Троллейбус Цоя vs Желтая стрела Пелевина

(литературная медитация 18)


"Моё место - слева, и я должен там сесть,
Не пойму, почему мне так холодно здесь..."  (В.Цой)

Пассажиру не приходится выбирать. Герой осознаёт себя пассажиром "Стрелы", но потом забывает об этом. Может это судьба? Мистическое предписание свыше - быть пассажиром именно этого поезда, идущего к разрушенному мосту. И все бы ничего, ведь пассажиром поезда или троллейбуса быть ничуть не хуже, чем к примеру путником, застигнутым ливнем в открытом поле.  или снежной бурей где-нибудь далеко за городом, но мы слышим: не пойму почему мне так холодно здесь…
Холод - про дефицит душевного тепла, когда всё сложнее понимать и уж тем более любить окружающих героя людей, особенно, если они предают свои идеалы, переступают через принципы, как это произошло с Петром Сергеевичем, а несколько ранее и Антоном.  Ощущение холода не даёт герою расслабиться, вздремнуть. То, что могло бы стать приятным путешествием или даже приключением, вдруг оборачивается злоключением, мытарством.
Это легче представить тому, для кого путешествие в плацкартном вагоне всегда было пусть маленьким, но испытанием. А если это вариации по мотивам фильма "День Сурка"? Кошмар, да и только. Тут немудрено впасть в депрессию, особенно, если снова и снова  перед тобой миска каши, которую надо стоически поглощать, а вокруг вертится мутный проводник с кастетом-открывашкой.

"Я не знаком с соседом, хоть мы вместе уж год..."

 Здесь звучит тот же мотив одиночества. Пассажиры разобщены (что и нормально, ведь  они пассажиры, что случайно собрались вместе на какое-то время). Но нет ничего более постоянного, чем то, что кажется временным - и вот мы вместе уж год.  Внутри "Стрелы" постоянная текучка, смена состава пассажиров. Нет смысла знакомиться, ибо нет оснований для сближения. И тут же: но мы вместе уж год.  Да бывает и так, что жизнь сводит, порою чуть ли не насильно связывает нас с теми, кто поначалу казался пассажиром – есть такое выражение, случайным прохожим.

"И мы тонем, хотя каждый знает, где брод".

 Нетрудно догадаться, что здесь речь идёт об ощущении надвигающейся  катастрофы, о приближении разрушенного моста. Но мы знаем, где брод, мы вроде как знаем, что нужно сделать для остановки поезда. А это, кстати, известно не только Хану или Андрею. Петр Сергеевич, как видим, тоже в курсе. Множественное число здесь как нельзя кстати. Мы тонем, медленно погибаем, день за днём, час за часом приближаясь к моменту своего собственного крушения, падения в пропасть, что разверстывается сразу же за первым пролетом разрушенного моста.

"И каждый с надеждой глядит в потолок, троллейбуса, который идет на восток."

 Это напоминает фрагмент рекламы, услышанной Андреем по радио – каждому, каждому в лучшее верится, катится, катится голубой вагон. С надеждой глядим в потолок, есть ничто иное как погружение в мир фантазий и грёз, утешение себя иллюзорной надеждой, что решительный этап всё-таки венец счастливых жизней, а не прибытие в Забойный Цех, ну и так далее (см. повесть "Затворник и Шестипалый" того же Пелевина).

"И мы едем – не знаю, зачем и куда". Последнее направляет нас к началу повествования. Что «Стрела», что троллейбус представляются мистическим транспортным средством, а герой - пассажиром, находящимся там против своей воли.

"Мой сосед не может, он хочет уйти, но не может уйти, он не знает пути" – о том же самом, что не только Андрей и Хан находятся в поисках выхода. Изменить свою жизнь к лучшему хотели бы многие пассажиры, просто каждый из них выбирает собственные средства для достижения такой, вроде бы исключительно благой цели. Здесь видится некоторое противоречие между мы тонем, хотя каждый знает, где брод  с одной стороны, и не может уйти, он не знает пути – с другой. Но это легко разрешается, стоит нам понаблюдать за главным героем, который то забывает о главной цели, то вновь приходит в себя. И если он засыпает, то нечто словно пытается его разбудить.

У Цоя этому посвящена строка в следующем четверостишии: "мы сидим не дыша, смотрим туда, где на долю секунды показалась звезда". Вспомним реакцию Андрея и Хана, которые увидели, как человек в соломенной шляпе прыгнул с крыши поезда в реку. Что называется, не дыша, смотрим туда, где на долю секунды взошла, показалась звезда.  Но есть и другие знаки, напоминания, по большому счёту всё, что окружает главного героя оказывается наполнено, пронизано сигналом к пробуждению – от стука колес, до того, что он видит за окном.

Интересно, что одного стук колес усыпляет, но другому может помочь проснуться. Здесь все зависит, говоря языком дона Хуана, от положения точки сборки и количества личной силы. Показавшейся звездой может быть не только прыгнувший в реку, но и цепочка следов, обрывающихся на снегу, надпись, нацарапанная на стене дальнего вагона  и многое-многое другое.  Разница только в том, что пассажиры цоевского троллейбуса продолжают сидеть, пусть даже не дыша, они ничего не предпринимают, принимая свою судьбу безропотно, скажем так, безоговорочно капитулируя перед пленившей их действительностью троллейбуса.  Но правильно ли это, оправданно ли перед угрозой всеобщей гибели? Смирение, покорность судьбе просто преступны, когда речь идет о ситуации надвигающейся катастрофы.

"В кабине нет шофёра, но троллейбус идёт,
И мотор заржавел, но мы едем вперёд..."

Андрей не может подобно пассажиру троллейбуса утверждать, что в кабине нет шофера, машиниста, хотя может сложиться впечатление, будто мотор действительно заржавел, система прогнила сверху донизу и на фоне постепенно распиливаемой железнодорожной действительности, возникает закономерный вопрос: а как вообще мы ещё едем вперед?