Потомок тюрка. часть 1

   Он располагался  в кругу таких же каменных изваяний  и смотрел на мир. Более двух  тысяч лет, после того, как тюрку по имени Башкурт - главный волк, вожак стаи, сделали храм души и написали на круглом небольшом камне: «В пятьдесят восемь лет я на голубом небе перестал видеть солнце. Моя жена в тереме сделала тул» (вдова). Мастера, научились провожать людей в страну вечного покоя и готовить каменные изваяния с чертами лица человека оставившего этот мир. Семь дней друзья и родственники объезжали по семь раз юрту с телом главного волка, убившего множество врагов в бою. Прокалывали руку стрелой и делали надрезы кожи под глазами, чтобы плакать, смешивая слезы с кровью. Спустя отведенный ритуалом срок сожгли юрту с его телом, с любимым конем и с вещами. Так завещали и вершили обряд предки.
   
   Четыре месяца жена оплакивала куклу с его пеплом. Ждала весны, когда можно хоронить согласно обычаям. Только в период засыпания природы - окрашивания деревьев желтой листвой и осыпания кроны. Или весной в период, когда цветы запахом привлекают первую пчелу и завязывают бутоны, - можно придавать умершего земле. Это время наиболее благоприятное для общения с духами нижнего мира. За период ожидания шаман сумел вселить в плиту душу Башкурта, и придал силы для движения камня. Отныне, после исполнения похоронных обычаев, его душа успокоилась на солнечном склоне горы, обращенной к югу.

   Вожак стаи гордился – его каменную бабу поставили лицом на юг, в сторону великой Уч Сумер – трехглавой вершины, священной, на нее при жизни смотреть запрещалось, под угрозой потери зрения. Он больше любил другое название Катын Бажи – голова Катуни. Река отныне неразлучна с ним и несет бирюзовые воды под обрывом. При жизни любил мощную струю, падающую с гор и несущую энергию солнца и снега. Полюбил со дня казни нерадивого воина, сходившего по малой нужде в воду. Такое в семьях тюрков не принимали и наказывали по всем счетам.

   Чуть ниже по течению струя Аккема (белая вода) впадала в русло большой реки. Это соединение двух потоков выбрасывало волны энергии, способной разбудить мир в отдаленной горной стране. Крутые склоны гор опускаются в воду, сдерживая в русле бешеный нрав Катуни и направляя его на восток, а затем и на север в царство вечного холода. Деревья плотным ворсом зеленого руна усыпают скаты от макушки к подошве. Расцвечиваясь по осени красными и желтыми пятнами лиственного леса, прячут в глубинах природы живность и птицу, основную пищу охотника. На такие же горы в альпийские луга Башкурт многие годы поднимал табуны и отары овец.

   Тюрки согласно приданиям спустились на землю с небес, осваивая просторы, благодатные лесом и зверем. Его народ достоин памяти. Десять поколений предков, их подвиги и героическую жизнь помнил главный волк и порой исполнял кай (горловое пение) в их честь. Сегодня он служит для связи подземных духов с живыми людьми. Таков удел покойного: видеть все, ощущать и переживать и по возможности оказывать помощь живущим в среднем мире. Каменным изваянием слушал просьбы своих потомков и спускался в нижний мир, собирая духов предков в помощь шаману для решения важных вопросов. И затем вновь засыпал на склоне, успокоенный решением проблемы.
Воздух и ветер; солнце, дождь и снег радовали его своим присутствием. Ощущая их, понимал – нужен тем, кто нуждается в помощи и благословлении. И вновь обретал покой на благодатном, обращенном к солнцу склоне, овеянном тишиной и вечностью.
Вскоре рядом один за другим появлялись соседи, при жизни воины одного племени. Вскоре местечко назвали «Полем воинов»…

 
   Баатыр подремывал в седле, изредка приоткрывая то один, то другой глаз,  поглядывая привычно за отарой. Солнце пригрело, от земли исходила волна теплого влажного воздуха, дурманящая ароматом трав. Словно огромное неведомое тело вздыхало с облегчением от утренней росы и выплескивало накопленную за ночь энергию. Утренние часы, а вернее мгновения, нравились ему. Каждое утро просыпалась природа, проявляя себя вскриком птицы, писком пищухи, движением тени оброненной из высоты на склон птицей. Шелохнется травинка: на первый взгляд – ничего необычного, а с движением ее проснется день и покатит диск светила по небу до полного ухода за горизонт. Свершится один из миллионов кругов, насыщая теплом все живое и неживое, и вернется ночь.

    Но  переделается за день масса дел, человек успеет отшагать километры пути, олень насытится травой, табуны и отары прибавят в весе. И двигается в пространстве время, звенит среди склонов, стремит по протоптанным тропам. Что может быть прекраснее гор? Разве сравнится видимое на высоте, с равниной, где ветрам простор, да душе тесно. Среди склонов его дом, его территория, его жизнь.
Дед, старый охотник, сказал однажды «Я алтаец, потомок тюрков! Мой дом – это таежные горы, моя кровь – бурные реки, мой друг – это верный конь, мой храм – моя природа. Так завещано нам от наших предков». Баатыр рос с другим поколением, да и власть иначе относилась к памятникам вековой давности, считая их излишеством, заполняющим мысли и работу. Не оставляя следов на местности, убирали вековые изваяния. Увозили в столичные города в музеи, не трогая лишь в тех местах, куда дотянуться не могли.  Стирали с лица земли остатки былой гордости тюрков. Каменные изваяния, пропитанные пылью веков, омытые тысячами дождей, принимавшие на себя удары стихии, выстаивали в природе, но не могли сопротивляться человеческой воле, уничтожавшей память о прожитых поколениях.

   Баатыру всегда интересно, какую такую силу несут каменные воины с лицом, изображенным в скальнике. Он пас скот в этих местах часто, трава вбирала в себя солнце и удивительно питательна. Пучок ее низкорослой, заменял охапку свежего душистого сена. Место открытое, просматривалось к реке и в гору, а так же вдоль склона до самой опушки в верховье. Выше по склону располагались две собаки, следящие за порядком и  не дающие отойти в сторону баранам, утянуть за собой отару. Можно и мыслям предаться, поразмышлять над незавидной участью и жизнью. Торопиться некуда, солнцу еще нужно карабкаться по небосклону, чтобы достичь полдня, а затем снижаться к линии горизонта. Только тогда отару нужно направлять к зимовью.

   Вспоминалось детство. Отец рано посадил Баатыра на коня, потомок тюрков обязан крепко держаться в седле. Природа не позволяла содержать огород и местные в основном  занимались – скотоводством и охотой. Селение высоко в горах в приграничной зоне, здесь и туристов мало: редкие группы приходили, останавливались переночевать и уходили дальше, подниматься к белоснежным вершинам. Что они находили в этом движении – непонятно. Их души стремились  к истокам рек и, насытившись энергией, скатывались, уходя прочь и, унося в сердце красоту гор. И не понимали, с этой долины добытый орех доставлять к заготконторам проблематично, из-за отсутствия нормальной дороги.  А люди поднимались пешком обозревать то, что им не дано в больших городах. И радовались каждому рисунку на скалах, останавливаясь возле всякого менгира, и искали камни со знаками на поверхности. Радовались, словно маленькие дети и называли открытием, всякую необычную вещь, на них местные давно не обращают внимание и лишь старики проводят непонятные обряды. Складывали обо - кучи камней, подвязывали ленты в местах рождения источника, на перевалах, в стрелках слияния рек.

   Рано и ружье в руках оказалось. Отцы учили мальчишек бить пушного зверя в глаз, не портя шкурку. Как Баатыр стрелял, восхищалось все село. Иные не видят настолько далеко, а его глаза уже разглядели в пестроте таежного покрова зверя. Без добычи с охоты не возвращался. Твердая рука и зоркий глаз – вот гордость его юности.

   Отец доверял его чутью, часто спрашивал

- Баатыр, как ты зверя видишь. Как на след выходишь, где логово умеешь разглядеть? – недосуг понять: это природа отдает то, что предназначено для пропитания. Больше, чем нужно никогда не брал от гор. За великую любовь к храму своего народа.

   Он и не стремился ответить на эти вопросы, коли получалось все само собой. Внутренним чутьем видел всякую стежку соболя, определял на слух и запах лежку марала, запутанный след лисы видел на многие сотни метров вперед. Вынослив в горах, день мог не спускаться с лошади, пешком уходил за многие километры и в любой мороз ночевку устраивал посреди сугробов, настелив под себя веток от ели.
Характером тверд и упрям. Надоело в школе учиться – бросил. Пришел пешком под вечер домой из интерната, где дети проживали и, не смотря на увещевания родителей, остался. Интереснее на охоте, чем непонятные рассказы о природе Африки слушать. Как удалось родителям отстоять перед органами опеки, наверно откупились шкуркой соболя. Так бы и занимался охотой, добычей ореха. Сноровист и вынослив.
   Да сломалось в судьбе в один год. Отец провалился под лед, в тот год зима теплая удалась, и не замерзло основное русло реки. Выбрался и сгоряча принял решение до дома добраться. Пока дошёл, простыл и впал в жар. Чем не пыталась мать вылечить: мазями, отварами, баней, - не отступила болезнь. Пока догадалась доктора вызвать, пока дождались приезда, - отец отправился в мир иной к предкам на небеса. А тело закопали на кладбище.

- Как мы без отца жить станем, Баатыр? – задавалась вопросом мать. Настолько предана отцу – сгорела за полгода. Сделали родители его сиротой, и покатилась под уклон жизнь. В рот спиртного не брал парень, а тут запил, провалился в мерзостную яму без краев и берегов. Не осилил, не нашел способа и сил выбраться из глубины похмельного зелья. Посреди зимы едва не погиб, упал на улице и заснул. Замерз бы напрочь, да приснился дед. Сидит возле костра, перебирает пальцами конский волос, силки ладить

- Потомок тюрков! Как тебе не стыдно, ты же сильный. Встань и иди! Слабак.

   От этих слов пришел в себя Баатыр, сумел подняться, хотя рук и ног не чуял уже. Дошел с трудом до жилья. Жив остался, не замерз, а вот руки обморозил. Увезли в больницу, там в петлю едва не залез. Когда сняли, бился и кричал

- Как без рук теперь жить? Какой из меня мужчина?!

   Руки не отняли, спасли, да чувствительность они потеряли. Не может держать ружье, не говоря, целиться и стрелять. В армию не взяли по этой причине. Дальние родственники звали в город, обещали пристроить. Да куда он уедет из тайги, где родился и рос. Так и продолжалось.
 
   Проснулся в одно утро с женщиной в постели. Голова раскалывается с похмелья: припомнить и признать, кто такая и откуда с ним оказалась, не может. Выяснилось – приезжая. К сестре в гости заявилась. И вот оказалась в одном доме, на одной гулянке. Старше намного, да Баатыру без разницы в таком состоянии, какая. Вместе жить решили. Вернее решила она и удачно охмурила молодого и неопытного. Так в доме жилым запахло, хотя бы подобие пищи и порядок какой-никакой появились. Устроился пастухом. Горы знал, как свои пять пальцев, в любой уголок добраться мог. Табуны его слушались, уведет на альпийские луга, назад спустит кони холеные, шкура лоснится, мышцы играют. Гонял и бычков на откорм. А с ними и отары. Летом шерсть стрижет, привес хороший, а поголовье кто сосчитает, коли высоко в горах. Всегда с мясом. К тому же изредка дичь бил. Ту, что совсем страх потеряет и попадется на пути. Благо ружье волков отпугивать, всегда к седлу приторочено. Платили исправно, за сезон хорошо выходило.

   Так бы и жили, да одна напасть: деньги получит – в доме дым коромыслом. Не отпускала пьянка. Твердо поселилась в этом доме. Гуляли, пока последняя копейка не спущена, затем приходили в себя от похмелья, и Баатыр вновь уходил в горы. В зимниках всегда место находилось скотоводу от Бога. Видимо глубоко в жилах текла тюркская кровь: любого жеребца урезонит, осадит и поставит в табун, не говоря о бычках и овцах. Хозяева рады в любом состоянии принять. А он словно бежал от запоев, находил на склонах подобие придуманной свободы. Не нужна ему жена, да какая жена-то? Так приживальщица. Но та поняла выгоду такого существования и терпеливо сносила побои, когда вдруг разгуляется благоверный. Да и бьёт не сильно, так – для острастки. Через время уйдет в горы, а она живет припрятанным.
Дом родительский содержала, не давала развалиться. Что-то заставляла делать Баатыра. По мелочам и сама могла вбить гвоздь, побелить комнату и кухоньку, печку почистить,  прибраться. Совсем не теряла совести, да и чем заняться, когда пить не на что. А ему без особой разницы, не замечал, настолько равнодушие им овладело.

   Две недели тому назад пристала, словно банный лист – порожек сгнил, крыльцо покосилось. Вот достань ей срочно материал и застели, а то грязь в дом тянется за обувкой. Он дома не бывает так и сказал.

- Нечего по грязи ходить, а замарала сапоги, другой обуви у них и нет, так голиком обмела и милости просим.

- Все тебе так… гости зайдут – неудобно.

- А ты гостей не зови, не перед кем неудобство испытывать.

   По мелочи едва не разругались. Пасет отару Баатыр, а мысль из головы не выгонишь. Где он этот порог возьмет. Егерь строго за лесом смотрит, да и какая нужда? Ходили же столько лет, ничего не мешало. Насмотрелась у подруг и туда же. Кому нужны доски под ногами. Человек по земле ходит и близко от нее стоять должен. Сколько не прилаживай, не приспосабливай, не ухитряйся – один конец для всех. Сколотят ящик, крест соорудят, ему, наверное, осиновый, тогда и лесники против слова не скажут.

   Настроение ухудшалось. Солнце радости не добавляло, лишь контраст усиливало: ему бы жизни радоваться, а он о пороге думку не выпускает из головы. Отара подобралась вплотную к кромке леса, из-под куста, напугав Баатыра, порхнула большая птица.

- Чтоб тебя, шулмусы, забрали!

   В сердцах ругнулся, осекся и перекрестился. Не поймешь, какому богу теперь молиться. Записан христианином, да давно с языческими обычаями знаком и не расстается. Грех великий лукавого вспоминать словами. Все спуталось в голове. Начинал сердиться! В последнее время у него часто появлялись неосознанные признаки агрессии, если не мог дать оценку происходящему. Всадил шпоры задремавшему коню, тот сдуру ломанулся в самую гущу отары, наделал переполоха, а Баатыр уже гнал его по большому кругу по кромке леса и затем вниз, огибая открытое место. Недоуменно вскочили и застыли собаки, не понимая, от чего хозяин бросил скакуна в скачку. Заметались, оборачиваясь в сторону леса и разыскивая взглядом опасность. Не обнаружив угомонились и стояли, недоуменно поглядывая на беснующегося мужика на лошади. А тот направился вниз к реке, по крутому косогору и вдруг осадил, обратив взор на место впадения Аккема в Катунь.

   Показалось волны энергии, от вспенившейся воды расплескались в стороны и, достигнув противоположного берега, ударились в крутизну, закрутились, а с ними закружилась голова. Едва удержавшись в седле, погладил любимца по шее. Снял шапку, охватил голову обеими руками, попытался сдавить возникшую боль. Не помогало. Спрыгнул на землю, шагнул в воду по колено, нагнулся и окунулся до темечка. Холодное помогло, полегчало. Он выбрался на твердое, и упал, уткнувшись лицом в траву.

   Последнее время возникали непонятные боли, разрывали черепную коробку. Порой не успевал соскочить на землю и падал, цепляясь ослабевшими пальцами за подпругу. Пугая животных и пугаясь сам: что больше уже не поднимется на ноги, не заберется в седло. Но обходилось. Молчал и не выдавал свою тайну окружающим, лишь просил потом прощения у коня, что напугал. Не умер и остался жив и, как теперь другу смотреть в глаза? А тот мудро всхрапывал, водил глазами, и в зрачках отражался столь любимый мир. Приступы проходили быстро, но тревожили, казалось, очередной из них опрокинет окончательно и прижмет к земле.

   Говорила бабушка «Не вспоминай лукавого в жизни, особенно на ночь». Да слова разума не приносили. Вот и сейчас вспомнил подручного Эрлика, тут же отозвалось и ударило жестко и больно. Баатыр катался по земле, до изнеможения. До того момента, пока не ударило тело в пот и тогда, обессилив припал к спасительнице земле. Прижался  щекой к горячему камню, отдавая ему щемящую боль, что опускалась вниз, горячила и беспокоила сердце. Замер, слушая, как звенит, поет земля, передавая ему,  силу и энергию спасения от тревожащих мыслей.

   Зачем ему эта забота с порогом? Он понуро поднимался к отаре, ведя коня в поводу. Обернулся лицом к солнцу, поклонился в пояс, благодаря – и сегодня обошлось. Жив остался, значит, увидит еще восходы и закаты, ход светила по небосклону. Опустился и сел, выпустив повод, пусть пасется конь, пока он окончательно придет в себя.

   Взгляд остановился на чем-то плоском и сером. Гладкая, почти отполированная ветрами и дождями поверхность камня. Поднялся, осмотрел противоположную сторону. Едва приметные борозды напоминали лицо. А что если…? Обратной стороной наверх. Ведь другая сторона гладкая, и какая разница: дерево или камень? Внутри что-то шелохнулось, противясь созревшей мысли, но он уже раскачивал камень, простоявший века на этом косогоре.

- Пусть сыграет полезную роль. Нечего ему стоять в поле без цели, - подумалось.
 Камень поддался и завалился на бок.
   Баатыр воровски прячась, закопал образовавшуюся яму. Торопился, чувствуя на себе чей-то взгляд. И когда дело закончил, рассмеялся

- Кого напугался? – барана, упершегося взглядом в лежащий уже на земле камень?

   Прикрикнул на скотину, и вновь ударило острым в голову. Огляделся, кругом отара, собаки и конь, отвернувшийся в сторону.

   К вечеру загрузил камень, приторочив за седлом. Загнал отару в загон и вскоре, совершив путь, оказался в ограде дома. Когда отъезжал с поля почувствовал на себе взгляды. Чьи? Не в силах осознать, ведь посторонних нет. Привычно огляделся и направился в селение. Жена отсутствовала, видимо носит по гостям нелегкая. Или закатилась к какой-нибудь подруге пить. Как ему надоело происходящее, но выхода из положения не видел. Не выгонять же.