Предчувствие

Экипаж уже подъехал на поляну густого возле древнего села Грошева, что в Тверской губернии. Но молодой человек во фраке и цилиндре пока не выходил из кареты. Его секундант и товарищ по лицею Яков уже сбегал на место планируемой дуэли. Секундант прапорщика Зубова, с которым в этот раз собирался стреляться Александр Пушкин, был уже на месте.
- Саша! Ну скоро ты там? Нас ждут, -  поторопил его Яков.
Но молодой поэт, так внезапно начавший свое творение еще в пути, незадолго до прибытия, пока не мог остановиться. Кто знает, может это будет последний в его жизни творческий этюд, которых он уже и так к двадцати трем годам создал немало! За окном кареты сгущались облака, и мелкие мошки стучали о стекло. Близилась гроза... Но строка смело ложилась за строкой, и казалось, дело клонилось к завершению.
...И твое воспоминанье
Заменит душе моей
Силу, гордость, упованье
И отвагу юных дней.
Легли на бумагу последние строки, и Александр выскочил из кареты. Все ждали именно его, и он понимал, что без дуэли тут не обойдется. Наскоро написанное стихотворение он, еще сходя со ступеней экипажа, быстренько засунул в серебряный портсигар.
Секунданты дали команду сходиться, и противники, взяв каждый по однозарядному пистолету, стали подходить "к барьеру".
-  Бах! – выплюнул густое облако дыма пистолет Пушкина.
-  Бах! – через пару секунд отозвалось оружие прапорщика Зубова, коего поэт обвинил во время недавний игры в карты в шулерстве.
Пушкин вначале не понял, что он ранен. Пуля задела его по касательной. Но где-то через полминуты боль в руке достигла такого накала, что Александр, отойдя от места выстрела шагов на пятнадцать, спускаясь в сторону оврага, оперся здоровой рукой о могучий дуб, росший с незапамятных времен близ того места, где и сошлись неугомонные дуэлянты.
Он зажал рукой плечо, но кровь все капала.
-  Яшка! – крикнул он своему секунданту.
Яков уже подходил теряющему сознание Пушкину. Портсигар выскользнул из внутреннего кармана фрака и выпал куда-то в корни столетнего дерева. Александр положил другую руку на плечо другу, и тот, придерживая раненого, повел его в карету. Там наскоро сделали перевязку, уже в дороге, и молодой поэт на время "отключился". 
-  Яков! – позвал своего друга Александр, ощупывая карманы своего фрака, -  черт, где же портсигар?
-  Да вот на, мой возьми! – предложил ему его лицейский товарищ.
-  Да не... Твой мне зачем? Мне мой нужен! Там же бумага...
-  Это то, что ты писал перед дуэлью?
-  Да! – и, немного погодя, крикнул что есть силы:
-  Кучер! Поворачивай! Давай, к Грошеву! Марш!
-  Да погоди ты, Саш! Завтра вернемся, тогда и поищем. Темно почти уже. На вот, лучше глотни-ка, -  протянул ему бутыль с бургундским, -  красное вино раненым полезно.
Карета тем временем сбавила ход и почти остановилась.
Пушкин наскоро отхлебнул несколько глотков, почти залпом. Содержимое бутыли при этом уменьшилось почти на четверть. Вдохнув несколько раз глубоко, Александр повторил свой призыв к вознице:
-  Кучер! Как тебя там... Кузьма! Давай, Кузя, дуй в Грошево...
Яков тут открыл дверь кареты, и вполголоса сказал кучеру:
-  Давай домой. А завтра и сюда снова сгоняем. Кузьма, а его не слушай, он пьян! Да и вообще скоро уснет.
Яша как в воду глядел: спустившись с козел, он увидел, что Александр уже, привалившись головой к подлокотнику кресла, почивать изволит. А кучер тем временем, не лихача, повел карету по направлению к Твери, где квартировал в то время, неся службу, молодой поэт.

...1979 год. Давно уже начавший лысеть шестидесятипятилетний профессор Макарьев упорядочивал книги в своей богатой библиотеке. Всю свою жизнь он посвятил филологии и языкознанию. Увлекался творчеством различных, отечественных и зарубежных поэтов. Да он и сам по молодости как-то пробовал писать, но, поняв, что настоящего таланта из него никогда не получится, оставил это занятие. А читать-то он любил, прямо был фанатом этого дела. На его книжных полках нашли пристанище Шиллер и Шекспир, Лермонтов и Пушкин... А иностранных поэтов Макарьев читал преимущественно в оригинале, даже порой делал сам переводы. Но никогда не публиковал их, делая только для себя. И в чем-то был прав, считая, что поэтов, в отличие от писателей-прозаиков, следует читать только на их родном языке. Макарьев в совершенстве знал английский и немецкий языки, чуть похуже – французский. Но и это последнее знание помогало читать и понимать франкоязычные стихотворения того же Пушкина, чьи французские стихи были довольно простыми для понимания.
"Язык – это часть национальной культуры", -  считал Макарьев. Поэтому владение языком оригинала помогает нам понять сам дух эпохи, сам смысл стиха без отрыва от истинного ритма и первоначального смысла стихотворения. "Да, можно перевести Пушкина и на немецкий, и на испанский языки и даже на китайский. И передать при этом и рифму, и смысл мастерски. Случается, даже лучше оригинала. Но! – это будет уже не Пушкин. Переведенный стих – уже в какой-то мере авторство того человека, который делал перевод".
Поэтому Макарьев так поощрял стремление своих студентов, практикантов и аспирантов к изучению иностранных языков. Большое внимание уделял он также сбору и систематизации неизданных, малоизвестных стихов известных поэтов. Большой знаток и специалист биографий выдающихся людей литературы, Макарьев умел соотносить найденные стихотворения с тем или иным циклом творчества, понять, в какой именно период написано произведение. Мог прочувствовать и настроение автора, и понять дух эпохи, возможно, увидеть скрытый смысл между строк.
И давно его занимал тверской этап жизни Александра Сергеевича. В частности, в монографии критика Смирнова (1936 год), изданной к столетию со дня смерти поэта, указано несколько стихотворений, относящихся к так называемому тверскому этапу. "Сожженное письмо", "Ночь", "К Наташе". И еще пять или шесть стихов, не вошедших в какие-либо сборники, а относящиеся просто к определенному этапу творчества. В.Г. Белинский в 1870 году также возвращался к тверскому периоду, называя, помимо вышеуказанных стихотворений, также и "Предчувствие", которое было написано перед дуэлью поэта с прапорщиком Зубовым. Но в наличии лишь имелся фрагмент этого стихотворения, и не было ни одной полной версии.
"Оно не только не было издано, но даже было вряд ли до конца написано!" – сделал вывод Макарьев. Ведь у такого маститого автора, надо предполагать, была целая куча "сырых", полуготовых вариантов, заготовок, набросков, которые не были впоследствии облачены в литературную форму и так и не обрели смысл. Все это следовало ожидать. Но! – стихотворение это ценно одним только тем, да и в большинстве своем тем, что, во-первых, отражает состояние поэта перед дуэлью. Во-вторых, в нем наверняка можно проследить изменение мировоззрения молодого гения, увидеть начало становление его этапа уже как состоявшегося поэта, несмотря на то, что к моменту написания ему только-только исполнилось двадцать три года. Поэтому если найти оригинал, то это будет большим вкладом в литературную копилку всего человечества!" – так рассуждал профессор Макарьев.
"А если все же был готовый вариант, но оказался утерян? " В свое время Николай Осипович Макарьев увлекался поездками по пушкинским, да и не только по пушкинским местам. Посетил многие дома-усадьбы знаменитых писателей и поэтов прошлого века -  был и в "Хмелите" Грибоедова, еще до пожара. Также ездил и в Ясную Поляну Толстого, еще до войны. На родину Островского также в студенческие годы довелось поехать. "А сейчас? Сейчас годы уже не те! Дорогу молодым надо уступать, вот что!" Нет, на здоровье Николай Осипович никогда не жаловался, и тяжелее гриппа ничем не болел. И зрение, как всегда было превосходным. Но уже и уставать как-то стал больше, да и энтузиазм поугас. Иногда поселялись-таки сомнения: а тем ли он занимается? Будет ли это нужно следующему поколению лет через двадцать, когда и его уже, возможно, не будет? "Проходит век книг, проходит! Лет двадцать -  и совсем уже пройдет! -  так думал во второй половине семидесятых годов пожилой профессор, - вон, молодежь уже больше кино и телевизором интересуется, чем книгами. А как появятся домашние видеосистемы, так и вообще из дому выходить перестанут!"
Николай Осипович порой предвзято относился к экранизации бессмертных творений классиков. "Да, мысль, конечно, похвальная, но и минусы свои имеет. Воображение отключается -  вот что плохо! А книга обладает безграничным простором для творчества!" И мелькнула в голове шальная мысль, одна из тех, которые в прошлые его годы становились отправными точками для разного рода приключений, духовных исканий, да и новых открытий. "А не съездить ли на место той дуэли Пушкина? Нет, не на Черную речку, где он навеки ушел в легенду, а в тверскую, точней, калининскую глубинку! Именно там, по всем данным выходит, он и написал сие творение! Надеюсь, оно было написано до конца! Ведь и тот день и час мог вполне оказаться последним в земной жизни поэта! Да и ранило его именно с той стороны, как и в ту, роковую дуэль!"
"Вот только где именно, где же точно было это место? Пушкин не дает подробного описания! Сказано только -  близ тверской деревни Грошево! Так, посмотрим по атласу, сколько там километров до города? Грошево-Грошево. Эх ты, нехорошево... -  приговаривал старый профессор, водя пальцем по карте. Так, а не лучше ли воспользоваться именным указателем со ссылкой на соответствующий квадрат карты? Во всех атласах должен быть именной указатель всех населенных пунктов. Если вообще эта деревня дожила до наших дней!"
Грошево было на карте Калининской области. Но до областного центра было сто пятьдесят километров -  слишком далеко. По описанию не подходит. Так где же это? Больше никаких ориентиров! И никакого другого Грошева поблизости. Очевидно, деревня вымерла, нет ее теперь уже.
Профессор в конце этого дня снова решил подумать о том месте дуэли поэта. Эта мысль пока не уходила у него из головы. Обложившись всей соответствующей литературой, где только могла быть соответствующая информация, Макарьев штудировал страницу за страницей, стараясь вычерпать какую-либо информацию из свидетельств современников, старых архивных документов. Но пока ничего не попадалось. Засиделся он в тот день далеко за полночь, ища более подробные описания той дуэли Пушкина в 1822 году.
Более подробного описания того места, чем статья Белинского, не нашлось. Там описывается овраг близ места дуэли и могучий трехсотлетний дуб, росший на краю оврага.
Было четвертое июня, и близилась дата рождения незабвенного русского поэта. 180 годовщина. На улицах и во дворах все цвело и пахло, сирень вовсю радовала глаз. У студентов заканчивались весенние экзамены, и начиналась летняя практика. Было и у Николая Осиповича несколько "подопечных", у которых он являлся руководителем и научным консультантом то курсовой, то дипломной работы. В этом году, правда, было таковых немного -  всего пять человек. Двое парней и три девушки. Одна ему особенно нравилась -  Варвара Полякова. Нет, не как женщина нравилась, а просто как человек. Была она хорошо подготовленной, вдумчивой. Дисциплинированной была студенткой. Но в глазах то и дело мелькал непоседливый огонек -  ох и егоза в прошлом, надо полагать, она была! То, отстаивая свою версию она принималась горячо спорить, то вдруг порой "выпадала" из реальности, уходя куда-то в свои мечты и грезы, частенько проявляя свою экспрессивную натуру. Ее научный руководитель не сердился на Варвару за эти выпады -  сам в прошлом такой же был. Да и сама она старалась в первую очередь думать о деле побольше, да и не спорить просто так.
И с утра в этот день, когда профессор Макарьев был в институтской библиотеке в поисках заветного фолианта, постучалась к нему эта незабвенная девица. "А, Варвара! -  выглянул Николай Осипович из-за стеллажей с книгами, -  проходи, что хотела? Заканчиваешь уже?"
-  Да, там, как Вы говорили, по-моему, последняя правка осталась, -  и в защиту, -  сказала выпускница.
-  Так, давай, давай посмотрим. А, Варя, знаешь что, давай-ка, приходи к одиннадцати, к кабинету. Там-то все и обговорим! А защита у тебя скоро?
-  Шестого июня.
"В день рождения поэта" -  подумал пожилой профессор. И, просматривая тем временем титульный лист с личными данными дипломанта, обратил внимание на место рождения Варвары: "город Калинин, 1957 год".
-  Слушай, Варя, а ты не знаешь случайно, в вашей области есть деревня Грошево? Неподалеку от города должна была быть!
-  Есть Грошево, но оно далеко. Больше ста километров.
-  Нет, я не про это. Я про то место, где состоялась одна из дуэлей Пушкина, и где было написано его забытое стихотворение.  Вот, почитай!
И профессор показал студентке уцелевшие строки из рукописи.
-  По описанию там недалеко до Твери было! Вот и я думаю, раз ты сама из этих мест, может, слышала?
-  Я спрошу у мамы, она сама неподалеку от Твери родилась.
-  Хорошо! Тогда успеха тебе на защите.
-  Спасибо, Николай Осипович!
Через несколько дней, уже после успешной защиты дипломного проекта, Варвара и профессор Макарьев снова увиделись в университетской библиотеке.
-  Хочу сказать Вам, Николай Осипович, что про Грошево, что на речке Тьма находилось,  моя мама ничего такого не знает, и не помнит, что это место когда-либо так называлось. Сама же она из села Красный Луч, на этой же речке, которая чуть ниже впадает в Волгу.
-  Спасибо и на этом, Варвара.
-  Хотя-хотя... – задумалась Варя, а не покажете ли мне описание места дуэли, сделанное кем-нибудь из критиков, или же современниками Пушкина. Может быть, хоть так можно узнать?
-  Смотри тогда сюда, -  велел Николай Осипович, -  вот самое подробное описание того места. Предоставил это описание племянник Якова Мариенгофа, чей дядя в тот памятный раз был секундантом поэта.
...На опушке леса, частично березового, а частично – соснового, с западной его стороны была просторная открытая поляна, поросшая высокими травами. На краю поляны начинался один из отрогов оврага, который тянулся вплоть до речки Тьма. Прямо за речкой располагалась однокупольная церквушка, с широким полукруглым куполом и узенькой островерхой колокольней. Если подойти ближе к воде, можно заметить отражение церкви в речных водах. А особенно красивым было это отражение в предзакатные часы, когда солнце соседствовало с самим куполом. А если глядеть с берега, то можно было видеть возвышающийся над поляной росший в овраге вековой дуб, березовая поросль за которым смотрелась лилипутами.
На следующий же день Варвара подошла снова к профессору.
-  Я показала маме описание, она узнала это место. Это ж ее родные места, она там выросла! Грошева действительно больше не существует, его сожгли еще во времена Гражданской войны. Оно было по другую сторону реки. Но церковь – сохранилась. А село назвали Красный Луч, и отстроили его в другом месте – по эту сторону речки, там же, где и поляна. Но такого ориентира, как дуб, больше не существует, хотя мама помнит, что еще в детстве, до войны, они с местными ребятами из Красного Луча играли там в прятки, и она пару раз пряталась в дупле этого старого дерева, не подозревая о легендарной истории этого места.
-  Ну и дела, Варвара! Вот, уже и ориентир наметился!
И в тот же день, после последней консультации ее дипломной работы, предложил Варе:
-  Ты как, Варвара, не против съездить на то место?
-  Я очень даже за.
-  А еще желающие найдутся, как ты думаешь? В рамках нашего историко-краеведческого клуба на базе института?
-  Думаю, да. Там человек пять будут еще таких "продвинутых". Но наши-то ребята больше увлекаются местами былых сражений, а это место другим интересно. Хотя, опять же – история... Тема специфическая, кого-то – зацепит, кого-то – нет. Надо будет поинтересоваться, кто интересуется археологией и одновременно – историей.
-  Да, поспрашивай, Варвара. Я тебе благодарен буду. А то уж одному мне, старику, без компании и команды единомышленников трудно будет решиться.
-  Ой да ладно! В вас столько энергии – еще многих наших обскачете, -  хихикнула Варвара.
-  Ну ладно! Тогда – послезавтра. Ровно в десять выезжаем.
-  Поняла!
Через два дня вся команда была уже в сборе. Помимо Вари и профессора Макарьева в группе также были студент-пятикурсник, одногруппник Вари Константин (все звали его Шуриком за внешнюю похожесть с одноименным персонажем Гайдаевских кинокомедий, плюс сходство усиливали толстенные очки и невероятные способности к точным наукам), аспирант Витя и археолог-любитель, он же – "черный копатель" Олег. И уже готовились к выезду из Ярославля в Калининскую область.
Время в дороге прошло незаметно – и Виктор, и Олег были очень большими любителями поговорить и являлись знатоками всяких разных интересных историй, порой сочиняя по принципу "правда-неправда" прямо на ходу. Константин же был не таким говорливым в силу своего математического склада ума, но благодаря ему, опять же, а также очень развитой памяти, он умел четко подмечать детали, здорово запоминать и анализировать в уме их рассказы. Его же любимым развлечением было ловить незадачливых вышеуказанных рассказчиков на мельчайших противоречиях, и делал он это порой очень мастерски.
Варя тоже любила общение, но сейчас она больше слушала и размышляла. Так что ее общительность была порой под настроение.
...Вот и сошли они на нужной станции на вокзале. Но от Калинина до Красного Луча тоже как-то добираться надо было. В ту сторону раз в час ходил автобус, и его ближайшее отправление было как раз через пятнадцать минут. И тут все путешественники-копатели-искатели-литераторы разом отвалили на автостанцию.
А еще через четверть часа старенький, напрочь убитый сельский ПАЗик вез их на место знаменательной дуэли поэта. По пути попадались поля, луга, перелески, телеграфные столбы, редкие автомобили, ну, в общем, типичный сельский пейзаж. А профессор Макарьев был углублен своими мыслями в прошлое. Думалось ему, что примерно вот также, со скидкой на отсутствие "примет времени", выглядели эти места и при жизни поэта, и также виделись современникам. А какие же мысли занимали обычных людей тогда, сто пятьдесят лет назад, какое у них было само мировоззрение, ощущение жизни? Ведь так давно и так недавно все это было!
"Девятнадцатый век – золотое время русской поэзии, время расцвета великих литераторов и поэтов. Время знаменательных войн, да и социальных потрясений тоже хватило... Время реформаторов, прогрессивно мыслящих людей, которых за эти самые мысли и устремления периодически отправляли в кандалах осваивать в кустарных условиях восточную часть страны. Так что не скудела Сибирь в то время золотыми умами, привнесли они хороший клад в генофонд русского населения. Может быть, этим и объясняется тот факт, что значительная часть изобретателей уже нашего, двадцатого века, были уроженцами зауральских земель и городов – Томска, Омска, Новосибирска, Тюмени... – так думал Николай Осипович, -  так и ковался вклад в наше общее будущее. А сколько потрясений принес нам век двадцатый! Век излечения от тяжких болезней, эра Космоса и просвещения, эпоха новых открытий, новый социальный строй, запуск спутников, и, возможно, освоение новых планет. Но в то же время – и новые неизведанные болезни, и военные угрозы, когда одним нажатием кнопки можно разбомбить пару континентов. Так что, поневоле задумаешься, а только ли благо несет нам прогресс?"
Ну вот и прошли полчаса поездки в автобусе, и искатели новых открытий спрыгнули с подножки транспортного средства на пыльную грешную землю. Совсем недалеко до Красного Луча! Вот он – этот поселок – за теми верхушками деревьев. А еще через поле видны и ферма, и элеватор, и колхозные гаражи – прочие приметы времени и неотъемлемая часть сельской индустрии.
Уже через четверть часа герои были на месте примерного описания места дуэли современниками. Но найти искомое место оказалось не так-то просто – пропал тот легендарный ориентир, дуб, описанный в свое время очевидцами. Точных географических координат не существовало, стоило лишь надеяться на те данные, которые были в описании.
Но был еще один ориентир – Благовознесенская церковь на том берегу реки. Кстати, действующая, по состоянию на нынешний 1979 год. В рукописи Якова Мариенгофа был также указан путь с почтовой станции, с которой ехал экипаж дуэлянтов. Но той, старой дороги, уже не сохранилось – в послевоенное время построили зверосовхоз, который раз и навсегда перегородил прямую дорогу к бывшей здесь когда-то деревне Грошево. Пришлось добираться с автостанции в обход, минуя по периметру территорию предприятия.
За оградой совхоза были гаражи. Вообще, вся это местность, бывшая в знаменательные времена "серебряного века" славным сельским предместьем, давно уже превратилась в окраину областного центра, хоть и не считалась пока городом. Но догадливый и предусмотрительный  профессор заранее договорился с кем надо в Красном Луче, с кем-то из администрации, и теперь у них был сопровождающий, родом из этих мест.
Это был тракторист Василий Нефедов, дядя Вася, или дед Вася, как здесь его все звали. Его точный возраст был никому неизвестен – то ли пятьдесят пять ему было, а может – и все семьдесят, а сам Василий не любил говорить на тему возраста. Но малым еще пацаном он знатно помнил эти места, да и дуб тоже помнил, который в этих местах стоял еще до войны. "Магарыч", который ему передал предусмотрительный профессор, он откупорил, и часть употребил по назначению. Употребить же больше ему не дали "экспедиционеры", все остальное – только по окончанию дела. Но на поправку здоровья ему этого хватило. Вообще, он слыл любителем выпить, вот только сильно пьяным его никто никогда не видел, но и абсолютно трезвым – тоже.
Но лучшего проводника им было не найти – очень большая часть пожилого населения то уехала в город, то перебралась в другой совхоз, опять же, поближе к городу. Кто-то погиб в войну, кто-то – был приезжим, кто-то – уже был стар и болел, и только дядя Вася Нефедов был единственным, кто мог им помочь.
Вместе они обошли огороженную бетонными плитами территорию предприятия, и вышли к задней его части, к гаражам. За гаражами и начинался овраг. А также прочие заросли, бурьян, свалка, и вообще, малопроходимые места. Да и вообще, все здесь уже стало не так, совсем не так, как в былые годы! Что и говорить, без проводника они бы дорогу не нашли. Да и ориентира уже не видно – склоны оврага заросли молодой порослью, бурьяном, да и довольно высокими уже деревьями, и церковь на том берегу реки перестала быть видна.
-  За мной, сюда! – скомандовал дядя Вася, и нырнул в пролом металлической изгороди, которой в свое время обнесли гаражи предприятия, но местные "умельцы" сделали в изгороди поначалу удобный проход (кто-то из местных ходил еще к церкви по мосту напрямую), да и потом потихоньку растаскивали прутья ограды на свои хозяйственные нужды.
Первым за ним последовал Николай Осипович Макарьев, а вслед за ним – и другие члены экспедиции. Тропинка довольно круто шла вниз, ее края густо заросли бурьяном. Затем дорожка выровнялась, и впереди, метров через сорок стал виднеться овраг. Дядя Вася шел уверенно, сдвигая в сторону какую-то промасленную ветошь, кем-то сюда принесенную, пиная прочь с дороги старые автопокрышки, перешагивая через автомобильные бамперы, запчасти от сеялок и какого-то еще сельхозинвентаря.
Тропинка закончилась, словно недоумевая, зачем ее сюда проложили, идти дальше было некуда.
-  Дальше-то куда? – спросил профессор Макарьев.
-  А дальше и не надо! – ответил дядя Вася, и стал в нескольких метрах от склона, -  все, мы уже на месте!
Вскоре к ним двоим подошли и другие участники похода и стали на краю оврага. Замыкала шествие Варвара.
-  Воон там, – показывал рукой дядя Вася, -  вы сейчас не увидите, там в полусотне метров деревья, -  за ними церковь. А в десяти-пятнадцати шагах вперед, под уклон – там и был дуб, про который вы спрашивали. Больше никакого дуба тут не было. И-э-эх, с этим совхозом место одичалое стало, совсем непроходное! А какие места здесь раньше были – загляденье!
-  А где точно был дуб-то? – спросил Олег.
-  А вот я уж не помню точно! Ребят, ну все, мне пора, -  поглаживая за пазухой початую бутыль, пожилой мужчина развернулся и двинулся восвояси, так и не спускаясь в овраг.
Ушел он быстро, как-то не по-пожилому, резво.
Непонятную тревогу внезапно ощутили путешественники. Но это бывает. Олег, участвуя в своих экспедициях на места сражений, знал, что когда приступаешь к раскопкам, всегда какая-то чертовщина творится. Ну, не то, чтобы такая уж чертовщина, но всякие труднообъяснимые факты, как на подбор – то вдруг кто-то, отличающийся богатырским здоровьем, ногу подвернет, то оборудование внезапно из строя выйдет... А уж как погода-то всегда на это нервно реагирует – часто налетает ветер, облака откуда-то возникают. Но со временем к этому привыкаешь как к обычным явлениям природы, и даже перестаешь замечать и заморачиваться всяческими мистическими вещами – ну дует, и пусть дует. А нам работать надо!
Но вскоре опасения людей рассеялись. Они спустились в овраг. Трудно искать дерево, которое тут было полтораста лет назад, да еще когда не знаешь точный ориентир. Но искать надо... Еще раз перечитав свидетельства современника, Николай Осипович посмотрел по сторонам.
-  Я думаю, что дуб, у которого ранили Пушкина, располагался здесь, с точностью примерно метра два-три, -  сказал профессор Макарьев.
-  Почему? – спросила Варя.
-  Дело в том, что старые деревья, как бы давно они не росли, меняют немного окружающую среду. Вот видите – здесь больше тенелюбивых растений, следовательно, сюда раньше падала тень от дерева, а здесь растут солнечные любимцы. Они и были прежде по южную сторону от ствола.
-  Как интересно, -  отозвался Константин, -  не знал про такую версию.
-  Давайте же проверим! – сказал Олег.
-  Кстати, а что, помимо точного места мы ищем? – поинтересовался Константин. Дело в том, что во все подробности профессор посвятил только Варвару.
-  А найдем – скажу, -  ответил Николай Осипович, -  давай-ка, Олежка, копай здесь!
Ничего страшного вопреки ожиданиям не произошло. Погода не менялась, неприятных неожиданностей не случилось. Вскоре, минут через пятнадцать после начала раскопок, искатели обнаружили корни дерева. Предположение оказалось верным, дуб рос совсем рядом.
-  Копайте дальше! – велел профессор, -  а ты, Олег, пока настраивай дальше аппаратуру. Вдруг вещица та клюнет!
Снова никакой мистики. Только попискивал металлоискатель. Наконец, стал раздаваться ощутимый сигнал, свидетельствующий о нахождении на небольшой глубине определенного предмета.
-  Теперь здесь! – велел Макарьев.
Вскоре и достали искомую вещицу. Макарьев понял, что это именно то, что надо, а именно – портсигар поэта, выроненный им у дерева.
"Надеюсь, рукопись не тронута временем!" – молился про себя профессор. Вскоре молодые искатели извлекли из почерневшей коробочки старый, пожелтевший листок бумаги. Профессор развернул его нежно, как древний, тысячелетний пергамент.
Снова тучи надо мною
Собралися в тишине;
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне...
Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?

Бурной жизнью утомленный,
Равнодушно бури жду:
Может быть, еще спасенный,
Снова пристань я найду...
Но, предчувствуя разлуку,
Неизбежный, грозный час,
Сжать твою, мой ангел, руку
Я спешу в последний раз.

Ангел кроткий, безмятежный,
Тихо молви мне: прости,
Опечалься: взор свой нежный
Подыми иль опусти;
И твое воспоминанье
Заменит душе моей
Силу, гордость, упованье
И отвагу юных дней.
Так предстали предо всеми строки оригинала. Того самого малоизвестного стиха. Молодые люди вчитались, пытаясь понять смысл и ощущения поэта перед возможной, грозящей ему гибелью. Так они увлеклись, что не услышали шума листьев кроны могучего дерева. И еще всем отчетливо послышалось пение жаворонка. А когда подняли глаза, удивились еще больше – деревьев в радиусе пятидесяти метров не было! Но шелест листьев откуда-то был слышен, и слышен совсем рядом! И птица заливалась пением. Очевидно, это тот легендарный дуб сквозь века передавал им привет... Не увидели они также и никакой птицы, да и шум листьев вскоре стих. Затихло и птичье пение.
С впечатлением они покинули это место, и ехали до города почти молча. А портсигар вместе с рукописью вскоре занял свое почетное место в музее.
2018 год