уу, ирод, погубить нас хочешь?.. Хавку тащи!
Лишь отец не кричал на Мишку, а мычал что-то нечленораздельное, и грозил грязным пальцем, глядя на сына…

— Гулька, дай проверю — ты лифчик носишь?
Мишка неприятно скалится, снизу заглядывая в Гулино нежное личико. Чёрный пушок над Мишкиной губой топорщится ёжиком.
— Юливанна, скажите ему! — краснеет от досады Гуля и, хлопнув дверью, закрывается в комнате.
— Миша, пойдём, поговорим.
— Нотации читать будете?.. Я и так всё знаю.
Разговор с Мишкой долгий, но не очень эффективный, и мы оба об этом прекрасно знаем.
…
История Люды с Ваней уходит корнями в ещё более тёмное прошлое.
Их отбили у субъектов, сделавших из детей профессиональных попрошаек.
Дети скитались по улицам и вокзалам, выпрашивая у прохожих милостыню.
В их судьбе непосредственное участие принял тот, кто построил трёхэтажный дворец у черты города; тот, кто разъезжает на дорогой иномарке; тот, кто не брезгует продажей дурманящих веществ и перепродажей краденого. Этот нувориш до сих пор живёт и здравствует на свободе, а Люда с Ваней коротают «счастливое детство» в казённом доме…

Буквально в первые дни работы здесь, в Детском доме, из моей сумочки, неосмотрительно оставленной без присмотра, вдруг пропала небольшая сумма денег.
— Это Ванькиных рук дело, — по секрету сказал Димка. — Есть у Вани такая привычка.
Ваня на мои доводы и подозрения крестился, божился и всячески всё отрицал — «не брал, не видел, не знаю».
И лишь спустя несколько дней (с чего-то — вдруг?) отозвал меня в сторонку, огляделся по сторонам и разжал ладонь… На ней, словно остатки Ваниной совести, лежали две помятые купюры.
— Случайно получилось, — он глянул на меня исподлобья глазами-щёлками и отвёл взгляд.
Дурная привычка клянчить, попрошайничать, брать чужое, видимо, навсегда прилипла к мальчишке.
Совесть — это качество, так необходимое каждому из нас, пусть даже в таком, небольшом количестве, как у Вани. Думаю, именно совесть, а не труд, чудесным образом сделала из животного Человека.
…
Из личного дела не стереть те скупые факты биографии, которыми изобилуют документы и справки. О многом читается между строк, о чём-то, в порыве откровенности, рассказывают дети…
От Митьки отказалась бездетная приёмная семья: дескать, и грубиян Митька, и лентяй, и вообще — «не о таком сыне мы мечтали!»
А мечтали новоявленные родители, на блюдечке с голубой каёмочкой, получить сразу воспитанного, образованного, любящего мальчика, не прилагая никаких лишних усилий со своей стороны; не вложив душевных сил, рассчитывали на дивиденды.
На Митьку не хватило ни ласки, ни любви, поэтому он потерял всякую веру в порядочность людей и всё человечество в целом; поэтому он, Митька, стал дерзким до неприличия, циничным и грубым, словно рецидивист, отмотавший не один срок за решёткой.
…
Тихую Наденьку мама продала незнакомой сердобольной женщине за бутылку водки, и эта сердобольная женщина привела когда-то Наденьку в приют.
Из детских воспоминаний (не сотрёшь, как ни старайся) Надя хорошо помнит запах бензина, огромные грязные фуры, а ещё — звонкое бульканье белой или красной жидкости, наливаемой в стакан. А ещё Наденька помнит вкусные конфеты, которыми угощали её добрые незнакомые дяденьки.
Надя очень любит рисовать, и чаще всего рисует цветы, красивых принцесс с принцами, а также большие кареты. Только кареты юной художницы сильно напоминают «МАЗы» и «КАМАЗы»…
Да, голод души — трудноизлечимое, а может быть, вовсе не излечимое заболевание?
Как же им, изголодавшимся по семейному счастью, ласке близких и родных, пусть даже потерявших человеческий облик, вырасти настоящими людьми? Это задача, которую каждый из них будет решать самостоятельно, всю свою сознательную жизнь.
…
Люда с Олей продолжают перепалку, Оля — за идеал чистоты туалета, Люда — за идеал «не в чистоте туалета счастье».
— Девочки, ну что вы завелись с утра? В школу опаздываем! А если опоздаем, кому влетит? Мне!
Обе вздыхают, но упрямо стоят на своём…
Я рву на три части тряпку, предназначенную для уборки:
— Убираемся вместе — и бегом одеваться!
Мы управились за пару минут.
— То, что можешь сделать сам, сделай хорошо и не сваливай на другого. Мы — один коллектив, одна семья.
Люда отводит взгляд.
…
Вдох… Выдох… Вдох.
Я в нерешительности топчусь у кабинета директора, не смея постучать. Наконец, набираюсь силы духа:
— Можно, Светлана Ибрагимовна?
Хозяйка Детского дома что-то быстро пишет в тетрадь; не поднимая головы, кивает на стул. Золотая змейка тут как тут: то вынырнет из рукава серого джемпера, то вновь спрячется.
Светлана Ибрагимовна надевает колпачок на изящную авторучку, откладывает в сторону тетрадь:
— Юлия Ивановна, давайте будем честны друг перед другом… Я вижу, вы любите детей, но опыта работы с таким контингентом вам явно не хватает. Пожалуйста, будьте с детьми построже… И ещё: продумайте, пожалуйста, какие-то интересные мероприятия, разнообразьте досуг по мере возможностей.
— Хорошо.
— У меня для вас две, не совсем радостные, новости… Я бы хотела услышать: как себя ведёт Ваня в последнее время?
— Ваня заметно повеселел, в учёбе подтянулся.
— Он ничего вам не говорил?
— Нет?
— Это хорошо… Я сейчас всё объясню… Вы, конечно, в курсе, что иллюзионист, который выступал для детей, регулярно навещает мальчика?
— Да, конечно. Он опекает Ваню, даже балует: то конфеты принесёт, то мороженое.
— Дело в том, что господин NN обещал Ваню усыновить.
— Ой, как я рада за Ваню!
— Погодите радоваться, Юлия Ивановна… Случилась неприглядная, на мой взгляд, история. Вчера господин NN позвонил и извинился за то, что передумал усыновлять Ваню.
— Как же так? Это — большая травма для ребёнка!
— Он сказал, что на то есть серьёзные причины: то ли развод с супругой, то ли переезд, то ли то и другое — вкупе… Одним словом — фокусник!
Светлана Ибрагимовна в сердцах стукнула ладонью по столу. Змейка не преминула воспользоваться ситуацией — сверкнула золотой чешуей.
— Я понимаю — жизнь непредсказуема, и, отработав в должности заведующей Детским домом, насмотрелась всякого, но… не могу привыкнуть к подобным ситуациям, да и привыкать, собственно, не имею права. Вы со мной согласны?
Я молча кивнула, думая в этот момент о том, как объясниться с Ваней и какие подобрать слова и веские доводы?
— Может быть, NN испугался, ведь Ваня — далеко не подарок.
— Допускаю и такой вариант. Впрочем, вряд ли! Я неплохо разбираюсь в людях и, судя по всему, у человека действительно форс-мажорные обстоятельства… Вы сможете сами обо всём рассказать мальчику? Или это лучше сделать мне?
И вновь, как в прошлый раз, там, на лестнице, сильный спазм схватил меня за горло…

Светлана Ибрагимовна выждала паузу:
— Давайте сделаем так: я всё объясню Ване сама, а вы, как педагог, поддержите ребёнка в трудной ситуации, насколько это возможно; чем-то его отвлечёте, мотивируете.
— Хорошо, постараюсь. А вторая новость?
— Ах, да, забыла… Завтра в вашу группу определяем новенькую, Лену Степанову. Все документы я уже подписала.
— Новенькую?… Но, учебный год давно в разгаре, как же она будет учиться вместе со всеми?
— К сожалению, так получилось. Вместо шестого класса девочке придётся посещать пятый. В школе Лену не видели несколько месяцев.
— А откуда привезут девочку?
— Из посёлка Приволжский, это недалеко от нашего города.
— Мне приходилось там бывать… Скажите, а почему Лена не училась, она жила с родителями?
— В семье — ещё трое детей, один из них — инвалид. У матери хватает денег только на личные расходы, ну, вы понимаете, на какие…
— Ужас! Прошлый век какой-то.
— Ознакомьтесь, пожалуйста, с документами, а после обеда верните мне.
И я приняла от Светланы Ибрагимовны историю ещё одного ребёнка, ещё одного ангела с подрезанными крыльями — Лены Степановой.

5

На всех парах лечу на автобусную остановку и в последнюю секунду взлетаю на подножку уходящего транспорта — успела! Мой маршрутный микроавтобус, как обычно, битком набит пассажирами, яблоку негде упасть.
— Передай, говорю, на билет!.. Оглохла?
Длинноволосый отрок лет восемнадцати тычет в лицо пригоршню мелочи. От взгляда его колючих и наглых глаз я отшатнулась так, словно получила пощёчину. Возможно, в другой ситуации я бы приструнила наглеца, но сейчас не было ни сил, ни желания.
Я передала парню билет, и вдруг отчётливо представила на его месте Ваню… Митьку… Мишу.
Что будет с этими мальчишками, когда они покинут стены Детского дома, кем станут? Не превратятся ли в такого же юнца, у которого явно трансформированы нормы морали и человеческие принципы? Повстречайся такому юнцу ночью, где-нибудь в подворотне — пожалуй, несдобровать.

— Стой, гадёныш!
Я обернулась на крик: пожилой мужчина, подорвавшись с места, рванул было к выходу, но оказалось, поздно — двери захлопнулись. Прыщавый, за секунду до того, как сомкнётся «гармошка» дверей, сорвал с мужика норковую шапку и на ходу выпрыгнул из автобуса.
Водитель ударил по тормозам; пассажиры возмущённо загалдели.
Пострадавший обречённо махнул рукой — «чего уж теперь, не догнать!»
Я взглянула в заиндевевшее окно: петляя, словно заяц в лесу, расталкивая прохожих, долговязый добежал до ближайшего здания и скрылся за углом.
Господи, когда же закончится этот день?!
…
Родной подъезд встретил меня запахом жареной картошки — явно Пашка старается! За дверью Зои Ивановны слышится дружелюбное повизгивание — это Артемон почуял моё присутствие.
— Юлька, раздевайся быстрее, проголодался, как слон!
Я не спешу к столу: дважды или трижды машинально намыливаю руки, топчусь перед зеркалом в ванной, разглядывая кислое выражение лица, горькие складки возле губ.
— Ау-уу! — Пашка теряет терпение. — Юль, ты что — издеваешься?
— Да иду я, иду.
— Ты чего такая смурная?
— День тяжёлый.
— У тебя каждый день — тяжёлый. Может, уйдёшь, наконец, из этого дурдома?
— Точно, дурдом.
— Так увольняйся!
Пашка откусывает большой кус хлеба и начинает жевать с таким остервенением, что желваки ходят ходуном.
В такие моменты Пашку лучше не трогать — пусть остынет.

Стратегия и тактика в семейной жизни вырабатываются годами. Как бы ни были вы счастливы со своей второй половинкой, как бы сильно не любили друг друга, склоки, разногласия и недопонимание — неизбежны!
Несовпадение настроений, характеров, мировоззрений и мнений, воспитания и прочих факторов могут послужить серьёзным препятствием на пути к семейному счастью, разрушить идиллию и поставить крест на самой горячей любви…
Я спешила домой за пониманием и поддержкой, в надежде, что муж, увидев моё огорчённое лицо, сразу пожалеет, поможет раздеться, поцелует, обнимет, а он — про еду, «есть хочу, как слон»… Нет, всё-таки мужчины устроены иначе!

Я взглянула на Пашку, уплетающего картошку и вдруг устыдилась своих мыслей: «Голодный муж приготовил ужин, накрыл на стол, а я?.. Свинья неблагодарная!»
— Паш, извини.
— Да ладно, ешь, а то всё остыло.
— У тебя как дела, на твоём ВАЗе?
Пашка как-то замялся, перестал жевать, отложил вилку в сторону и засучил рукава: по самые локти руки его покрывала мелкая сыпь, как будто после ожога крапивой.
— Что это?
— Сказали, аллергия, на краску.
— Ты что, работал без перчаток?
— Ну, было пару раз — забыл надеть.
— Ты вообще — соображаешь?
— Не переживай, я больше так не буду! Честно.
— Ладно, куплю завтра что-нибудь в аптеке противоаллергенное.
— Юль, я ж сегодня зарплату получил. Так что закрывай глаза — обещанный сюрприз!
…
Под торжественное «та-да-да-дам!» Пашка поставил на стол большую коробку.
— Не может быть!
— Можем себе позволить, Юлия Ивановна! — Хвастливо сказал Пашка и заулыбался.
— Ну, открывай.
— Нет, ты открывай!
Кухонным ножом Пашка умело вскрыл упаковку…

Как давно мы тешили себя мечтой о покупке DVD-плеера, или проще говоря — «видика»!
В нашем посёлке лишь две семьи — настоящие счастливчики и богатеи, люди другой касты, обладали видеопроигрывателем.
Пару раз нас с Пашкой приглашали на видеосеанс, и мы смогли увидеть то, что по телевизору никогда не смогли бы посмотреть — крутой американский боевик и фильм для взрослых.
Помню, как я краснела при виде откровенных сцен, и как хохотали Пашка с хозяином видика, и как мне, превозмогая любопытство, хотелось быстрее уйти домой…

— Паш, а кассета есть?
— Конечно, и кассету купил, только пока одну.
— А что за фильм?.. Ой, включай уже быстрее!
— Подожди, с инструкцией разберусь…

Уснули мы далеко за полночь, растроганные до слёз ещё одной историей о любви — историей под названием «Титаник».
— Завтра пойдём в видеосалон кассеты выбирать, — засыпая, пробормотал Пашка.
— Я люблю тебя. — И обняла Пашку сзади, крепко прижавшись к его широкой надёжной спине.
— И я — тебя. Спи.
…
Прошло ещё немного времени, и я стала относиться к городу несколько иначе.
Практически сошёл на нет тот животный страх, который наверняка испытывает кролик, оказавшись в одной компании с удавом. Ритм города и ритм моего сердца, наконец, совпали! Я больше не беспокоилась о том, что выгляжу не модно, по-деревенски, не терялась, как прежде, в супермаркетах, которые росли в округе, как грибы — после дождя. Лишь иногда, оказавшись в незнакомом месте, терялась, превращаясь в ту самую деревенскую недотёпу, нерасторопную провинциалку…
Всё реже мне снилась деревня с её покосившимися заборами, заросшими травой оврагами, ухабистыми дорогами; всё реже стали приходить посылки с оказией — «карабкайтесь теперь сами как можете!»
У меня появились… нет, не подруги, но хорошие приятельницы — парикмахерша Людочка, которая стригла хорошо и не дорого; педагог из младшей группы Детского дома — Галина Геннадьевна.
Пашка тоже встретил на заводе двух земляков, и они теперь держались вместе.
Мне казалось, что боль, с которой я столкнулась в первое время пребывания в городе, оставила меня, наконец-то, в покое. Как же я ошибалась!
…
Говорят, что паталогоанатом со временем спокойно потрошит внутренности человека, научившись с годами философски относиться к своему непростому ремеслу.
Или милиционер, или тюремных дел мастер (надзиратель) — все! — переступив со временем болевой порог, привыкают к издержкам своей профессии, становясь частью маятника, винтиком-болтиком в машине под названием «правосудие», привыкают к ежедневному общению с уродами рода человеческого, извращенцами и дегенератами.
Но сколько времени необходимо человеку на то, чтобы перешагнуть тот самый болевой порог и стать непрошибаемым? Чтобы эта самая боль не изъела изнутри, не выжгла, не сломала, а дала выстоять и выжить, дала возможность остаться человеком?
Кто его знает?.. У каждого — свой болевой порог.
…
Вчера Зоя Ивановна громче обычного забарабанила в дверь:
— Юлька, тебе кошка нужна? Вернее, кот.
Я растерялась:
— Не думала пока… А что?
— Знаю, что нужна. У меня и Лёвка есть, и Артамошка, а у тебя, кроме Пашки — никого. Ну, разумеется, если не брать в расчёт меня.
Старушка хихикает.
— А что, есть лишняя кошечка?
— Пойдём, сама увидишь… Да, ты не одевайся, дверь только закрой — тут рядом.

Зоя Ивановна постучала в дверь этажом выше — как раз над её квартирой.
Не дождавшись ответа, наклонилась и прокричала в замочную скважину:
— Фёдоровна, открывай! Это я, Зоя…
Послышался щелчок замка, и сиплый старческий голос проскрипел — «входите».
Мы окунулись в черноту прихожей, словно в подземный бункер, лишь в глубине коридора я успела разглядеть удаляющуюся спину старухи. Старуха, кажется, обнажена или мне показалось?
— Фёдоровна, мы за котейкой пришли.
— Идите сюда, — послышался слабый голос из комнаты.
Мы вошли.
Странное зрелище предстало моему взору: у газовой плиты стояла измождённая высохшая старуха лет восьмидесяти, по пояс абсолютно голая, если не считать розовых рейтузов по колено и белого фартука в ярко-синий горох.
Седые клочья волос (всё, что осталось от былой причёски) стянуты в небольшой клубочек на самом затылке и, казалось, держались на «честном слове» — при помощи двух шпилек.
Подумалось: тряхни бабка головой сильнее — и вся конструкция вмиг рассыплется, разлетится…

Длинной деревянной ложкой Фёдоровна что-то помешивала в кастрюльке с таким невозмутимым видом, словно каждый день встречала в таком экстравагантном виде непрошеных гостей.
Сиамский кот, восседавший на табурете, меланхолично глядел то на нас, то на хозяйку небесно-лазурным взором.
— Так что, Фёдоровна? Тишку-то мы забираем? В хорошие руки кота отдаёшь, не сомневайся! Юлька — не обидит… Скажи, Юль?
И Зоя Ивановна ткнула меня локтем в бок.
— Нет, не обижу! Я животных очень люблю.
Фёдоровна взглянула на нас из-под широких, когда-то красиво очерченных густых бровей, и я увидала плескавшиеся в её глазах слёзы, готовые вот-вот вырваться из-под власти хозяйки и побежать по впалым морщинистым щекам.
— Чего варганишь-то? — Зоя Ивановна бесцеремонно сунула нос в кастрюлю. — Опять кашу геркулесовую… Ладно, Тишка, идём к бабе Зое на ручки.
И Зоя Ивановна так легко подняла на руки сиамского красавца, будто он ровным счётом ничего не весил.
— Спасибо, Фёдоровна, я позже к тебе опять загляну…
Провожать нас хозяйка не стала, и мы, не прощаясь, тихо прикрыли дверь.
…
— Ты, Юлька, глазами-то не лупай! Нормальная Фёдоровна бабка, подружка моя закадычная. Только вот беда — помирает… Рак у Фёдоровны, самой последней стадии. Боли страшенные, аж кожа трещит и по швам разъезжается. На одних обезболивающих живёт… А в больнице уже делать нечего, помирать-то дома охота! Вот теперь и не может ничего носить — ни платья, ни кофты, так и ходит по дому голышом, только фартук при гостях надевает… Говорит — «забери Тишку, чую помру на днях». А на кой мне второй кот в доме? Это же война за территорию! Да и пенсия у меня маленькая — этих бы оглоедов прокормить. Вот я и подумала…
— Вы всё правильно подумали, Зоя Ивановна.
Я погладила кота, и он вдруг взглянул на меня таким долгим, таким по-человечески понимающим пронзительным взглядом, что мне стало не по себе… И столько боли плескалось в этих глазах, что неожиданно для себя я уткнулась в кошачью шерсть и заплакала.
— Ничего, девонька, будем жить. — Зоя Ивановна ласково погладила меня по голове, поспешно открыла ключом дверь в свою квартиру. На пороге дома её уже ждали — кот Лёвка и пёс Артемон.
…
Пашка, как ребёнок, обрадовался появлению кота:
— Красавчик!.. Юлька, где ты его взяла?
— Соседка подарила. — Я неопределённо махнула рукой — мне не хотелось посвящать мужа в подробности. По крайней мере, сейчас…
— Только малохольный он какой-то, — Пашка вертел в руках кота, словно тот был игрушечным.
— Слушай, дай ему время привыкнуть! — я разозлилась на мужа.
— Ладно, ладно, пусть привыкает. Я — что? Ничего не имею против.
И хотя Тихона в дом принесла я, хозяином он выбрал для себя всё-таки Пашку.
Фёдоровну мы похоронили спустя несколько дней.
…
И вновь в Детском доме текучка кадров: вчера уволилась ночная няня, а на прошлой неделе — методист. Каждый из них унёс боль с собой, чтобы постараться начать новую жизнь, без горестей и страданий.
Впрочем, боль — она у всех разная. Вернее, боль одна и та же, только порог чувствительности у всех разный — у кого-то выше, у кого-то — ниже. И неизвестно ещё, который порог лучше…
Не успеваю снять в фойе обувь и переобуться в сменную, как вижу бегущих навстречу Сашку и Димку (так и не научилась отличать их друг от друга дальше расстояния вытянутой руки)
— Юливанна, у нас новенькая!
— Лена Степанова?
— Ага, сидит у себя в комнате, ни с кем не разговаривает.
— Ну, вы же понимаете — ей нужно привыкнуть… Раз уж встретили, тогда помогайте, джентльмены.
Димке отдаю сумочку, Сашке вручаю пальто…

— Юливанна, она и правда, какая-то дикая! — Оля говорит об этом преувеличено громко и даже театрально.
— Оля, может быть, ты не будешь кричать об этом на весь белый свет?
— А что такого? — обижается Оля.
Я осторожно стучусь в комнату к новенькой.
Девочка, обхватив колени руками, словно дикий испуганный зверёк, сидит, забившись в самый дальний угол кровати. Из-под густой и давно не стриженой чёлки на меня глядят серые, в обрамлении густых светлых ресниц, испуганные глаза. Пшеничного цвета густые волосы, без намёка на какую-либо причёску, непослушными прядями ниспадают на худенькие плечи.
— Здравствуй, Лена. Меня зовут Юлия Ивановна.
Лена глядит, не моргая, обхватив колени так сильно, что на руках явственно проступают голубые прожилки вен.
— Ты — из Приволжского? — Я стараюсь придать голосу как можно больше непосредственности и дружелюбия. — Знаешь, я когда-то бывала в Приволжском, правда давно.
В глазах девочки замечаю искру недоверия — ну хоть что-то!
— Не веришь?
Пожимает плечами.
— Ты на какой улице живёшь?
— Переулок Строителей, — шелестит Ленин голосок.
— Вот так совпадение! А я знаю, где этот переулок. Там неподалёку есть железнодорожный мост.
Лена часто-часто моргает и, наконец, расцепляет кольцо тонких рук.
— А в конце улицы — детский садик, кажется.
— А что вы делали в Приволжском?
— Я приезжала к однокласснице.
— А как фамилия одноклассницы?
— Коновалова… Не знаешь такую?
— Тётя Люба Коновалова! Конечно, знаю, она от нас всего через четыре дома живёт!
— Расскажешь потом про тётю Любу? Я с ней давным-давно не виделась… И про себя — если, конечно, захочешь. А сейчас давай спустимся в столовую, тебе надо покушать.
— Нет, спасибо, мне девочки еду сюда принесли.
Тут я замечаю на тумбочке тарелку с недоеденной кашей и бокал с недопитым какао…
…
Леночка Степанова оказалась самородком чистой пробы: искренняя, не по- детски мудрая, добрая и общительная. Быстрее всех она сошлась с Гулей. И хотя обеим было по двенадцать лет, со стороны казалось, что разница в возрасте составляет не менее двух лет. Высокая, грациозная и смуглая Гуля и миниатюрная, словно Дюймовочка, сероглазая и светловолосая Лена.
Новоявленную подругу Гуля опекала, как могла: в первые дни буквально за руку водила в столовую, в библиотеку, в туалет; показала, как пользоваться телевизором.
Лена оттаивала буквально на глазах, Лена научилась улыбаться…
Проблема заключалась только в одном — Лене Степановой мы никак не могли придать благопристойный вид: парикмахер заболел, и постричь её было некому. Подходящей одежды также не нашлось, и мы томились в ожидании несколько дней, пока кастелянша, а по совместительству и портниха, подготовит одежду по размеру.
Так и порхала Лена с первого этажа на второй, то и дело поправляя растрепавшиеся волосы, в стареньком, полинявшем свитере и серых джинсах, едва достававших ей до щиколотки.
— Тебя мама как обычно называла?
— Ленкой.
— А как бы тебе хотелось?
— Можно Леной… да, просто — Леной.
— Договорились! У тебя скоро закончится карантин, тебе выдадут школьную форму, но учиться снова придётся в пятом классе.
— Я знаю, Светлана Ибрагимовна уже сказала.
— Жаль, конечно — ты столько времени потеряла, целый учебный год.
— Я не виновата! Мне очень хотелось ходить в школу, только надеть было нечего.
И Лена рассказала историю настолько же дикую, насколько драматичную и бесчеловечную…

Отец Лены слыл запойным, к тому же и буйным. Часто поколачивал жену, за что неоднократно попадал в изолятор временного содержания.
На глазах членов семьи (жены и четверых детей) не раз предпринимал попытки суицида. Ленина мама, по причине мягкости характера или от безысходности, не развелась с супругом, а вместе с ним пристрастилась к спиртному.
Сколько раз мать вытаскивала отца из петли — Лена и не вспомнит! Но однажды пьяное шоу закончилось трагически — мамка вовремя не успела.
Семья лишилась кормильца, пусть и не приносящего в дом больших денег, но всё-таки кормильца.

Старший брат Лены, инвалид детства — вот о ком больше всех горевала девочка!
— Бедный Колька! У него этот… цебера… цебира…
— Церебральный паралич?
— Да! Он в инвалидной коляске — с детства, сам делать ничего не может.
— А младшие сестрички?
— Они в садик никогда не ходили, потому что денег не было. Наташке сейчас пять лет, а Иринке — четыре… Только я за Кольку больше всего боюсь, мамке до него дела нет… Я Кольку и в туалет отвозила, и на улицу — погулять… Знаете, как он плакал, когда меня в Детдом забирали?! Ужас, как плакал… А Наташку с Иринкой соседи балуют, игрушки им дарят и кормят иногда. Сестрёнки у меня такие хорошенькие — на матрёшек похожи! Их тоже от мамки скоро заберут, уже документы оформляют. Только вот Кольку никто не возьмёт… Он умрёт?
— Ну, что ты, Лена, нет, конечно! Если вашей семьёй занялись органы опеки, то твой Колька не пропадёт… А сколько брату лет?
— Скоро восемнадцать… И мамку тоже жалко, но она совсем стыд потеряла: на тетради у неё, видите ли, денег нет, и на обувь — нет, а как на водку — так сразу есть!

Маленькая девочка с большим мудрым сердцем знала о жизни гораздо больше, чем какая-нибудь ровесница из благополучной семьи. Лена Степанова, как и многие другие, находящиеся здесь, знала о жизни намного больше, чем я.
…
На досуг в Детском доме времени практически не оставалось: школа, обед, тихий час, прогулка, уроки. Иногда, ближе к вечеру, удавалось выкроить время для занятий по душе.
— Давайте в фанты поиграем?
Мы собираем в коробку мелкие предметы, ведущий каждому из играющих задаёт смешное задание — «похрюкать», «покукарекать», «погладить Сашку по голове», «похвалить Олю». Нелепые конкурсы «кто быстрее доскачет до противоположной стены на одной ножке», или «кто быстрее с завязанными глазами соберёт все шишки с пола» пользовались не меньшим успехом, тем более в качестве приза были сладости, которые я приносила из дома — печенье, карамель…

Мы играли в игру «Верю — не верю», как вдруг я почувствовала отвратительный запах, доносящийся из туалета.
— Чем так неприятно пахнет?.. И, кстати, где Лена с Гулей?
Мой вопрос завис в воздухе, словно стрекоза — над поверхностью пруда, так и оставшись без ответа…
Дверь женского туалета оказалась заперта изнутри.
— Девочки, откройте сей час же! Что происходит?
Лязгнул замок, и Гуля с выражением лица нашкодившего ребёнка чуть приоткрыла дверь:
— Вы только сильно не ругайтесь, Юливанна…
Я отодвинула Гулю в сторону и заглянула внутрь: Лена с полотенчатым тюрбаном на голове, стояла подле раковины, глядя на меня испуганно-виновато, торопливо отирая бегущие по лицу струйки воды.
Неприятный запах ударил в нос, я чихнула:
— Гуля, беги скорей за шампунем!
— Сейчас!
Несколько раз я тщательно промыла девочке волосы, насухо вытерла, и отправила в комнату:
— Ну, теперь рассказывайте!
И девчонки, запинаясь и смущаясь, поведали интересную историю с небольшим криминальным душком…

Медсестра, осматривавшая Лену при поступлении, пропустила наличие в её волосах гнид. Это и не удивительно! В густой шевелюре девочки что-то искать — всё равно, что искать иголку в лесу.
И к кому, как не к лучшей подружке обратиться за помощью, когда стало совсем невтерпёж?
Девочки посовещались и решили: не стоит ничего рассказывать ни мне, ни медсестре, потому что «это стыдно и мерзко».
Одна из них подкараулила момент, когда медсестра отлучится из кабинета, а вторая в это время стащила из стеклянного шкафчика первое попавшееся лекарство «для убийства этих мерзких тварей!»
Операция прошла удачно — медсестра пропажу не обнаружила, вернее, обнаружила, но не сразу.
— Вы же могли отравиться, дурочки!
— Не знаю…
— Может быть…

Глупые, глупые девочки! Страх довериться, страх показаться ущербными, грязными, не такими, как все.
Сколько ещё глупостей вы можете совершить в жизни — страшно подумать!

— Кстати, у меня тоже в детстве были вши.
— Да?! Вы врёте?.. Ой, извините — обманываете?
— Правду говорю… Ко мне в гости однажды приехала двоюродная сестра, вот она и привезла «подарочек».
— А сестра где заразилась?
— А сестра, скорее всего, заразилась в поезде, когда трое суток ехала со своими родителями к нам в гости… Так что нам с сестрой тоже когда-то крупно «повезло»!

Повезло и всей нашей группе: медсестра обследовала всех на предмет наличия насекомых, но к счастью, ничего не обнаружила.
После этого неприятного случая девочки стали меньше стыдиться говорить на деликатные темы, иногда более интимного характера.
Большое доверие всегда начинается с малого.

6

Я кажусь себе кукушкой, вьющейся над чужим гнездом с чужими птенцами, мне их жаль, но сделать счастливым каждого из них я не могу, как ни старайся.
Педагог из младшей группы, спокойная и рассудительная Галина Геннадьевна, успокаивает:
— Ну, чего ты сердце рвёшь? Зарплату хорошую получаешь?.. Тогда сиди и не дёргайся. В нашем городе и в наше время такие денжищи мало где платят.
— А вы давно здесь работаете?
— Четвёртый год… Ибрагимовна, конечно, не подарок, но меня зарплата устраивает, потому что кредитов набрала. Хотя, летом, скорее всего, подам заявление на увольнение.
— Почему?
— Слух прошёл, что в нашу группу привезут вич-инфицированных детишек.
— Вы боитесь?
— Юля, наивная ты девочка! Боюсь — не то слово… Я — в ужасе! У меня своих трое, а вдруг заразу домой принесу?
— Я читала, что если соблюдать меры предосторожности…
— Ничего невозможного в нашей жизни нет!.. А вдруг ребёнок пальчик порежет, а вдруг — кровотечение носом? Да мало ли что?.. Нет, увольте, это — не для меня…
Рассудительная Галина Геннадьевна так и сделает: при поступлении новеньких напишет заявление на увольнение, и никто её за этот шаг не осудит, потому что ни у кого из нас осуждать другого права нет.
…
 
Ежедневно, сдав смену ночной няне, я испытывала уколы совести, мне казалось, уходя в сытую свободную жизнь, я предаю детей. Будь у меня собственные дети, может быть, не терзалась бы я так и ко всему относилась более спокойно? Вполне вероятно, так оно и было бы… Но собственных детей, увы, не было, поэтому и сравнивать мне было не с чем…

Миллениум в Автограде не остался незамеченным: пугающие астрологические прогнозы, тревожные сообщения о вероятном конце света…
Газеты и журналы пестрели заголовками: «Конец тысячелетия», «Миллениум — что нас ждёт?»
Афиши в театр были более конкретны — «Завтра, в 19 часов — „Миллениум“. Цена билета — 300 руб». Кафе у перекрёстка, бизнес-центр — они тоже с гордостью носили модное иностранное название — «Миллениум».
Мы с Пашкой ничего особенного от нового тысячелетия не ждали — жили сегодняшним днём. Единственное желание, страстное и жгучее, затмевавшее все остальные, владело нами безоговорочно — это возможность родить ребёнка, своего ребёнка!
Если бы только он появился на свет!
Я бы не стала матерью-кукушкой, подобием тех кукушек, которые бросили своих птенцов на произвол судьбы, оставили в чужом гнезде, сделав жизнь в родительском доме невыносимой.
Неоперившиеся птенцы, выброшенные из гнезда раньше времени и не обученные летать, обречены на гибель… А те, что выживут вопреки всему, несмотря на травмы, станут ущербными, разуверившимися, неполноценными, закомплексованными.
Конечно, не все без исключений (без исключений — не бывает!), но по статистике, увы, большинство.
…
Салон видеопроката чем-то напоминает секретный архив ведомства ФСБ: такая же святая тишина, такое же волнение и трепет при виде длинных тёмных стеллажей. На стеллажах — десятки и сотни дисков, упакованных в пластиковые футляры-книжки.
Ужасы, комедии, мистика, классика, исторические фильмы, боевики, мультфильмы для детей — на любой вкус и цвет!
Диск с понравившимся фильмом можно взять на прокат, но, во-первых, это не выгодно с материальной точки зрения, а во-вторых, так хотелось, чтобы хороший фильм занял достойное место в домашней видеотеке!
Мы с Пашкой заболели всерьёз, и это заболевание называлось «видеомания»…

— Юль, ты что-то выбрала?
— Вот эту мелодраму…
— А я — военный фильм. Мне кажется, он интересный.
— Паш, ты рассчитайся, а я — в аптеку, там, за углом. Подожди меня на улице, ладно?
— Зачем в аптеку?
— Говорила же, против аллергии тебе что-нибудь куплю.
— Хорошо.

В аптеке — длиннющая очередь, но делать нечего, придётся ждать.
Очередь ползёт медленно, словно гусеница, преодолевающая препятствие, плавно огибает колонну, гордо высившуюся в центре фойе и подпиравшую высокий потолок.
Глуховатая бабка кричит в стеклянное окошечко:
— Дочка, от гриппа чегой-то дай!
Со вкусом одетая девушка, гнусавым от простуды голосом, вежливо просит то же самое:
— От вирусной, пожалуйста…

— Ты меня загоняешь в могилу, — слышится рядом голос Светланы Ибрагимовны. Этот голос, словно стакан с горячим чаем, до краёв наполнен горечью и желчью.
Светлая импортная дублёнка с рыжей опушкой идеально сидит на её фигуре; на голове, под цвет дублёнке — вязаный берет.
Волнующий аромат туалетной воды перебивает все аптечные запахи, витающие вокруг.
Молодой человек, судя по всему, сын, стоит ко мне в пол оборота, непринуждённо засунув руки в карманы голубой джинсовой куртки, отороченной искусственным белым мехом.
— М-а-а, ну не начинай!
Юноша оборачивается, и я могу рассмотреть его получше: тонкие черты лица, чувственные губы, нос — с горбинкой, небольшое родимое пятнышко над верхней губой… Он явно собой любуется! Это чувствуется по тому, как высокомерно он смотрит по сторонам, как переносит тело с пятки на носок изогнутых лодочкой остроносых ботинок, раскачиваясь взад-вперёд; в том, как капризно растягивает слова.

— Ты и так отравил свой организм, — шипит Светлана Ибрагимовна.
Она достаёт носовой платочек, подносит к лицу, а я делаю шаг назад, прячась за монолит колонны.
— Ма-а-а, не драматизируй.
— Прошу тебя, — умоляющие нотки, так не свойственные Светлане Ибрагимовне, режут слух.
Щёлкает замочек кошелька, звякает мелочь, шелестят купюры…
У сильной, умной, властной женщины, держащей всех (и взрослых, и детей) в ежовых рукавицах, имеются большие проблемы с собственным сыном? За что-то откупается сейчас мать? За недостаток внимания, ласки? За недостаток любви? Дефицит доверия?
Жёсткий характер, привычка руководить, подавлять, возможно, не оставили сыну шансов на свободу, не оставили права быть собой, иметь собственное мнение? Да, Детский дом и его жители отнимают львиную долю времени, нервов и личной жизни Светланы Ибрагимовны…
Так ли редко откупаются родители от собственных детей?.. Откупаются деньгами, дорогими безделушками — видиками, автомобилями, телефонами… Как найти ту золотую середину меж двух огней: собственным ребёнком с одной стороны и портфелем руководителя — с другой? Потому как занимаемая должность требует максимальной самоотдачи, дисциплины, жертвенности…
«Всё — для тебя, всё — ради твоего благополучия, а ты!.. Неблагодарный!»
Сапожник — без сапог, швея — без иглы, учитель — без учебника.

Скользкое крыльцо аптеки чуть было не оказало плохую услугу: поскользнувшись, я едва удержалась на ногах. Вслед за мной, хлопнув дверью, выбежал молодой человек в джинсовой куртке — он на ходу засовывал деньги во внутренний карман одежды.
Я уступила ему дорогу.
— Купила лекарства? — Пашка, судя по виду, уже замёрз.
— Нет, не купила, там жуткая очередь, пойдём в другую аптеку.
…
Ваня молчит, и не понятно, чего в его молчании больше — отчаяния, обиды или ненависти?
В звонкой тишине кабинета размеренно стучат часы; сквозь стенку доносится плач кого-то из малышей, и неразборчивый голос Галины Геннадьевны — «бу-бу-бу, бу-бу-бу».
Черновик Вани Каюмова изрисован простым карандашом: странного вида животные, ножи, кресты, колоды карт — бубы, червы, пики… Незаконченный пример по математике и не решённая задача про семейное счастье с одним, но заглавным, неизвестным…
Первая капля солёной влаги падает в раскрытую тетрадь, расплывается мокрой кляксой на морде динозавра (или единорога?), вторая капля шлёпается рядом…
— Ваня, всё будет хорошо, ты не переживай.
Слова даются с трудом, ворочаются внутри меня, словно булыжники; громоздятся, как льдины.
Ваня поднимает глаза. Простой карандаш с отгрызенным кончиком, словно петарда, летит в мою сторону:
— Да пошла ты со своей жалостью! — И добавляет матерное слово.
С грохотом падает стул; Ваня опрометью бросается в дверь.
Я выбегаю следом…

У меня перехватывает дыхание от Ваниной грубости.
— Са-са-шка, куда он побежал?
Сашка машет рукой:
— По лестнице, вниз.
— Догони его! Задержи!
— Ладно!

Я бегу за Сашкой, боясь потерять из вида:
— Ты — на лево, я — на право!
— Что за переполох? — Грузная вахтёрша приподнимается из-за стола, смотрит сквозь очки подозрительно, с опаской.
— Мальчик на улицу не выбегал?
— Вроде, не видела.
— «Вроде» или не видели?
— Отлучалась я…
— Понятно.
…
Ваню мы нашли под лестницей, в подсобном помещении: сидя на корточках за тумбочкой, он ковырял ногтем облупившийся от времени деревянный бок.
Ваня, конечно, не был мне особо симпатичен: хитрость, вороватость, вспыльчивость — все эти качества видны невооружённым глазом, но сейчас мне было искренне жаль мальчишку.
— Ваня, пойдём наверх.
— Не пойду! — зло выкрикнул Иван.
Я почувствовала полное бессилие перед этим то ли ребёнком, то ли несформировавшимся юношей. Раздражение, злость, накрыли вдруг меня удушливой волной: господи, что я тут делаю, ради кого и чего треплю нервы? Я устала, надоело! Хочу домой, смотреть красивые фильмы про любовь, слушать красивую музыку, ходить на нормальную работу — продавать цветы в супермаркете или выдавать в библиотеке книги!
Не хочу больше видеть этого Ваню, слышать истории о том, кто кого убил, кого и где подобрали, не хочу испытывать чужую боль… Не хочу! Не хочу! Не хочу!

— Как вы надоели! — Дверь подсобки от удара моей руки хлопает так сильно, что осыпается штукатурка.
Я поворачиваюсь к мальчишкам спиной — прочь, скорее прочь!
— Юливанна, подождите! — растерянно кричит вслед Сашка.
Перепрыгивая через ступеньку, я ласточкой взлетаю на второй этаж:
— Завтра же подам заявление об уходе… Нет, сегодня же! К чёрту, всё к чёрту!
…
Закрывшись в кабинете на ключ, я зачем-то достала зеркальце, трясущейся рукой подкрасила губы; полила цветок на подоконнике; отдёрнула и вновь задёрнула штору…
В дверь осторожно постучали:
— Юливанна, откройте, пожалуйста.
— Что ещё?
За дверью, переминаясь с ноги на ногу, стоят близнецы.
— Ванька просил вам передать, что он больше так не будет.
— Чего — не будет?
Мальчишки недоумённо пожимают плечами.
— А почему он сам не пришёл — струсил?
— Струсил, — вздыхает Сашка.
— Он — трус, — подтверждает Димка (или — наоборот?)
— Где он? — Я решительно направляюсь в Ванину комнату.
Мальчик лежит на кровати ничком, уткнувшись лицом в подушку.
— Слушай, Ваня, как хорошо, что тебя этот фокусник не усыновил… Ну, правда же, хорошо! Слава Богу, что всё так случилось! А знаешь, почему? Потому что, если бы он предал тебя позже, после усыновления, это было бы в сто… в тысячу раз больнее. Ты согласен со мной?
— Угу.
Всё-таки Ваня — неплохой мальчишка, просто очень несчастный.
…
Я шла к остановке, не торопясь.
Только что выпавший снег приятно похрустывал под ногами. Мне не хотелось никуда спешить, а хотелось вот так медленно брести по улице, вдыхать аромат снега, автомобильных газов, любоваться яркими горошинами вспыхнувших фонарей… Хотелось раствориться в синих сумерках легко и беззаботно, как белое молоко растворяется в чёрном кофе; как растворяется чёрная ночь в свете зари. А это значит, ещё раз обнаружить подтверждение своим мыслям: в чёрном всегда присутствует белое, а в белом — чёрное.
Я оглянулась: в некоторых окнах второго этажа ещё горел свет, и чья-то тёмная фигура маячила в одном из окон. Ваня?..
…
Да, Ахмеду в эти дни прибавилось работы!
Снегопады следовали один за другим — видимо, небеса старались выполнить и перевыполнить план по снегоотдаче.
— Здравствуйте!
На моё приветствие дворник отвечает вежливым кивком головы, но голоса его я не слышала ни разу. К работе дядя Ахмед относится со всей серьёзностью и ответственностью: дорожки и детская площадка выскоблены практически до асфальта, мусор убирается вовремя.
— Работящий Ахмед мужик, — говорит Зоя Ивановна, выглядывая из окна кухни. — Только будто немой… А может, и правда — немой?

Мы пьём у соседки чай.
— Ты блинчики-то бери, — старушка ближе подвинула тарелку с блинами. — Знаешь, Юлька, я никогда не любила готовить, а теперь — тем более. Старость!
— Заметно!
— Чего ты смеёшься? Что заметно?
— Ну, просто блины у вас толстоватые получаются… И каша иногда пригорает.
— Не в каше счастье! Всё равно Лёвка с Артамошкой мои кулинарные изыски не оценят. А вот тебе надо уметь вкусно готовить, потому что мужик в доме имеется.
— Я стараюсь, Зоя Ивановна.
— Ага, стараешься… Как ни придёшь — всё Пашка у плиты стоит!
— Ну, потому что ему нравится готовить.
— Если жена не готовит, оно конечно — понравится!
Мы одновременно рассмеялись.
— Слушай, а котейка-то привык?
— Сейчас Тишка меньше тоскует, а раньше попросится в подъезд, только выпущу — он по лестнице к родной двери бежит… И будет там сидеть до тех пор, пока силком не заберу.
— Ты блинчики-то бери, поминай Фёдоровну. Царствие небесное моей подружке!
Зоя Ивановна смотрит на иконку в углу, крестится.
— Вот, Юлька, никогда бы не поверила, что к старости верующей стану! Всю жизнь ни в кого не верила, только в самоё себя, а тут нате вам — здрасьте!.. А Фёдоровна моя — молодец, и посты блюла, и праздники. Всё время меня, атеистку, ругала… А чего ругать-то? Человек сам должен к вере прийти. Кто раньше приходит, а кто — позже, всякому своё время. Вот и я с возрастом поумнела, правда, Артамошка? Да и ты у меня далеко не дурак, пёсик мой любимый!
Зоя Ивановна ласково треплет чёрную голову Артемона, лежащую на коленях. Лёвка, с высоты холодильника, ревниво сверкает глазами — «вообще-то, самый любимый здесь — я».

— Ты крещёная?
— Крещёная.
— Это хорошо! Проси Боженьку, чтобы деток вам с Пашкой послал.
— Просим, Зоя Ивановна…
— Просите, хорошенько! Ой, гляди-ка, жена Ахмеда с магазина идёт. Гусыня — гусыней!
Я отодвинула тюль: небольшого роста полная женщина с трудом несла по улице не только своё тело, но и две полные авоськи. Тёмный платок, чёрное драповое полупальто, цветастая юбка до пят…
— Зоя Ивановна, откуда они приехали, не знаете?
— Кто же знает, люди они скрытные, как и вы с Пашкой — квартиросъёмщики. В нашем доме много квартир сдаётся — кто-то в Москву подался, некоторые — на Север, за длинным рублём…
— А у нас в деревне — совсем по-другому, все всё знают.
— Юлька, ты бы про деревню что-нибудь рассказала.
— В голову ничего не идёт…
— А ты вспомни, мне интересно!
Я задумалась:
— Ну, вот, вспомнился один случай… Поехали мы однажды с Пашкой за грибами, оба — грибники заядлые, не столько любим грибы кушать, сколько собирать! Осень в тот год выдалась дождливая, но тёплая, поэтому и грибов много народилось.
— А на чём поехали? На лошади?
Я рассмеялась:
— Если деревня, значит обязательно — на лошади?!.. Нет, от Пашкиного отца мотоцикл в наследство достался, с люлькой. Вот на нём и поехали… В нашем посёлке «хитрый рынок» есть, и если бабки стоят с вёдрами, полными грибов или ягод, значит пора ехать в лес… Ну, вот, приехали мы в бор, огляделись, и чтоб мотоцикл не потерять, поставили под самой высокой сосной. Ходили-ходили, бродили-бродили, ведра три маслят набрали. А маслята — чудо! Шляпки коричневые, бархатные, ножки жёлтые, упругие — настоящие крепыши-малыши!
— Как ты вкусно рассказываешь!
— Вернулись мы с Пашкой к мотоциклу, а мотоцикла — нет.
— Украли? — возмутилась старушка.
— Красть в лесу некому, пока мы ходили кругами, то самое место потеряли.
— А как же примета — высокая сосна?
— Издалека все деревья кажутся одинаковыми… Вышли мы с Пашкой на лесную, едва приметную дорогу, идём — ссоримся. Один говорит — в ту сторону идти надо, второй — в противоположную… Отмахали мы с вёдрами километра три-четыре, умаялись… Смотрим, мужик на лошади едет. Спрашиваем, в той ли стороне наш посёлок? Мужик говорит: нет ребята, вы как раз в обратном направлении идёте.
— Надо было мужика попросить — подвёз бы.
— Мы так и сделали, вернулись к изначальной точке и ещё часа полтора искали мотоцикл.
— Нашли?
— Кое-ка нашли, домой уже затемно вернулись.
— А с грибами-то что?
— Утром от хвои и травы перебрали, а ещё Пашка с каждого грибочка плёнку снял.
— Зачем это?
— Чтоб маринованные опята «сопливыми» не были!
— Вот так-так! У нас на рынке продают маслята, никто плёнку со шляпок не снимает.
— Ну, это личное дело каждого. Мы, например, снимаем.
— А потом маринуете или жарите?
— Мы больше маринованные любим… Зимой баночку из погребка достанем, да с картошечкой — объедение!
— Даже слюнки потекли — так маринованных маслят захотелось… Юль, я вот чего спросить хочу: зачем вы в город-то переехали? У вас в деревне — экология, красота неописуемая! Речки да родники, леса да луга… А в городе что? Суета, толкотня и дороговизна.
— Денег хотим с Пашкой подзаработать, если, конечно, получится… Пашка в посёлке механиком работал, копейки получал. Я — учителем начальных классов, тоже не велика зарплата. У нас молодёжи в селе почти не осталось, все разъехались, потому что жить стало скучно: кинотеатр закрыли, молокозавод закрыли, в больницу надо в райцентр ехать.
— Да, Юлька, человек редко бывает доволен своим положением, на то он и человек. Живёт в городе — хочет в деревню, живёт в деревне — город подавай… Тебя послушала — тоже в деревню захотелось!
— Может, в гости, вместе с нами, к родителям нашим?
— Куда мне в гости, да с моим здоровьем — в автобусе трястись?!
— Зоя Ивановна, извините, а сколько вам лет?
— Эта тема, милая моя, закрыта, а информация — сугубо конфиденциальна!
— Вы как Штирлиц.
— Не Штирлиц, а Мата Хари, — вызывающе сказала старушка и отхлебнула чай…
 
Чувство юмора, жизнелюбие, оптимизм — не это ли спасает нас в трудные моменты жизни, держит на плаву? Эти качества, словно мощный магнит, притягивают к себе окружающих — каждому хочется погреться у огня, у источника тепла и света.
Зою Ивановну природа наградила сполна, вложив в её неглупую голову основное кредо: «Никогда, ни при каких обстоятельствах не отчаивайся и не теряй присутствия духа!»

7

Сосуществуя рядом, бок о бок, мы проникаем друг в друга, как трава своими корнями — в почву, как дождь — в переплетение трав.
Детдомовские дети, сами того не понимая, прикрывали ту брешь, ту открытую рану, что зияла в душе. Нерастраченное чувство материнской любви я старалась разделить на всех поровну…
Близнецы Сашка и Димка, в неустанной борьбе за лидерство, чуть ли не ежедневно сталкивались лбами, одновременно и обожая друг друга, и недолюбливая.
Лена Степанова в лице Гули нашла надёжного и преданного друга.
Ласковая от природы, Лена часто садилась подле меня, вкладывая свою маленькую ладонь в мою руку, прижималась всем телом, словно ища защиты. Её, наконец, постригли, приодели, и она действительно стала похожа на матрёшку — русый волос, яркие серые глазищи, лёгкий румянец во всю щёку.

Мишка взрослел не по дням, а по часам, и чем быстрее взрослел, тем более сальными, скабрезными становились шутки в адрес девочек.
Надя по-прежнему всем развлечениям предпочитала одиночество. Не принимая участия в ссорах, она потаённо чему-то улыбалась, будто прислушиваясь к своим мыслям, чувствам и фантазиям, не высказанным вслух.

Митьку бросало то пламя, то в полымя: иногда он был спокоен, как удав, иногда взрывался и дерзил буквально на пустом месте.
Люда всерьёз увлеклась спортом, тренируя не только мышцы тела, но и силу духа.
Оля заинтересовалась чтением журналов, выискивая в них важные советы по уходу за кожей лица, декоративным макияжем и новыми модными тенденциями.
Дети взрослели.
А Ваня?.. Ваня, к сожалению, скис окончательно. Оказавшись в роли отвергнутого и обманутого, он потерял интерес ко всему, что прежде радовало и интересовало.
…
Сегодня — выходной.
Делать особо нечего, и не очень-то хочется, поэтому мы сидим в фойе и смотрим телевизор.
— Юливанна, у вас дети есть?
— Нет.
— А почему?
— Мы с мужем решили пожить пока для себя.
— Нет, без детей плохо, надо рожать! — мудро подмечает Димка.
— А вы мужа любите?
— Люблю.
— Юливанна, а вы богатая?
— Если считать богатством то, что имею, тогда — да… Крышу над головой, семью, вашу дружбу.
— А машина у вас есть?
— Увы, накопить на машину пока не получается.
— Юливанна, а сколько вам лет?
— Секрет!
— Ну, скажи-и-и-ите!
— Ну, пожа-а-а-алуйста!
— Так не честно: вы задали столько вопросов, а я — ни одного.
— Тогда спрашивайте, мы ответим…
— Договорились!

В отделе «Канцтовары» в тот же день я купила общую тетрадь, фломастеры и цветную бумагу. Дома, пока не было Пашки, занялась делом. Каждый тетрадный лист украсила: нарисовала цветочки, домики, наклеила кораблики, птичек, бабочек…
На каждого воспитанника оставила по несколько страниц, подписав титульный лист красивым каллиграфическим почерком: «Лена Степанова», «Гуля Вахитова», «Иван Каюмов»…
Идея родилась спонтанно: я вспомнила про свои детские дневники, с фотографиями любимых мсполнителей — Жанны Агузаровой, Алёны Апиной, Кая Метова, Игоря Крнелюка; яркими фантиками, «секретиками» и прочей ерундой на страницах дневника.
…
Оля недоверчиво вертит в руках тетрадь:
— Вы хотите, чтобы мы ответили на вопросы анкеты?
— Хочу!… Не будем же мы всегда вместе. Вы разъедетесь, разлетитесь кто — куда. Вот тогда я открою тетрадь и вспомню про каждого…
— А вопросы трудные?
— Не трудные, только, пожалуйста, постарайтесь отвечать честно.

Заскрипели перья, зашелестела бумага; тетрадь, словно передовой вымпел, переходила из рук в руки…
Когда была поставлена последняя точка, Гуля спросила:
— Вы сейчас будете читать?
— Не сейчас, а дома, в тишине. Всем большое спасибо!
…
После ужина, перемыв посуду, открыла вожделенную тетрадь: кое-где листы исписаны старательно (явно писали девочки!), кое-где — размашисто, мелко, убористо… У каждого — свой почерк, свой характер. У каждого — своё уникальное видение мира.

1- Если бы ты стал (а) вдруг миллионером, на что потратил (а) бы свои сбережения?
«Я бы построил приют для животных, потому что очень их люблю».
«Я бы построил большой Детский дом для всех детей, у которых нет родителей. У каждого ребёнка должна быть семья».
«Я бы выучилась и стала художницей, купила бы много красок, мольберт, карандаши. И рисовала красивые картины, а потом дарила людям, потому что картина — это красота».
«Все деньги я бы раздал бедным людям, может и себе немного оставил».
«Половину я бы оставил себе, а половину отдал мамке… Нет, мамке не отдал бы, всё равно пропьёт, я бы лучше продукты ей купил и лекарства».
«Я бы вылечил родителей от пьянства, а ещё, если бы остались деньги, то поехал путешествовать. Хочу посмотреть мир!»
«Я бы в наш Детской дом дала денег, чтобы купили нормальные игрушки, тренажёры и спортивную одежду. Для себя купила бы лыжный костюм, хорошую обувь и рюкзак».

2 — Какое твоё самое заветное желание?
«Я хочу иметь семью, как у всех нормальных детей».
«Я очень хочу построить приют для бездомных животных! Они такие несчастные, когда ходят по улице голодные, больные, а люди их не жалеют».
«Я хочу вернуться к родителям! Они плохие, но я хочу домой, потому что всё равно их люблю».
«Я сильно хочу, чтобы родители не пили, и меня вернули обратно».
«Хочу, чтобы меня взяли в нормальную семью, потому что к родителям не хочу — там плохо».
«Чтобы меня удочерили хорошие люди».
«Чтобы я не остался один, потому что одному — плохо».

3 — Какие черты характера ты ценишь в людях?
«Честность».
«Доброту».
«Ценю доброту».
«Чтобы человек не умел предавать».
«Мне нравятся весёлые люди».

4 — Какая черта характера в людях не нравится?
«Не люблю, когда врут».
«Ложь».
«Злоба в людях не нравится».
«Когда ненавидят своих детей».

— Юлька, ты чего носом шмыгаешь, плачешь?
— Тебе показалось.
— Туши свет и иди спать.
— Иду.

Я захлопнула тетрадь. Спасибо вам, дорогие мои, за доверие!
Так хочется верить, что будущее у каждого из них — есть! Что у каждого, кого предавали, ненавидели, обменивали на что-то более «ценное» — пьяный угар, весёлую компанию, галлюциногенный дурман, есть светлое завтра! Как хочется верить, что каждый из них победит болезнь, опровергнув страшный диагноз — «сирота при живых родителях».
…
Наступившая тишина бывает обманчива, и спокойствие в Детском доме — величина относительная.
Сегодня после обеда Светлана Ибрагимовна вызвала Сашку с Димкой к себе в кабинет, а я томилась в ожидании — зачем, по какому поводу?
Декабрь вступил в свои права властно и бесповоротно; на город обрушилась предновогодняя лихорадка.
Ёлки заполонили магазины и детские площадки, улицы, квартиры и учреждения.
Предновогодняя суета коснулась и нас: ажурные снежинки украшали окна, цветные гирлянды красивыми воздушными волнами качались под потолком. Кто-то из детей учил стих, кто-то разучивал танец.
Ощущение грядущего чуда витало повсюду — в каждом уголке, в каждом детском сердце! Всех, и меня в том числе, согревала надежда: вот наступит Новый год, и заветное желание исполнится, и всё изменится к лучшему, и я буду счастлив…
Солнечные декабрьские дни добавляли хорошего настроения и праздничности: улыбок стало больше, хмурых лиц — меньше.
На новогодней распродаже я купила недорогую косметику для девочек; что касается мальчиков, идея пока не родилась.
…
Фойе радовало глаз!
Осталось нанести последний штрих: на входную дверь прикрепить плакат с нарисованным Дедом Морозом и Снегурочкой.
Я с трудом вгоняла в деревянную входную дверь проржавевшие кнопки и раздумывала: где лучше отметить первый Новый год? Нас пригласили в гости Пашкины земляки. Может быть, может быть… А можно Новый год отметить дома, вдвоём, а потом пойти на центральную площадь.

Дверь с обратной стороны дёрнули с такой силой, что я чуть не потеряла равновесие, не вывалилась через порог.
Передо мной — перекошенное лицо Сашки; глаза Димки наполнены слезами.
— Что? Что случилось?
— Смотрите! Это — она…
Димка убирает с лица ладонь, опускает глаза: на щеке багровеет чёткая пятерня.
— Это — кто? Это — она? — Я не верю ни собственным глазам, ни собственным ушам.
— Она, — выдыхает Димка.
Сашка поворачивается ко мне боком: на его щеке такой же след от пощёчины, но с более расплывчатым контуром.
Жалость, гнев, недоумение — всё смешалось в моей душе…

Ах, Светлана Ибрагимовна! Как же так? Как же так?
Ваш любимый мальчик, ваш сын — получал ли он хотя бы раз от вас оплеуху? Пожалуй, у вас не поднимется на сына рука? Ясное дело: жалость, материнский инстинкт…
Но чужие дети так беззащитны, а человеческое достоинство — такая тонкая, хрупкая вещь! Как легко нанести удар, зная наперёд, что ответного удара не последует…

— Мальчики, быстро в туалет — умываться холодной водой!
В растерянности стою перед шкафом и ничего не соображаю: что я тут ищу, зачем я здесь?.. Лихорадочно пытаюсь вспомнить… Ах, да — полотенце! Несу полотенце мальчишкам…
— Вытирайтесь и ступайте в комнату, я сейчас приду.
Набираю в ладони ледяной воды и ополаскиваю лицо — мне становится немного легче…

Мальчишки сидят на кровати тихо, как мыши, чувствующие близкое присутствие кошки.
— Светлана Ибрагимовна вызвала нас в кабинет и сказала, что мы плохо учимся.
— А мы сказали, что учимся хорошо…
— Оказывается, ей позвонила классная училка, и рассказала про наши двойки.
— Но ведь у вас нет двоек, я же проверяла!
Близнецы молча переглядываются.
— Светлана Ибрагимовна сказала, что мы — дармоеды и портим статистику успеваемости.
— Сначала она ударила Сашку, а потом меня.
— Очень сильно ударила, у меня даже искры из глаз полетели…
— Ясно… Мальчики, сделаем вот что: вы про этот случай никому не говорите, а я проверю ещё раз ваши дневники и тетради. У вас пока есть время — исправить оценки до Нового года… А я сейчас вернусь.

Медленно спускаюсь на первый этаж.
— Светлана Ибрагимовна ушла пять минут назад, — зевая, сообщает вахтёр.
Что же делать? Как мне поступить? Затеять войну или оставить всё как есть?
Плеть — против топора? Меч — против игрушечной сабельки?
Ответа ни на один из вопросов у меня нет.
…
Наступление Миллениума, равно как и наступление зимы, солнечного затмения — событие неизбежное.
Последствия Миллениума в Автограде не заставили себя ждать: власти приняли решение повысить стоимость проездного билета в общественном транспорте на «рупь».
Что такое — рубль? Кажется, ерунда, а руководству приятно! Казне лишние деньги — не помеха.

Мы столкнулись с Зоей Ивановной возле подъезда.
Чёрный берет, кокетливо сдвинутый на бок, выгодно подчёркивал благородный, пепельно-голубой цвет волос; приталенное чёрное пальто с воротником «голубая норка»; изящная, несколько старомодная лакированная сумочка перекинута через локоток… Глядя, на неё, приходило на ум только одно сравнение — «леди голубых кровей».
— По делам или в гости, Зоя Ивановна?
— Администрацию бомбить.
Я не ослышалась?
— Проезд в городском транспорте скоро подорожает, слышала?
— Да, на работе говорили.
— Вот что удумали, паразиты! Пенсия и так маленькая… Мы, пенсионеры, решили митинговать. Мои подружки пионерки-пенсионерки уже на месте, а я тут провошкалась, всё наряжалась… Уже бегу!
— Ну, тогда удачи!
— Погоди, а ты чего нос повесила? Новый год на носу, а ты — как туча.
— Даже не знаю, как сказать… Проблемы, в общем.
— Говори, только быстро, опаздываю.
Я в двух словах обрисовала ситуацию.
Зоя Ивановна закусила нижнюю подкрашенную губу, задумалась:
— Так-так-так… Значит, бьёт мегера детишек? Оплеухи отвешивает? Ладно, я помитингую, а вечерком к тебе загляну.
И Зоя Ивановна стремительной походкой полетела к остановке.
…
В нашем селе бабушки — не такие! Статус пенсионерки для них обычно — приговор. Деревенские старушки целиком посвящают себя внукам и ведению домашнего хозяйства.
Повстречать деревенскую бабулю в валенках или калошах, кормящей пшеном курочек или погоняющих хворостиной козочек — обычное дело!
Деревенские старушки выпадают из социума естественно, оставляя про запас редкие посиделки на лавочке или чаепитие у подружки.
То ли дело — горожанки! Кроме внуков и домашних забот, бабушки ходят в кинотеатры, парки культуры и отдыха, посещают кружки по интересам, и иногда, между делом, митингуют, как Зоя Ивановна, например…
Звонкий лай Артемона возвестил, наконец, о том, что соседка вернулась из «зоны боевых действий». Пойду-ка я за советом…

8

Зоя Ивановна выглядит чем-то расстроенной:
— Юлька, присаживайся, сейчас всё расскажу… Артемон, место!
Пёс, обидевшись на хозяйку, послушно ложится на коврик у двери и вытягивает лапы. Кот, чувствуя всеобщее настроение, спрыгивает с холодильника и занимает наблюдательный пост в уютном кресле — от греха подальше.

— В общем, мы взяли в руки транспаранты «Долой повышение цен! Мы — против!» и по проспекту Мира пошли к мэрии… Троллейбусное движение перекрыли, автобусное — тоже, везде оцепление милиции понаставили… Только мы не испугались, показали им кузькину мать!
Зоя Ивановна напоминает сердитого воробышка: глаза округлились, волосы растрепались, а руками старушка жестикулирует так, будто крылышками машет. Смешная!

— Пришли мы к зданию администрации, а мэр уже с микрофоном стоит, важный такой, вещает: «Граждане, успокойтесь! Мы подумаем, что можно сделать в данной ситуации». Народ слушает, и ни одному слову не верит!.. А потом — бац! — и стекло вдребезги!
— Какое стекло?
— Кто-то из толпы в окно мэрии камень запулил… Мы, пенсионеры, ещё о-го-го! Ничего не боимся!
Зоя Ивановна трясёт кулачком в сторону окна, словно ребёнок — погремушкой.
Я улыбаюсь:
— Камень, Зоя Ивановна, ваших рук дело?
— Не-еет, Юлка, я на такое не способна — камнями кидаться… А мэр-то испугался, даже заикаться стал, наверное подумал, что это бомба… Тут милиция нас потеснила, а мэр быстренько ретировался… У меня столько адреналина в крови, веришь ли?! Может, ещё бастовать пойдём, правду-матку искать.
— Понравилось бастовать?
— Понравилось, Юлька! Только всё же думаю, бесполезное это занятие — как власть решила, так оно и будет. Кто к народу особо-то прислушивается?.. И для тебя, Юля, есть не очень хорошая новость.
Зоя Ивановна отвела взгляд, разгладила клеёнку на кухонном столе:
— После митинга (я и ещё три мои подружки) зашли к одной тётке в гости, событие отметить. Всё-таки не каждый день бастуем! Петровна графинчик достала, закуску, так хорошо посидели, даже посмеялись, сами над собой.
— Зоя Ивановна, а новость-то какая для меня?
— Ах, да! Так вот, подружки мои — бывшие «аппаратчицы», у каждой ещё и блат, и связи остались… Они сказали, что Ибрагимовна твоя — о-го-го! — высоко сидит, далеко глядит.
И почему-то добавила шёпотом, подняв указательный палец вверх:
— Сам мэр в руководящее кресло Ибрагимовну посадил… Я спрашиваю, где справедливость, а, Юль?! Нет её, справедливости… Всю жизнь искала, окаянную, да так и не нашла. Только совет тебе могу дать…
— За советом и пришла.
— Если душа беспредела не терпит — увольняйся к чёртовой бабушке! Найдёшь себе другую работу.
— Вот и Пашка так же говорит.
— И правильно говорит! Жалко мне тебя, а помочь ничем не могу.
— А мне Ибрагимовну всё-таки жалко… Сначала злилась, а теперь жалко стало.
— Чего-чего? Ибрагимовну? Жалко? За что?
— Сын у неё какой-то испорченный, и с мужем развелась… И должность у неё — собачья.
Старушка покачала головой, вздохнула:
— Ладно, решать тебе, утро вечера мудренее… Выйдешь на смену, а там посмотришь по обстановке. Детишек, конечно, жалко… Прикипела, наверно?
— Прикипела, словно не чужие они мне, а родные… Спасибо за совет, спокойной ночи, Зоя Ивановна!
— Спокойной ночи, деточка.
Я переступила порог, и мне вдруг вспомнилась расхожая фраза: «Если не знаешь, как поступить, поступи по совести».
…
— Юлию Ивановну просят срочно спуститься в директорский кабинет! — Голос в динамике не предвещал ничего хорошего.
На сей раз у меня не было ни спазма в горле, ни страха — я вошла в кабинет директора довольно решительно.
Светлана Ибрагимовна, снимая с простого карандаша витиеватую стружку, глянула строго, без улыбки:
— Юлия Ивановна, вы в курсе, что ваши мальчики съехали в учёбе?
Я растерялась.
Значит — правда?
— И это в конце четверти, когда каждая оценка — на особом счету!
— Но… но ведь я регулярно проверяю и дневники, и тетради, и двоек я не заметила.
— Они хитрят, прячут от вас плохие оценки. А я предупреждала — будьте с детьми построже!
Кровь бросилась мне в лицо:
— Я попробую.
— Теперь о приятном: ваш отряд занял первое место в конкурсе на лучшее оформление комнаты, поэтому всем коллективом решили вас премировать. Вернее, не вас, а ваш боевой отряд.
Светлана Ибрагимовна с улыбкой поставила на стол две коробки в ярких упаковках, бережно провела по поверхности ладонью, стирая невидимую пыль.
— «Настольный бильярд» — для мальчиков; а для девочек — набор «Юный художник». Здесь и бумага, и краски, и мелки, и фломастеры.
— Спасибо!
Ах, какое всё-таки сладкое чувство — благодарность!
Я искренне, по-доброму улыбнулась Светлане Ибрагимовне и, счастливая, побежала наверх — обрадовать детей.
…
Актовый зал до отказа набит зрителями, взрослыми и детьми, словно золотой цветок подсолнечника — семенами.
В центре зала — ёлка, зелёная, хрустящая, прекрасная в нитях бус, мишуры и гирлянд; загадочная и волшебная!
Под нависающими лапами ели, будто фея (белое платье, красивая причёска, белые туфельки) сложив руки, точно крылышки — Гуля Вахитова… Фея, настоящая фея!
Гуля поёт…
Голос её дробится, рассыпается новогодним крошевом, звенит бисером по паркету, и вновь взлетает туда, к ватным шарикам, к горящим люстрам вверх, к потолку…

«И уносят меня, и уносят меня
В звенящую снежную даль
Три белых коня, эх, три белых коня
Декабрь, январь и февраль!»

Каждый из нас, сидящих в зале, летит вместе с ней в санях, запряжённых тройкой шальных коней туда, за город, в лес, за мечтой, за Синей птицей… Прочь, прочь, прочь из города!
Ель подмигивает огоньками в такт музыке, сани летят, зрители кричат «браво!»
Улыбается психолог Татьяна Сергеевна, улыбается директор, нянечки, медсестра; улыбки расцветают на лицах детей… Мир полон счастья!
Гуля — настоящий талант, самородок, требующий огранки мастера-ювелира.
Желание её читается по глазам: жить музыкой, дышать музыкой, самой стать частью музыки. Тонконогая газель с внешностью актрисы — пусть тебе повезёт!
…
Праздник закончился, все дети получили скромные подарки и разошлись по комнатам…
Чудо, ау, ты где?..
Всё те же казённые стены, тумбочка, кровать; вместо мамы — ночная няня. Няня скажет «спокойной ночи» и даже поправит одеяло, погасит свет, но она — не мама… Мама наверняка бы нежно поцеловала перед сном, и это было бы самым настоящим чудом!
Спать совсем не хочется… Хочется долго-долго, до рассвета, всматриваться в синий морок ночи; наблюдать звёзды, мерцающие в вышине, ощущая одиночество так остро и так зримо, как никогда прежде. А под утро нырнуть в кровать, отвернуться к стенке, укрыться одеялом с головой так, чтобы никто не увидел и не услышал твоих слёз…
И только фантики от конфет и кожура от мандаринов в мусорной корзине напомнят утром о том, что праздник приходил, но давно закончился, а чудо так и не случилось.
…
— Мама! Ко мне пришла мама!
Гуля летит по коридору быстрее вихря, быстрее реактивного самолёта, скорого поезда, чтобы сообщить эту радостную весть.
— Как здорово!
— Юливанна, а вы спуститесь в гостевую комнату? Я очень хочу познакомить вас с моей мамой.
— Конечно, сейчас спущусь!
И Гуля летит, словно мотылёк — к свету, словно маленькая пчёлка — на аромат нектара, крича на весь коридор:
— Она кра-а-аси-вая-аа, сами уви-и-идите-еее!
…
Кто не видел Гулину маму, тот не имеет ни малейшего представления о женской красоте.
Поистине, «красота — в глазах смотрящего»!
Отёчное лицо, круги под глазами… Бурая кожа лица, словно изрытого оспой, напоминает кожу лягушки или жабы.
Чёрные сальные волосы, небрежно убранные под серый берет, ниспадают на лицо неопрятными прядями.
Дородное тело кое-как засунуто в зелёное, не по размеру, пальто. Рукава пальто короче положенной длинны на десять-пятнадцать сантиметров; подол едва-едва прикрывает колени. На талии, вернее в том месте, где она должна быть — подобие пояса или ремня… Сноп соломы, перетянутый верёвкой.
Женщина поднимается с кресла, улыбается фиолетовым ртом:
— Здравствуйте, Юлия Ивановна!.. Я вот пришла… Ну, как тут моя любимая девочка? Всё в порядке?
Трясущейся рукой мать гладит «любимую девочку» по голове так нежно, так трепетно, будто страшась причинить ей боль.
Красавица и Чудовище, Квазимодо и Эсмеральда…

Я пытаюсь отыскать сходство между кровными родственниками и не нахожу. Потрясённая увиденным, молчу неприлично долго.
— Ваша Гуля — очень талантливая девочка! А помощница — самая первая, и в столовой, и в классе. Очень контактная, с каждым может найти общий язык.
— Правда?! А кормят у вас хорошо?
— И кормят хорошо, и коллектив дружный, и медицинское обслуживание — на высоте. Да вы не беспокойтесь о дочке!
Женщина вдруг хватает меня за руку, как утопающий — за соломинку:
— Спасибо! Спасибо! Я — мать! Очень сильно переживаю: как она тут, хорошо ли ей, сытно ли?
Женщина сильно потеет, ладонь становится влажной.
— Извините, вас как зовут? — Я высвободила ладонь из её крупной взмокшей руки.
— Нелли… Можно просто — Неля… Спасибо Аллаху, Светлана Ибрагимовна разрешила нам свидание! Сказала: «Неля, приведёшь себя в порядок, тогда и приходи»… Вот я и пришла.
Женщина устало опустилась в кресло. Чувствовалось, ей было тесно и в этом пальто, и в этой комнате… и в этом мире.
Гуля, словно подранок, прислонилась к матери, склонила голову на плечо, улыбнулась:
— Правда, же мы похожи, Юливанна?
Я всмотрелась в их лица: невинность и порочность, юность и зрелость, красота и неприглядность; полюс Южный и полюс Северный; Альфа и Омега…
Нет, определённо что-то общее между ними было! То, что цепляло взгляд, бередило душу, какая-то одна-единственная, самая главная составляющая на двоих.

Любовь! Чистая, светлая, прекрасная Любовь!
Любовь, стирающая границы между красивым и безобразным, бедным и богатым, талантливым и бездарным, прошлым и настоящим; чувство, стирающее грани между возможным и невозможным.
Любовь, прорастающая сквозь невежество, мерзость, низость и скверну, словно цветок, пробивающийся сквозь толщу грязного асфальта.
Глаза — вот где обнаруживалось сходство! Там, в черноте взгляда падшей женщины, ещё плескался на дне чудесный свет, свет любви к единственной дочери.
И вдруг, вместо опустившейся, потерявшей человеческий облик женщины, я увидела красавицу! Гуля не обманывала — её мама действительно была красива, и они правда были очень похожи — дочь и мать.

— Вашей Гуле нужно обязательно получить музыкальное образование, у неё — прекрасный слух, замечательный голос.
— Да-да, доченька — вся в меня… Я тоже прекрасно пою… Вернее, пела когда-то… Каждый день молюсь Аллаху за мою девочку! Дай-то Бог, чтобы государство дало ей образование… Может, «Пугачёвой» станет.
— Мама, что ты такое говоришь?!
— А что? Всё может быть! Выучишься, станешь известной певицей, приедешь в родной город, а кругом афиши — «Выступает Гульнара Вахитова»! Если не помру — приду тебя послушать.
— Мама, прекрати! — В голосе девочки слышатся близкие слёзы.
— Прости-прости-прости! — Мать берёт в ладони лицо дочери, покрывает лёгкими поцелуями.
— Извините, — мне становится неловко. — Я, пожалуй, пойду.
В дверях слышу надрывный окрик матери:
— Позаботьтесь о Гуле, прошу вас!
Поистине, красота — в глазах смотрящего…
Мы любим ни за что, просто так, и даже вопреки: здравому смыслу, общественному мнению, собственным принципам и моральным нормам.
Мы любим достойных и не очень, красивых и безобразных.
Мы рождены, чтобы любить!
…
— Вам понравилась моя мама? — Гуля смотрит пристально, испытующе.
— Твоя мама — искренний человек, и очень тебя любит.
— Это правда!.. Раньше, когда я была маленькой, мама работала на заводе главным бухгалтером. У нас была большая однокомнатная квартира в центре города. Отца не помню, мы всегда жили с мамой вдвоём и были неразлучны — вместе ходили в кино, в гости, в парк развлечений… Мама читала мне книжки, песни пела — она очень красиво поёт!.. А потом что-то случилось, и мама стала приходить с работы расстроенной, часто плакала… Я спрашивала: «Мама, что случилось?»
Мама говорила: «Всё хорошо, дочка, небольшие проблемы на работе»… Потом маму с работы «попросили».
— Уволили?
— Да, и всё стало плохо, очень плохо. В нашей квартире появились нехорошие люди, они приносили с собой спиртное, а однажды утром я нашла в туалете шприцы… Теперь у нас нет квартиры — мама продала её за долги.
— Где же она теперь живёт?
— Где придётся: сначала в одном подвале, потом в другом. Когда выгонят — опять ищет новый подвал.
— Мне жаль твою маму, и тебя очень жаль.
— Ничего, я уже привыкла, а раньше было тяжело.

Говорят, человек ко всему привыкает: к отсутствию рук и ног, автомобиля; привыкает к хроническому невезению, к большим деньгам и отсутствию денег; привыкает даже к потере близкого… А может быть, только делает вид, что привыкает? Ставит в душе табу, запрет, возводит высокий забор, дабы как-то существовать, выживать в этом сложном мире…
Закрывая дверь в прошлое, всегда остаётся небольшая лазейка, маленькая щель, откуда нет-нет, да и потянет ледяным сквозняком — сквозняком из минувших дней.
…
Вначале мобильный телефон появился у Пашки. Он был чёрным, громоздким, с торчащей, словно указательный палец, антенной.
Пашка очень гордился приобретением!
Вспомнился случай, когда мы впервые встретили человека, говорившего по сотовому телефону. Это случилось летом, рядом с нашим сельским магазином.
В это время у нас с Пашкой как раз случился конфетно-букетный период, и он баловал меня, растрачивая большую часть зарплаты на подарки и угощения.

Молодой человек, внук бабы Шуры, слегка оттопырив мизинец руки, на котором красовался массивный перстень-печатка, держал в руке мобильный телефон и кому-то кричал:
— Ну, как ты там ва-аабще?.. Чё делаешь?.. Гуляешь?.. С подружкой?.. А где гуляешь?
Мы с Пашкой застыли на месте, забыв, как нас зовут и зачем мы сюда пришли…
Молодой человек с телефоном напоминал пришельца из космоса, из другого измерения, представителя иной, внеземной цивилизации.
Деревенские жители, ставшие свидетелями необычной ситуации, также пребывали в шоке: подросток, ехавший на велосипеде, загляделся, вывернув шею так, что чуть не врезался в столб; бабушки, выходящие из магазина, застыли на крыльце, бесшумно, по-рыбьи открывая и закрывая рты, тыча пальцем в обладателя дорогой игрушки.
Кажется, даже местные воробьи перестали галдеть, и сидели на ветках тише воды ниже травы, прислушиваясь к тому, о чём болтает молодой человек:
— Ты смотри у меня, Катька! Завтра приеду, узнаю, что там за подружка… А я говорю — всё равно узнаю!
…
Боже, как стремительно время, как быстротечно!
Всё новое, модное, свежеиспечённое быстро устаревает, превращается в раритет, в хлам, а позже — в прах.
Теперь не только у Пашки, но и у меня есть сотовый телефон; теперь и деревню особо нечем не удивить, как ни старайся…
Как же быстро меняются современные технологии, но каким заскорузлым, косным остаётся сознание человека — по отношению к детям, животным, к старикам.
Есть ли у человечества шанс стать лучше? Хочется верить…

9

— Юлька, если хочешь, давай ребёночка из Детского дома возьмём, а потом, может, своих деток родим.
— Паш, у меня уже есть детдомовские — целых десять человек!
— Ну, эти как бы чужие… А этот уже как бы свой будет.
— Паш, ты думаешь, что говоришь?
— А что?
— Ничего! Давай лучше сменим тему.
— Ну, типа чужих детей не бывает, да? Бывает, Юль, ещё как бывает!
— Замолчи! Прошу тебя!
Чужие дети, ничейные старики, бездомные животные — звенья одной и той же цепи; страницы одной и той же книги.
…
Наши сны — наши зеркала, потому что в них, как в зеркальной поверхности, отражается наше прошлое, настоящее и будущее; то, что уже случилось и то, что может произойти.
Удивительно, но за те месяцы, как переехали мы из деревни, город не приснился мне ни разу, а снилась деревня — с её палисадниками и заросшими огородами, ржавыми колонками и щербатыми тротуарами; с шапками хмеля и дикого винограда на заборах… Снились высокие мальвы у двора; жёлтые от цветущих одуванчиков лужайки; синий, у самого горизонта, лес; грунтовая дорога, убегающая в этот самый лес, где мы с Пашкой собирали грибы и ягоды. Снились знакомые улочки, магазины, перекрёстки; бабушки на лавочках, укутанные в тёплые шали; ребятишки на велосипедах; босоногие карапузы; мамы с колясками.
А ещё мне дважды снился один и тот же сон…
Он повторялся с точностью до мельчайших деталей, оставляя после пробуждения чувство светлой грусти.
…
Мне снилось, будто сижу я на берегу большой реки ранним летним утром. Солнечное огниво едва успело поджечь линию горизонта и окрасить небо в пурпурно-розовый цвет. Над рекой клубился густой молочный туман.
Туман постепенно истаивал, открывая взору небольшой чёлн, плывущий тихо и бесшумно по чёрной глади реки. В челноке неподвижно сидел мальчик лет примерно двух; рубашечка на нём — белая, пшеничные кудри в лучах восходящего солнца отливают золотом.
Мальчик тянет ко мне ручонки и шевелит губами. С берега не слышно, что он лопочет, но я угадываю по губам — «мама». С крутизны берега я бросаюсь в холодную воду, поднимая сноп брызг, и чувствую, как глубока подо мной река… И слишком поздно вспоминаю, что плавать не умею совсем… Перед тем, как погрузиться в пучину, оглядываюсь вокруг: ни берега, ни лодочки, ни мальчика.
— Ты снова кричала во сне. — Пашка тормошит за плечи, и я просыпаюсь, мокрая от пота, с трудом возвращаясь в существующую реальность.
…
Какая на свете радость может сравниться с радостью материнства?
Какое счастье может быть сильнее, крепче, значимей того, когда тебя зовут «мамой»? Разве есть большая награда? Разве есть большая благодать называть кого-то дочерью или сыном?
Встретив на улице молодую маму с малышом, я забывала обо всём на свете. Моё воображение рисовало нашего с Павлом ребёнка: такого же сероглазого, как я, и такого же кудрявого, как папа. Я чувствовала, как сильно мой муж хочет детей, и мне было безумно горько от того, что я не могу подарить радость любимому человеку — радость стать отцом…
Мы с Павлом побывали в двух городских поликлиниках, и всюду слышали один и тот же ответ:
— Вы совершенно здоровы, и вполне можете иметь собственных детей.
— Но у нас не получается.
Доктора разводили руками…
Какая вопиющая несправедливость! Ну чем, скажите, Мишкина мама лучше меня? Или мама Гули? Или мама Наденьки? Разве имеют они право иметь детей? Почему же к нам Бог так несправедлив?
…
— Слушай, Юлька, я знаю, что в Краснодарском крае есть священные дольмены, ну это такие культовые погребальные сооружения. У меня приятельница туда ездила, потому что отчаялась забеременеть. — Галина Геннадьевна пыталась успокоить и вселить в меня хотя бы маленькую надежду.
— И что, помогло?
— Не поверишь, через год родила здоровую девочку!
Я с сомнением покачала головой.
— Не веришь?.. А ещё знаешь что? Есть такой Святой — Лука Крымский, тебе надо прикоснуться к его мощам. Говорят, Святой Лука помогает при бесплодии.
— А где находятся мощи?
— В Симферополе.
— Ой, это же Украина.
— Ну и что? На Украине побываешь, Крым с мужем посмотрите. Говорят, там очень красиво.
— Не знаю, может быть… если удастся скопить денег.
И мне вспомнился сон: лето, утро и мальчик, плывущий по реке…
…
Я пришла к Людочке в салон на очередную стрижку.
И клиенты, и персонал парикмахерской обращались к ней именно так — «Людочка». Людочка была приятной наружности и располагала к себе с первого взгляда. Руки у неё были нежными, деликатными, и в то же время очень умелыми.
— Юль, подожди минуточку, я тут немного приберусь.
Девушка смела в совок локоны от предыдущей стрижки, помыла руки, накрыла меня хрустящей, словно мартовский снег, белой клеёнкой, улыбнулась отображению в зеркале.
— Как дела, что нового?

У Людочки есть бесценное в наше время качество — она умеет слушать.
Излить душу Людочке приходилось, видимо, не мне одной.
Как ей удавалось разговорить клиентов — просто удивительно! И делала она это так легко и непосредственно, словно психотерапевт высшей категории.
Людочка принялась за дело: повертела меня в кресле туда-сюда, смерила критичным взглядом, взъерошила волосы, сбрызнула водой, взяла в руки ножницы, расчёску…
Выслушав мой рассказ про Святого Луку и Краснодарские дольмены, задумалась:
— Давай сделаем вот что… Завтра я работаю в первую смену, ты заезжай ко мне часам к двум.
— Зачем?
— Поедем к одной бабушке, говорят, она лечит и гадает на картах.
— А от чего лечит? От бесплодия?
— Не знаю, от чего, но попасть к ней можно только по знакомству.
— В нашем посёлке тоже есть такая бабуля, но она только порчу умеет снимать и грыжу у детей заговаривает.
— Хорошо… Если ты согласна, я позвоню бабе Ане. Договорились?
— Хорошо, Людочка, завтра буду к двум.
…
Родным и близким, ни с чем несравнимым запахом деревни, встретила нас окраина автограда!
Свежий аромат колотых дров, печного дымка, острый душок навоза будто в мгновение ока возвернули меня в родную деревушку! Неприкаянность облупившихся домов, дощатые сараюшки, притулившиеся к заборам плодовые деревья и кустарники, голубятни на высоких подпорках… Сердце защемило от увиденной картины!
Красный Людочкин сапожок неудачно поскользнулся на накатанном участке дороги и девушка чуть было не упала, в последний момент ухватившись за рукав моего пальто.
— Уф-фф, наконец-то пришли! — Людочка стянула с ладони красную, под цвет сапог, кожаную перчатку, поправила вязаную шапочку и махнула в сторону добротного, с высокой крышей, дома.
Добирались мы сюда часа полтора: тряслись в промёрзшем автобусе, пересаживались на маршрутку, шли пешком, и я была несказанно рада тому, что нашим мучениям пришёл конец.
…
Глухой высокий забор отделял бабу Аню от внешнего мира также надёжно, как Китайская стена великую Поднебесную — от непрошенных гостей.
Я присвистнула:
— Ничего себе! Оказывается, гадалки в наше время кучеряво живут!
И с усилием толкнула железную, в нелепых розочках, калитку…
В большом хозяйском дворе, по всему периметру обнесённом постройками, царил идеальный порядок: дорожки тщательно расчищены, дрова аккуратной поленницей сложены под навесом; всюду чувствовалась рачительная хозяйская рука.

У невысокого крылечка, облокотясь на изящные деревянные перила, стояла крепко сбитая, не старая на вид женщина лет пятидесяти. Она на чём свет костерила плюгавого мужичонку:
— Шевелись, охламон! Вечер на носу, а ты всё вошкаешься. — И добавила крепкое матерное словцо.
Мужичок взглянул затравленно из-под старого малахая и продолжил своё нехитрое занятие: вяло размахивая длинной метлой, он сметал от крыльца остатки потемневшего рыхлого снега.
— Это вы давеча звонили? — хозяйка смерила нас подозрительным взглядом.
— Мы, тётя Аня.
— Вот ведь не сидится людям дома, а! Продыху от вас никакого нет, надоели пуще горькой редьки… Ладно, входите, чего встали истуканами?
И обращаясь к мужичку, добавила:
— А ты мети давай, выйду — проверю. И в баню щепу настругать не забудь, завтра суббота.
Мы с Людмилой переглянулись: баба Аня с малахольным мужичком сильно напоминали персонажей из сказки Пушкина про «золотую рыбку».
Квадратная фигура бабы Ани повернулась к нам спиной и шагнула в сени. Мы с Людочкой, приняв это за официальное приглашение, нерешительно шагнули следом…
…
Внутри дом оказался намного больше, чем представлялось снаружи. Всё обставлено дорого и со вкусом: мебель — цвета «светлый орех», на окнах — дорогие шторы с ламбрекенами, в многочисленных кашпо — комнатные цветы. В доме пахло чистотой и уютом.
Нет, не так рисовался в моём воображении быт настоящей гадалки!
Я предполагала увидеть странного вида старушку в тёмных одеждах, с филином или чёрным котом на плече; с жирной родинкой на лице и седыми космами, упрятанными под чёрный платок.
Жилище представлялось под стать хозяйке: мрачным полуподвалом, с пучками сушёных трав по углам, с горящими свечами на столе и страшного вида черепом на фоне красной скатерти.
— Раздевайтесь, коли пришли… А снега-то натащили! Вон и лужа на полу растеклась…
Баба Аня взглянула на нас не по-доброму.
…
И тут я не выдержала:
— Может быть, нам лучше уйти?
Людочка толкнула меня локотком в бок.
Баба Аня неожиданно улыбнулась:
— Ишь ты, неженка какая, уж и поворчать бабке нельзя!
— Какая же вы бабушка?! — Людочка искренне удивилась, стараясь разрядить обстановку. — Вы, наверное, ровесница моей мамы.
— Ой, лиса хитрая!.. А сколько твоей мамке лет-то?
— Сорок три.
— А мне, девонька, скоро семьдесят стукнет… Ладно, проходите к столу, коли явились, сейчас гадать буду.
Мы с Людмилой оторопели от услышанного: семьдесят лет? — не может такого быть! Как удалось бабе Ане так хорошо сохраниться? Не пьёт же она, в самом деле, кровь невинных младенцев? Впрочем, ей наверняка достаточно крови своего мужичка-с-ноготка…
…
Рабочее место старушки было обставлено таким образом, что сомнений не оставалось — бабушка уполномочена действовать от имени Высших сил.
На стене — большой иконостас, на столе — свеча, бутылка с прозрачной жидкостью, пустой стакан и солонка.
Баба Аня повернула ко мне гладкое, без единой морщинки, лицо:
— На тебя будем гадать, ясноглазая?
— На меня, пожалуйста.
Неуловимым движением рук, словно фокусник, бабка извлекла откуда-то потрёпанную колоду карт, поплевала на короткие толстые пальцы:
— Как звать-то?
— Юля.
— Юля так Юля.
…
Со страхом и неподдельным удивлением я наблюдала за действиями гадалки, теряясь в догадках: как можно совместить такие несовместимые вещи, как карты (пособники нечистой силы) и лики святых? Разве одно не противоречит другому? Разве можно сочетать несочетаемое?
Мне захотелось немедленно встать и покинуть «гостеприимный» дом гадалки…
— Деток у вас с мужем нет, вот за тем ты ко мне и пришла, голуба… Так-так, туз пиковый… Удар…
Я передумала уходить, сидела и ловила на лету каждое слово бабы Ани, каждое движении руки, боясь что-то пропустить.
— В речке тонула когда-нибудь? Или в море? — Бабка глянула вопросительно и строго.
— Н-ннет, кажется, нет, — от испуга я стала заикаться.
— Может, не помнишь ничего, маленькая была… Вижу, воды ты сильно испугалась, через воду детей у вас с мужем и нету.
Я лихорадочно пыталась вспомнить подобный случай, но память молчала.
— Скажите пожалуйста, а…
— Цыц! Чего надо — сама скажу, не лезь с вопросами. — Прикрикнула баба Аня.
Я покорно вздохнула…
Людочка сидела напротив и делала «страшные глаза» — дескать, помалкивай.

Баба Аня снова разложила пасьянс:
— Ты не бойся, — голос бабы Ани вдруг смягчился. — Я смогу тебе помочь. Только знаешь что?
— Что?
— Приедешь ко мне ещё раз, привезёшь шпульку белых ниток и голову щуки.
— Голову щуки? В смысле — рыбы?
— Вот дурёха! А какая ещё щука бывает? А-ха-ха!
Баба Аня заметно повеселела:
— Осподи, до чего же бестолковый народ!
— А где же я щучью голову возьму?
Моя фантазия услужливо нарисовала картинку: Пашка сидит у проруби с удочкой — рыбачит, а я красными замёрзшими пальцами выковыриваю из консервной банки очередного опарыша.
Пашка вдруг поворачивает ко мне расстроенное лицо:
— Юлька, не клюёт! Всех щук, наверное, переловили…
…
— Где-где, пойдёшь в рыбный магазин и купишь мороженую щуку. Поняла? — Баба Аня разговаривала со мной таким тоном, будто я каждый день покупаю щучьи головы и хожу гадать.
— Поняла, спасибо, баба Аня. Сколько я вам должна?
И гадалка назвала такую сумму, что у Людочки, сидящей напротив, глаза округлились до размеров пуговиц на моём пальто.
— А вы как думали? — искренне удивилась баба Аня. — Гадание — дело не простое, можно сказать, опасное. Рискую я шибко, но если Он (бабка подняла очи вверх) наградил талантом — так тому и быть.
И баба Аня истово перекрестилась, глядя на образа…

Нет, не понять умом наш противоречивый, уникальный народ!
Переплетение истинной веры и предрассудков, греховности и святости, милосердия и варварства — список можно продолжать бесконечно…
Я протянула бабе Ане указанную сумму:
— Спасибо ещё раз!
— Ты, девонька, как голову щуки купишь, так сразу ко мне ехай, не тяни… Ангела вижу над твоей головой, помочь ему надо к тебе пробиться.
— Ангела?
— Ребёночка, — уточнила бабка. — На сносях скоро быть тебе, верь!
Я машинально кивнула головой, но какая связь между мотком ниток, ангелом и замороженной щукой, так и не поняла.

10

Новогодние праздники выпотрошили содержимое магазинов, а также кошельки граждан, основательно. В том числе и наши с Пашкой! Лихорадка, наконец, улеглась, и жизнь постепенно возвращалась в свою привычную колею.
Начало нового года всегда воспринималось мною болезненно. Казалось, что-то важное ушло из жизни безвозвратно, и от этих мыслей становилось грустно. Там, за невидимой чертой Новогодья, за крутым поворотом, за недосягаемым для взгляда горизонтом, из памяти исчезали события и даты, беды и радости, свершения и потери. Где-то там оставалась целая жизнь длинною в триста шестьдесят пять дней.

В первые дни января я становилась вялой и апатичной, угрюмой и неприкаянной. Пашка от меня не отставал — целыми днями валялся на диване перед телевизором или читал книгу.
Новый год мы отмечали вдвоём, накануне в графике ему поставили дежурство, поэтому тридцать первого декабря он отсыпался.
Лепить пельмени, готовить любимое «оливье» и «рыбу под шубой» мне пришлось одной. К вечеру я так умоталась, что уже не хотела ни Нового года, ни праздничного салюта, вообще ничего. Мною владело только одно желание — лечь и уснуть.

По-моему, Новый год — это праздник, противоречащий человеческой природе. Не понимаю, как можно пить, есть и веселиться глубокой ночью, когда организм бунтует и сопротивляется, призывая ко сну?
А ещё, нелюбовь к Новому году берёт своё начало в далёком детстве…
Припоминаю, как родители брали меня и брата (он младше на два года) в гости и, оставив в детской комнате с хозяйскими малознакомыми детьми, предавались веселью до утра.
Там же, в детской, нам накрывали праздничный стол, считая, что этого вполне достаточно для того, чтобы почувствовать себя счастливыми.
— А почему вы так плохо кушали? — заглядывая в комнату, весёлым голосом спрашивала чья-нибудь заботливая мама.
— А почему вы не играете? Ещё не познакомились? — спрашивал какой-нибудь незнакомый дядя. — Ну, давайте уже — играйте!
Как будто играть можно по чьему-то приказу, а не по велению сердца. Каждый ребёнок знает: игра — дело серьёзное, душевное.

Но кульминацией новогодних детских страданий становилось раннее утро (или глубокая ночь?) когда нас с братом, уснувших в чужой кровати, а то и на полу, сонных и недовольных тащили домой по заснеженным улицам села.
Братишке в данном случае везло намного больше, чем мне — его нёс на руках отец, а мне, как более «взрослой», приходилось шагать самой.
Снег под ногами похрустывал — «хрум-хрум», мороз забирался под тонкое зимнее пальтишко, леденил пальцы рук, прикасался к щекам стужей; глаза закрывались сами собой — «спать, спать, спать»…
Нет, я не осуждаю родителей — они были молодцы, и им хотелось праздника!
И чтобы на столе — холодец с горчицей; салат из чёрной редьки, заправленный пахучим растительным маслом; жареный гусь, истекающий жиром и источающий аппетитный запах яблок; и чтобы в стеклянном графине — вишнёвый компот; и солёные помидоры; и бенгальские огни; и «Голубой огонёк» по телевизору; и песни в исполнении Майи Кристалинской или Марка Бернеса на виниловой пластинке…
Ой, совсем далеко улетела! На часах — почти шесть вечера, нужно поторопиться: будить Пашку, привести себя в порядок, накрыть стол, поздравить Зою Ивановну…
…
В подъезде пахнет специями и пловом — семья Ахмеда готовится к встрече Нового года по-своему, по-восточному. Откуда-то справа доносится волнующий аромат мандаринов.
Прижимаюсь ухом к двери соседки — полнейшая тишина. Неужели Зои Ивановны нет дома? Может быть, ушла справлять праздник к такой же одинокой, как она сама, подружке?
Нерешительно давлю на кнопку звонка и тут же слышу, как Артемон, повизгивая от нетерпения, царапает лапами дверь.
— Артемоша, открывай, я тебе подарок принесла!.. Хозяйка дома или вы с Лёвкой вдвоём?

Щёлкает дверной замок; на пороге, словно большая летучая мышь, в накинутой на плечи вязаной шали, появляется Зоя Ивановна.
— Входи, Юлька.
В квартире — полумрак и тишина, лишь в зале подмигивает голубым оком экран включённого телевизора.
— Зоя Ивановна, вы, случайно, не заболели?
Бабка щёлкает выключателем, щурится от света:
— Хандра что-то напала… Ты знаешь, не люблю я Новый год.
— Да?! Значит, я попала по адресу!
— Почему это?
— Потому что я тоже Новый год не люблю!
— Правда? — слабая улыбка появляется на грустном лице старушки. — Тогда проходи, я чайник поставлю.
…
Мы сидим с Зоей Ивановной на кухне, не зажигая света, да, собственно, свет нам особо и не нужен…
В доме напротив, практически в каждом окне, мигают разноцветьем ёлочные гирлянды; возле подъезда слышатся весёлые подвыпившие голоса; где-то неподалёку ревёт сирена то ли милиции, то ли Скорой помощи.
Чайник, наконец, подаёт свой голос — тонкий, нежный, негромкий, словно боится кого-то или что-то спугнуть.
— Пашка твой дома?
— Дома, в душе моется, после смены весь день отдыхал… Зоя Ивановна, может быть, к нам придёте? Посидим, шампанского выпьем.
— Ещё чего! Может быть, часок телевизор посмотрю — и на боковую. Мне компания Артемона и Лёвки — в самый раз будет.
При этих словах хозяйки Артемон поднимает одно ухо (обо мне ли речь?) и вновь продолжает нехитрое занятие — обгладывание косточки. Лёвке от меня тоже досталось праздничное угощение — хвост мороженной, пойманной в соседнем супермаркете, щуки.
— Зоя Ивановна, я долго не могла выбрать вам подарок, и вот… Не знаю, понравится ли… В общем, с наступающим вас!
Я кладу на стол хрустящий пакет, перевязанный алой лентой.
— Ну что ты удумала, в самом деле? Зачем тратилась? — ворчит Зоя Ивановна, но я чувствую, что старушке приятно.

Становясь взрослее и мудрее, начинаешь понимать, что дарить подарки намного приятнее, чем получать. Видеть радость на лице одариваемого — истинное удовольствие!
Мне вспомнилась любимая, ныне покойная бабушка, которая на свою крохотную пенсию умудрялась покупать для меня сладости и подарки.
Между мной и бабушкой существовала какая-то мистическая, необыкновенная, удивительная связь! Такого взаимопонимания с родителями всё-таки не было. Я до сих пор теряюсь в догадках: почему так? Ведь они, родители, любили не меньше, чем бабушка. Может быть, всё дело в том, что родители помогают нам стать взрослыми, а бабушки надолго оставляют в детстве, всю жизнь опекают, как маленьких? Рядом с бабушками мы имеем возможность долго-долго оставаться детьми.
Бабушка никогда не скажет: «Ты уже взрослый, одевайся сам!» Она поможет и одеться, и обуться. Родители, напротив, постоянно куда-то спешат: вверх по карьерной лестнице, в магазин, к друзьям… Только и слышишь от них с детства: «Ты уже большой, всё делай сам! Пора взрослеть, пора становиться умнее». И только бабушкам спешить некуда.
…
— Юлька, ты уснула, что ли? Тебе чай зелёный или чёрный?
— Да, задумалась что-то… Мне чёрный, пожалуйста.
Зоя Ивановна налила чаю; разрезав ленточку, зашуршала пакетом, извлекая подарок.
— Где же ты такую красоту купила? — Старушка заулыбалась.
Не скрою, мне пришлось объехать несколько книжных магазинов города, чтобы найти прекрасно иллюстрированное издание книги «История Петербурга». Кроме книги, в пакете лежали мягкие шерстяные носки ручной вязки.
Взгляд старушки увлажнился, посветлел:
— Спасибо, дорогая… У меня тоже есть для тебя подарок, я сейчас…
Зоя Ивановна ненадолго вышла, оставив меня один на один со своими размышлениями: как всё-таки нелепо ждать чуда только раз в году, в Новогоднюю ночь! А ведь самое настоящее чудо — это когда ты кому-то нужен…

— Гляди, Юлька, это тебе подарок. С наступающим! — Зоя Ивановна держала в руках небольшую коробочку.
— Что это?
— А ты открой, погляди… Нет, подожди, сейчас свет включу, а то в потёмках ничего не разглядишь.
Щёлкнул выключатель…
— Ничего себе! Эта красота — мне?
— Тебе, милая, тебе… Кольцо золотое, высшей пробы, не сомневайся. А камешек — изумруд.
— Но, Зоя Ивановна…
— Никаких «но»! — категорично воскликнула старушка. — Этот подарок — от чистого сердца. Бери, и не сомневайся! Доставь бабке радость…

Я осторожно извлекла кольцо из коробочки и поднесла к глазам: яркая капля изумруда преломлялась на свету, играла бликами; в самой глубине колечка плескался таинственный свет. Настоящий изумруд я видела впервые в жизни.
— Боже, какая красота!
— Рада, что понравилось… Пусть это колечко останется в память обо мне.
— Спасибо!
— На здоровье… Ну-ка, примерь.
Я надела кольцо на безымянный палец, оно оказалось не по размеру — слишком велико.
— Юлька, ты не расстраивайся… Знаешь что? На проспекте Мира есть хороший ломбард, там ювелир тебе колечко по размеру раскатает, подгонит как надо.
— Хорошо, Зоя Ивановна.
— Ну, вот и славно! Пусть колечко принесёт тебе удачу.
…
Аппетитный запах наваристого борща плыл по детдомовскому коридору так зримо, что текли слюнки.
Мальчишки, расталкивая девочек, бежали впереди всех, как будто самые изголодавшиеся. Старшие дети врывались в столовую ураганом, сметающим всё на своём пути; младшие, под присмотром педагогов, стекались маленькими тихими ручейками.
— А ну, брысь с дороги, мелкотня!
— Сам ты мелкотня. Дулак!
— Тише, спокойнее! Все успеете на обед, — увещевали педагоги, но их голоса тонули в общем невообразимом гвалте, как тонет капля дождя в разлившейся на дороге луже.
— Ура! Сегодня борщ! — Радуется Димка.
— Фу, ненавижу борщ, лучше бы дали лапшу, — возмущается Сашка.
И тут братья не совпадают!
Аромат борща колышется над нашими головами, тускнеет, истончается, смешивается с десятками других запахов, привнесённых в столовую.
Аппетит заразителен!
— А можно добавки?
— Можно.
Стук нескольких десятков алюминиевых ложек, словно барабанная дробь, разносится по столовой.
Яркое зимнее солнце добавляет красок в общую картину: жёлтые лужи растекаются по паркету, кляксами стекают по стенам, пляшут на столовых приборах, красно-оранжевыми бликами отражаются в тарелках с борщом.
Каждый принимает пищу по-своему: Гуля ест интеллигентно, не торопясь; Наденька осторожно и долго дует на ложку; Митька торопится и отхлёбывает суп шумными глотками; Мишка постоянно озирается по сторонам; Лена вылавливает из тарелки лук и откладывает в сторону с брезгливым выражением лица.

Незнакомая девочка сидит рядом со мной и единственная среди всех ничего не ест.
Глядя на неё, вспоминается сказка «Варвара краса, длинная коса».
Солнечный луч имеет неосторожность запутаться в длинных её волосах, создавая вокруг головы удивительный сияющий нимб. Серо-зелёные озёра глаз, нежно-розовая кожа лица, по-весеннему яркие веснушки на носу и щеках… Я искренне любуюсь девочкой!
Рыжие, с медным отливом волосы, собраны в толстую, едва ли не с руку толщиной, длинную косу, но заплетены как-то неловко, небрежно, словно бы второпях.
«Варвара-краса» невидяще смотрит в солнечное окно, никоим образом не интересуясь происходящим: ни суетой, царящей вокруг, ни супом в собственной тарелке, ни соседками по столу.
Девочка здесь как будто чужая.

Моё сердце предательски ёкает:
— Почему ты ничего не ешь? Не вкусно?
«Варвара-краса» продолжает бесстрастно смотреть в окно.
Я осторожно дотрагиваюсь до плеча:
— Как тебя зовут?
От моего прикосновения девочка вздрагивает так сильно, что я сама пугаюсь.
Смотрит на меня долгим-долгим взглядом, нехотя разжимает губы:
— Меня зовут Полина.
Как же ей подходит это имя! «Полина» означает «солнечная».
Девочка вдруг заговорила:
— Новый год мои родители отмечали у знакомых на даче, у дяди Серёжи и тёти Светы. Я осталась дома с бабушкой. Бабушка старенькая…
Голос девочки шелестит, словно песок в дюнах, словно ветерок — в кроне дерева, поэтому мне приходится наклониться, чтобы лучше слышать.
Полина произносит слова так, словно они, слова, не имеют к ней ни малейшего отношения. Девочки, сидящие с Полиной за одним столом, отворачивают лица, словно страшась или не желая слышать то, что могут услышать. У каждой из них — своя беда, своя непоправимая утрата…

Поля напоминает яркую бабочку, случайно залетевшую в окно теплицы: здесь жарко и душно, и хочется на свободу, но выбраться отсюда не так-то просто. Бабочке предстоит долго биться о стёкла, прежде чем она найдёт путь к свободе или пока не обломает яркие крылья и не погибнет…
Об алюминиевые подносы звенят тарелки и стаканы — дежурные убирают грязную посуду; столовая пустеет.
Полина находит на столе кусочек хлебного мякиша, накрывает его указательным пальчиком, задумчиво катает по столу туда-сюда.
— Когда родители возвращались в город, в их машину врезался Камаз… А мы с бабушкой об этом ничего не знали, мы смотрели телевизор… А потом в дверь позвонили, и бабушка сказала, что это, наверное, соседка пришла…

Серо-зелёные озёра глаз переполняются влагой, готовой вот-вот выйти из берегов; нижняя губа мелко подрагивает; голос предательски дрожит.
Я накрываю своей ладонью узкую, с длинными пальчиками, ладонь Полины. Получается своеобразный бутерброд: сверху — моя рука, под моей — ладонь девочки, а в самом низу — хлебный мякиш.
— Полина…
— Подождите, я почти всё рассказала… Когда в прихожей закричала бабушка, я выбежала и увидела её лежащей на полу. Незнакомая тётя сказала «звоните в скорую», а дядя милиционер сказал «поздно»… Меня в Детский дом привезли вчера, и я здесь ещё никого не знаю.

Полина осторожно высвобождает ладошку из-под моей, отодвигается, словно боясь уколоться. Солнце в окне сместилось немного вправо, и солнечный нимб над головой Полины померк. Мне хотелось сказать девочке самые нужные, искренние слова, но я не смогла найти ничего подходящего, кроме тех, что сами вырвались наружу:
— Ты знаешь, а у нас с мужем не получается родить детей…
— У вас ещё будут дети, — тихо сказала Полина, и столько тепла прозвучало в голосе, что я неожиданно расплакалась. Мне было ужасно неловко лить слёзы в присутствии кухонных работников и девочки, с которой была едва знакома, но поделать с собой ничего не могла…
Я выплакивала горе, с которым не могла смириться душа: трагедию Полины, нашу с Павлом бездетность, осознание человеческой беспомощности перед превратностями Судьбы.
Сможет ли девочка сохранить, сберечь тот свет души, что дан ей при рождении, сможет ли не сломаться и выстоять?
Непременно должна! Потому что имя Полина означает «солнечная».

11

К вечеру разыгралась метель.
Ветер швырял под ноги прохожих снежную позёмку, кидал в лицо пригоршни колючего снега. Шквалистые порывы то пригибали прохожих к земле, то заставляли ускорять шаг; ветер раздувал рекламные растяжки, словно паруса — во время шторма; раскачивал фонари.
Маршрутка гостеприимно приняла меня в свои душные влажные объятия.
Я устало плюхнулась на освободившееся кресло и, убаюканная теплом и мыслью о том, что скоро буду дома, задремала… И чуть было не проспала свою остановку!

Сквозь снежную пелену роящегося снега в тёмном окне кухни едва различаю неподвижную тень — это Пашка дожидается меня с работы.
— Боялся, что в пробке застрянешь. — Он заботливо смахнул с моей шапки и воротника мокрый снег. — Заходи, Снегурочка. Пельмени будешь?
— Разве Снегурочки едят пельмени?
— Голодные — едят! Особенно, если их приготовил Дедушка Мороз.
— Дедушка добрый… А с чем пельмени?
— Сам ещё не пробовал, но могу выдвинуть предположение — с мясом.
— Ты мне лучше валерьянки накапай, с полстакана.
Пашка вздохнул:
— Что, опять?.. Юлька, сколько раз тебя просил: ищи другую работу. Нет больше сил смотреть на твои мучения!

Рядом с Пашкой тепло, уютно и надёжно. Возле него можно греться, словно у деревенской печки, потому что даже в лютый мороз руки и ноги у Пашки горячие.
С таким рядом — не пропадёшь! Голодного — накормит, замёрзшего — обогреет, грустного — развеселит. Мне иногда кажется, что вместо крови у Пашки течёт раскалённая магма…
Пашка вдруг отложил вилку в сторону, прислушался:
— Юлька, ты что-нибудь слышишь?
— Нет, а что?
— Кажется, за дверью кто-то скребётся.
Я прислушалась:
— Тебе показалось.
Мой Пашка — из породы тех, кто верит только своим глазам, ушам и умозаключениям, и если он составил мнение о предмете, событии или о каком-то человеке, переубедить и поменять мнение будет очень сложно, а если говорить точнее — практически невозможно.

Пашка сноровисто, несмотря на высокий рост и приличный вес, выскочил из-за стола и рванул к двери; через минуту послышался его встревоженный голос:
— Юль, иди сюда!
Не зная, что и думать, выскочила в подъезд, встретившись с испуганным взглядом мужа… Пашка склонился над человеком, скорчившимся на бетонном полу. На мужчине — тонкий трикотажный джемпер, всё — в грязно-бурых пятнах и потёках. Кровь?
Серые, чуть темнее джемпера, брюки, чёрные носки… Какая-либо обувь на ногах отсутствует вовсе.
Крупными, заляпанными кровью руками, мужчина обнимает колени, склонив на них голову. Голова рассечена, и волосы, пропитавшись кровью, спутались, стали похожи на сваляную шерсть.
Незнакомца сотрясала крупная дрожь…
— Юлька, тащи одеяло, горячую воду! Нет, звони сначала в «Скорую»!
— Хорошо!
Я вынесла одеяло, тапочки и стакан горячего чая.
— Мужчина, вы можете говорить? Как вас зовут?
Незнакомец поднял голову, взглянул на Пашку… Его лицо напоминало маску из фильма ужасов: глаза заплыли, левую щёку разбороздил неровный шрам; всё лицо — сплошной багровый синяк. Пострадавший пытался что-то сказать, но распухшие губы не слушались, и глухой булькающий звук вырывался из его груди.
Скорая помощь подоспела примерно через час — попала в пробку и в снежный плен, но этого времени Пашке хватило на то, чтобы немного прояснить ситуацию…

Виктор, так звали мужчину, в этот день получил приличную сумму денег. На радостях решил зайти в магазин, чтобы купить даме сердца угощение: балык, дорогой коньяк, коробку конфет, баночку икры. Вероятнее всего, там, в супермаркете, его и взяли на прицел гопники. Мужчина хорошо одет, покупает дорогие продукты, в руках — кожаный дипломат, отчего не поживиться? Такую удачу упускать нельзя!
Недалеко от дома возлюбленной Виктора раздели, выгребли все деньги, отобрали портфель и жестоко избили.
Придя в себя, мужчина кое-как дополз до ближайшего подъезда, и чуть было не замёрз, но всё-таки попал в спасительное тепло подъезда, благодаря «доброй» тётке.
— Ах, ты свинья подзаборная! — Воскликнула та, увидев ползущего на четвереньках мужчину. — Никакого спасу от вас, алкоголики проклятые, нету!
Виктор привалился боком к батарее и потерял сознание…
…
Какая огромная пропасть лежит между менталитетом деревенским и менталитетом городским! В нашем селе никогда не пройдут мимо упавшего забулдыги или старика (а вдруг прихватило сердце и есть шанс спасти человека?) не оставят замерзать на улице, не перешагнут равнодушно, словно через бревно. Равнодушие — бич современного мегаполиса? Или просто не повезло конкретному человеку?..
Виктор появится у нас в гостях месяца через полтора, с бутылкой дорогого вина и коробкой конфет. Он оставит Пашке свою визитку: «Виктор Селезнёв, адвокат».
— Ребята, спасибо вам! Если бы не вы… Обращайтесь, если будет нужда.
Мы поблагодарили Виктора, но, к счастью, ни разу не воспользовались его предложением…

Кто знает, где он находится — предел человеческой алчности и зависти? Где та черта, перешагнув которую человек перестаёт быть Человеком? Где та межа, граница, точка невозврата, преодолев которую однажды, остановиться уже невозможно? Безнаказанность даёт право таким «нечеловекам» творить новые злодеяния и беззакония.
Ответит ли зло за свои поступки? Восторжествует ли справедливость?
…
Светлана Ибрагимовна позволяет собой любоваться точно так же, как цветок нарцисса на клумбе — весной. Закинув ногу на ногу и вальяжно откинувшись на спинку стула (ажурные чулки, модельные туфли, стильная стрижка) директриса смотрит на меня пристально-испытующе. И под взглядом тёмных, словно перезревшая вишня глаз, я вновь, в который раз, чувствую свою несостоятельность, некомпетентность, непрофессионализм.
— Юлия Ивановна, в целом я довольна тем, как вы относитесь к своим обязанностям. — Острый нос туфли мерно раскачивается из стороны в сторону.
— Спасибо.
— Да, это так, но… пожалуйста, обратите более пристальное внимание на Каюмова Ивана, он портит все показатели по успеваемости, а меня за это по головке не погладят.
— Светлана Ибрагимовна, после того, как фокусник NN отказался усыновить Ваню, мальчик сильно замкнулся.
— Но вы же педагог! Пробуйте, ищите… Пробейте брешь в Ваниной блокаде, пробудите интерес к учёбе.
— Я пробовала — не получается.
— Пробуйте ещё и ещё раз! У каждого, в конце концов, есть своя ахиллесова пята. — Светлана Ибрагимовна снисходительно кивнула на дверь, давая понять, что разговор окончен.
— Легко сказать — «пробуйте»! — бурчала я себе под нос, медленно поднимаясь на второй этаж и борясь с приступом раздражения…
…
К счастью, решение проблемы пришло спонтанно, как это иногда бывает в сложной ситуации. Казалось бы, перепробованы все средства, все методы, и ты отчаялся, опустил руки, но вдруг — бац! — и решение пришло само собой…
Вечером мы с Пашкой смотрели новый видеофильм под названием «Гладиатор». Конечно, качество фильма оставляло желать лучшего, но сюжет оказался довольно увлекательным, и игра актёров порадовала.
— Паш, а можно на следующую смену я возьму с собой видик? — И сама испугалась просьбы, потому что знала, как Пашка дорожит видеомагнитофоном.
— В Детский дом, что ли?
— Ну да.
Конечно, Пашка не жмот, но своё кровное просто так не отдаст!
— Зачем тебе видик?
— Понимаешь, мы сейчас программу реализовываем, патриотическую. В общем, для наглядного примера!
— Ты что, Юль, хочешь детям «Гладиатора» показать? Тут же столько жестокости… Ничего себе — патриотизм!
— Нет, конечно! Мультики покажу — наши, отечественные.
— Но у нас нет кассет с мультфильмами.
— Так я куплю!
— Хорошо, забирай, — согласился Пашка. — Но если с видиком что-то случится, например, нечаянно уроните или поцарапаете, то я за себя не ручаюсь.
— Не переживай, Паш! Всё будет в порядке, верну в целости и сохранности.
— Ладно, бери.
Я обняла мужа и чмокнула в щёку.
…
Город стал неотъемлемой частью моей жизни, а я — маленьким винтиком этой гигантской машины. Просыпаясь утром, я с упоением, а не со страхом, как прежде, слушала дыхание города: первые клаксоны автомобилей, первые звонки троллейбусов… Как я могла жить раньше без этой суеты и толкотни? Без пыхтящих трубами заводов и фабрик; без давки в общественном транспорте; без крикливых продавцов на рынке; грязных забегаловок, приличных ресторанов и дорогих бутиков?
Городской шум теперь не давил на уши, не раздражал, как прежде… Напротив! В булькающих, дребезжащих, свистящих, кричащих звуках мне слышалась теперь прекрасная музыка — музыка города!
Горожане не казались такими неприступными снобами, гордецами, как прежде. Я чувствовала себя — как рыба в воде, как муравьишка — в привычной среде обитания…

Обильные снегопады постепенно сменились оттепелями, в городе явственно чувствовались первые признаки весны. Спустя несколько месяцев, я без приступов страха, без душевного надрыва переступала порог Детского дома, почувствовав, наконец, уверенность в своих силах и в завтрашнем дне.
Мои «чужие» дети взрослели на глазах…

— Юливанна, вы знаете о том, что когда мы вырастем и уйдём из Детского дома, то государство каждому из нас подарит жильё? — Оля небрежно вертит в руках расчёску, то причёсывая светлые локоны, то изящным жестом взбивая волосы вновь.
— Нет, я ничего об этом не знаю.
— Здорово, правда же?! — Люда расплывается в довольной улыбке.
— Ещё бы! Своя крыша над головой — что может быть лучше?
— Вот я тогда заживу! Как нормальный человек, — мечтательно говорит Мишка.
— Ну, и как ты заживёшь? — интересуется Митька.
— Жить буду весело!
— И как это — весело?
Мишка явно не готов к вопросу, медлит:
— Ну… кошку заведу или собаку, я животных очень люблю. Или попугайчика с рыбками. Друзья будут в гости приходить.
— И всё? А потом? — не унимается Митька.
— Вот ты достал, Митька! Женюсь потом!

Дружный взрыв хохота.
Прикрыв рот ладошкой, смеётся Наденька, смеются Гуля с Леной, Димка с Сашкой…
— Мишка, а меня замуж возьмёшь? — в лоб спрашивает Люда и её косогласие становится особенно заметным.
— Не-ее, я себе жену богатую найду, с машиной.
— Дурак ты, Мишка, — встревает Митька. — Мужчина должен быть самостоятельным и не зависеть от жены, он должен сам зарабатывать на жизнь.
— Ой, какие вы все наивные, — Гуля снисходительно машет рукой. — Сначала образование надо получить и профессию хорошую, чтобы на работу ходить с радостью, с удовольствием.
— Хорошо тебе, Гулька, говорить, ты уже сейчас знаешь, кем станешь — певицей, само собой. Только не всем так везёт!
Гуля задумчиво глядит на Митьку, пожимает плечами.
— А я не знаю, кем стану, — Мишка вздыхает. — Надо подумать.
В замешательстве чешет затылок…
— Я, как папка, электриком буду. — Веско произносит Митька — в нём уже сейчас чувствуются мужская хватка и сила.
— Надюш, а ты кем хочешь стать?
— Художницей… может быть, — тихо отвечает девочка.
— Ха-ха, кто бы сомневался! — Мишка скалит мелкие зубы.
— Ванёк, а ты чего молчишь?
— Отстань, Мишка, я тебя не трогаю, и ты меня не трогай.
— Не повезло тебе, Ванька, фокус-покус не удался! — Смеётся Мишка. — Кинул тебя твой циркач!
В ту же секунду Мишка получает ощутимый удар в челюсть — кулак у Вани хоть и не большой, но тяжёлый. Мишка хватается за щёку, на глаза наворачиваются слёзы, но сдачи он не даёт (слишком трусоват) а бежит в свою комнату, с треском захлопывая дверь.
Сашка присвистнул:
— Ничего себе…
Воцаряется тишина.

— Послушайте, что я вам скажу, — горечь переполняет мою душу. — Особенно это касается тех, кто забыл одно простое правило: мы все — одна большая дружная семья, а в семье надо поддерживать друг друга, относиться с уважением, потому что без этого семьи не может быть… А за свои слова, так же как и за поступки, нужно отвечать.
Я обвела притихших детей тяжёлым взглядом:
— Надеюсь, вы это понимаете?
— А мы-то при чём?
— Это всё Мишка…
— Пожалуйста, будьте друг к другу внимательнее, хорошо?.. А сейчас у вас есть всего полчаса, чтобы навести в комнатах порядок — я засекаю время.
— Будет проверка или мы куда-то идём? — удивляется Лена Степанова.
— Вас ожидает кое-что новенькое — видеосеанс, если, конечно, управитесь за полчаса. Только, чур, убираться на совесть. Кстати, это касается всех, кроме Миши — пусть посидит в комнате и подумает.
— А что это такое — видеосеанс?
— Сейчас всё узнаете… Итак, время пошло!
Детей, будто ветром сдуло…
Но не прошло и пятнадцати минут, как все полукругом сидели подле меня.
— Итак, начиная с сегодняшнего дня, я буду приносить вам видеоаппаратуру (если, конечно, вы будете умниками и умницами!) поэтому назначаю Ивана Каюмова ответственным за демонстрацию фильмов.
Я торжественно извлекла из пакета видеомагнитофон…

Послышался возглас удивления и восхищения.
Ваня победоносно взглянул на окружающих, а Митька возмутился:
— А почему сразу — Ваня?
— Хорошо, давайте вдвоём, по очереди.
Митька смягчился:
— Ладно.
Я показала мальчишкам, как подключать аппаратуру, как правильно вставлять кассету… Полтора часа в фойе стояла тишина, иногда нарушаемая детским смехом или репликой, и лишь один Мишка томился в своей комнате, боясь показаться обществу на глаза.
— Юливанна, а по видику можно любой фильм посмотреть?
— Конечно, любой.
— А вы можете принести хороший фильм?
— Фантастику хотите?
— Да! — хором кричат дети.
— А можно, я всегда буду включать? — с надеждой спросил Иван.
— А чё это — всегда ты? — оскорбился Сашка.
— Не ссорьтесь, сделаем так: Ваня отвечает за сохранность оборудования и составляет график — кто будет подключать технику, а также следить за сохранностью магнитофона. Муж у меня, между прочим, строгий, сказал — «испортите, больше не разрешу пользоваться». Ну что, согласны?
— Согласны!
— А Мишку будем звать? — забеспокоилась сердобольная Лена.
— Это зависит от Миши, если он признал ошибку и принесёт извинения Ване тогда — пожалуйста.

Мишке извинение далось также легко, как и оскорбление товарища. Улыбаясь, он сказал Ване, отводя в сторону взгляд:
— Извини, Ванёк, как-то само собой вырвалось.
Ваня только кивнул в ответ, и по взгляду мальчишки было понятно: его теперь Мишка мало интересует, у него теперь совсем другой интерес — кино.

12

Однажды в дверь заглянула Галина Геннадьевна:
— А можно напроситься к вам в гости, Юлия Ивановна? Уж очень хотим посмотреть мультфильмы!
— Конечно, приходите, нам не жалко!
Галина Геннадьевна не преминула воспользоваться приглашением, рассадив свою малышню перед экраном телевизора.
Мы, воспользовавшись ситуацией, сели с ней в сторонке, чтобы немного поболтать. Педагоги, как правило, лишены возможности общения, а тут такая удача — и дети при деле, и мы можем поговорить.
— Ну, как дела, Юлька? Муж работает?
— Работает, но, кажется, на Автовазе грядут сокращения.
— Ты не переживай, город — это не деревня, что-нибудь подыщет. На стройку можно — там хорошо платят, если конечно не обманут, а то у нас сосед — строитель, тоже много раз, как кур в ощип попадал, без зарплаты оставался… Я за свою жизнь, кстати, тоже несколько мест работы поменяла: в школе работала, в центре «Семья», а потом уже сюда, в Детский Дом попала.
— И где же лучше, Галина Геннадьевна?
— Юлька, везде хорошо, где нас нет!
Женщина по-матерински меня обняла:
— Всюду — свои плюсы и минусы. В центре «Семья» мне вначале понравилось, и зарплата устраивала, и коллектив, но я чертовски устала мотаться по городам и весям, по деревням и сёлам. В мои обязанности входил патронаж неблагополучных семей, я должна была быть в курсе того, как они живут, чем питаются, посещают ли дети школу, и в случае чего, принять соответствующие меры.
— Всякого, наверное, насмотрелись?
— Ещё бы! Последний случай настолько меня потряс, что я не выдержала и подала заявление на увольнение. Видимо, исчерпала себя полностью, а эта ситуация просто оказалась последней каплей моего терпения.
— Тяжёлый был случай?
— Из ряда вон!.. Как сейчас помню, пришла утром на работу, а директор Валентина Ивановна говорит: сегодня едем в село Семёновка, оттуда сигнал поступил, так что собирайтесь в дорогу… Ну, в Семёновку так в Семёновку. А на улице, кстати, конец ноября, холод собачий. Мы пока в УАЗике до села добирались, продрогли насквозь. Приехали, отыскали нужный дом, зашли внутрь… У директора с собой — портфель с документами, у меня сумочка с самым необходимым: блокнот, авторучка, носовой платочек и шоколадка на всякий случай… Ну вот, вошли мы с Валентиной Ивановной в избу, да не изба — а сарай какой-то, потолки низкие, темень вокруг, вместо мебели — рухлядь, и вонища — как в хлеву.
Справа от двери — закуток, печь-голландка с кроватью, а на кровати — то ли баба, то ли мужик в ворохе тряпья; и храпит на весь дом. Стали это чудо будить, оказалось — женщина, в совершенно невменяемом состоянии. Я печку рукой потрогала — холодная, не топлена, судя по всему, несколько дней…
И тут вдруг слышу то ли писк, то ли плач… Иду на звук и вижу: на топчане, в ворохе тряпья кто-то копошится. Подхожу ближе — а это мальчонка, годика полтора-два, в рубашонке да ползунках. Ползуны колом стоят, видно, обмочился несколько раз. Мне дурно стало… Мальчишка руки ко мне тянет, улыбается — людей, наконец, увидал! А ручонки — ледяные… Я ребёнка схватила, шубу расстегнула — и за пазуху, как кутёнка, сунула. А малыш что-то сказать пытается, пальцем на ведро с водой тычет. Я воды в кружку набрала (хорошо, льдом не успела прихватиться) напоила ребёнка, тут и про шоколадку вспомнила. Он вцепился в шоколадку ручонками, и с таким наслаждением стал есть, что меня затрясло… В доме, кроме, пакета с сухой вермишелью, мы ничего больше не нашли.
Тут слышим, дверь в сенцах стукнула — тётка толстая неопрятная в дом ввалилась.
— Здравствуйте! Это, — говорит, — я вам звонила. На койке сестра моя непутёвая спит, будить её сейчас бесполезно — в запое.
Увидела у меня на руках мальчишку, вскрикнула:
— А что, разве Юрасик тута? Разве ж его не забрали? Божечки мои!
— А кто должен был мальчика забрать?
— Мы с братом по очереди Юрика забираем, сестра-то запойная. Я на днях с температурой свалилась, два дня сюда не приходила, а брат, видимо, на меня понадеялся.
— У вас что, телефонов нет?
— Откуда телефонам взяться-то? Копейки с братом получаем… Звонила я вам из школы, как увидала, что сестра в запой ушла. Только Юрасика в тряпках не разглядела — спал, видать, бедняжка. Ай-я-яй, как же так! Заберите, пожалуйста, ребёнка, Христа ради, у этой… Я-то взять не могу — здоровье не позволяет.
Тётка умоляюще приложи руки к груди…
Я почувствовала, как по моему телу побежала горячая влажная струйка — это Юрасик, наконец, согрелся. Малыш, пригревшись на моей груди и не доев шоколадку, сладко спал.
…
Странная штука — материнский инстинкт! Кому-то он даётся с лихвой, а кто-то лишён его напрочь. И где находились некоторые женщины (в том числе и мать Юрасика) в тот момент, когда этот материнский инстинкт раздавали? Отлучались за бутылкой сивухи или по другим неотложным делам?
Странная, странная, странная штука — жизнь…

— И вы, Галина Геннадьевна, после этого случая уволились?
— Да, Юленька, не смогла больше на такое смотреть.
— Но ведь вы могли бы спасти ещё не одного такого Юрасика.
— Юля, я всё понимаю, но всех спасти невозможно! И возраст — не тот, и здоровье — не то, да и старенькая я, чтобы мёрзнуть в холодном УАЗике и нервы себе трепать.
И Галина Геннадьевна грустно покачала рано поседевшей головой.
…
Под ногами чавкает посеревший размокший снег; из-под колёс проезжающих автомобилей разлетаются грязные брызги. Синие тени от стволов деревьев яркими мазками ложатся на заметно осевшие сугробы. Воробьиный гвалт так оглушает, то заставляет задрать голову вверх и, улыбаясь, наблюдать за пернатыми. Гимн природе, гимн наступившей весне!..
В Кулинарии, что за углом, я купила пакет дрожжевого теста и фарш — сейчас буду жарить Пашкины любимые беляши; Зою Ивановну тоже побалую. Для Артемона в холодильнике припасена вкусная косточка, для Лёвки — кусочек сосиски. А наш Тихон так разбаловался, что кроме свежей рыбы и кошачьего корма, ничего не ест.
Предвкушение праздника, чего-то хорошего, доброго… Наконец-то оттепель! Душа после долгой зимы отогрелась, как кошка — на тёплой печке.
 
Меня обгоняют две нимфетки лет тринадцати. Будто две амазонки, они ярким пятном выделяются из серой массы прохожих. Вид у девчонок — довольно воинственный, раскрас — боевой. Пряди волос — кислотно-зелёного цвета, кожаные куртки-косоворотки едва достают до отметки талии, красные мини-юбки, чёрные лосины, розовые перчатки без пальцев (кажется, в народе такие перчатки называют «митенками»). На худых, но стройных ножках — ботильоны с меховой опушкой… Какие же они неуклюжие и смешные в своём желании выделиться из толпы! А, может, девчонки правы? Зачем быть — как все?

Вон та, что повыше, чем-то напоминает Олю, а которая пониже ростом — Лену Степанову.
Глядя на девчонок, прохожие реагируют по-разному: кто-то улыбается, кто-то завидует молодости, а кто-то осуждающе хмурит брови. Все, кроме этих двух амазонок, ещё не набрались храбрости снять пуховики и тёплые шапки, а две пигалицы всем своим видом бросают окружающим вызов — «А вам — слабо?!»
Эх, видели бы сейчас их родители! Вот задали бы дёру по тому месту, где красная юбка обтягивает самую упругую часть тела. Впрочем, может быть родители в курсе похождения своих избалованных чад, только вот справиться с растущим поколением — теперь не в их власти, не в их компетенции…

Возле нашего подъезда замечаю автомобиль. Окна машины тонированы, за рулём никого не видно. Автомобиль чем-то напоминает инкассаторский… Странно, но урна у подъезда полна мусора, и снег не расчищен… Ахмед заболел?
В подъезде слышится запах пригоревшей каши — кто-то из соседей сейчас наверняка отскабливает посуду от нагара. За дверью слышится лай Артемона.
— Привет, дружище! Позже к вам загляну, вот беляшей только нажарю.
Лай прекращается.
Я представляю, как Артемон, стоя по другую сторону двери и приподняв одно ухо, внимает моим словам.

Открываю дверь — уф, духота! — срочно открыть окно, проветрить.
Тихон, сладко жмурясь (видимо, только что грелся в лучах солнца на подоконнике) встречает у порога, ластится к ногам.
С тех пор, как Тихон стал членом нашей семьи, он заметно поправился и повеселел. Всё реже и реже бегал он теперь к своей бывшей квартире…
На ходу кормлю кота, открываю окно, переодеваюсь, включаю телевизор. Новости, как обычно, радуют: всё в нашей стране хорошо, проблем нет, в новый век мы вошли уверенно, а планов — громадьё.
Так… мука, фарш, лук… К Пашкиному приходу надо успеть, чтобы беляши были горячими, с пылу-жару они намного вкуснее, чем остывшие. У Павла — два блюда в фаворитах, к которым он неровно дышит — это борщ и беляши. Когда вижу Пашкину сытую, довольную улыбку — так становится приятно!

Настойчивый, и даже бесцеремонный, стук в дверь заставил вздрогнуть: кто бы это мог быть? Дверного глазка не было и в помине; я засомневалась — открывать или нет? Впрочем, работающий телевизор наверняка слышно за дверью… И почему тот, кто за дверью, не воспользовался звонком? Звонок, между прочим, исправен…
Так я и стояла с куском теста в руке, не зная, на что решиться; затаилась, словно мышь за печкой.
Стук повторился, но ещё более громкий, более настойчивый:
— Хозяева, открывайте!
Безапелляционный тон мужского голоса не предвещал ничего хорошего.
— Что вам нужно? — испуганно спросила я из-за двери.
— Не бойся, хозяйка, открывай. Служба Безопасности.
Неуверенной рукой повернула в замке ключ…

На площадке, перед дверью, стояли два молодых человека, один — напротив меня, второй — чуть поодаль, у квартиры Ахмеда. Даже при беглом взгляде я безошибочно определила военную выправку каждого из них.
Дверь в квартиру Ахмеда приоткрыта, и оттуда доносится то ли слабый плач, то ли неразборчивое причитание.
Оба молодых человека высокого роста (не менее метр восемьдесят), оба широкоплечи; одеты в дорогие, крепко подогнанные фирменные костюмы.
И хотя один из них светловолос, а второй — тёмный шатен, чувствовалось между ними что-то общее, словно у персонажей из мультфильма «Двое из ларца, одинаковых с лица».
Тот, что стоял напротив меня, достал удостоверение:
— Позвольте представиться, капитан NN… Хозяйка, пройдёмте с нами.
— А куда?
Блондин показал головой в сторону квартиры Ахмеда:
— Вы будете понятой. Паспорт есть?
— Конечно.
— Захватите с собой, мы вас ждём.
— Хорошо.
Я метнулась на кухню, бросила на стол кусочек теста, который словно прилип к руке, наспех накинула кофту, и, отыскав паспорт, выскочила в подъезд.
…
На Ахмеда страшно смотреть: он ещё больше почернел лицом; взгляд карих глаз — как у собаки, которую любимый хозяин вдруг вздумал посадить на цепь. Ахмед сидит прямо на полу, привалившись спиной к стене и обхватив голову руками.
Жена Ахмеда, едва втиснув грузное тело в объятия стула, широко расставив толстые короткие ноги и скрестив руки на груди, восседает посередине комнаты и напоминает каменное изваяние. Кроме этого, в комнате я увидела старшую дочь дворника, остальные дети, видимо, были в школе.

Хаос в квартире царил невообразимый!
Мешки с тряпьём, коробки с пряностями, ящики с сушёными фруктами — всё подверглось тщательному досмотру. На полу — оранжевый урюк вперемежку с фундуком и изюмом; россыпью — горошины порванных бус, дешёвая бижутерия…
Ахмед что-то бормочет на непонятном для меня языке — быстро, неразборчиво, словно в бреду.
Дочь Ахмеда, забившись в угол, беззвучно плачет.
— Понятая, как вас? Э-эээ, — Блондин заглянул в мой паспорт, — Юлия Ивановна, смотрите в оба, более от вас ничего не требуется.
Я молча кивнула.

Шатен продолжил поиск; вслед за ним мы переместились на застеклённую лоджию. И здесь — то же самое: мешки, корзины, коробки…
То ли я моргнула, то ли отвлеклась на секунду, но Шатен, словно фокусник-профессионал достал из очередного выпотрошенного мешка белый пакет, перетянутый крест-на-крест резинкой. Он взял пакет двумя пальцами, поднёс к лицу Ахмеда, спросил с иронией:
— Что это такое, уважаемый Ахмед?
Ахмед отшатнулся, замотал головой, закричал, вставляя в родную речь русские слова:
— Нет! Нет! Ахмед дворник, Ахмед плохо не делал… Что такое это?… Не моё! В доме — чисто, во дворе — чисто! Ахмед любит чисто…

Шатен вздохнул:
— Что ж, вашу семью, Ахмед, ждут большие неприятности… Понятая, распишитесь вот здесь, и можете быть свободны.
Блондин протянул авторучку и бланк с печатью. Буквы расплылись у меня перед глазами, ни одной строчки я прочесть не смогла, и почему-то не возникло никакого желания что-то подписывать. Мне захотелось сбежать из этой квартиры, и больше не встречаться с действующими лицами происходящей драмы. Но Блондин взглянул на меня таким колючим взглядом, что мне ничего другого не оставалось, как поставить на документе маленькую закорючку…

Беляши в этот раз получились невкусными: фарш я пересолила, а корочка теста получилась местами пережаренной, а местами недожаренной — хоть выбрасывай.
— Юль, не расстраивайся. В следующий раз вкусные беляши испечёшь.
— Паш, да бог с ними — с беляшами! Я переживаю, что бумагу ту проклятую подписала.
— Почему?
— Да потому что наверняка я не видела, откуда Шатен достал злополучный пакет с порошком. Может, люди ни в чём не виноваты?
— Наивная ты, Юлька!.. Ладно, не переживай, может там мука была или крупа манная. Насмотрелась детективов по НТВ, теперь мерещется непонятно что.
…
Этой ночью мне снился лес — густой, тёмный, непролазный сосновый бор. Еле приметная тропинка, заросшая травой, вдруг исчезла из-под ног и я поняла, что окончательно заблудилась. Кричи не кричи — никто не услышит… Тогда я пошла наугад, страшась оглянуться назад — мне казалось, что за спиной кто-то есть. Может быть, за мной гнались мои потаённые страхи? Я ускорила шаг, и почувствовала, как острые иглы елей и сосен нещадно жалят лицо и руки, а сучья цепляются за подол платья. И тогда я побежала…
Вдруг лес закончился, а моему взору неожиданно открылась поляна, залитая ярким полуденным солнцем. Солнца было так много, что казалось — кто-то невидимый щедрой рукой льёт на поляну свет из огромной лейки!
Я устало опустилась на мягкую, словно лебяжий пух, траву… Звенели кузнечики, шуршал ветерок, яркие бабочки бесстрашно садились на протянутую ладонь, словно бахвалясь крыльями — «смотри, какие мы красивые!»
Я чувствовала себя так, словно нахожусь в горячем лоне Земли, в самом её центре, и чувство блаженства, упокоения, предвосхищение чуда охватило меня…
— Я — есмь! Я — частица Тебя! Я — дитя Твоё…
Сквозь дрёму чувствую, как Пашка целует меня в пульсирующую жилку на шее, ласково шепчет:
— Добро утро, мышь!
Не открывая глаз, я отвечаю ему взаимностью…

13

Сегодня воскресенье, и мы с мужем решили отправиться на набережную, тем более повод — есть, Волга вскрылась! Нам захотелось увидеть это зрелище воочию: как бурлит вода, как, громыхая, несутся льдины, как кипит, словно в кастрюле суп, ледяное крошево.
Набережная оказалась пустынной, если не считать парня с девушкой. Они оба, словно две большие чайки в раздуваемых ветром шарфах, взявшись за руки, притулились возле парапета, глядя на реку.
Стремительно бегущие облака, льдышка высокого неба над головой, словно ртуть — вода, и — ветер! Сумасшедший, весенний, сбивающий с ног ветер!.. Весна! Весна!

У меня перехватило дыхание от восторга:
— Паш, давай к воде поближе подойдём?
— Не глупи, ноги промочишь или в сугробе застрянешь. Видишь, какой мощный разлив…
— Паш, смотри, а что это там желтеет?
— Где?
— Да вон же, левее… Что-то круглое, жёлтое… Я пойду посмотрю!
— Не вздумай, провалишься.
— А вдруг это какая-нибудь старинная амфора или горшок?
— Юлька, до чего же ты бываешь упрямая!
— Я осторожно, правда-правда…
С опаской ступая по остаткам мокрого рыхлого снега, я двинулась в сторону необычного предмета. Стараясь не делать резких движений, тщательно выбираю место — куда сделать следующий шаг… Уф, добралась!
Носком сапога ковырнула предмет, но он не поддался, будто окончательно попал в снежный плен. Жёлтый кругляш оказался намного крупнее, чем я предполагала вначале. Пришлось наклониться и, разгребая подтаявший, словно сахар от воды — снег, выковыривать его руками… Вначале я не поняла, что это такое, но когда Пашка крикнул «брось! это — череп!», я с ужасом отбросила находку и, утопая по колено в снегу, бросилась к мужу.

— Дурёха! Что я тебе говорил?
— Паш, я так испугалась… Откуда здесь человеческий череп? Тут кого-то убили?
— Никого здесь не убили. Мужики на работе рассказывали, что в этом самом месте когда-то было старое-старое кладбище. Вода грунт подмыла, вот и вышло наружу то, что должно находиться в земле.
Я поёжилась:
— Паш, пойдём отсюда скорее, что-то мне не по себе.
Пашка приобнял меня за плечи, и мы, не оглядываясь, пошли прочь от страшной находки...
 
Ночью я долго не могла уснуть, всё размышляла: чей прах потревожила стихия воды? Кому принадлежат останки — мужчине, женщине, ребёнку? Кем человек был при жизни, и какова была его судьба? И что такое — Смерть? Конец всему или только начало? Что находится по ту сторону невидимой черты, таинственной незримой границы? Радость возвращения к Создателю или чёрный мрак и небытие?
Увы, вопросов в нашей жизни всегда намного больше, чем ответов. Впрочем, времени подумать достаточно много, ведь впереди — целая жизнь! Как любила говорить Скарлетт О Хара — «об этом я подумаю завтра».
…
Топчусь перед дверью Зои Ивановны и вторично давлю на кнопку звонка — старушка подозрительно долго не открывает. Вместо привычно весёлого лая Артемона слышится лишь тихое повизгивание.
— Зоя Ивановна, вы дома?
— Иду я, иду…
На старушку жалко смотреть: обычно бодрая и жизнерадостная, сегодня она выглядит старше лет на пять: лицо осунулось, под глазами синяки, морщины проступили заметными бороздками.
— Что с вами?
— Нездоровится мне… Пройдёшь или как? А то я заразная, имей ввиду.
Я вижу, как дрожат руки у старушки, как покрывается лоб мелкими капельками пота. Артемон, чувствуя состояние хозяйки, смирно сидит подле её ног, слабо повиливая хвостом; смотрит на меня грустно и чуточку виновато — «видишь, как бывает — не уберёг!»
— А лекарства у вас в аптечке есть?
— Всё у меня есть. Ты, Юлька, не суетись.
— Вы сегодня что-нибудь кушали?
— Не помню.
— А вчера?
Старушка вдруг рассердилась:
— Не хочу я кушать, аппетита нет, оставь бабку в покое. Поболею немного, и всё пройдёт.
— Ага, как бы не так! Вы дверь-то не закрывайте, я сейчас вернусь…
У меня в холодильнике остался вчерашний суп-лапша, рыбные котлеты… На всякий случай захватила с собой аспирин и банку мёда.

Зоя Ивановна лежит на подушках с белоснежными наволочками, по краю которых выбит ажурный узор. Цветное постельное бельё старушка не признаёт принципиально, точно так же, как не признаёт мобильные телефоны.
— Что за ерунда! — Возмущается старушка. — Это не средство связи, а дурацкая подделка! Вот это (она машет рукой на стационарный аппарат) настоящий телефон, качественный и надёжный.
— Зоя Ивановна, мобильный телефон — это очень удобно. Звонить к вам на стационарный мне дорого, а по сотовому — сущие копейки.
— Отстань, Юлька! Ты меня не переубедишь в том, что хорошо, а что — плохо. Не гляди, что я — дама бальзаковского возраста (тут старушка явно переборщила и отвесила себе шикарный комплимент!) а толк в хороших вещах понимаю! Пройдёт годик-другой, и выбросишь свою игрушку без надобности…
Увы, консерватизм старшего поколения не поддаётся лечению… Страх перед новым, непонятным, незнакомым свойственен практически каждому пожилому человеку. Что поделаешь, у старости — свои причуды.

Я разогрела на плите суп, заварила свежий чай, накормила больную.
Старушка с удовольствием съела половину порции супа, с наслаждением выпила чай, отхлёбывая кипяток маленькими глотками и заедая мёдом; промокнула губы платочком, бессильно откинулась на подушки.
— Вкусно как… Спасибо, милая. Мёд натуральный?
— Натуральный, Зоя Ивановна.
— Оно и заметно! А то в городе — кругом сплошные подделки, ничего натурального не осталось, и мёда — в том числе.
Щёки у старушки слегка порозовели, голос зазвучал бодрее.
Лёвка, по-хозяйски развалившийся на подушке в её изголовье, смачно зевнул во всю кошачью пасть, показав жёлтые зубы.

— Ну, рассказывай, что нового дома, на работе?
— Всё нормально… Правда, есть одна новость, — я поздно спохватилась, что ляпнула лишнего.
— А ну-ка рассказывай, — оживилась Зоя Ивановна.
И мне пришлось в подробностях рассказать о драматическом случае в семье Ахмеда.
— Ах ты, Боже мой! — воскликнула старушка так эмоционально, что Лёвка испугался, спрыгнул с кровати и, недовольный, удалился на кухню.
— Юлька, а кто двор теперь убирает, мусор вывозит?
— Дети Ахмеда.
— Ай-я-яй! Беда-то какая! Зачем же Ахмед таким не богоугодным делом занимался? Неужто денег не хватало?
— Не знаю, Зоя Ивановна, я и сама в догадках теряюсь… Вот уж никогда бы не подумала. Не хочу верить в то, что Ахмед или кто-то из его домочадцев виноват.
— И я не верю… Хотя, в жизни всякое случается, иногда жизнь ставит человека перед страшным выбором… Господи, грех-то какой! Большой это грех — наркотиками торговать… Юлька, а ты в ломбард ходила?
— Зачем?
— Как это зачем? Колечко по размеру подогнать.
— Ой, извините, совсем забыла! И закрутилась я, и завертелась…
— Как юла! — Захихикала старушка.
Я рассмеялась.
— Ну да, поэтому меня Юлей и назвали!
— Эх, молодёжь! Всё спешите куда-то, суетитесь, и я такая же когда-то была… Куда всё подевалось? Жизнь пролетела — и не заметила. — Зоя Ивановна вздохнула. — Артамошка, поди-ка сюда!
Артемон словно только этого и ждал: он живо подбежал к кровати, подсунул свою лохматую морду под хозяйскую ладонь, благодарно прикрыл глаза.
Зоя Ивановна в задумчивости перебирала в пальцах кучеряшки-завитки, гладила мокрый собачий нос, щекотала за ушком. Глаза старушки сами собой закрылись, дыхание стало ровным.
Я тихо, чтобы не мешать идиллии, поднялась и пошла к выходу, но, уже стоя в дверях, оглянулась: на кровати, под присмотром преданного друга, спала старушка с крашеными голубыми волосами, а кудлатая голова пуделя, словно клякса, чернела на белоснежном накрахмаленном пододеяльнике.
…
Аллергия у Пашки прогрессировала; антигистаминные препараты помогали слабо.
— Паш, давай завтра сходим в поликлинику.
— Какой от этого толк? Врач, как только узнает, что я работаю на вредном производстве, скажет — «меняйте работу».
Я понимала, что муж прав.
— Давай тогда искать работу по объявлению. Завтра куплю газету «Из рук в руки», там всяких вакансий — уйма!
— Знаешь, Юль, через газету нормальную работу трудно найти, да и к коллективу я привык, там и земляки мои трудятся…
Наконец, мы с Павлом сошлись на том, что как-нибудь потерпим до лета, а потом примем окончательное решение.

— Кстати, ты была у женского доктора? — Пашка спрашивает об этом как бы между прочим, невзначай, но я-то знаю наверняка, что это — главный вопрос, который беспокоит больше остальных.
— Была.
— Что сказал врач?
— Врач сказал то же самое: что с моим организмом всё в порядке и остаётся надеяться только на чудо.
— Значит, Юлька, будем надеяться, потому что других вариантов нет.
— Паш, а если к лету денег накопим, может быть, поедем к Святому Луке — просить помощи?
— Почему бы нет? Давай съездим в Крым, — Пашка мягко улыбнулся.
И я улыбнулась в ответ, но с такой миной, будто только что съела лимон.
…
Ранняя весна хлопотала в городе: разливала на улицах лужи; выстреливала упругими почками; чистила до блеска витрины магазинов; белила стволы деревьев; гнала на улицу из душных квартир детей и взрослых.
Небо, словно голубой шатёр, раздувалось над головой, пенилось облаками. Мне вдруг сильно захотелось домой, в родное село, в те места, где горизонт не закрыт коробками зданий, не затуманен выхлопными газами и смогом курящихся труб заводов и фабрик; где поля, освободившись от остатков снега, радуют глаз яркой зеленью озимых всходов. Захотелось туда, где, словно майские жуки, ползут по невспаханной ниве трактора; где горчащий весенний ветер пьянит не хуже домашнего вина; туда, где ощущение единства и сопричастности с природой, родной землёй, родным домом — не пустой звук…

Зоя Ивановна, по случаю наступления весны, подкрасила седые волосы, и теперь на солнце они отливают фиолетово-синим. У старушки вдруг появилась уйма дел: выгулять Артемона, съездить к подружке, купить новый шарфик…
— Погоди, Юлька, скоро на дачу ко мне поедем! Дача у меня — чудо! — Хвастливо говорила старушка.

Пашка щеголял в новой кожаной куртке и в новых джинсах. Наконец-то и мы смогли себе позволить!
Но самое неожиданное событие, удивительное и приятное, случилось на днях — вернулся домой Ахмед! С невозмутимым видом, как будто ничего особенного не случилось, он убирал с газонов остатки прошлогодней листвы и сухую траву.
Ахмед сильно, до истощения, похудел, сгорбился, но взгляд… Взгляд Ахмед теперь не отводил — смотрел прямо, и в глубине его карих глаз читались спокойствие и уверенность.
…
Наш Тихон к весне заматерел и всё чаще пропадал на улице — караулил соседских кошек и гонялся за воробьями. К счастью, безуспешно!
У парикмахерши Людочки не было отбоя от клиентов: она стригла, красила, делала химические завивки.
— Юлька, не поверишь, у меня на руках — кровяные мозоли!
— Люда, ты бы половину клиентов отправила восвояси — пусть идут в другую парикмахерскую. Пожалей себя!
— Ты что?! Сейчас как раз — самый заработок. Женщины идут в парикмахерскую, как рыба на нерест — косяками!
— Ну, тогда терпи.
— Кстати, Юль, хочу тебя в гости пригласить. Ты в воскресенье свободна?
— Свободна, а что за повод?
Людочка немного замялась.
— Люд, не тяни.
— Ну, хорошо. У меня — день рождения, только я никого не хочу приглашать, слишком устала от людей. Посидим вдвоём, чайку с тортиком попьём, поболтаем.
— А во сколько подойти?
— Приезжай к часу дня. Только подарков, пожалуйста, не надо.
— Нет, я без подарка не приду! Ты хотя бы намекни, чего тебе надо?
Людмила немного помолчала:
— Ладно, купи тогда бабочку.
— Живую, африканскую? Скажи, что ты пошутила!.. Где я тебе бабочку найду?
— Понимаешь, я коллекционирую всё, что связано с этими прекрасными насекомыми.
— А почему именно бабочки?
— А потому что это — моё тотемное насекомое.
Ничего себе! Про тотемных животных я знала, а вот про тотемных насекомых слышала впервые.
— Можешь купить хоть носки, хоть фартук, но чтобы на них присутствовала бабочка.
— Хорошо, поняла. Тогда до воскресенья!
…
В отличие от большинства женщин, к шопоголикам я не имею никакого отношения. А если и имею, то по минимуму… Меня утомляют долгие походы по магазинам, раздражают вышколенные навязчивые продавцы, которые, завидев потенциального покупателя, с приторно-услужливой улыбкой бегут навстречу, атакуя вопросами:
— Вам помочь? Вам что-то предложить? Не хотите ли взглянуть на ассортимент?
От таких продавцов я лечу без оглядки!
Городские бутики и супермаркеты набили изрядную оскомину, но всё же мне пришлось объехать несколько магазинов, прежде чем я нашла подходящий для Людмилы подарок — очаровательный домашний халатик. По нежно голубому фону раскиданы луговые ромашки, а над ними, всех мыслимых и немыслимых расцветок, порхали бабочки…
…
Людмила открыла дверь сразу же, как только я позвонила в дверь.
Злобный, как Цербер, мопс проскочил между ног хозяйки и кинулся на меня с таким остервенелым лаем, что я попятилась назад.
— Бабочка, на место! — прикрикнула хозяйка и, поймав собаку за ошейник, убрала с глаз долой.
Бабочка? Я не ослышалась?
— Не бойся, не укусит. Она тебя на прочность проверяла… Проходи, Юлька.
Я сняла плащ и прошла в комнату…
Стол сервирован на две персоны: на скатерти, цвета кофе с молоком, вышиты бабочки; на шторах приглушённого жёлтого цвета — тоже бабочки…
Бабочки «кружились» на салфетках и диванном покрывале, на бокалах и тарелках…
В квартире — настоящий культ насекомых!
Мне встречались люди, коллекционирующие старинные монеты и марки, самовары и ложки, но чтобы в таком масштабе, и чтобы бабочки — впервые.
— Людочка, поздравляю! Это — тебе.
Люда развернула подарок:
— Ой, какая прелесть! Я сейчас…
И убежала на примерку.
А мне почему-то стало очень грустно.
…
— Ну что, как сходила в гости? — глядя поверх газеты, спросил Пашка.
— Нормально сходила. Чай с тортиком попили, поболтали.
— Что-то ты об этом без особой радости говоришь.
— Пришлось долго ждать маршрутку — замёрзла и устала…
Оказалось, это был мой первый и последний визит к Людочке. Больше как-то не привелось…

Как же много могут рассказать о человеке предметы обихода и домашняя обстановка! Бывает, попадёшь к кому-нибудь в гости, и кажется, ничего особенного в квартире нет, а находиться приятно. А бывает наоборот: всё обставлено дорого, со вкусом, продумано до мелочей, а присутствовать в доме неприятно, и хочется поскорее сбежать…
Визит к Людочке объяснил многое — я поняла, насколько молодая женщина одинока. Чуть позже прочла о том, что бабочка — это символ бессмертия, символ Великой Богини. И это верховное божество одновременно олицетворяет собой небо и землю, жизнь и смерть. И что у многих народностей бабочка — символ души.
Благодаря Людочке, я теперь об этом знаю.

14

Светлана Ибрагимовна в срочном порядке собрала коллектив и сообщила о том, что Светлую Пасху в Детском доме предполагается встретить как обычно: провести с детьми беседу, покрасить яйца, и вместе с педагогами посетить ближайший храм.
По этому случаю дежурные принесли из столовой большое блюдо, полное сваренных вкрутую яиц; завхоз выдал нам краски и кисти.
— Юливанна, а что рисовать? — Мишка катает в руках ещё тёплое, не остывшее до конца, яйцо.
— Хотите, расскажу вам про светлый праздник Пасхи?
— Не-ет, не надо, мы всё знаем, нам каждый год об этом рассказывают.
— Я купила несколько пасхальных открыток, можете взять за образец, что-то срисовать.
— Я не буду рисовать, потому что не умею, — Сашка дует губы.
— Ты можешь просто покрасить кисточкой яйцо в любой цвет.
— В любой-любой?
— Да.
— Тогда покрашу в красный… Нет, в жёлтый!

Солнце, словно яичный желток, катается в синем апрельском небе. Форточка открыта настежь, и весенний ветерок парусом раздувает в нашей комнате тюль…
Наденька проводит по скорлупе яйца кончиком кисти так осторожно, словно ювелир — лазерным прибором по граням алмаза. Веточка с зелёными листьями, летящая голубка, солнышко и две витиеватые буквы «Х» и «В» — «Христос Воскрес».
— Надька, как это у тебя так красиво получается? — искренне удивляется Сашка.
Девочка счастливо улыбается…
— Юливанна, мы в храм на службу поедем?
— Поедем.
— А я не хочу в храм, — тихо говорит Димка, не глядя в глаза.
Я к такому повороту совершенно не готова:
— Почему, Дима?
Димка, насупившись, молчит.
— Объясни, пожалуйста, своё нежелание. Ты достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои слова и поступки.
— Потому что Бога — нет! — воскликнул Димка.
Наступает тишина…
— Хорошо, а ты можешь доказать, что Бога — нет?
— Могу! — с истеричными нотами в голосе кричит Димка. — Если бы Бог существовал, то у меня всё было бы по-другому. У меня была бы семья, родители. Почему Бог допускает, чтобы дети попадали в Детский дом?
Лицо Димки пошло красными пятнами.
— А я в Бога верю, — тихо говорит Лена. — Меня Боженька много раз спасал.
— Ой, да ладно! Напридумывала всё сама.
— Ничего я не придумывала… Однажды чуть в пруду не утонула, хорошо, что девочка незнакомая за волосы вытащила.
— Девочка тебя спасла, а не Бог, — глядит исподлобья Димка.
— А девочку кто попросил? Бог!.. А в другой раз мы на стройке играли, а там доска была не прибитая, а я на край нечаянно наступила, и вниз полетела. И разбилась бы, если бы не упала на кучу соломы.
— Я тоже в Аллаха верю, мама так научила… Каждую ночь молюсь за свою мамочку, — Гуля грустно вздыхает.
— Дурак ты, Димка, — Митька хлопнул товарища по плечу. — Может, тебя Бог как раз и проверяет, испытания посылает. Пройдёшь — молодец, не пройдёшь — не видать тебе счастья.
— Ну, и где тогда твой Бог? На небушке? — злится Димка.
— Нет, Димка, не на небушке, а вот тут, — Гуля прикладывает руки к груди. — Бог должен быть вот здесь, в твоём сердце…
…
Храм набит людьми до отказа.
Батюшка и священнослужители исполняют Пасхальное Богослужение; пахнет свечами и ладаном.
Возле Галины Геннадьевны, словно цыплята возле наседки, в кучу сбились малыши. Димка стоит справа от меня, и когда батюшка пропел — «Христос воскресе из мёртвых, смертию смерть поправ» — неуверенно осеняет себя крестным знамением, а после дотрагивается до моей руки, словно ища поддержки и опоры.

Видимо от духоты, к горлу вдруг подступила неприятная тошнота, в ногах появилась слабость, захотелось поскорее выйти на свежий воздух…
По окончании службы батюшка милостиво разрешил детям позвонить в колокола. Один колокол был крупнее, два других — меньшего размера. Сначала за колокольный язык дёрнул Ваня, потом — Оля, Люда…
И полетел над городской суетой праздничный колокольный перезвон! Он перекрыл собою и шум автомобилей, и гул толпы; заполонил и небо, и землю, и душу каждого из нас.
— Красиво! — восхищённо сказал Димка.
Я улыбнулась, обняла мальчишку и прижала к себе.
 …
— Юливанна, а можно я пойду погулять? — Оля по-кошачьи щурит накрашенные глаза.
Короткая, в крупную клетку, юбка, голубой свитер, облегающий небольшую высокую грудь; телесного цвета колготки… Губы на лице девочки горят ярко-розово, призывно… Голубые тени, чёрные стрелки подведённых глаз… Светлые волосы крупными локонами ниспадают на плечи.
— Оля, время для прогулок закончилось.
— А мне Светлана Ибрагимовна разрешила, можете сами проверить. — Оля некрасиво кривит губки. — Вы не переживайте, я вернусь через часик-полтора.
Я взглянула на время:
— Хорошо, иди, только не опаздывай, а то я буду волноваться.
Девочка жеманно пожала плечиком:
— Юличка Ивановна, обещаю вам не опаздывать, даже на пять минут.
Покачивая бёдрами, Оля выходит в дверь… Мне почему-то неспокойно.

— Светлана Ибрагимовна, извините, но я хотела уточнить — вы разрешили Оле идти гулять?
— Не беспокойтесь, разрешила.
— Но время для прогулок вышло…
— Ничего страшного, Юлия Ивановна, под мою ответственность.
Красный, подчёркивающий фигуру плащ, туфли на шпильке… Светлана Ибрагимовна смотрится в зеркало и, судя по всему, остаётся довольна собой.
— До свидания, Юлия Ивановна.
За директрисой захлопнулась дверь.
…
Я вспомнила, как однажды, в детстве, пообещала родителям вернуться с прогулки вовремя, до темноты, но заигралась и напрочь забыла про данное обещание. Наступили глубокие сумерки, когда родители наконец-то отыскали меня на другом конце села…
Никогда не забуду тот позор, когда получила хворостиной ниже спины!
После этого случая охота не сдерживать обещание и опаздывать у меня пропала…

Оля задерживалась уже на полчаса, и я не находила себе места.
Скоро придёт ночная няня — принимать смену, что я ей скажу? Что вместо десяти детей осталось девять? Что Олю отпустила не я, а Светлана Ибрагимовна? Поверят ли в это?
Меня охватила паника! Я выскочила во двор, оббежала по периметру участок Детского дома — никого. Выбежала на улицу и долго металась, словно мышь в лабиринте, между коробками соседних домов…
На улице довольно тепло. Пара бабушек на лавочке… подростки в беседке — хохот, музыка… собака, гоняющаяся за котом…
— Вы девочку не видели? Белокурая, симпатичная.
— Нет, не видели.
— Ребята, вы девочку не видели?
— Нет.

У меня холодеет где-то внизу живота, к горлу вновь подступает тошнота.
Принимаю решение возвратиться в Детский дом и позвонить директору.
Перехожу на шаг (что уж теперь!) восстанавливая дыхание и силы, и возвращаюсь туда, откуда начала свои поиски.
И вдруг!..
В лучах ускользающего за высотку солнца, словно Венера, выходящая из пены морской, выплывает Оля… Что с ней? Колготы порваны, волосы растрёпаны, юбка и голубой джемпер — в пятнах зелени, губная помада размазана по лицу… Меня посещает страшная догадка.
Девочка, что же ты натворила!
— Оля…
— Оставьте меня в покое!
Еле передвигая ноги, Оля поднимается на второй этаж и с грохотом захлопывает дверь перед моим носом…

На следующий день психолог Татьяна Сергеевна, при закрытых дверях, будет долго беседовать с девочкой, но, к сожалению, что-то исправить и отмотать время назад станет, увы, невозможно…
Гены — страшная штука. Именно они передают информацию о предыдущих поколениях. Увы, не всегда эта информация — во благо нам, потомкам. А может быть, гены здесь ни при чём?.. Тогда что — при чём? Может быть, это — Судьба?
Я задавалась вопросом: почему Светлана Ибрагимовна так поступила? Неужели потеряла бдительность? Почему в этот раз оказалась так легковерна? Устала? Или же личные проблемы притупили чувство бдительности? Каждый из нас вправе ошибаться…
С этого дня Светлана Ибрагимовна здоровалась со мной сухо и неприветливо, отводя взгляд.
…
— Всё, Юлька, хватит! — Пашка грохнул кулаком по столу. — Заявление на увольнение подашь завтра же.
Я рыдала в жилетку мужа битый час.
— А если тебя посадят? Скажут — недоглядела, а директриса твоя от всего откажется, сделает вид — «я девочку гулять не отпускала».
— Паш, Светлана Ибрагимовна сейчас в состоянии шока. Девочку в больницу возила, на обследование.
— И что?
— Не знаю, информация закрыта.
— Ладно, мышь, не реви, — голос Пашки несколько смягчился. — Но заявление завтра напишешь, договорились?
— Хорошо, — вытирая слёзы, пробормотала я.
Но ни завтра, ни послезавтра мне этого сделать не удалось — я заболела.
…
Участковый терапевт внимательно выслушал мои жалобы (тошнота, головная боль, головокружение, сонливость) что-то вписал в медицинскую карту и со словами — «думаю, вы обратились не по адресу» — отправил на консультацию к гинекологу…
Бывает, когда я сильно раскачиваюсь на качелях, моё сердце замирает и в буквальном смысле уходит в пятки. Точно также происходит, когда я лечу на санках с крутой горы…
— Поздравляю вас, — сказал женский доктор, мужчина лет сорока, и моё сердце, подпрыгнув, словно мячик на кочке, ухнуло куда-то вниз.
— Доктор, может быть, это ошибка?
— Нет, дорогуша, ошибка исключена. Вы беременны.
Я медленно опустилась на стул…
Вдруг вспомнился сон: утро, река и мальчик, плывущий в лодочке.
— Вы меня слышите?.. Повторяю свой вопрос: когда были последние регулы?
Доктор записал сведения в карточку.
— Необходимо сдать анализы… До скорой встречи, Юлия Ивановна.
— До свидания.
…
Прохожие обгоняли меня, торопились — каждый по своим делам, а я медленно брела по улице — спешить было некуда… Неужели теперь я — не одна! Неужели нас — двое?.. Скоро (не пройдёт и года!) всё это увидит мой малыш, мой мальчик, мой сынок — это солнце, это небо, эту траву…
Стоп! А вдруг всё-таки ошибка? Врачи ведь тоже люди и тоже могут ошибаться.
Нет-нет, мужу ничего говорить пока не буду, нужно подождать…

— Юлька, я голодный, как мамонт, что у нас на ужин?
— Гуляш с гречкой.
— Отлично!.. Что сказал врач? Вирусная?
— Ничего страшного, небольшой сбой в организме.
— Во-о дают врачи! У тебя было полуобморочное состояние, а у них это называется — «сбой в организме».
Я рассердилась:
— Ты не умничай, ладно? Ешь свою гречку с подливкой. Врачи — тоже ведь люди, они, между прочим, тоже могут ошибаться.
— Не имеют права.
— Непорядочных и халатных людей можно встретить в любой профессии.
— Юлька, врачи несут ответственность за нашу жизнь, понимаешь?
— А пожарники, милиционеры? Разве они не отвечают за нашу жизнь? Паш, каждый человек, в первую очередь, сам отвечает за свою жизнь.
— Ты что сегодня — с цепи сорвалась? Давай нормально поужинаем.
Я и сама не могла понять приступ дурного настроения:
— Ладно, извини.
А про себя подумала: «Надо будет завтра зайти в аптеку, купить тест на беременность. И как я раньше не догадалась?»

15

В сквере, что рядом с домом, сегодня особенно оживлённо: карапузы весело крутят педали велосипедов; парень с девушкой, уединившись, страстно целуются; мамы с колясками; подростки — на роликах…
Вишни осыпают на землю последний цвет. Воздух наполнен ароматами тюльпанов и нарциссов; зелёных газонов и выхлопных газов.
Подле меня, сидящей на скамейке в тени раскидистого тополя, опустилась молодая женщина. Скорее, не женщина — девочка. Сколько ей? Семнадцать? Восемнадцать? Худа — до прозрачности, и в чём только душа держится?
Одета довольно скромно. Одной рукой молодая мама покачивает коляску со спящим ребёнком, а второй пытается достать из сумочки бутылочку с молоком.
— Давайте я вам помогу.
— Спасибо. — Девочка-женщина смотрит благодарно; лицо некрасивое, но глаза, словно два фонарика, лучатся от счастья.
Только лишь женщина перестаёт качать коляску, ребёнок подаёт голос.
— Беспокойный он у меня, — будто извиняясь, говорит молодая мама.
— Мальчик?
— Сын! — женщина произносит это с такой гордостью, словно в коляске — не обычный ребёнок, а наследный принц Саудовской Аравии.
— Вы так молоды, а уже мама.
— Мне скоро исполнится восемнадцать!
— Неужели?!.. Трудно, наверное, с ребёнком? Бессонные ночи, болячки… Справляетесь?
— Ещё как справляюсь!.. Вы знаете, папа Серёженьки, как только узнал про беременность, сбежал и больше мы его не видели… Я не осуждаю — он ещё слишком молод, чтобы почувствовать себя отцом.
— Вас как зовут?
— Юля.
— Вот так совпадение! И я — Юля… Вы знаете, к мужчине это чувство приходит намного позже, к сожалению… Если, конечно, вообще приходит.
— Вот именно! А мама моя, как только услышала про беременность, стала кричать — «избавься от ребёнка, тебе учиться надо!» Только я не сломалась… Как можно лишить себя счастья стать матерью, взять грех на душу?.. Вы не смотрите, что я такая слабенькая, я умею за себя постоять!
— Юля, неужели ты… Вы одна растите сына?
— Нет, мне дедушка помогает, дед у меня — мировой мужик! Мама тоже помогает, если не в командировке, она проводницей работает. Теперь мама в Серёженьке души не чает!

А если бы когда-то, в тот роковой момент, Юля поступила иначе? Если бы приняла другое решение?
Когда-то эта девочка смогла стать выше сложившихся обстоятельств. Природа (Бог?) подарили ей два крыла: ярко выраженный инстинкт материнства и способность любить. Эти два крыла и сейчас видны за её худенькой спиной.
Лети, девочка, и пусть тебе повезёт!
…
Учебный год отсчитывал последние, самые трудные дни. Дети отлынивали от занятий, уходя в глухую оборону; они стали рассеянны и непредсказуемы.
Молодая кровь, бегущая по жилам, кипела и бурлила; энергия била через край, ища выхода. Ссоры и мгновения перемирий, гнев и милость, улыбки и слёзы — всё сменялось на дню по несколько раз, словно в калейдоскопе. Удержать детей в рамках было так же трудно, как бурлящий горный поток, сходящий с вершины ранней дружной весной.

Близнецы Димка и Сашка — будто два петуха в одном курятнике; две непримиримые стихии — огонь и вода; земля и небо… Стычки между ними -неизбежны!
У Мишки с недавних пор ломается голос — то пищит фальцетом, то вдруг начинает басить. Мишка смотрит на остальных мальчишек несколько свысока — над верхней губой его пробиваются усики.
Люда с большим удовольствием гоняет с мальчишками в футбол; в мужской компании она — своя в доску!
Разительных перемен не случилось только с Леной и Наденькой, они по-прежнему отставали в развитии и выглядели моложе своих лет.
Вокруг Оли образовался некий вакуум, и хотя никто из детей ни о чём не знал наверняка, но каким-то шестым чувством каждый догадался о том, о чём не следовало бы…
Оля перестала краситься и жеманничать; за учёбу схватилась с таким рвением, словно утопающий — за спасательный круг.
Иван с большим удовольствием демонстрировал нам видеофильмы, и, казалось, окончательно позабыл неприглядную историю с фокусником NN. Лишь однажды, когда по телевизору транслировали выступление Амаяка Акопяна (фокусника-иллюзиониста с мировым именем) Ваня не выдержал и ушёл в свою комнату…

Как часто детские мечты разбиваются о жестокую реальность! Как часто мы, взрослые, способствуем этому! Кто знает, возможно, из Вани мог бы получиться популярный артист, а из Митьки — инженер или талантливый электрик; из Люды — известная спортсменка.
Не навредить бы, не убить, не растоптать детскую мечту! Кажется, это вполне посильная задача для взрослых… А посильная потому, что мы, взрослые тоже когда-то были детьми.
…
На улице который час сыпет мелкий майский дождь. Про такой дождь у нас в селе говорят — «грибной».
На улице делать нечего, поэтому дети разбрелись по своим комнатам: кто-то делает уроки, кто-то читает, а кто-то собирается спать.
Иван отсоединяет DVD-магнитофон от телевизора и вместе с проводами складывает в мою сумку.
— Юливанна, можно я вас провожу?
— Конечно, можно! Я буду этому только рада.
Ваня на ходу надевает куртку, и будто верный Санчо Панса, шагает рядом.
— Куда это ты, Ванюша, собрался? — Подозрительно интересуется вахтёр.
— Юливанну до ворот провожу — и сразу назад.
— Иди, Ванюша, — кивает вахтёр.
Ваня опускается на колено, чтобы завязать шнурок на ботинке…

— Юлия Ивановна в состоянии сама дойти до ворот, — слышится за спиной. В надменном голосе директрисы — и угроза, и провокация.
Я оборачиваюсь…
Иван поднимается с колен, во взгляде — недоумение и растерянность.
— Ну, можно хотя бы до ворот проводить?.. Что тут такого?
— Я же сказала — «нет». — В голосе Светланы Ибрагимовны звучит ещё больше металлических ноток.
— Но почему? — Во мне закипает гнев вперемежку с обидой — обидой за Ваню.
— Ваня, ступай наверх. — Почти шипит директриса сквозь зубы, и мальчику ничего другого не остаётся, как повиноваться.
Я толкаю стеклянную дверь и выхожу в майский дождь…
Капли дождя, стекая по моим щекам, почему-то солоны на вкус.
Как это понимать? Обжегшись на воде, Светлана Ибрагимовна дует теперь на молоко? Или мстит за то, что попала впросак в случае с Олей, а я была тому свидетелем? Но почему должен страдать Ваня? Он-то в чём виноват?
Моя нога случайно ступает в разлившуюся на дороге лужу, и холодные грязные брызги заляпывают обувь и новые дорогие колготы.
Я чертыхаюсь, недобрым словом поминая и Светлану Ибрагимовну, и этот дождь, и эту противную лужу на моём пути.
…
— Ну, что, мышь, рассказывай! Подробно — как батюшке на исповеди. — Пашка смотрит на меня зло и подозрительно, точно покупатель, узнавший о том, что его только что обвешал продавец.
От Пашкиного язвительного тона я теряюсь, как будто на меня вылили ушат ледяной воды.
Что он имеет ввиду?.. Беременность? Но я только что купила в аптеке тест, и ещё не успела удостовериться наверняка… Откуда он мог узнать?
— Паш, о чём рассказывать? Я ни в чём не уверена…
— Кто он? — Рявкает муж.
— В смысле? Ты о ком?
— Юлька, не зли меня! Последний раз спрашиваю — «кто он»?
— Паш, я правда ещё не знаю…

Пашкина грудь вздымается с шумом — он едва-едва держит свой гнев под контролем; надувает щёки и кипит, как самовар, готовый вот-вот взорваться.
В таком гневе я своего супруга вижу впервые!..
— Рассказывай, откуда у тебя вот это… Золото — чистой пробы, камень… Ну, не знаю, что за камень… похож на изумруд. Я не ювелир, в конце концов…
Пашка тычет мне в лицо колечко, подаренное Зоей Ивановной.
Господи, я же совсем забыла рассказать Пашке про подарок! Упрятала коробочку с кольцом в дальний ящик серванта и забыла, а Пашка нашёл… Недотёпа, ах, какая я же недотёпа!

С минуту, не моргая, смотрю на мужа, и вдруг взрываюсь от дикого хохота.
— Ай!.. Ой!.. А-ха-ха! Ой, не могу! Ты… а-ха-ха… дурак!
Теперь настала Пашкина очередь потерять дар речи. Он ожидал чего угодно (оправданий, объяснений) но не гомерического хохота с моей стороны.
— Ой, не могу!… При… при-ре… при-ре-вновал!
На меня напала икота:
— Это… ик!… Зоя… ик! Ивановна… ик!
Пашка метнулся на кухню, набрал в кружку воды, но вместо того, чтобы дать мне попить, сам сделал большой глоток и брызнул холодным душем прямо в лицо.
Только после этого я успокоилась…
Казалось, инцидент исчерпан, но Пашка решил обидеться и со словами — «предупреждать надо!» гордо удалился в спальню… А я удалилась в ванную комнату, где, наконец, провела тестирование и осталась очень довольна результатом — он оказался положительным!
…
Я лежу в кровати с открытыми глазами и минут сорок таращусь в темноту… Так вот почему меня подташнивало в храме, а ещё тогда, когда искала пропавшую Олю… Вот почему последнее время меня преследует сильная сонливость вместе с плаксивостью! У меня, не склонной к истерикам, в последнее время глаза всё время на мокром месте…

Пашка, отвернувшись ко мне спиной, демонстрирует обиду с толикой пренебрежения; по его дыханию я чувствую — он тоже не спит.
— Ты спишь? — вдруг шёпотом спрашивает Пашка.
— Не сплю, — также шёпотом отвечаю я.
Пашка поворачивается ко мне лицом:
— Ты прости, Юлька — погорячился… Не скрою, приревновал.
— Да ладно, простила уже.
Пашка сгребает меня ручищами, прижимает к себе. Я высвобождаюсь из его объятий.
— Паш, у меня для тебя новость.
— Хорошая? Боюсь, ещё одну плохую новость я сегодня не переживу.
— Так что, говорить или нет?
— Говори, конечно, что уж теперь…
— Паш, я беременна.

Наступила долгая-долгая тишина…
Земля перестала вращаться вокруг оси, реки потекли вспять, а Вселенная сжалась до размеров малюсенькой точки, и теперь эта точка пульсировала где-то внутри моего чрева… В ночной тишине слышался только один звук — стук Пашкиного, зашедшегося от счастья, сердца.
— Люблю тебя, мышь, — наконец-то шепчет Пашка и покрывает моё лицо частыми поцелуями…
 
С этого дня я перестала принадлежать и мужу, и самой себе. Теперь я полностью принадлежала «ему» — тому чуду, что поселилось внутри меня. Я прислушивалась к биению новой жизни так чутко и внимательно, как монах в келье — к голосу Бога; как раскрывшийся бутон цветка — к жужжанию пчелы; как земля — к первой весенней грозе…
Теперь любопытным взглядом я смотрела не по сторонам, а заглядывала внутрь самоё себя.
Пашка избаловал меня до невозможности: обувал и одевал, как несмышлёного ребёнка. Он предупреждал каждый мой вдох, каждый мой выдох, каждое желание…
…
Зою Ивановну я не узнала: вместо элегантной дамы «бальзаковского возраста», как любит говорить о себе старушка, я увидела перед собой бабушку лет примерно семидесяти. Фиолетовые волосы она убрала под соломенную, дурацкого фасона, шляпку; надела чёрные, с провисшими коленями, брюки «а ля сороковые». Весь этот экстравагантный наряд дополняла вязаная, растянувшаяся кофта-меланж.
— Ну, что? Ты готова? — старушка ставит на пол тяжёлый пакет. — Вроде бы всего понемногу взяла, а нести тяжело.
За дверью Зои Ивановны, чувствуя, что его не берут с собой, оставляют дома, скулит Артемон.
Я захлопываю дверь, и спешу за старушкой…
Зоя Ивановна так прытко и сноровисто бежит впереди меня, будто боится опоздать на самолёт. Она то и дело оборачивается, кричит мне на ходу:
— Юлька, догоняй!
Я смеюсь:
— Мы летим на пожар?!
Зоя Ивановна всплёскивает руками, критично оглядывая меня с ног до головы:
— Какая-то ты стала в последнее время нерасторопная, ей-богу! Какая-то вялая.
Что ж, с этим фактом я и не спорю.
…
Рейсовый автобус под завязку набит такими же дачниками, как и мы с Зоей Ивановной. Все эти пассажиры, свихнувшиеся на рассаде, грядках и прочих прелестях, едут в одном направлении — на дачу! Пыльная взвесь в салоне, запах пота вперемежку с парами бензина ничуть не портят настроения любителям граблей, лопат, удобрений и рассады.
Судя по всему, мне только одной здесь душно:
— Откройте, пожалуйста, окно!

Автобус мчится мимо завода каких-то там изделий, минует небольшой заброшенный парк, вылетает за черту города…
Куцые заросли акаций, растущие вдоль дороги, уступают место высоким стройным соснам. Там, среди сосен, мелькают многоцветные крыши дач…
Сойдя на автобусной остановке, мы с Зоей Ивановной, чтобы добраться до её вотчины, идём по грунтовой дороге ещё минут пятнадцать.
Наконец-то!
Старушка торжественно открывает большой, донельзя проржавевший амбарный замок, висящий на калитке, большим, не менее ржавым ключом. Улыбается счастливо, как ребёнок, который, наконец, получил долгожданную игрушку, о которой мечтал.
— Входи, Юлька!
Старушка критически осматривает свои владения, качает головой:
— А работы сколько — непочатый край!.. Ну, ничего, глаза боятся, а руки — делают.
…
Я осмотрелась вокруг…
Солнечное майское утро, стряхнув остатки дрёмы, обещает хороший погожий день. Лёгкий утренний ветерок доносит из соснового бора, расположенного поблизости, аромат хвои и остатки ночной свежести.
От земли исходит непередаваемый дух, знакомый мне с детства: запах чернозёма, прогретого на солнце, первой весенней травы… Вокруг нас всё звенит, жужжит, гудит…
Я переступила порог маленького, но уютного дачного домика — он встретил устоявшимся запахом плесени и сырой прохлады.
— Юлька, не разувайся. Сначала здесь нужно прибраться.
И мы, засучив рукава, принялись за работу.
…
Каждый кусочек бутерброда аккуратно смазан маслом; сверху, источая аромат, тонким оранжевым лоскутком вялится красная рыба. Крупные шпротины ровными рядами уложены в консервную банку. Зоя Ивановна аккуратно берёт двумя пальцами шпротину за хвостик, с наслаждением отправляет в рот.
Свежая зелень, нарезка из огурчиков и помидор…
— Скоро, Юлька, всё это с куста рвать будем, без нитратов и прочей химии. Редис с морковкой отсеяли, теперь дело за рассадой.
— Угу, — подтверждаю я слова старушки с набитым ртом.
— А ты молодец! В работе — усердная.
— Я же с детства приучена, знаю как это трудно — с землёй работать… Впрочем, и трудно, и приятно!
Несколько пёрышек зелёного лука я сгибаю пополам, круто солю и с хрустом откусываю… Вкусно!

— Эх, голова моя садовая! — Зоя Ивановна сердито хлопает себя по коленям. — Совсем забыла.
Старушка срывается с места, ножом поддевает доску в полу и извлекает из недр тайника литровую бутыль из тёмного стекла.
— Это я на всякий случай прячу — вдруг кому-то вздумается на дачу влезть?.. Такого вина ты, ручаюсь, никогда не пробовала!
Старушка отирает с бутылки пыль, подносит, любуясь, к глазам: на тёмном матовом стекле играют солнечные блики.
— Домашнее, виноградное… Не вино, а песня!
— Зоя Ивановна, спасибо, но я пить не буду.
— Как это не будешь? Совсем по чуть-чуть…
Занесённая рука с бутылкой замерла над моим бокалом.
— Чисто символически, Юль! За открытие, так сказать, дачного сезона… Отказ не принимается!
Зоя Ивановна выглядит слегка обиженной.
…
Первый опыт знакомства с алкогольным напитком у меня случился после десятого класса — мы с девчонками решили попробовать шампанское. Напиток, переливаясь через край стаканов, пузырился, пенился и шипел, вызывая у нас полный восторг! Мы смеялись, кричали, перебивая друг друга… Мы чувствовали себя по-настоящему взрослыми, и нам это чувство очень даже нравилось…
Внезапно тёмная густая, как чернила, ночь свалилась на мои плечи; лампочка придорожного фонаря закачалась, словно от дуновения сильного ветра; лица девчонок расплылись, будто отражаясь в мутной речной глади. Меня придавило к земле…
Этот первый опыт пошёл мне на пользу, он дал возможность почувствовать, насколько тяжёлым и пагубным может быть воздействие алкоголя.
…
— Зоя Ивановна, извините, но пить не буду, даже не уговаривайте.
Старушка осторожно поставила бутыль на стол, взглянула на меня пристально, приложила к груди сморщенную руку:
— Господи, неужели?! Юлька?!
— Да, Зоя Ивановна, случилось! Мы с мужем ждём ребёнка.
— Ой!.. Так что же ты мне сразу-то не сказала? А я тебя тут батрачить заставила!
— Ну что вы такое говорите, мне это — только в радость! Двигаться, между прочим, полезно, и беременным — тоже.
— Твоя правда… А срок-то какой?
— Семь-восемь недель.
Старушка плеснула себе в бокал вина, отхлебнула:
— Радость-то какая! Родители уже знают?
— Нет ещё, вот поедем в деревню — тогда и скажем.
— В отпуск с Пашкой собираетесь?

Я не знала, как сказать Зое Ивановне о принятом месте с мужем решении. Наконец, набралась храбрости:
— Зоя Ивановна, мы решили вернуться на родину, в родное село.
Плечи у старушки как-то сразу обмякли, кровь прилила к лицу; она вздохнула:
— Вот так новость, час от часу — не легче.
— Да вы не расстраивайтесь, Зоя Ивановна, мы к вам в гости приезжать будем, или вы — к нам.
Я поднялась из-за стола, подошла к старушке сзади, обняла за плечи.
— Ребёнку нужен свежий воздух, а не загазованный… Опять же — экология, продукты натуральные, молоко… Пашке работу давно пора поменять, на вредном производстве он больше не может работать.
Я почувствовала, как плечи старушки сотрясает мелкая дрожь — Зоя Ивановна беззвучно плакала…
Странная штука — духовное родство между людьми!
Бывает, между кровными родственниками оно отсутствует вовсе, а бывает, встретишь человека, с которым не связан кровными узами, а он, оказывается, чувствует и понимает тебя лучше, чем кто-либо из твоего семейного окружения. И говорите вы с этим человеком на одном языке, и думаете одинаково, и скроены по одной выкройке, и слеплены из одного теста. И будто знакомы с ним тысячу лет!
Получается, духовная связь может быть намного крепче, чем кровная?
…
— Зоя Ивановна, не плачьте, а то и я сейчас заплачу!
— Не-нет, дорогая! Тебе расстраиваться категорически нельзя!.. Вот видишь, я уже успокоилась.
Старушка улыбнулась сквозь слёзы:
— Юлька, как ты думаешь, кто родится — мальчика или девочка?
— Думаю, что мальчик…
— А вообще это не важно! Тем более — первенец, тем более — такой долгожданный!.. Поздравляю, девочка моя.
Зоя Ивановна крепко целует меня в щёку и отпивает ещё один глоток божественного нектара.

16

Не успеваю принять душ после поездки на дачу и разобрать сумки, как Пашка — тут как тут! В глазах — весёлые чертенята; за спиной явно что-то прячет.
— Как поживает наша мамочка? Как ведёт себя сын?
— С чего ты взял, что сын?
— Предчувствие… А это — тебе!
Пашка достаёт из-за спины букет скромных белых цветов. Эти неприхотливые цветы расцветают в лесу одними из первых (после ландышей и медуницы) на солнечных лужайках, косогорах и даже в овражках.
— Ой, какая красота… Пашка, где взял?
— У бабульки на рынке купил. Нравится?
— Ещё бы! — Я опускаю лицо в белую кипень; в ноздри ударяет дурманящий запах леса; травы, впитавшей солнце… Чудесный, давно забытый мною аромат!
Я приподнимаюсь на цыпочки и оставляю на Пашкином подбородке лёгкий поцелуй.

— Мадам! — Торжественно говорит супруг. — Я приглашаю вас в ресторан.
Мой Пашка, хотя и родился, и вырос в селе, но иногда складывается такое впечатление, что с его родословной — не всё так просто. Павел не глуп, проницателен, а иногда даже галантен. А может быть дело в том, что Пашка — большой любитель книг? Его родители как-то обмолвились, что прятали книги от сына, особенно когда это было в ущерб учёбе…
— Паш, ты что? Какой ресторан?
— Ну, я немного погорячился… не ресторан — скорее приличное кафе.
— А повод?
— Юлька, разве у нас нет повода? — Пашка положил руку на мой живот. — Так что давай одевайся!
…
Пока принимала душ, подумалось: а ведь я действительно ни разу в жизни не была в ресторане… В нашем родном селе всего-то — единственная столовая и небольшое кафе. Кормят там, конечно, вкусно, но без особых изысков: пирожки, мороженое, чай, первые и вторые блюда… От этих воспоминаний засосало «под ложечкой» — мне вдруг страшно захотелось любимых деревенских пирожков с капустой…

Кафе «Грузинская кухня» оказалось от нашего дома на расстоянии «вытянутой руки», буквально в двух остановках.
— Паш, как ты думаешь, там есть пирожки с капустой?
— Юль, ты что, какие пирожки? Это же грузинская кухня, а не сельская столовая.
Пашка надо мной посмеялся.

— Прошу вас, присаживайтесь, — сказал молодой официант с лёгким кавказским акцентом и сделал широкий жест рукой… Белая, в тонкую полоску, рубашка, бабочка, серый жилет, чёрные, со стрелками, брюки…
Я огляделась по сторонам; в кафе царил полумрак… стены, оббитые натуральным деревом, тяжёлые бархатные портьеры, добротная мебель и паркет на полу… Солидное заведение!
Официант включил электрический канделябр за нашим столиком, принёс меню.
Кафе оказалось практически пустым: четверо мужчин кавказской внешности за столиком напротив; парень с девушкой; солидный господин с бородкой, в очках…
И тут я вдруг почувствовала, как покрываюсь неприятным ознобом с ног до головы — над нашим столиком нависла огромная оскаленная голова кабана!
Маленькие злые глазки, два жёлтых передних клыка загнуты вверх, из пасти вывалился чёрный язык… Я обвела помещение пристальным взглядом: возле барной стойки, ощерив пасть, застыл волк; хищная птица (ястреб?) вцепилась когтями в толстую сучковатую ветку; рысь замерла в прыжке, готовая атаковать…
— Паш, уйдём отсюда.
— Юль, ты чего? Тебе плохо?
— Здесь пахнет смертью…

К нам, с записной книжечкой в руках, уже спешил официант:
— Что будем заказывать, молодые люди?
Пашка слегка побледнел — он только сейчас понял, какую совершил ошибку.
— Извините, моей жене нужно срочно на свежий воздух. Мигрень…
— Понимаю! — Официант широко улыбнулся. — Мигрень — штука неприятная.
Мы вышли на улицу…

У меня кружилась голова и слегка подташнивало.
— Юлька, прости. Не думал, что ты такая впечатлительная! Вот я идиот…
— Ничего, сейчас всё пройдёт. — Я сделала глубокий вдох и выдох.
Весенние сиреневые сумерки стремительно опускались на город, машин стало меньше и дышалось гораздо легче; воздух не обжигал лёгкие своим ядом.
— Паш, тут недалеко есть кулинария…
— … а в кулинарии есть пирожки с капустой!
— Ну да!
— Пошли?
— Пошли! — Пашка взял меня за руку, и, словно маленького непослушного ребёнка, потащил за собой…

— Это какой по счёту пирожок?
— Шештой, — отвечала я с набитым ртом.
— Тебе плохо не станет?
— Нет, мне очень даже хорошо!
Пашка в ответ только покачал головой: у беременных — свои чудачества.
…
Я до сих пор вспоминаю это кафе с содроганием.
Для чего, с какой целью человек украшает себя и свои помещения чучелами животных? Что это — атавизм? Отголосок того времени, когда homo sapiens носил шкуры животных и украшал ими жилище? Но ведь на дворе — двадцать первый век!
Воротники из лисицы, шубы из шиншиллы, шапки из норки… В наших лесах истребили практически всех животных — лосей, волков, бобров. И лишь в кафе, в гостинице, в доме нового русского или богатого нувориша можно теперь встретить этих животных. Вернее, их чучела.
Мои родители хорошо помнят то время, когда в наших лесах можно было повстречать косулю, длинноухого зайчишку, рыжую лисицу… Когда-то охота на животных была обусловлена потребностью человека в еде, теперь охота превратилась в жестокую забаву — убийство… Сейчас человек убивает не ради того, чтобы насытиться, а ради того, чтобы реализовать свою агрессию.
Человек — самое жестокое существо на земле.
…
Утро сегодня выдалось прохладным и пасмурным. На всякий случай, беру с собой зонт; собираюсь с мыслями. Предстоит ответственный для меня день — нужно поставить решительную точку в своей деятельности, подписав заявление об уходе.
Разговор с детьми я снова и снова откладываю в долгий ящик: как им сказать, какие подобрать слова и аргументы?

Дверь в кабинет директрисы слегка приоткрыта; до моих ушей доносится взволнованный голос Светланы Ибрагимовны, сердитый и напряжённый.
Кажется, она говорит с кем-то по телефону.
— Да, я понимаю, что всем сейчас трудно, но что прикажете делать мне? Где изыскивать возможности?.. Разве проблемы детского дома — это только мои личные проблемы?.. Это дети, понимаете, дети?!. Мне позарез нужны эти средства!.. Что ж, в таком случае мы с вами будем разговаривать в другом месте и другим тоном!
В кабинете слышится неясный шум, потом что-то с гулким ударом падает на пол… Может быть, не сейчас? Попаду под горячую руку… Нет, нужно решиться, а то Пашка расстроится.
Осторожно стучу в дверь:
— Можно?
— Входите.
У директрисы в одной руке — стакан с водой, в другой — пузырёк с жидкостью. Светлана Ибрагимовна отсчитывает капли:
— Три… четыре… пять.
Острый запах корвалола плывёт по кабинету.
Светлана Ибрагимовна выглядит бледной и сильно расстроенной.

— Юлия Ивановна, приоткройте, пожалуйста, окно, если вас не затруднит.
Свежий прохладный воздух врывается в кабинет и несколько отрезвляет.
— Светлана Ибрагимовна, ознакомьтесь, пожалуйста. — Я кладу листок с заявлением перед нею на стол.
Золотая змейка выныривает из рукава светло-розового трикотажного платья, косится в мою сторону зелёным глазом…
Директриса поднимает на меня удивлённый печальный взгляд:
— Вы хорошо подумали, Юлия Ивановна?
— Да, мы с мужем приняли важное решение — вернуться на родину, в село.
— Мне очень жаль. — Директриса едва слышно вздыхает. — Что ж, придётся искать на ваше место человека… Дети уже в курсе?
— Нет, пока не говорила.
— Жаль! Им вновь придётся привыкать к новому педагогу. Очередь на эту должность почему-то не выстраивается — слишком трудно здесь работать. Даже приличная зарплата не стимулирует… Боже, как же я устала!

Светлана Ибрагимовна запускает в густые волосы пальцы, с силой трёт виски, но тут же вновь берёт себя в руки — ставит размашистую подпись на моём заявлении.
— Вам придётся отработать две недели, так что окончательно мы с вами не прощаемся.
— До свидания.
Я тихо прикрыла за собой дверь, испытав огромное облегчение.
…
В коридоре неожиданно столкнулась с Галиной Геннадьевной.
— Ну, что, Юлька? Всё нормально?
— Да, она подписала.
— Кстати, я тоже сегодня хотела заявление подать, но подумала, что как-то не совсем вовремя.
— Всё-таки увольняетесь?
— А куда деваться? Вич-инфицированных детей скоро привезут — информация из достоверного источника… Ты знаешь, Юлька, правильно делаешь, что увольняешься.
— Почему?
— Потому что в твоём положении…
Галина Геннадьевна делает многозначительное лицо.
Я покраснела:
— Откуда вы знаете?
— Глаз намётан — у самой трое детишек растёт…
— Галина Геннадьевна, я хотела сама рассказать, только чуть позже.
— Да ладно, Юль, я всё понимаю! Мы, бабы, народ суеверный, особенно — когда в положении.
Я согласно кивнула.
— Видишь, Боженька тебя услышал, теперь и к Святому Луке ехать не придётся… Поздравляю, дорогая!
И, прижав палец к губам, прошептала «тс-сс, только — никому»!

17

Учебный год закончился, и дети маялись, не зная, чем себя занять.
— Скорее бы в летний лагерь!.. Юливанна, а вы поедете с нами? — Гуля, судя по выражению лица, надеется на положительный ответ.
— Вы уезжаете летом в лагерь?
— Да! Он находится на берегу Волги, в сосновом бору, и там очень красиво.
Мне не хочется обманывать девочку, и я уклончиво отвечаю:
— Время покажет…

— Юливанна, а вы знаете, что в парке Гагарина открылись аттракционы? — Люда вяло перекатывает в руках теннисный шарик.
— Нет, впервые об этом слышу.
— Вот бы туда съездить! — мечтательно говорит Лена.
— Я на Чёртовом колесе ни разу не катался, только издалека видел, — поддерживает разговор Мишка.
— Там, наверное, сладкую вату продают. Мне мама всегда раньше покупала, — грустно говорит Гуля.
— А я высоты боюсь, — смущаясь, говорит Наденька.
— Ничего страшного в этом Чёртовом колесе нет! — Митька смеётся над Надиной трусостью.
— Если хотите, то могу поговорить с директором — может быть она разрешит посетить парк.
Последние мои слова тонут в детском крике:
— Да! Хотим!
— Пожалуйста!
— Поговорите!
…
Не веря в успех собственной затеи, я всё-таки отправилась в кабинет директора и неожиданно легко получила согласие Светланы Ибрагимовны.
— Неплохая идея, Юлия Ивановна. Тем более, что с администрацией парка я знакома лично. Где-то у меня записан телефон…
Светлана Ибрагимовна тут же позвонила по номеру, предупредила администрацию, пообещав, что нас встретят и дадут возможность посетить нескольких аттракционов на выбор.
— Единственная проблема состоит в том, что вам придётся ехать с детьми одной. К сожалению, у меня нет лишних людей, чтобы дать в сопровождающие. Надеюсь, справитесь?
Я засомневалась:
— Даже не знаю, немного страшновато…
— Думаю, справитесь. Дети вас слушаются… Единственная просьба — не опаздывайте к обеду… Да, и загляните в бухгалтерию, вам выдадут небольшую сумму денег на мелкие расходы — лимонад, сладкая вата…
— Хорошо! Спасибо, Светлана Ибрагимовна.
…
Тёплая и солнечная погода сегодня явно на нашей стороне!
Предвкушение праздника, предвосхищение чуда… Лица детей так и светятся радостью!
Смех… крики… короткие склоки… Это всё — от перевозбуждения!
— Где моя заколка?.. Мишка, это твоих рук дело?
— Отстань, не брал я твою заколку.
— Ты что наденешь? Эту кофту?.. Фу-уу…
— Юливанна, а какая рубашка лучше?
— Кто видел мои туфли?
— Да замолчите вы!
— А какие штаны надеть?

Я отстранённо наблюдаю за суетой и думаю о том, с каким бы удовольствием каждый из этих детей отправился в парк не со мной, а со своими родителями! И чтобы каждый имел возможность стоять рядом с мамой, сгорая от нетерпения, пока папа стоит в очереди в кассу за билетами… А когда, наконец, откроется турникет и строгая тётя пропустит к качелям, оттолкнуться от земли и взлететь вместе с родителями туда, где начинается безоблачное небо и вращается оранжевое солнце.
…
Колесо обозрения устроено не так уж и сложно. По ободу его крепятся кабинки для пассажиров, они удерживаются в своём положении, благодаря силе тяжести. Над каждой такой кабиной, словно зонт, на металлической арматуре, натянут брезент, оберегающий пассажиров от солнечных лучей и дождя. В центре кабины — что-то наподобие штурвала, за который можно держаться руками.
Запускается механизм, и колесо начинает медленно вращаться. Кабинки, плавно покачиваясь в воздухе, медленно плывут вверх, пока не достигнут апогея, верхней точки, затем также плавно опускаются вниз… Из ограждений в кабинках — только цепь, которая не сможет уберечь от падения, и если кому-то вздумается шагнуть вниз с высоты пятидесяти-шестидесяти метров — шансов нет никаких…
 
Администрация парка любезно предложила посетить бесплатно три аттракциона, на выбор. Мы с детьми посоветовались и выбрали «Колесо обозрения», качели «Ромашка» и аттракцион «Весёлые горки».
— Надя, если ты боишься высоты, то можешь остаться внизу и подождать.
— Нет, я хочу вместе с вами! — Заупрямилась девочка.
— Ну, хорошо.
Мы расселись по кабинкам: со мной сели Надя, Гуля, Лена и Оля; остальные дети заняли соседние кабины (чуть ниже) находясь в поле моего зрения.
— Пожалуйста, будьте осторожны, — увещевала я детей. — Не делайте никаких резких движений, не вставайте, и обязательно держитесь за руль. Если вдруг кому-то станет плохо, махните мне рукой.
— Юливанна, не волнуйтесь, мы не маленькие! — Сказал Митька и сплюнул сквозь зубы.
— Так! Слушаем внимательно: здесь, в парке, не плеваться, не сорить, и вообще — вести себя прилично. Это всем понятно?
— Понятно, — буркнул Митька.

Служащий аттракциона (усталый мужчина с равнодушным лицом) сообщил вялым голосом — «запускаю», и колесо, словно гигантский конвейер, повезло кабины с пассажирами вверх…
На всякий случай я держала Наденьку за руку, но по лицу девочки видела — ей уже совсем не страшно.
Чем выше мы поднимались, тем более прекрасная панорама открывалась взгляду. Дух захватывало от увиденной красоты! С высоты птичьего полёта город открылся нам во всём своём великолепии!
— Ух ты! Как здорово!
— Смотрите-смотрите! А вон храм, куда мы ходили.
— А вон там — наш Детский дом!
— А люди-то, люди — как муравьишки!
— Я с мамой на этом колесе уже каталась! — перекрикивая ветер, с гордостью сообщает Гуля.
Из соседних кабинок, улыбаясь, нам машут Люда и мальчишки…

Чем выше поднималось колесо, тем прохладнее становилось: свежий ветер холодил лица, трепал волосы и одежду…
Когда колесо достигло наивысшей точки, я ощутила вдруг неприятную дрожь в коленях и подступившую к горлу тошноту. Сердце опустилось куда-то вниз, будто я летела на санках с крутой горы… Только бы дети не заметили, что мне стало плохо!
— Спокойно, Юлька, мы уже опускаемся, скоро земля. — Успокаивала я самоё себя.

И тут случилось непредвиденное…
Странный глухой удар откуда-то сверху, резкий толчок — и наша кабина отклонилась от своего привычного вертикального положения градусов на тридцать! Девочки завизжали от страха и повалились на пол.
Промелькнула страшная мысль: «Нам конец!»
Краем глаза заметила, как вытянулись и побледнели лица моих детей, ехавших в соседней кабинке. Нам что-то кричали, но порывы ветра и крики девочек мешали разобрать хотя бы слово.
Сверху раздался треск, как будто небо раскололось пополам. Подняла голову и увидела: по брезенту, цепляясь за арматуру, карабкается человек. Я молниеносно оценила ситуацию: шансов у незнакомца нет никаких — он неумолимо скользил вниз!
Господи, неужели вот так нелепо нам суждено погибнуть? А как же мой сын, Пашка, родители? Как же мои дети?.. Не чужие — мои дети!
Голосила Оля, плакала Надя; мои зубы отстукивали громкую «морзянку».

Колесо вдруг остановилось.
Мы зависли между небом и землёй на расстоянии, равном примерно высоте трёхэтажного дома.
Тот, кто карабкался над нами, в последнее мгновение, перед тем, как соскользнуть вниз, сделал ещё одну попытку спастись — он чудом успел зацепиться руками за металлический бортик нашей кабины.
Я увидела, как побелели от напряжения пальцы мужчины… Он сделал неимоверное усилие, и мы смогли рассмотреть его лицо: бледное, как мел, с выпученными, ничего не видящими глазами.
В этих глазах плескалась ненависть…

— Закрой рот своим ублюдкам! Всех порешу!
Мужчина пытался подтянуться и перекинуть ногу через борт, но сильная качка кабины не позволяла ему сделать это.
— Спаси, Аллах! Помоги, Аллах! — в страхе молилась Гуля.
— Мамочка, мне страшно! — билась в истерике Надя.
Мужчина вновь предпринял попытку перенести тяжесть тела в кабину. Я старалась не думать о том, что будет, если ему это удастся.
— Тише! Девочки, тише!.. Всё хорошо.
— Кишки выпущу!.. У-у-да-а-вл-ю-уу-уу…
Белые пальцы разжались, лицо мужчины вдруг исчезло, а ветер, подхватив последнее «у-уу», понёс его к земле — туда, где уже толпились зеваки, а по стриженым газонам, не разбирая дороги, бежала охрана парка…

Наша кабина, словно маятник, вновь резко отклонилась в сторону, и, наконец, постепенно уменьшая амплитуду раскачивания, вернулась в привычное положение.
Я взглянула вниз: мужчина, распластавшись на асфальтовой дорожке, лежал неподвижно, неловко вывернув ноги, точно кузнечик.
— Он умер? — С испугом спросила Лена.
— Не знаю.
Подбежавшая охрана попыталась поднять мужчину и поставить на ноги, но из этого ничего не вышло. Судя по всему, он сломал обе ноги… Тогда несчастного подняли и куда-то понесли.
…
Пошатываясь, мы с девочками сошли на землю, уселись на зелёный газон.
— Что это было? — Со страхом спросила Люда, опускаясь рядом в траву.
— Мы за вас сильно испугались, — дрожащим голосом произнёс Димка.
— Это просто придурок какой-то! — Ваня нервно ходил-взад вперёд.
— Ваня, сядь, не мельтеши… Думаю, вы догадались, что этот мужчина — наркоман?
— Наркоман? Ужас! — Оля закрыла лицо руками.
— Вы сегодня все видели, на что способен человек под действием наркотических средств…
— Перемкнуло в голове, поэтому мужик с верхней кабины сиганул. — Подвёл итог Сашка.
— Никогда! — слышите?! — никогда не пробуйте никакую дрянь! Кто бы не предлагал, что бы вам не сулил… Наркотики — это смерть, вы видели сами.
— Юливанна, ну мы же не дураки! — Натянуто улыбнулся Мишка.
— Вот и хорошо, что не дураки.
— Теперь мы едем домой? — Гуля нервно покусывала нижнюю губу.
Мне очень не хотелось, чтобы этот случай испортил детям настроение:
— Ну, уж нет!.. Мы остаёмся. Сейчас перекусим, а потом пойдём на те аттракционы, которые остались… Согласны?
— Согласны!
— Пошли за сладкой ватой.
— Юливанна, а там ещё мороженое продают!
— И на мороженое денег хватит.
…
В который раз я убедилась, как легко умеют дети переключаться, как быстро забывают плохое! Детская психика подвижна, как ртуть. К сожалению, взрослые с годами теряют эту способность, долго и мучительно переживают неудачи, зацикливаются на проблемах… Конечно, и у детей не всё проходит бесследно — тяжёлые психологические травмы остаются на всю жизнь.
Все проблемы — родом из детства?..

— Предлагаю никому об этом случае не рассказывать. — Я обвела детей умоляющим взлядом. — Поверьте, я тоже очень испугалась, но думаю, лучше об этом случае никому не знать.
— Мы согласны.
— Так будет спокойнее!
— Не будем огорчать Светлану Ибрагимовну.

— Ну, как отдохнули? Без происшествий? — Светлана Ибрагимовна поинтересовалась об этом как бы между прочим.
— Да, всё хорошо. — Я не знала, куда девать глаза от страха и стыда.
А что, если бы всё закончилось не так, а иначе?.. А что, если бы… Меня снова пробил холодный пот.
Как всё-таки уязвим человек!
«Да, человек смертен, но это было бы полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!» — Говорил когда-то Воланд из «Мастера и Маргариты» Булгакова.
И Булгаков и Воланд, безусловно, знали, о чём говорят…
История, случившаяся в парке, не прошла бесследно: я поняла, что впредь нужно быть осторожнее по той простой причине, что теперь я отвечаю не только за своё здоровье и здоровье детдомовских детей, но также за новую, зародившуюся во мне жизнь — жизнь моего ребёнка.
…
— Голубушка, все анализы — в полном порядке. — Женский доктор Олег Иванович блеснул стёклами очков. — Рекомендую свежие соки, постное мясо… Очень советую мёд и инжир, если, конечно, на эти продукты нет аллергии… Ну, и безусловно, прогулки на свежем воздухе, положительные эмоции…
Эх, знал бы доктор о том, какой стресс я пережила на днях! Пашке, естественно, ничего не сказала — не стала огорчать. Представляю, какая была бы у мужа реакция!
— Спасибо, доктор.
— На здоровье, голубушка, на здоровье…
Олег Иванович относился к беременным женщинам точно так же, как заботливый отец к любимой, но вздорной дочке — «одевайся теплее; ешь витамины; веди себя хорошо!»
Невысокого роста, с пухлыми розовыми щёчками, пышным телом на коротких ногах, он был похож на кого угодно (хлебопёка, повара, закройщика женской одежды) но только не на врача! Несмотря на это, рядом с ним было тепло, уютно и спокойно. Он умел успокоить, приободрить, поддержать… Он чувствовал и знал женщину также хорошо, как будто и сам наполовину был женщиной… Впрочем, в каждой особи мужского пола присутствует женское «инь», в каждой женской — мужское начало «янь»; в чёрном присутствует белое, а в белом — чёрное… То, что слева — то же и справа… что вверху — то и внизу. Всё взаимосвязано, и законы Вселенной — для всех едины.
…
Не доехав до дома две остановки, я вышла из автобуса, чтобы немного пройтись пешком — доктор рекомендовал больше гулять. Решила заглянуть на рынок — потолкаться, поглазеть, прицениться… Рынок, в отличие от магазина, я любила гораздо больше. Здесь всегда, как на вокзале, оживлённо, к тому же с продавцом можно поторговаться, а в магазине такой возможности нет.
Сбить цену на товар — это целый ритуал!
По тому, как торгуется продавец, можно кое-что понять: если быстро сдаёт позиции, значит или от природы не жадный, или товар залежался… Некоторые из продавцов торгуются охотно, даже азартно, видимо, для них это — своеобразное развлечение…

Рынок гудел, как встревоженный улей:
— Творог! Сметана! Деревенское молоко!
— Мясо! Свежее мясо!
Фу-уу, слышать про мясо не могу — сразу начинает тошнить. Мимо мясного отдела прохожу, не глядя.
Возле прилавка с летней одеждой суета: вслед за автомобилями, поменявшими зимнюю резину на летнюю, вслед за деревьями, примерившими яркую зелень, спешат и горожане — примеряют юбки, сарафаны, шорты, панамы…

А вот, наконец, то, что я искала!
Тётушки и бабушки в тёплых платках, жакетах, длинных юбках… Кто-то из них сидит на перевёрнутом ящике, кто-то — на перевёрнутом вверх дном ведре… Перед ними — пучки зелени, банки с вареньем, квашеная капуста, маринованные огурцы, солёные грибы…
Но я спешу на запах!
Туда, где в вёдрах с водой томятся охапки распустившихся пионов. Белые, нежно-розовые, бордовые, пурпурные — каких расцветок только нет! Каждый цветок — настоящее произведение искусства. Высокий стебель венчает крупная ароматная «голова». Крайние лепестки цветов слегка отогнуты наружу, но чем ближе к середине, тем плотнее лепестки скручены. Создаётся ощущение интима — как будто цветок что-то прячет от посторонних глаз.
Лепестки пионов слегка прохладны на ощупь, а на некоторых из них проступили капельки влаги…
— Почём цветы, бабушка?
— Бери, доченька! Почти задаром отдаю.
Беру (не торгуясь) семь штук. Мои любимые белые пионы! Около двух недель цветы будут радовать глаз, отдавая последний аромат, последнее своё очарование.
…
Зоя Ивановна теперь целыми днями пропадает на даче — это её отдушина, страсть, увлечение, хобби… Иногда она берёт с собой Артемона, и счастливый пёс, не имея возможность лаять (мешает намордник) скачет, вьётся, прыгает вокруг хозяйки от переполняющей собачье сердце радости, от предвкушения встречи с природой…
Меня догоняет жена Ахмеда, и, замечая в моей руке букет, восхищённо цокает языком:
— Вай, красивый какой!
Сегодня женщина одета по-восточному ярко: на голове — тонкий шерстяной платок, платье с орнаментом; на ногах — мягкие тапочки. И хотя мы живём по соседству вот уже несколько месяцев, заговорила она со мною впервые…

Городские жители часто возводят между собой непреодолимые барьеры. Бывает и так, что имя соседа по одной площадке, а также род деятельности — страшный секрет. И живут люди бок о бок годами, не здороваясь и не общаясь.
То ли дело — деревня! Каждый — в курсе всех событий, каждому есть дело до чужой жизни.
— Слыхали? Иванов совсем спился!
— А Петров к соседке ушёл.
— А Сидоров машину купил.
Сплетни — это род занятий и развлечений для сельского жителя. При отсутствии кинотеатра, театра и парка развлечений чем ещё заняться в свободное от праведных трудов время? Чем ещё потешить душу?
…
Тихон встречает у дверей коротким «мяу». Хвост — трубой; в глазах — неподдельная кошачья радость.
— Ну что, Тишка, собрал чемодан в дорогу? — Я глажу кота по шелковистой мягкой шерсти; ставлю цветы в банку с водой…
В квартире — полный бедлам! Коробки, мешки, чемоданы… Мы с Пашкой усиленно готовимся к переезду.
За те месяцы, что прожили в городе, ничем таким особенным мы не обзавелись, ничего сверхъестественного не купили — львиную долю заработка съедала плата за квартиру. Самые дорогие приобретения — это видеомагнитофон, два телефона и кое-что из одежды и мебели.
По объявлению в газете Павел нашел транспорт для переезда, договорился о цене. Сумма получилась приличная.

Я устало опустилась на стул.
Тихон, не ожидая приглашения, прыгнул ко мне на колени.
Я гладила кота и невесело размышляла: «Трудно оставлять тех, к кому прикипел душой, но ещё труднее тому, кто остаётся». Я вспомнила, как мы пили чай на кухне у Зои Ивановны, как лечила её во время простуды… Каково теперь будет старушке без меня? Справится ли? Кто будет носить Артемону сахарные косточки, а Лёвке — сосиски? Я вспомнила своих детдомовцев… Их снова бросают, снова предают. Детям вновь придётся привыкать к новому воспитателю, в надежде найти в нём хорошего доброго друга.
Трудно покидать того, кого любишь…
Трудно отпускать того, кто любим!
На глаза сами собой навернулись слёзы… Тихон, чувствуя моё настроение, немедля, включил свой мурлычащий аппарат — «не грусти, хозяйка, всё будет хорошо!»
А рядом, в трёхлитровой банке удушающе пахли цветы.
 
18

В самом центре стола, источая аромат, возвышается торт.
Тонкие пористые коржи, с прослойкой нежнейшего заварного крема, сверху — присыпка из коричневой крошки… М-мм, объедение! Не могу утверждать, что я профессионал в выпечке, но печь люблю гораздо больше, чем возиться с первыми или вторыми блюдами.
Мне пришлось потратить полдня, чтобы приготовить эту красоту! Торт получился солидным — два с лишним килограмма весом.
Сегодня — особый случай…
— Юлька, не заморачивайся! Сходи в кулинарию, там торты — на любой вкус.
— Паш, ты ничего не понимаешь! Магазинная и домашняя выпечка — это большая разница.
— И в чём разница? В цене?
— А в том, что в домашнем изделии (будь то борщ, пельмени или торт) есть душа! А в магазине или кулинарии — конвейер.
— Спорный вопрос, — не соглашался Пашка. Муж с самого утра нарезал возле кухонного стола круги.
— Юлька, дай кусочек попробовать, тогда я точно определю — вкусно или нет.
Пашкина рука уже тянется к вожделенному медовому коржу.
— Ну, что ты как маленький? Я же сказала, торт — для детей, а для тебя испеку в следующий раз.
— Ну, да! Всё лучшее — детям, а родной муж пусть помирает с голоду.
И Пашка удалился с гордо поднятой головой.
Пришлось пожертвовать одним коржом, смазать его кремом и, изобразив книксен, поднести Пашке.
Муж милостиво принял подношение, и я была прощена!
…
— Юливанна, у вас сегодня день рождения?
Дети слетелись на аромат торта, точно пчёлы — на аромат нектара.
— Ого, ещё и лимонад! — Мишка схватил бутылку, потряс ею в воздухе, поднимая цунами из пузырьков.
— А сколько вам сегодня исполнилось? — Димка хватает со стола конфету. — Люблю «Коровку»! Только ел её давно.
Гуля шлёпнула Димку по руке:
— Ты что, самый умный? Положи на место.
— Да я просто так — посмотреть! — обиделся мальчишка.
— Не ссорьтесь. Лучше сходите в столовую, попросите у повара тарелки и чайные ложки… и ещё — нож. Нет!.. За ножом я сама спущусь.
Мы накрыли в фойе один большой стол, сдвинув вместе несколько маленьких.
— Кто знает, как разрезать торт на десять равных частей?
— Я! — кричит Сашка. Он берёт в руки нож и долго стоит в раздумье, не зная, с чего начать.
— Давайте лучше я. — Гуля берёт из Сашкиных рук столовый прибор, аккуратно разрезает пополам, затем ещё раз пополам…
— Ну, вот, теперь можно разложить по тарелкам!
Стучат ложки о блюдца; в бокалах пенится лимонад… Девочки едят торт ложками, не торопясь, отделяя небольшие кусочки; мальчишки (кроме Мишки) едят прямо руками, облизывая сладкие пальцы — «так вкуснее!»
— Подождите! — Запоздало кричит Лена. — А Юливанне торта не хватило!
— Я дома наелась, пока пекла, так что не переживайте.
…
С чего же начать?.. Я трушу, как в тот памятный первый день, когда переступила порог Детского дома.
— Ну, что — вкусно?
— Очень! У нас мамка пирожки вкусные пекла. — Говорит Сашка.
— А торты — ни разу. — Поддерживает брата Димка.
— Хорошо, давайте теперь помолчим, мне нужно вам кое-что сказать.
— Да мы уже и так догадались, — с конфетой во рту невнятно говорит Люда. — У вас день рождения, только вы не хотите говорить, сколько вам исполнилось лет.
Митька, допив лимонад, отставляет бокал, откидывается на спинку стула:
— Я думаю, что вам — двадцать пять лет, не больше.
— Как вы думаете, можно ли лгать друзьям или тем, кто очень дорог?
— Можно! — Ёрничает Мишка. — Если сильно хочется, можно и соврать.
— Дурак ты, Миша. — Тоном учителя, которого огорчил ученик, говорит Гуля. — Врать вообще не хорошо, а друзьям — тем более.
— Да ладно, я пошутил. — Мишка скалится, обнажая мелкие зубы.
— Ребята, мы с вами друзья, поэтому скрывать правду от вас не имею права… Я увольняюсь.
Наступила неприятная пауза.
— Но почему? — Воскликнула Люда.
— Причин для этого несколько… Мы с мужем возвращаемся в родное село.
— А как же — мы? — В голосе Вани звучит и обида, и недоумение.
— Да ладно, Ванёк, не парься! Другая воспиталка придёт. — Митька говорит это цинично, сквозь зубы, но в глазах его вижу боль. — Что, первый раз, что ли, воспиталки меняются?
— Зачем вам уезжать в деревню? Разве в городе плохо? — Тихо спросила Надя.
— Буду с вами откровенна до конца… Мы с мужем давно мечтали о ребёнке, но как-то не получалось. Мы всё перепробовали: и к врачам ходили, и даже к гадалке.
— К гадалке? Интересно как! — Оля округлила глаза. — И что гадалка сказала?
— Ой, это — целая история! Гадалка велела принести голову щуки и моток ниток. Сказала, что это — самое верное средство!
— Ха-ха! — Рассмеялся Митька. — Как в сказке — «по щучьему велению, по моему хотению».
— Вот уж точно — как в сказке! Щуку я купила, нафаршировала грибами, и мы съели её на ужин! Так что к гадалке я больше не поехала.
— Юливанна, так вы теперь…
— Мы с мужем ждём ребёнка! В деревне у нас остались бабушки и дедушки, а в городе никого нет, нам здесь будет трудно.
— Не уезжайте, пожалуйста, — Надя пытается скрыть подступившие слёзы. — Мы к вам сильно привыкли.
— Дура ты, Надька! Это же ребёнок, свой ребёнок! А свой — всегда дороже, — крикнул Митька.
— А я за Юливанну очень рада! Правда же — здорово! — Улыбается Степанова Лена.
— Ребята, мне очень жаль! Но рано или поздно жизнь раскидает нас по разным уголкам земли. Вы покинете стены Детского дома… В любом случае, нам придётся расстаться. Такова жизнь! Но никто не может помешать нам и дальше оставаться хорошими друзьями. Согласны?
— Да.
— Поэтому, на всякий случай, возьмите сейчас же блокнот и авторучку, запишите мой домашний адрес и телефон. Давайте не будем теряться…
Я продиктовала свой сельский адрес.

— Юливанна, а в городе вы на какой улице живёте? — Пытливо спросила Гуля.
— А зачем тебе?
— Ну, скажите, пожалуйста!
— По улице Ленина.
— Это где магазин « Товары для детей»?
— Да, это рядом.
— А вы когда уезжаете?
— В пятницу. Машину уже заказали, вещи упаковали.
Я вздохнула…

Мне хотелось обнять каждого из детей, приободрить, приобнять, но в то же время я понимала, что лишние сантименты будут только во вред. Поэтому я улыбнулась и тихо сказала:
— Постарайтесь стать счастливыми! Счастливый человек добр и к самому себе, и к окружающим. А ещё, счастливый человек редко совершает ошибки.
…
Ломбард по улице Мира встретил меня тишиной и прохладой.
Очереди не было; передо мной, у окошечка, стоял неопределённого возраста мужчина. Пропахшая потом тельняшка, трико с лампасами, на ногах — сланцы, надетые прямо на носки. Мужчина, заслышав мои шаги, затравленно оглянулся: заросшие щетиной впалые щёки, острый выпирающий кадык, заострённый длинный нос… И весь он состоял из острых углов — острые локти, острое лицо, острый взгляд.
Оценщик ломбарда что-то тихо сказал мужчине, и тот нервно задёргался, словно кукла-марионетка:
— Не-ее, братан! За такие деньги я не согласен.
Из окошка до меня донеслось окончание следующей фразы:
— … надцать рублей.
Мужчина задумчиво почесал затылок, громко сглотнул:
— Ладно, давай.
Пока оценщик выписывал квитанцию, мужик, видимо, окончательно потерял терпение: он громко барабанил пальцами по стойке, хрустел костяшками пальцев и постоянно оглядывался на дверь. Наконец, поставив на документе небольшую закорючку, забрал паспорт и с облегчением выдохнул:
— Спасибо, братан!
Мужик, не считая, сгрёб деньги и, шоркая сланцами, побежал к выходу, унося с собой кислый запах перегара и пота.

— Здравствуйте! Скажите, а где можно найти ювелира?
— А что вы хотели?
— Мне нужно по размеру подогнать колечко — оно мне велико.
— Девушка, ювелир будет только в понедельник.
— Но… я не могу ждать до понедельника!
— Извините, помочь ничем не могу. Приходите в понедельник.
И молодой человек с мышиной незапоминающейся внешностью громко щёлкнул степлером, словно захлопнул мышеловку.
…
Какая же я растяпа, недотёпа, размазня!
У меня было огромное количество времени, чтобы заняться колечком, но я дотянула до последнего момента! И вот — пожалуйста… Что теперь делать? Где искать ювелирную мастерскую? У меня уже нет ни сил, ни желания, ни времени. Ещё столько всего нужно успеть! Надо заехать в парикмахерскую к Людочке, забежать к Зое Ивановне…
Ничего не поделаешь, придётся колечку с изумрудом дожидаться своего часа.
…
Насколько проще становится на душе после принятия жизненно важного решения! Это решение становится своеобразным увеличительным стеклом, глядя сквозь которое люди и обстоятельства приобретают выпуклые, как барельеф, черты, детали, контуры и характеристики.
Собранный в дорогу чемодан — та точка отсчёта, после которой начинается новый виток, открывается новая перспектива, новые возможности и обстоятельства; открывается новый путь…
Мне всегда нравилось состояние «чемоданного настроения»! Ты ещё не там, но уже и не здесь. И вдруг наступает пора прощаться… Прощаться с тем, кто многому научил, многое помог понять. «Он» научил меня быть сильной, мужественной, научил приспосабливаться к непростым жизненным обстоятельствам. И имя ему — «Город»!
Город — в многообразии людей и судеб, вкусов и притязаний, желаний и возможностей. Когда-то мы с ним были поврозь, теперь — вместе… Спасибо, тебе, Город, за преподанный урок, полученный опыт, багаж знаний, который я получила!
…
В дверь настойчиво звонят.
Павел не торопится открывать, он стоит в прихожей с инструментом в руках — разбирает настенный светильник в виде совы. Светильник он подарил мне на восьмое марта со словами:
— Ты такая же мудрая, как эта сова!

— Паш, открой дверь!
— Юлька, я занят, сама открой!
На пороге — Зоя Ивановна. Одета так, что хоть сейчас — на обложку журнала «Бурда Мода». Синий приталенный жакет, белая блуза с брошью, синяя твидовая юбка… Волосы при помощи шпилек аккуратно собраны в валик в виде «улитки».
Пашка, увидев соседку, восхищённо присвистнул:
— Ого! Зоя Ивановна, вы сегодня — сама леди Элегантность.
— Умеете вы, Павел, доставить даме удовольствие!

Я накинула на плечи кофту, взглянула в зеркало:
— Паш, может, ты пойдёшь с нами?
— Нет, девочки, как-нибудь без меня. Только ерунду не берите — скупой платит дважды.
— Хорошо.

В фирменном магазине «Связной» — небольшая очередь.
Две девушки в белых блузах и фирменных зелёных жилетах ловко обслуживают посетителей, рассказывая о преимуществах той или иной модели телефона.
Мы с Зоей Ивановной скромно пристраиваемся в хвост очереди. Кажется, старушка чувствует себя не в своей тарелке.
— Зоя Ивановна, вы паспорт не забыли?
— Не забыла, — бурчит старушка, стараясь скрыть свою неловкость и растерянность.
Шепчет мне на ухо:
— Ты знаешь, Юль, что я подумала?
— Что?
— Вроде бы, я не дура, а веду себя как последняя кретинка.
— А в чём дело?
— Жизнь летит вперёд, а я всё как-то по-старинке, всё на месте топчусь. Это моё упрямство во всём виновато! Раньше надо было телефон покупать. Вернее, сразу, как только они появились.
Я понимающе улыбаюсь:
— Лучше поздно, чем никогда.

За хрупким стеклом витрины, в лучах яркой подсветки — мобильные телефоны разных марок и расцветок; всевозможные аксессуары…
Я замечаю округлившиеся глаза Зои Ивановны и понимаю, что старушку испугали цены на товары и услуги.
— Добрый день! — девушка-продавец вежливо улыбается. — Чем могу помочь?
— Нам нужен простой, без всяких излишеств и премудростей, телефон. К тому же, не дорогой. — Я многозначительно показываю взглядом в сторону Зои Ивановны.
— Хорошо. — Девушка открыла витрину и достала телефон. — На эту модель у нас сегодня действует скидка.
Девушка назвала цену.
Зоя Ивановна встрепенулась, расправила плечи и уверенно сказала:
— Мне нравится. Оформляйте!

Пока продавец оформляла покупку, из лабиринтов моей памяти вдруг всплыла давняя история… Однажды отец привёз из райцентра в подарок игрушку — калейдоскоп. Я поднесла к глазу картонную трубку, и мной овладел восторг! Волшебный, сказочный, нереально-прекрасный мир предстал во всём своём великолепии и многообразии! Этот мир я могла изменить по собственному желанию в доли секунды, стоило только лишь повернуть калейдоскоп в ту или другую сторону.
Великолепные звёзды, ажурные снежинки, цветы и радужные блики в мгновение ока сменяли друг друга… Оказалось, сказка — это реальность!
Когда родители ушли на работу, я решила разгадать загадку и понять, как же устроен волшебный мир?
Я вскрыла картонную трубу и вытрясла наружу всё, что там было: хрупкие полоски зеркал и несколько разноцветных стёклышек. Моему разочарованию не было предела… Неужели всё так просто? Я не верила своим глазам… Уничтожить сказку, волшебство оказалось легко — проще пареной репы! Я горько расплакалась, потому что вернуть сказку обратно оказалось уже невозможно… Получается, иногда лучше не знать, как устроен мир и что там — внутри?..

— Юлька, ну как тебе моя покупка? — Зоя Ивановна взглянула горделиво. — Что скажешь?
— Хороший телефон, Зоя Ивановна. То, что надо.
— И мне нравится! — Удовлетворённо хмыкнула старушка и взяла меня под локоть. — Вот уедешь в свою деревню — будем созваниваться.
— Обязательно!
Весьма довольные собой, мы отправились домой — осваивать дорогую, но столь необходимую в наше время, вещь.
…
В пыльном зеркале трюмо отражается наполовину опустевшая квартира. Посередине комнаты — громоздкая конструкция из мешков, коробок, сумок…
В щедрых лучах июньского солнца, проникающего сквозь окно, вьются роем, мельтешат встревоженные пылинки. Мирно тикают ходики, отсчитывая последние часы нашего пребывания в городе. Скоро вернётся Пашка, мы погрузим вещи, вернём хозяину ключ и… Здравствуй, дорога! — прощай, Автоград…
Тихон потерянно бродит между коробок, принюхивается, таращит на меня недоумённый васильковый взгляд — «что происходит, хозяйка?»
— Не волнуйся, Тишка! В деревне тебе наверняка понравится. Между прочим, кот голубых кровей — большая редкость в наших местах!

Я чувствую лёгкое головокружение (видимо, переутомилась) кладу руку на живот:
— Не волнуйся, малыш… Скоро будем дома! Представляешь, какой сюрприз ожидает бабушек и дедушек?
Я поглаживаю живот, и чувствую, как пульсирует внутри меня радость, как ликует во мне новая жизнь. Наверное, так же пульсирует наша Вселенная.
Нет, всё-таки надо открыть окно — душно…
— Что-то нашего папы долго нет!

Сегодня слишком жарко, поэтому двор пуст. В воздухе, под слабым дуновением горячего ветерка, кружатся «снежинки» — это с тополей облетает пух.
Две девчонки, оживлённо жестикулируя, входят во двор со стороны троллейбусной остановки. Одна — повыше ростом, вторая едва достаёт подруге до плеча. Та, что повыше, поднимает голову и бросает внимательный взгляд на окна…
Не может быть! Это — Гуля и Лена…
Моё сердце замирает от страха: неужели сбежали из Детского дома?
Ужас! Что-то теперь будет?!
Я открываю настежь окно:
— Девочки, я здесь! Квартира номер шестнадцать.
И бегу открывать дверь…

Сгребаю обеих в охапку, хватаю за руки, тискаю, обнимаю; радуюсь так, как радуются самым дорогим и близким людям, но вслух говорю совсем другое:
— Вот бы выпороть вас за самодеятельность!.. Сбежали, да? Как узнали мой адрес?
— Юливанна, вы не переживайте! Нам Светлана Ибрагимовна ваш адрес дала, а ещё — денег на дорогу.
— Она велела вернуться через час. Нам опаздывать нельзя, иначе будут проблемы.
— Как же директор вас отпустила? — Моему удивлению нет предела.
— А мы соврали, что вы забыли кассету с фильмом. — Взгляд у Лены наивный и простодушный, как у маленького ребёнка.
Делаю строгое лицо:
— Разве я учила вас обманывать?
— Конечно, нет! Но ради такого случая — можно.
— А Светлана Ибрагимовна всё равно нам не поверила. — Гуля смотрит нежным глубоким взглядом «газельих» глаз.
— Директриса сказала: «Вижу, что вы говорите неправду, но если уж вам так хочется, то езжайте — попрощайтесь. Только никому об этом не говорите».

Я ощутила, как близко подобрались ко мне слёзы:
— Хорошо-хорошо! Я очень рада вас видеть… Только вот угостить нечем, сами понимаете — в доме пусто… Ой, подождите! Если хотите, могу кофе сварить, в турке… Хотите?
Девочки странно переглянулись.
— Вы не любите кофе?
Лена замялась:
— А я ни разу кофе не пробовала, поэтому не знаю — люблю или нет.
— И я — ни разу не пробовала. Мама всегда давала мне чай, говорила, что кофе можно пить только взрослым. — Грустно говорит Гуля, и тень воспоминаний ложится на её красивое лицо.
Мне становится неловко.
— Ну, вот и ладно! Значит, пришло время оценить кофе на вкус.
Я поставила турку на малый огонь…
— Юливанна, а вы будете нам писать?
— Конечно! И писать буду, и звонить.
— Но у нас нет телефонов.
— А я буду звонить на вахту.
— Но это, наверное, дорого.
— Не так дорого, чтобы отказаться от звонков.
По кухне поплыл волнующий кофейный аромат.
 

Кофе обжигает нёбо, горчит и вяжет. В нём есть всё необходимое, что ласкает душу: привкус шоколада и миндаля; жаркого южного солнца и раскалённого песка; шум базара и шелест восточного ветра; вкус корицы и кардамона… Вкус счастья!
— Ну, как? Вам нравится кофе?
— Очень! — Глаза Гули блестят от удовольствия.
— Немного горький, — у Лены на лбу мелким бисером выступает пот.
— Спасибо, Юливанна, нам пора.
— Подождите, девочки, я сейчас!

Лихорадочно роюсь в пакетах, в надежде отыскать то, что сейчас для меня важно… А вот и то, что искала: косметика, бижутерия, книги, открытки…
— Девочки, пожалуйста, возьмите от меня на память небольшие сувениры.
Гуля задумалась:
— А как мы всё это будем делить?
— Придумайте что-нибудь… Можно в лотерею разыграть, чтобы никому не было обидно.
— Хорошо, Юливанна. Спасибо!

За девочками захлопнулась дверь… Я выглядываю в окно: спешным шагом, почти бегом, на остановку летят две девочки, две птички, ненадолго выпущенные на волю из тесной клетки казённого дома. А вслед за ними, словно снег, летит тополиный пух и заметает следы…

19

— Юлька, не путайся под ногами! Тебе нельзя тяжести таскать. — Пашка заметно нервничает.
— Паш, я только лёгкие сумки возьму.
— Я сказал — «нет»!
В такие минуты с мужем лучше не спорить.
— Я поеду в кузове машины, Тихона возьму с собой, а ты поедешь с водителем в кабине. — Говорит муж категоричным тоном.
— Может быть, Тишку я возьму с собой?
— Нет, Юль. Кот может испугаться шума мотора и тебя поцарапать.

Пока Павел грузит вещи, я топчусь возле машины.
Чувствуя чьё-то пристальное внимание, поднимаю глаза: отодвинув штору, на меня смотрит Ахмед. Встретившись со мной взглядом, смущается и вдруг улыбается — открыто, сердечно, мягко. Я впервые вижу улыбку Ахмеда! И я улыбаюсь дворнику в ответ…
…
— Ну, что, ребята? Алё-улю?! Грузимся? — Хозяин квартиры неприятно скалится; здоровается с Пашкой за руку, кивает водителю.
— Да, практически всё погрузили, сейчас вернём вам ключ.
— О кэй! Пойду пока проверю — всё ли в порядке.
Я впервые вижу владельца квартиры без тёплой верхней одежды: крупный череп с лысиной покрывает редкий пушок; шея почти отсутствует и создаётся впечатление, что голова растёт прямо из плеч; руки длинные, с широкими, словно лопата, ладонями.
Спустя минуту, хозяин возвращается:
— Не-еет, ребята, так не пойдёт!
— А в чём дело? — Насторожился Пашка. — Что-то не так?
— В прихожей обои ободраны. Не сильно, конечно, но всё-таки. Придётся делать ремонт…
Наверное, Пашка нечаянно царапнул, когда выносил что-то из мебели.
— Сколько?
Хозяин немного помялся и назвал сумму.
Пашка начал лихорадочно шарить по карманам, но нужной суммы, видимо, не набрал.
Взглянул на меня жалобно:
— Юлька, у тебя мелочь есть?
Водитель, равнодушно наблюдавший за ситуацией со стороны, сплюнул, достал из кармана бумажную купюру:
— Этого хватит?
Хозяин взял деньги.
— Всё пучком, ребята! Теперь в расчёте… Давайте ключ.
Пашка бросил хозяину ключ, но тот, не долетел всего несколько сантиметров — упал на асфальт с неприятным лязгом.
Хозяин наклонился, что-то пробурчал себе под нос, неловко поднял ключ и скрылся в подъезде.

— Ну, и крохобор! За копейку удавится… Ладно, ребята, не расстраивайтесь. По коням?! — Водитель весело подмигнул.
— Спасибо! — Пашка благодарно улыбнулся водителю.
Я присмотрелась к мужчине: правильные черты лица, твёрдый взгляд… Он чем-то напоминал моего отца.
— Ой, подождите ещё минутку, пожалуйста!
Я метнулась в подъезд, долго жала на кнопку звонка, но Зоя Ивановна так и не открыла дверь. Может быть, её не было дома, а может быть, старушка не захотела открывать?.. Артемон, услышав меня, отчаянно лаял, скулил и царапал дверь.
— Прощай, Артемошка! Береги хозяйку… Да, и передавай Лёвке от меня большой привет!
Я оставила на коврике возле двери пакет с косточками, постояла с минуту, прислушиваясь, и решительно толкнула дверь подъезда.
…
На тумбочке возле моей кровати, словно сойдя с ума, пляшет и вибрирует телефон. Я с большим трудом размыкаю веки; пытаюсь дотянуться до нетерпеливого, беспокойного мобильника. Голова кружится от слабости, руки предательски дрожат…
— Алло.
— Господи, наконец-то! — Зоя Ивановна кричит так громко, что наверняка слышат соседки по палате.
— Юлька, тебя можно поздравить или нет?
— Можно, Зоя Ивановна!
— Кто? Мальчишка?
— Девочка… Дочка у нас!
— Как это — дочка? — Удивляется старушка. — Ты же говорила, сын должен родиться. Хотя, какая разница! Юлька, поздравляю!
— Спасибо, Зоя Ивановна!

Я живо представила, как старушка с голубыми волосами, прижимает к уху телефонную трубку, сидя в своём любимом кресле, а подле её ног, подняв одно ухо и прислушиваясь, сидит пудель Артемон. А где-то на холодильнике, заняв привычный боевой пост, восседает Лёвка…
И в это же самое время, где-то рядом, за стенкой (только руку протяни!) сладко посапывает моё сокровище, мой самый главный на этой земле Человек.
Каким ты вырастешь, Человек? Кем станешь? Этого наперёд я знать не могу, но в одном уверена наверняка: я тебя никогда и никому не отдам! Потому что у каждого ребёнка должны быть родители. Потому что чужих детей не бывает и быть не должно.
…
— Юль-ка! Юль-ка! — Скандируют за окном.
Я выглядываю на улицу…
Утонув по щиколотку в снегу, на фоне берёз, усыпанных щедрым инеем, с букетом белых роз, стоит мой Пашка. Умница! Не забыл ещё, что больше всего я люблю белые цветы! Муж улыбается и грозит мне пальцем. Я догадываюсь, почему: жена обещала родить сына, а родила дочь!
Улыбаюсь мужу в ответ и пожимаю плечами:
— Извини, любимый, но у женщин — свои причуды.
А у Бога — свои планы.