Элли Лилли Лурдес

Эухении Лурдес едва минуло двадцать, когда на её хрупкие плечи опустилось тяжкое бремя заботы о самой младшей сестре Элли Лилли, рождение которой омрачилось смертью женщины, подарившей жизнь пяти дочерям.

Вскоре и отец семейства последовал вслед за горячо любимой женой в ту неведомую страну, в которой, как утверждают священники, нет ни горечей, ни бед, ни страданий.

Надев траур, Эухения не снимала его до конца жизни, а прожила она так долго, что едва не дотянула до второго пришествия.

Её чопорный чепец и шерстяное платье с глухим воротом не оживлялись белым плетёным кружевом даже во время великих церковных праздников, что ещё больше подчёркивало пуританскую внешность Эухении и её безгласное осуждение всеобщего веселья.

Отчего её лицо, когда-то мечтательное и одухотворённое, со временем стало представлять собой смесь гордости, праведности и презрения к нищете.

Никому доподлинно неизвестно, сколько слёз пролила Эухения в душе, пропалывая по ночам грядки с овощами.

Она ставила рядом с собой свечу и работала до рассвета, чтобы никто из Лабалхсара – их родного городка – не увидел, что сёстры Лурдес настолько обнищали, что содержат себя сами и не имеют возможности нанять садовника.

Сердце Эухении, в течение многих лет сжатое, как пружина, билось  в постоянном страхе: чем накормить сестёр, во что их одеть, и, самое главное, где взять денег на обучение третьей сестры Эулалии, подававшей большие надежды в изучении музыки, французского языка и гуманитарных дисциплин.

В будущем Эухения видела способную к наукам сестру владелицей небольшой частной школы и, отмахиваясь от образования других сестёр, обделяла их и в хлебе насущном.

Элизабет, вторая сестра семейства Лурдес, точная внешняя копия Эухении, отличалась от неё совершенно другим складом характера.

Подражание старшей сестре сотворило из Элизабет посмешище не только собственного дома, но и всего городка.

Строгие, лишённые красок платья сидели на ней мешком, тёмный сатиновый чепец делал её лицо глупее, чем оно было на самом деле. А стремление сохранить на лице независимость забавляло и смешило жителей городка.

Элизабет занималась приготовлением обедов и ужинов, что, однако, ничуть её не обременяло, так как зачастую, шаря по пустым полкам в кладовой, она долго ломала голову над тем, что бы приготовить, и в итоге ей это удавалось.

Остальное время Элизабет плела искусные кружева, представляющие собой образец совершенства и смотревшиеся как изделия старинной работы.

Эухения сдавала эти детали женского туалета в большой магазин в Тадлосе, и ещё приплачивала хозяйке отдела, чтобы та выдавала их за испанские кружева XVII-го века.

Однако средств, вырученных за кружева, катастрофически не хватало, и, скрепя сердце, Эухения стала посылать Элизабет на рынок – продавать овощи, хотя земля Лабалхсара не рождала ничего лишнего сверх меры.

Каждый день, после завтрака, рукою в белых нитяных перчатках Элизабет брала большую корзину и шла на откупленное Эухенией место.

Так зародилась легенда, что сёстры Лурдес не брезгуют колдовством, иначе как объяснить, что никто из горожан никогда не видел ни одну из них работающей в саду, превращённом в огород.

Элизабет надевала нитяные перчатки не только для того, чтобы скрыть уродливость своих пальцев, скрюченных от плетения кружев, но и чтобы показать, что они – Лурдес – ещё не знаются с нищетой, как знаются с обедневшими родственниками.

Она же потворствовала слухам, что отец оставил дочерям Лурдес огромное состояние.

Конечно, слухи на то и есть слухи, чтобы быть преувеличенными.

Не прошло и месяца со смерти родителей, как в дом Лурдес зачастили кредиторы, и Эухения, выпячивая свою праведность, не глядя, подписывала бумаги и выписывала чеки.

Пользуясь честностью неопытной девушки, бесстыжие кредиторы заставляли её расточать астрономические суммы на погашение несуществующих долгов, что быстро сделало семью практически нищей.

Крах благосостояния семьи совпал с разрывом помолвки Эухении с молодым графом из Тадлоса.

Граф растворился в водовороте жизни так же, как и остальные друзья семьи, оставив Эухению стоять в самом его центре, омываемой лишь нищетой и зарождающейся неприязнью к Элли Лилли, виновнице рухнувших надежд на счастливую и безбедную судьбу.

В отличие от старшей сестры, Элизабет относилась к новорождённой малышке, как ко всякому детёнышу живых существ – с нежностью и добротой, однако Эухения запрещала ей вставать по ночам к заходящейся от крика девочке.

Слабовольная Элизабет тайно выпивала рюмочку коньяка и спала крепким, без сновидения, сном, а Эухения, слушая душераздирающий крик младенца, лежала в своей девственной постели, сжав зубы и удерживая растущую внутри неё ненависть к невинному ребёнку, отнявшему у неё жениха.

Когда малышке исполнилось восемь, Эухения с огромным удовольствием оторвала её от огромного окна в гостиной, в которое девочка любила смотреть на море, почти не моргая густыми длинными ресницами.

Оно манило её к себе, как тепло, выходящее из форточки, манит мух влететь в гостиную. Но какой-то внутренний голос нашёптывал ей, что море принесёт ей радость и боль одновременно.

В обязанности Элли Лилли включили ежедневное мытьё парадной лестницы и мелкую помощь Элизабет по кухне.

Дать девочке хотя бы начальное образование не входило в планы Эухении. И лишь когда священник мягко упрекнул её, что Элли Лилли не в состоянии прочесть собственное имя на церковной скамье, Эухения, скрепя сердце, отыскала в недрах шкафа учебники по арифметике, чтению и грамматике, и сама принялась за обучение.

Элли Лилли оказалась способной ученицей. В душе она боялась Эухению больше, чем ад, про который священник рассказывал, что в нём людей мучают огнём.

Страх маленькой девочки привёл к тому, что она с лёгкостью выучила алфавит и быстро научилась считать и решать задачки.

Удивлённая Эухения, которая рассчитывала одолеть эти три учебника хотя бы за год, уверенная в тупости Элли Лилли из-за её постоянного созерцания моря из окна гостиной, была неприятно поражена, и так как до лета оставалось ещё время, она включила в обучение краткий курс истории и географии.

С началом лета неожиданно расцвела и из угловатого подростка превратилась в настоящую красавицу Эсмеральда.

Ни Лабалхсар, ни Тадлос никогда не видели девушки, прекраснее, чем четвёртая сестра.

Господь наградил её зелёным взглядом поражающих в самое сердце глаз, длинными кудрями цвета спелой пшеницы, идеальным овалом лица, соблазнительными формами и пухлыми, ярко – красными губами.

Дошло до того, что Эухения заказала для Эсмеральды грубое прямое платье, которое скрывало её тонкую талию и высокую грудь и всякий раз при выходе из дома повязывала ей на голову платок. Однако эти меры не помогали.

Эсмеральде стоило лишь провести кончиком языка по чувственным губам, как почтенные мужчины в церкви тут же стыдливо опускали свои шляпы в низ живота.

Обеспокоенная Эухения переговорила со священником, и в одно из воскресений было объявлено, что Эсмеральда Лурдес является умалишённой и по этой причине не может посещать воскресные мессы.

Однако это мало расстроило Эсмеральду.

Это было одно из странных созданий природы, которые рождаются, живут и умирают непонятно для чего.

Не было ни одной чашки, которую бы Эсмеральда не разбила, пытаясь вымыть посуду. Ещё ни разу она не помыла лестницу, не опрокинув при этом ведро. Учиться читать она отказалась с таким дьявольским упрямством, что даже богобоязненная Эухения отступила.

Эсмеральда так же отказалась плести кружева, утверждая, что она не хочет иметь такой безмозглый взгляд, какой бывает у Элли Лилли, когда она пялится на море, и согнутые артритом пальцы, как у Элизабет.

Эухения, наконец, засадила её в бельевую за штопку старой одежды, которую Эсмеральда выполняла через пень – колоду. И ей было абсолютно всё равно, что её чудесные волосы, перехваченные какой-то серой тряпкой, опускаются в пыль и обрывки ниток.

На летние каникулы впервые не приехала Эулалия, написав, что её уговорили поработать в библиотеке колледжа. Эухения вначале отнеслась к этому сообщению с большим подозрением, но вскоре Эулалия прислала кое-какие деньги – и Эухения впервые за много лет почувствовала, что её семья сделала первый шаг из пропасти нищеты.

Добавилось хлопот и Элли Лилли.

Теперь в её обязанности входило мытьё посуды и тяжёлых котлов после трёх дневных трапез. Эухения взяла гусят, и отправляла Элли Лилли пасти их с обеда до ужина.

Элли Лилли уходила далеко в лес, боясь приблизиться к морю.

Элли Лилли забиралась с гусятами в такие места, куда никому в голову не пришло бы забраться. Ей нравилось мечтать в одиночестве о красивых принцессах из книг с картинками, которые Эухения всегда запирала на ключ.

Элли Лилли отыскала засохший ручей и за неделю очистила от листьев его русло и своими детскими ручками сделала запруду, чтобы гусята могли резвиться в воде.

Пока птицы плавали или щипали траву неподалёку, Элли Лилли, притаившись в траве, наблюдала за жёлто-лиловыми бабочками, или изучала переливы цветов на лепестках дикого шиповника и сурепки.

Если шёл дождь, она с питомцами укрывалась под большим дубом, таким раскидистым, что ни одна капля не попадала на её светлое лицо и длинные пепельные волосы, вьющиеся, как у Эсмеральды.

Эухения, замечая, что гуси растут, как положено, и к Рождеству обещают стать хорошим доходом, решила, что Элли Лилли уже можно сшить приличный наряд для воскресного посещения церкви.

Осенью, когда гуси были загнаны в загородку, она свозила Элли Лилли в город и заказала для неё накидку с меховой опушкой на капюшоне и рукавах, а к накидке пару полусапожек из тонкой, коричневой кожи с высокой шнуровкой.

Зима принесла облегчение в жизнь Элли Лилли.

Училась она теперь самостоятельно, Эухения лишь раз в неделю спрашивала с неё заданные уроки, неприятно поражаясь, что девочка не делает ни одной ошибки.

Она всё делала идеально.

Кастрюли Элли Лилли чистила так, как будто бы после этого ей должна была явиться фея и позвать её на бал, а, чтобы фее не зазорно было подняться в верхние комнаты, Элли Лилли так споро и с таким блеском натирала лестницу, что в ступеньках отражались лица живущих в доме сестёр.

Элли Лилли даже взяла на себя обязанность подметать в бельевой, возле стола Эсмеральды, чтобы, доведись фее ступить в эту комнату, она не запачкала бы своего длинного, расшитого серебряными цветами платья.

В особенно ненастные дни, когда нельзя было выйти на улицу, Элли Лилли садилась на своё излюбленное место – широкое окно в гостиной, и смотрела, как яростно обрушивается море на их городок.

Дом сестёр стоял на взгорье, и Элли Лилли видела море каждый день, и воспринимала его как одно из самых чудесных творений Бога.

После того, как Эухения приняла у девочки экзамен по географии и арифметике, ей было, наконец, позволено самостоятельно читать огромные книги с красивыми картинками – сказки – самое чудесное, что Элли Лилли читала до сих пор.

Эти книги, передаваемые от одной сестры к другой, минуя лишь Эсмеральду, развили воображение девочки до таких пределов, что она перестала замечать реальность.

Чудесные образы из книг вытеснили суровую жизнь в доме на задворки.

Когда Эухения бывала в скверном расположении духа – а это происходило постоянно, она отбирала у Элли Лилли волшебные сказки и девочке ничего другого не оставалось, как мечтать возле окна о Русалочке, живущей на дне моря и страстно желающей подняться на поверхность.

Но Эухения оставалась недовольной, что Элли Лилли много бездельничает.

К тому же плата за колледж повысилась, и Эухения, скрутив свою гордость в моток крепкой верёвки и повесив её на крюк в тёмной кладовой своей души, объявила всему Лабалхсару, что они берутся стирать тонкие предметы одежды, обещая высокое качество выполняемой работы.

Конечно, стиркой, кипячением белья и глажкой занимались Эухения и Элизабет, а на Элли Лилли возложили новую обязанность: относить заказчицам чистое бельё. 

И в ледяной штормовой ветер можно было лицезреть, как  маленькую детскую фигурку с огромной корзиной в руках сгибают к земле его порывы.

Жители Лабалхсара только качали головами. Даже самые чёрствые из них позволяли собакам пережить ненастье в доме.

И священник не мог противостоять жестокости Эухении.

Когда он аккуратно намекнул, что это бесчеловечно – заставлять девочку в непогоду разносить заказы, Эухения сухо заметила, что они бедствуют и совсем уж богопротивно дала понять, что в излишней проповеди она не нуждается. 

Только воскресенья освобождали Элли Лилли от тяжёлой обязанности, но расчёт Эухении в том и состоял, чтобы и в этот день у девочки не доставало сил читать сказки и истории.

Постепенно, чтобы успокоить свою совесть, Эухения вбила в голову, что эти книги были куплены родителями специально для неё, а Элли Лилли, читая их, оскверняет память о людях, которых и не видела никогда.

На рождество гуси были обезглавлены и проданы.

Лишь одного – любимца Элли Лилли – Эухения специально оставила, чтобы украсить им рождественский стол.

Впервые в жизни Элли Лилли чего – то просила: не трогать птицу, и мольбы девочки пролились в душе Эухении божественной музыкой.

Она с огромным удовольствием лично свернула шею гусю, заставив Элли Лилли присутствовать при убийстве.

Эухения ожидала, что девчонка забьётся в истерике и будет хватать её за юбку и даст волю своей злости, и дисгармоничная мелодия чужого горя вновь зазвучит в её ушах, но Элли Лилли не ублажила слух праведницы.

Неподвижно, с тем же отсутствующим взглядом, каким она созерцала море, она наблюдала, как перестают трепыхаться оранжевые лапки Тилли, и как его глаза затягивает розово – серая плёнка.

Из-за того, что буря прошла только в душе девочки, и даже подозрительная Эухения не заметила ни намёка мольбы, жалости или на худой конец сострадания в глазах сестры, злость Эухении увеличилась, и она решила извести младшую сестру с лица земли.

За праздничным столом Элли Лилли не притронулась к гусю, а после, тайком, выкинула кости не в помойное ведро, а закопала их на заднем дворе.

Наступившая весна принесла новые неприятности маленькой девочке.

Началась распутица, жители Лабалхсара по щиколотку увязали в грязи, пробираясь по унылым улочкам.

Теперь Эухения нашла новый способ, как отругать и наказать младшую сестру: она наказывала её за то, что девочка, по её мнению, ходила, как корова, раз её накидка всякий раз после возвращения из церкви оказывалась грязной.

Однажды, слушая мессу и вознося молитву, чтобы кости Тилли превратились в волшебный цветок, Элли Лилли не заметила, что наклонённая криво свеча закапала мех на рукаве.

Дома ей влетело.

Эухения сочла, что Элли Лилли уже достаточно взрослая, чтобы быть посаженной под замок в чулан, продуваемый сквозняками, в котором хранились старые лошадиные попоны, провонявшие потом и где доживал свой век старинный прабабкин сундук с погребёнными в нём бальными платьями, которые по недогляду Эухении моль проела настолько, что ткань не годилась даже на заплаты.

Однако времяпровождение в чулане не явилось для Элли Лилли чем-то унижающим или страшным. Мрачные, сырые стены не пугали девочку, потому что она их попросту не замечала.

Она настолько развила своё воображение, что видела лишь героев любимых сказок, комбинируя их и видоизменяя под настроение.

Элли Лилли укрывалась лошадиной попоной, садилась на сундук – потому что по полу сновали крысы – и уже ничто не мешало ей погружаться в мир своих волшебных грёз.

Тихое поведение Элли Лилли насторожило Эухению, потому что все они прошли через этот чулан, и ни одна из сестёр не выдерживала там больше часа. Они начинали плакать, молить о прощении, каясь в выдуманных грехах и вскоре их выпускали.

Элли Лилли, будучи наказанной, не произносила ни единого звука.

Ей было всё равно, где грезить: на окне в гостиной или в чулане. Пожалуй, чулан даже больше подходил для грёз: ей никто не мешал, и она не вздрагивала всякий раз, слыша приближающиеся шаги старшей сестры.

Эухения могла продержать её в чулане целый день, и только к вечеру, благодаря мольбам Элизабет, девочку выпускали, но и в этом случае Эухения стремилась взять вверх, оставляя Элли Лилли без ужина.

Когда на миндальных деревьях набухли первые почки, из колледжа пришло известие, которое привело Эухению в неописуемую ярость.

Она в тот же день выехала в Тадлос, вынув из сейфа последние семейные драгоценности. По приезде в колледж у неё состоялся неприятный разговор с директрисой, и Эухения встала на колени, чтобы случившееся не просочилось сквозь стены и не проползло в город.

Коленопреклоненная поза мало тронула директрису, но драгоценности решили дело быстрее, и директриса даже подписала бумагу о неразглашении и выдала официальное заключение о том, что по болезни Эулалия Лурдес не может продолжать обучение в стенах колледжа и продолжит его дома.

Вернувшись из Тадлоса, Эухения заперлась с Эулалией в своей комнате и прежде с наслаждением отхлестала её по щекам, а назавтра объявила остальным сёстрам, что заболевшую чахоткой Эулалию срочно нужно увезти в санаторий на юг.

К счастью, на юге проживали две престарелые сёстры отца Лурдес: тётя Анна и тётя Бэла. Незамужние и бездетные, они тихо доживали свой век в милом старом городке.

Эухения и Эулалия уехали ранним утром.

Эухения не поскупилась и взяла одно купе на двоих. Когда поезд набрал ход, она заставила Эулалию раздеться донага и всю длительную поездку продержала её при открытом окне на холодном деревянном сиденье.

Сама Эухения, предусмотрительно захватившая тёплый шерстяной плед, запасные тёплые туфли и зимний чепец, уютно дремала, в то время как Эулалия корчилась от холода, каждую минуту впадая в забытьё и каждую минуту просыпаясь вновь.   

Когда сёстры приехали в южный городок, Эулалия кашляла так, что никто не усомнился, что девушка страдает чахоткой.

Обе тётушки были безумно рады приезду племянниц. Ведь к ним так давно никто не приезжал!

Они болтали без умолку за утренним чаем с творожными ватрушками, с жалостью поглядывая на Эулалию, которая кашлем сотрясала стены.

Эулалия вообще чувствовала себя скверно.

Она мало жила дома и совсем не догадывалась, какие ещё каверзы судьба преподнесёт ей в виде старшей сестры.

Эулалию знобило и тошнило, но ей пришлось внять уговорам тётушек и съесть одну творожную ватрушку. Эулалия сжевала её с огромным трудом, чувствуя, что долго и тщательно пережёванные куски вот-вот полезут обратно.

Когда ватрушка была съедена, Эулалия поняла, что её сейчас вырвет и, не зная расположения комнат, выбежала прямо в сад, где по двору бродили куры во главе с гордым, озабоченным петухом.

Её вырвало густой белой массой, и набежавшие куры мгновенно склевали содержимое её желудка. Тётушки, охая и ахая, наблюдали эту сцену из окна, а стоявшая рядом Эухения, тщательно пряча злорадство, любезным голосом объяснила:

– Её всегда так укачивает в поезде, бедняжку.

И, не удержавшись, добавила:

– По крайней мере, сегодня не надо будет кормить кур.

Не привыкшая откладывать дела в долгий ящик, Эухения сразу же после утреннего чая повезла Эулалию в санаторий – так она сказала тётушкам, а на самом деле, узнав, где расположена больница для нищих, приказала извозчику ехать прямо туда.

Оставив Эулалию в приёмной, Эухения коротко переговорила с врачом.

Равнодушный ко всему врач провёл Эулалию в больничную комнату с ширмой и гинекологическим креслом. Он мало чему уже удивлялся в жизни, но Эухения заставила его нутро содрогнуться, настояв на своём присутствии при операции.

Она сунула врачу монету, и тот разрешил ей сидеть на стуле в абортарии, возле бака с грязным бельём, от которого несло испражнениями.

Эухения прижала к носу надушенный лавандой платочек и приготовилась насладиться муками сестры. Она не собиралась платить за наркоз, считая, что это будет слишком большой роскошью для этой дряни.

Эулалию провели за ширму, где она переоделась в бесформенную серую, длинную рубаху – платье.

Когда она легла в кресло, на губах Эухении засветилась змеиная улыбка, которая по мере проведения аборта становилась всё шире.

Когда железный инструмент вошёл внутрь блудницы и принялся скрести её изнутри, Эулалия закричала от боли. Её крик был так страшен и так громко слышен в пустых коридорах больницы, что врач влепил ей увесистую пощёчину. Он имел дело с девками каждый день и особенно с ними не церемонился.

Из глаз Эулалии полились слёзы, и она только стонала, кусая губы до крови. Но она ничего не могла поделать со своим телом. При каждом новом витке боли, её руки непроизвольно сжимали края рубашки, а живот выгибался и опадал. Голова её моталась из стороны в сторону, ноги дрожали, и это доставляло Эухении ни с чем не сравнимое удовольствие.

Эта дрянь должна была заплатить.

За бессонные ночи.

За стирку и кипячение чужого грязного нижнего белья.

За овощи, которые Эухения пропалывала ночью на коленях.

За те надежды, которые на неё возлагали.

Но это было лишь началом пыток Эулалии. Эухения в мыслях уже рассталась с ней, как с родной сестрой, и решила, что, как только Эулалия поправится, она сдаст её в какой-нибудь публичный дом, подальше от Лабалхсара, раз этой девке нравится заниматься непотребными вещами.

И она заставит её отработать ВСЕ деньги, вложенные в её обучение.

Размышляя об этом, Эухения не спускала глаз с тела сестры. Ей стало досадно, что оно перестало двигаться, видимо, эта потаскуха потеряла сознание. К тому же врач уже закончил.

Нисколько не считаясь со строго одетой дамой, он снял окровавленный фартук и повесил его на крюк. Затем, снимая на ходу перчатки и складывая их в карман несвежего халата, он ушёл, ничего не сказав Эухении. Её это оскорбило.

Оставшись в одиночестве, она немедленно вскочила со стула и на цыпочках прокралась к креслу. Эулалия, как выпотрошенная кукла, действительно лежала без сознания. Её члены обмякли, рот приоткрылся, с губ стекла и запеклась струйка крови. Чуть поодаль, в медицинском судке лежало месиво из крови и плёнок.

Эухения мстительно улыбнулась. Она повернулась и снова присела на стул.

Минут через десять появились два врача и молодой санитар. Врачи переложили тело Эулалии на каталку и увезли, а санитар с судком, в котором шевелился мёртвый племянник Эухении, прошёл мимо неё, даже не прикрыв его крышкой.

Эухения брезгливо отодвинулась, а когда санитар скрылся, повернув на чёрную лестницу, она наконец покинула абортарий. У неё закружилась голова, и она подошла к окну, чтобы опереться на подоконник. Она видела, как санитар подошёл к огромной, сложенной из закопчённого кирпича печке, открыл заслонку и равнодушно выбросил в огонь содержимое судка.

«Гори ты синим пламенем», – мысленно пожелала она неродившемуся потомку и заторопилась прочь из больницы.

Эухения решила сэкономить и пройтись пешком. Она получила истинное наслаждение, вдыхая запах распустившихся миндальных цветов – здесь, на юге, они распускались раньше, чем в Лабалхсаре.

Она проходила мимо старинных особняков с ухоженными садами и чуть ли не впервые в жизни чувствовала себя спокойно и удовлетворённо.

«А всего-то надо было насладиться муками близкого», - думала Эухения.

Тётушке Анне и тётушке Бэле она искусно преподнесла выдуманную историю бедняжки Эулалии.

По её словам, санаторий оказался великолепным, добросердечные врачи вышколенными, правда, состояние Эулалии внушало им опасения, но у неё ещё был шанс выкарабкаться. Услышав ложь с хорошим концом, тётушки лишних вопросов не задавали.

Весь вечер они играли в преферанс, а когда им наскучило, они бросили это развлечение и уселись за вышивку и вязание, и намётанным глазом Эухении стало ясно, что их занятие – отнюдь не хобби, а работа, и что они тоже нуждаются и тоже скрывают это.

Впрочем, это была особенность всего гордого рода Лурдес.

Разложив два раза пасьянс на будущее, Эухения осталась неудовлетворённой раскладом, но скрыла своё разочарование под маской приличной любезности.

Впервые в жизни она спала в чужом доме, и её возбуждало буквально всё: запах свежевыстиранных простыней, тёплая грелка под боком, старинный камин, который зажгли в честь её приезда, большие резные часы на стене, аккуратный туалетный столик, голубой кувшин и серебряный таз для умывания с крахмальным полотенцем.

Эухения догадывалась, что ей предоставили всё самое лучшее, и впервые в жизни она выспалась, как невинный младенец, у которого ещё нет совести.

Впервые за много лет она не просыпалась ночью, и ком страха не опускал её желудок вниз.

Эулалия же проснулась глубокой ночью оттого, что ей было холодно и душно. Тонкое больничное одеяло грело плохо, а дверь и форточки палаты были наглухо заперты.
Эулалия привстала, опираясь на дрожащие руки и огляделась.

Когда её глаза привыкли к темноте, она различила несколько кроватей слева и справа от себя. Такой же безмолвный ряд тянулся и у противоположной стены.

Откуда-то издалека раздавался тяжкий стон, а соседка Эулалии – толстуха с разметавшимися волосами – храпела, как паровоз.

Эулалии сильно хотелось пить.

Она попыталась встать и сделала это с огромным трудом. Почему-то она думала, что рядом с дверью должна стоять бочка с водой, как в дортуаре колледжа.

Она, заплетясь ногами и придерживаясь за липкие спинки кроватей, дошла до выхода, но ничего не нашла. Она тихонько постучала в дверь, но её никто не услышал. Она шёпотом позвала сиделку, но ответом ей было молчание. Гордость не позволила ей заколотить в дверь.

Смирившись, Эулалия поплелась обратно, на свою кровать. Едва сделав шаг, она почувствовала, как по её ногам потекло что-то горячее.

Эулалия остановилась и медленно подняла больничную одежду. В лунном свете отчётливо было видно, что по её ногам струится кровь. Эулалия опустила рубашку и подумала, что если она быстрее дойдёт до кровати и ляжет, то кровь перестанет течь.

Из последних сил она добралась до своего последнего пристанища и от внезапно нахлынувшей слабости опустилась на колени.

Её затошнило от запаха горелого лука, который источала храпящая толстуха.

Эулалии стало внезапно жарко, пол словно раскалился, кровь уже текла из неё ручьём. На неё снизошло вдруг такое благословенное состояние, которое испытывает человек, вернувшийся со всенощной.

Эулалия положила голову на простыню, пахнувшую недавно умершим телом и стала творить молитву о человеке, чей ребёнок был выскребен из неё, как сорняк, и которого она любила больше Бога, и чувства к которому были выше чувств семейного долга.

Глаза её закрывались, но она успела закончить молитву.

Последнее, что пронеслось перед её внутренним взором, был букет скудных летних цветов, которым украшала её комнату Элли Лилли каждый день, когда Эулалия приезжала домой на каникулы.

На следующий день, после завтрака, Эухения решительно отвергла просьбы тётушек сопровождать её в санаторий – самым убедительным доводом, который привела Эухения, было то, что чувствительность тётушек не вынесет столь скорбного зрелища.

Как она была права! И как разочарована, узнав, что Эулалия Лурдес скончалась под утро.

Но и мёртвой сестре она не собиралась прощать её грех.

Эухения отказалась от тела и подписала бумагу, разрешающую использовать тело в практических работах в покойницкой. Её органы она завещала местному анатомическому музею, за что ей выдали небольшое вознаграждение.

Эухения была на седьмом небе от счастья.

Всё-таки хоть что-то, но она поимела с этой развратной девки и, не имея желания взглянуть на покойницу, она, довольная вернулась к тётушкам, чтобы сообщить им печальное известие.

Свою речь Эухения продумала заранее, под непередаваемым запахом цветущего миндаля. Она предупредила все вопросы тётушек короткими фразами.

Она рассказала, что «бедная девочка» умерла этой ночью, так как её привезли слишком поздно, и от резкой перемены климата у Эулалии произошёл приступ удушья, закончившийся смертельной агонией.

Руководство санатория было настолько любезно, что разрешило Эухении похоронить тело на своей территории, чтобы не везти его в Лабалхсар. Она также соврала, что по закону, родственники не имеют права присутствовать на погребальной церемонии.

Непонятно, как тётя Анна и тётя Бэла поверили в эту чушь, но тон Эухении был настолько убедительным, лицо настолько печальным, а глаза правдивыми, что они поверили.

В качестве утешения они предложили Эухении погостить у них хотя бы дня три – четыре, чтобы помочь ей справиться с горем на первых порах.

Скрепя сердце, Эухения согласилась. Её одолевали мрачные предчувствия, что в её отсутствие мягкотелая Элизабет не справится с упрямой Элли Лилли и чувственной Эсмеральдой, но искушение не возвращаться в отчий дом и не думать о хлебе насущном хотя бы несколько дней, взяло верх, и она согласилась.

Предчувствия Эухении не были напрасными.

В первый же вечер её отъезда сёстры позволили себе расслабиться.

Эсмеральда и Элли Лилли уговорили Элизабет приготовить праздничный ужин с бутылочкой вина.

Они даже помогали Элизабет на кухне: Эсмеральда чистила овощи, а Элли Лилли осторожно перетирала хрустальные бокалы, серебряные вилки и тарелки из тончайшего фарфора – это был единственный сервиз, оставшийся в доме после смерти родителей. Эухения доставала его только на Рождество.

Расшалившиеся младшие сёстры нарядились в свои самые лучшие платья, и Эсмеральда с огромным удивлением отметила, что Элли Лилли вполне нормальная, и даже очень красивая девочка, которую всего на всего держат в постоянном напряжении и страхе.

Эсмеральда впервые в жизни почувствовала что-то вроде стыда оттого, что не обращала на младшую сестру никакого внимания. Чтобы заглушить в себе чувство нарастающей вины, она как могла, искусно уложила волосы Элли Лилли, а потом они обе заставили переодеться и Элизабет.

Элизабет села за стол в бумазейном платье с кружевами, без вечного уродливого чепца, и Эсмеральда поразилась, насколько они все впали в зависимость к Эухении и её бессмысленной воле. Она поняла, что надо бежать из этого дома, и весь вечер веселилась, как никогда.

Эсмеральда одна вылакала всю бутылку красного вина и долго развлекала сестёр, играя вальсы на старом, давно не настроенном пианино, на котором не разрешалось играть в простые дни. Эсмеральда так и свалилась пьяная со стула, уснув возле резной ножки инструмента.

Пока она играла, Элизабет учила Элли Лилли танцевать.

Элли Лилли быстро выучила несколько па, и вскоре кружение под прекрасные звуки Венского Леса сделали своё дело: девочка не видела окружающей реальности, она попала в волшебную страну, и танцевала сейчас с прекрасным принцем.

И принц печальным голосом открылся ей, что он сын морского царя, и лишь один раз в год ему разрешено становиться человеком и подниматься на землю из глубины тяжёлых морских вод.

Элли Лилли от души его пожалела, а, пожалев, полюбила. А, полюбив, пообещала, что готова жить ради одного дня в году, проведённого с любимым.

Ночью Элли Лилли ненадолго забылась в сладком предчувствии того, что завтра, гуляя возле моря, она обязательно встретит сына морского царя.

Наутро, проснувшись, она  тщательно умылась, почистила свою накидку и полусапожки, и долго расчёсывала волосы, оставив их незаплетёнными.

Параллельно с Элли Лилли те же приготовления делала Эсмеральда.

Правда, чистить одежду было ей неприятно, но она убедила себя в том, что сделать это один раз в жизни ей не повредит. Помучившись со своей непокорной гривой волос, она уложила нехитрые пожитки в старый дорожный саквояж и спустилась к завтраку, готовая к путешествию.

Увидев Эсмеральду, Элизабет выронила на пол тарелку.

Следом спустилась Элли Лилли – с распущенными волосами и в нарядном фиолетовом платье. Хватая ртом воздух, Элизабет схватилась за сердце. Она вообразила, что младшие сёстры замыслили побег и, воспользовавшись отсутствием Эухении, уедут, оставив её расхлёбывать кашу.

В голове Элизабет крутилось столько слов, но всякий раз, когда она собиралась их произнести, они застревали у неё в горле, и она молча ела овощную запеканку, оглядывая беглянок.

Они сидели рядом и казались ей воплощениями одной гордой сущности: у которой два лица – порок и добродетель.

В конце завтрака, допивая заморский чай, который Эсмеральда стащила из буфета, силком забрав у Элизабет ключи, она заявила, что уезжает из этого сумасшедшего дома. Элизабет уронила чайную ложку, а Элли Лилли выразила взглядом неподдельное удивление.

Оглядев младшую сестру, Эсмеральда вдруг предложила:

– Элли Лилли, я вижу, ты собралась тоже? Ты поедешь вместе со мной?

– Никогда! – Завопила Элизабет, смутно догадываясь, куда лежит путь Эсмеральды.

Элли Лилли улыбнулась сестре и, взяв её за руку, виновато опустила ресницы:

– Прости, Эсмеральда, я правда, не могу поехать с тобой, хотя мне очень бы этого хотелось.

– Тогда чего ты так вырядилась? – Грубовато спросила Эсмеральда, уязвлённая, что её предложение сделать кому-то что-то хорошее  – первое и последнее в жизни – не было принято должным образом.

Элли Лилли посмотрела на неё чистыми глазами и произнесла:

– Меня на берегу моря ждёт принц.

Эсмеральда онемела на мгновение, а потом, упав на сложенные на столе руки, залилась звонким смехом. Она ожидала услышать что угодно, но только не этот бред про принцев.

Элли Лилли спокойно смотрела на сестру. Она привыкла к тому, что над ней насмехаются, и даже капля обиды не омрачила её детское лицо. Но она поняла, что больше не следует никому говорить о том, что она видит и о том, во что она верит.

Эсмеральда всё никак не могла успокоиться, отдаваясь всё новым приступам смеха.

Наконец, Элизабет встала и со всего маха врезала Эсмеральде пощёчину. Она уже давно рассталась с надеждами, что её может ждать принц, но было время, когда и она мечтала и верила в волшебные сказки. Даже если это зашло у Элли Лилли слишком далеко, тем не менее, это большой грех – смеяться над фантазиями ребёнка.

– Вот как! – Подскочила, как ужаленная, Эсмеральда.

У неё мгновенно изменилось настроение, а пощёчина, обагрив её нежную щёку, начисто лишила Эсмеральду тех скудных чувств, которые она испытывала к своей семье.

– Я хотела расстаться по-хорошему, – зашипела она, – но теперь я и знаться не хочу с вами. Вы семейка ненормальных девственниц, проеденных гордыней! Катитесь вы все в ад!

Произнося эти несправедливые слова, Эсмеральда судорожно надевала дорожный плащ и чуть не порвала петлю, застёгивая пуговицу.

Схватив саквояж, она изо всех сил хлопнула дверью и неизвестно, слышала ли она вслед горькие слова Элизабет:

– Опомнись, Эсмеральда! Ты ведь тоже из этой семьи!

Элизабет не хотела оскорбить или унизить сестру, она попыталась лишь напомнить о том, что Эсмеральда, высказав мнение о ненормальности сестёр, сказала то же самое и о себе.

Больше им не довелось встретиться.

Элли Лилли сидела как изваяние, и только едва заметная дорожка от слезы на щеке, выдала её истинные чувства к происходящему.

– Я не хотела обидеть Эсмеральду, – начала оправдываться она.

– Не переживай, - утешила сестру Элизабет. – Она всё равно бы нашла какой-нибудь повод, чтобы оскорбиться, иначе она не смогла бы уехать. А ты никогда бы не поехала туда, куда направилась она…

И Элизабет, представляя, что произойдёт, когда вернётся Эухения, молча принялась убирать со стола. Элли Лилли кинулась ей помогать, но Элизабет в каком-то порыве отстранила её и шепнула:

– Тебя ждёт принц. Иди, несмотря ни на что и будь счастлива.

Элли Лилли поцеловала сестру в щёку и, сказав ей:

– Ты такая красивая, Элизабет! – убежала.

Элизабет опустилась на стул, закрыла лицо полотенцем и долго плакала в одиночестве, осознавая, что её принц потерян навсегда, и её веры не хватит, чтобы воскресить его.

Пока она плакала, Эухения прохаживалась с тётушками в парке аттракционов.

Они только что прокатились на летящих горках, визжа, как поросята, от тайного страха и восторга, а теперь обкусывали сладкую вату, намотанную на тонкую кедровую палочку.

Элли Лилли побежала на задний двор посмотреть, не распустился ли из костей Тилли волшебный цветок, а Эсмеральда, гордо вскинув голову и бросив саквояж в грязь, дожидалась извозчика чуть поодаль от дома.

Гневалась она не долго, так как глубоких чувств – каких бы то ни было - она была лишена. Эсмеральда крикнула пробегавшего мальчишку и сунула ему монетку, чтобы тот пригнал к дому Лурдес повозку.

Извозчик, старый Артур, подъехав, уставился на Эсмеральду, как на чудо господнее, которое хочется потрогать руками, чтобы убедиться, что оно настоящее.

Эсмеральда забралась в повозку и умостилась как королева, распустив длинные волосы, которые спускались почти до самых колёс повозки.

Артур, причмокнув губами, повёз Эсмеральду на вокзал – так ему было приказано. Ехал он нарочито неторопливо, чтобы его могли увидеть дружки – собутыльники, а то никто бы не поверил, что ранним апрельским утром он вёз по улицам Лабалхсара самую красивую женщину в мире.

Он не взял с Эсмеральды платы, намекнув, что обязательно возьмёт её позже.

Эсмеральда, рассмеявшись, сошла с повозки и тотчас же забыла и об Артуре, и о Лабалхсаре.

Она купила билет на поезд до Тадлоса и прошла  в общий вагон как странствующая герцогиня-сумасбродка.

Несколько женщин из Лабалхсара, которые считали себя честными дамами, отсев от неё подальше, перешёптывались весь путь. Они примерно догадывались, куда направляется эта девица и уже предвкушали удовольствие от униженного состояния старшей Лурдес, когда подтвердятся их догадки.

Дамы смеялись, представляя, как рухнет миф о порядочности самой старой и почтенной семьи Лабалхсара, и ни у одной из них не шевельнулось в душе ничего – нечто, похожего на сострадание, настолько Эухения отдалила своей гордыней даже своих старых подруг по пансиону.

Эсмеральда вышла в Тадлосе первой.

Не успела она оглянуться, как её дорожный саквояж был схвачен ловким парнем.

Эсмеральда порылась в тощем кошельке и гордо заявила, что у неё нет денег на носильщика. Парень, у которого при взгляде на её лицо все капилляры тела наполнились горячей кровью, глупо улыбнулся и сказал, что не возьмёт с неё платы.

Эсмеральда пожала плечами и последовала за ним. Она наняла извозчика и приказала ему ехать в самый приличный публичный дом Тадлоса.

Возница ухмыльнулся, стеганул лошадь, и они поехали по мощёным улицам.

Аристократы и клерки сворачивали вслед головы, а на повороте один шустрый студент, выхватив у торговки цветами розу, кинул цветок Эсмеральде.

Цветок упал ей на колени, но она даже не посмотрела на того, кто это сделал, как и не будет смотреть в лица тех, кто будет упиваться её красивым чувственным телом.

Возле публичного дома – неприметного строения с фонарём над дверью – Эсмеральда сошла, оставив у извозчика все свои последние деньги.

Она постучала, и вскоре ей открыли. Похожая на мышь прислужница с маленькими, бегающими глазками спросила, что ей угодно. Задрав голову как можно выше, Эсмеральда заявила, что желает видеть хозяйку.

Гадко улыбаясь, прислужница пригласила её внутрь.

Эсмеральду проводили в малую гостиную, где мадам принимала особо дорогих и почётных гостей. Ранней посетительнице было предложено подождать и чем-нибудь угоститься.

Эсмеральда без интереса оглядела роскошное убранство этого кабинета – стулья с бархатной обивкой, небольшое канапе, столик с гнутыми ножками, на котором стояли алкогольные напитки, фривольные картинки на стенах.

Роскошь не произвела на неё впечатления, и мадам всю жизнь удивлялась, что же находится у этой красавицы в голове.

Эсмеральда налила себе из первой попавшейся бутылки. Это оказался сладкий ликёр, но ей было всё равно. Она пила мелкими глотками, выпрямившись в кресле, как королева.

Поражённая мадам наблюдала за ней через небольшое отверстие, проделанное в стене. Если не считать нищенского убранства этой девушки, она бы поклялась, что перед ней находится герцогиня.

За что были даны этой развратной девке врождённые манеры держаться аристократично, кто знает?

Эта тайна так и осталась неразгаданной.

Когда мадам бесшумно вошла в кабинет, Эсмеральда не вздрогнула, не вскочила, стыдливо зажимая подол, как это делали все новенькие девушки, она повернула голову и, продолжая пить ликёр, отдающий смородиной, мелкими глотками, молча уставилась на вошедшую.

Хозяйке пришлось поздороваться первой.

Эсмеральда кивнула ей и продолжала как ни в чём ни бывало пить ликёр.

Мадам спросила, как её зовут, сколько ей лет. Эсмеральда отвечала спокойно, будто вела королевскую беседу. Когда мадам попросила её раздеться донага, Эсмеральда снисходительно повиновалась, представ перед мадам во всей своей красе. Мадам онемела от нахлынувших на неё мыслей. Она спросила:

– И сколько их у тебя было, деточка?

– Кого? – Не поняла Эсмеральда.

– Мужчин, – тихо и с нажимом ответила хозяйка.

– Нисколько, – сквозь губу ответила Эсмеральда. – Я девственница.

Знакомство состоялось. Эсмеральде была отведена комната этажом выше, в которой она и провела всю свою жизнь, пропустив через себя всех мужчин Тадлоса, Лабалхсара и других окрестных деревень.

Этим же вечером она была продана мэру города, который щедро одаривал её драгоценностями на протяжении лет, пока не умер, уговаривая её выйти за него замуж.

Но Эсмеральда никогда никого не любила и отдавать себя в рабство мужчине – пусть даже это самый богатый и уважаемый мужчина в городе – она не собиралась.

В первый вечер её пребывания в публичном доме хозяйка сорвала такой денежный куш, на который можно было купить ещё один публичный дом вместе с обстановкой и шлюхами.

Она молилась на Эсмеральду и потихоньку перечисляла на свой счёт в банке кругленькие суммы.

Эсмеральда, безразличная к драгоценностям, постепенно растеряла или раздарила их, и в её пудренице едва можно было наскрести на билет до Лабалхсара.

Видя такое пренебрежительное к материальным ценностям, хозяйка принялась сама опекать Эсмеральду, покупая ей платья и дошло до того, что она лично приводила её в порядок, укладывая ей волосы и шнуруя корсет.

Две служанки мыли Эсмеральду по утрам и расчёсывали её волосы, которые Эсмеральда отрезала лишь много лет спустя.

К соитию она охладела довольно быстро, удивляясь, как это могло жечь её, когда она жила с сёстрами.

Через полгода пребывания в борделе, у неё было столько денег, что она могла бы уехать в какой-нибудь дальний городок, к югу, купить виллу и жить в своё удовольствие, но такая мысль не приходила ей в голову, и почти всю выручку она отдавала мадам.

Ублажая мужчин в постели, она вскоре перестала их различать. Она не чувствовала ни запаха похоти, ни своего тела. Когда её избивал плетью судья, она даже не вскрикнула.

В один прекрасный момент Эсмеральда поняла, что, покинув родной дом, она всё равно проиграла, так как сумасшествие и гордость Лурдес она увезла с собой, и с этого дня ей стало всё равно, что судьба ей уготовит.

Точно также подумала и Элизабет, когда, проплакавшись, поняла, что под бдительным оком Эухении закончилась её молодость. Моя посуду, она вдруг подумала, что надо бежать отсюда как можно скорее. Закончив с кухонными делами, Элизабет пересчитала те деньги, которые она откладывала тайком от Эухении, плетя кружева по ночам в своей комнате. 

Затем она отважилась пройти в комнату Эухении, где в комоде, под выцветшим бельём нашла стопку банкнот. Когда Элизабет брала эти деньги, она думала лишь о спасении Элли Лилли, а не о том грехе и наказании, который она может понести за воровство.

Пока девочка гуляла, она прибрала свою комнату, нашла на чердаке ещё один саквояж, и уложила в него минимум вещей.

Она решила, что завтра утром они с Элли Лилли уедут отсюда далеко на север, и затеряются в какой-нибудь горной деревне.

Элли Лилли, не подозревая, что нить её судьбы вот – вот оборвётся, с благоговением сорвав выросший на костях любимца дивный красный цветок, со всех ног побежала к морю.

Был ранний час, рыбачьи лодки уже вышли в море, а мальчишки, вредность которых часто вмешивалась в жизнь девочки не с лучшей стороны, ещё спали.

К тому же, она вышла к морю, прячась за песчаные дюны, на прибрежную полосу, подальше от городка.

Целый день она просидела на камнях, ожидая, когда из волн появится прекрасный сын морского царя, но он не появился.

Возвращаясь домой, Элли Лилли была полна решимости ждать его каждый день. Когда Элизабет рассказала о своём плане побега, Элли Лилли вдруг расплакалась так сильно, как не плакала никогда в жизни.

Она умоляла Элизабет подождать ровно три дня. Скрепя сердце, Элизабет согласилась.

Ещё один день прошёл зря. Элли Лилли была в отчаянии. У неё оставалось всего два дня, и она молилась всю ночь, чтобы они прошли не зря.

Очень рано она поднялась на второй день, но поступил неожиданный заказ на стирку, глажку и штопку белья. Элли Лилли не могла не помочь Элизабет, и освободилась только к вечеру. Отнеся корзину со свежевыстиранным бельём, девочка побежала к морю.

Её быстрый бег, развевающиеся волосы и странный блеск глаз стал пристальным вниманием для племянника префекта Германа, который приехал на весенние каникулы из Тадлоса, ему давно хотелось вздуть эту недотрогу, но его позвали к ужину, и он отложил свои планы на завтра.

Элли Лилли прибежала к заходу солнца. Она чуть не плакала от горя, но её вера была настолько сильной, что она использовала последние лучи солнца, чтобы поискать принца поближе к морю, в каменистой бухте. Она не сомневалась, что он приплыл, и нисколько не удивилась, когда в каменном углублении, куда она положила красный цветок, обнаружила маленькую серебристую рыбку, едва двигающую плавниками.

Элли Лилли очень быстро, вымочив край одежды и полусапожки, горстями принесла из моря воды, чтобы заполнить каменную вазу до краёв.

Запыхавшись, она стояла на коленях возле рыбки и молила Бога, чтобы принц ожил.

И действительно, вскоре рыбка зашевелилась, и счастливая Элли Лилли в почти полной темноте осторожно вынула рыбку из воды и поцеловала в холодный скользкий бок. Рыбка замерла, и Элли Лилли снова опустила её в воду, уверенная, что завтра она превратится в принца.

Элли Лилли провела одну из самых счастливых ночей в своей жизни.

Вернувшись домой, она встретила не упрёки, а неумелую ласку Элизабет, которая покормила девочку, переодела её в сухое и даже зажгла камин в её комнате. Увидев такое, Эухения точно бы лопнула от злости.

Лишь к утру девочка вдруг поняла, что если сегодня рыбка не превратится в принца, то она возьмёт его с собой в большой стеклянной банке и будет ухаживать за ним со всей заботой, на которую только способна. 

Встав с таким решением, она выпросила у Элизабет небольшое ведёрко и хлеба, чтобы покормить принца. Наказав младшей сестре забрать рыбку и возвращаться как можно скорее, Элизабет принялась паковать вещи Элли Лилли, предчувствуя что-то нехорошее. Она уже пожалела, что отпустила её.

Элли Лилли, торопливо шагая по улицам города, который так и не полюбил её, хотя она проявила столько кротости и смирения перед почтенными матронами, обращавшимися с ней, как со служанкой, старалась сдержаться и не перейти на бег.

На её беду Герман, только вставший из-за стола после завтрака и бесцельно смотрящий в окно, заметил, как она шагает в сторону моря с маленьким ведёрком.

Скучающий юнец тут же отправился за парочкой таких же маленьких поганцев, как и он сам. Наконец, они проучат эту задаваку.

Элли Лилли, едва пройдя последние улочки городка, представляющие собой убогие рыбацкие лачужки, перешла на бег. Солнце сегодня светило особенно, предвещая исполнение чудес тем, кто в них верит.

Добежав до бухты, она замешкалась, разглядывая рыбку и гладя её серебристые плавники. Она поменяла воду в углублении и накидала крошек, чтобы принц мог позавтракать, прежде чем отправится в дальнее путешествие.

Пока Элли Лилли кормила рыбку, Элизабет решила подстраховаться и отправилась на вокзал, чтобы купить билеты на послеполуденный поезд. Она положила вещи Элли Лилли в старую корзину, в которой носила продавать овощи, и, как ей казалось, незаметно для окружающих, сдала её в камеру хранения, чтобы позже не привлекать излишнего внимания.

Сделав эти приготовления и имея два билета до Тадлоса, счастливая Элизабет остановилась возле лотка со сладостями, чтобы купить Элли Лилли леденцов.

Рассчитываясь, она услышала за собой знакомый до боли голос:

– И куда же ты собралась ехать, Элизабет?

Элизабет уронила пакетик с дешёвыми леденцами и в страхе обернулась.

Перед ней стояла Эухения, злобная, как фурия, с выбивающимися из-под шляпки прядями рано поседевших волос.

Эухения только что приехала местным поездом из Тадлоса. По дороге она с презрением смотрела на шушукающих и хихикающих матрон, показывающих на неё пальцами. Одна торговка, проходя мимо неё, специально уронила платок. Нагибаясь за ним, она бросила Эухении в лицо:

– Семейка шлюх! – И громко заржала.

Эухения сжала губы в тонкую полоску, показывая выражением своего лица, что шлюхи есть в каждом семействе. 

Но когда извозчик Артур, который несколько дней назад отвёз Эсмеральду в бордель, плюхнулся рядом с ней на сиденье и позволил себе такую вольность, как хлопнуть Эухению по плечу, сказав, что скоро Эсмеральда станет самой лучшей и самой доступной шлюхой всего западного побережья, она не выдержала и вышла в тамбур, где и простояла оставшийся путь под смешливые взгляды попутчиц.

Возможно, Эухения взяла бы себя в руки, но, увидев на вокзале Элизабет, которой доверяла, как себе, и которая беспечно транжирила деньги, покупая дешёвые сладости, Эухения пришла в настоящее бешенство.

И только воспитание и хорошие манеры помогли ей излить свою злобу не под пристальные взоры горожан, когда она, гордо вышагивала по направлению к дому, а лишь закрыв за собой дверь.

Элизабет плелась за старшей сестрой с таким видом, будто шла на эшафот.

Она предполагала, что сейчас случится, но её беспокоила не собственная судьба. 

Она со страхом представляла, что ожидает Элли Лилли по возвращении домой.

Едва Эухения повернула ключ в замке, она сорвала шляпку, кинула саквояж, и, взяв свой любимый зонтик, принялась избивать сестру. Элизабет, плача от унижения и боли, молила о пощаде, и её слова, как ни странно, тронули чёрствое сердце Эухении.

Она заставила встать изменницу на колени и рассказать обо всём, что происходило в её отсутствие.

Элизабет, чтобы отвлечь внимание сестры от Элли Лилли, в красках живописала, как сбежала из дому Эсмеральда.

Но бдительная Эухения не пропустила ни одного шага сестёр и постепенно выудила из Элизабет все подробности их короткой вольной жизни. Эухения была поражена тем, как взрослая, рассудительная сестра могла поверить этой распущенной девчонке в глупые бредни про принца. Наверняка, эта маленькая шлюшка завела себе любовника среди грязных, вонючих подростков – детей рыбаков.

После истории с беременностью Эулалии и отъездом Эсмеральды,  Эухения больше не верила в непорочность семьи Лурдес. Поджидая Элли Лилли с большой палкой, которой когда-то загоняли в дом собак, Эухения допрашивала Элизабет, не завела ли она себе любовника и побожилась, что отведёт её завтра к врачу, чтобы удостоверить её девственность.

Естественно, Элли Лилли, думы которой всецело были поглощены принцем – рыбкой, утратила бдительность настолько, что, пробираясь в заветную бухточку, она не оглядывалась назад и не заметила, что за ней незаметно следует её заклятый враг с двумя шалопаями.

Добежав до каменного углубления, где плавала рыбка, Элли Лилли облегчённо вздохнула. Принц не стал человеком, но и не уплыл обратно в серые, холодные волны.

Элли Лилли набрала в ведёрко морской воды, переложила в него рыбку и осторожно обошла каменную глыбу, чтобы по незаметной тропинке пробраться обратно домой.

Она не увидела мальчишек, когда они преградили ей путь, но заметила тени, упавшие на дорогу. Элли Лилли в страхе остановилась. Она знала, что с Германом лучше не встречаться на одной тропе, но сейчас ей во что бы то ни стало надо было преодолеть свою слабость.

Элли Лилли незаметно прикрыла ведёрко полой меховой накидки. Но мальчишки заметили её манёвр. Герман ловко выбил ногой ведёрко, и рыбка плюхнулась на дорогу. 

– Смотри-ка! – Разыграл удивление Герман. – Семейка Лурдес настолько бедна, что ест на ужин пескарей!

Мальчишки громко засмеялись. Элли Лилли молчала. Ей было всё равно, что они там говорят.

Она кинулась к рыбке, но Герман оказался ловчее. Он наступил на неё ботинком и выпустил ей кишки.

Элли Лилли никогда ни на кого не злилась.

Ей было всего десять, но за этот недолгий срок она никогда никого не ударила, никому не сказала ни одного обидного слова. Она была воплощением добродетели и кротости.

Поэтому, когда она, крича от ненависти и обиды, изрыгая страшные проклятия, кинулась на Германа, тот в первый миг оторопел.

Элли Лилли ударила его кулаком в нос, и у Германа потекла кровь. Однако, он быстро сориентировался и в ответ ударил её в живот. Элли Лилли задохнулась, но выпрямилась.

Мальчишки попятились от неё. Вернее, от её взгляда – в котором читалось что-то не просто злое, а колдовское, чем пугают детей на ночь.

– Ведьма! – В ужасе закричал один из них.

Элли Лилли стояла на дороге, не сводя с обидчиков почерневших глаз. Втроём они кинулись на неё, сбив с ног. Элли Лилли упала лицом прямо на внутренности рыбки. Запах крови ударил ей в нос, и она разъярилась ещё больше. Укусив кого-то за ногу, она поднялась и побежала прямо на обидчиков.

Мальчишки испугались не на шутку.

Герман первый схватил небольшой камень и бросил его в девочку. Камень рассёк ей щёку, но Элли Лилли не заметила этого. Она бежала на них, как сорвавшийся с цепи пёс. Мальчишки взбежали на каменную кручу и оттуда швыряли камни в Элли Лилли, уже не задумываясь, что за такую проделку каждого из них может ждать нешуточная порка.

Под градом камней она внезапно остановилась, как вкопанная. Злость её прошла так же внезапно, как и налетела на неё.

Она осознала, что принц, посланный ей судьбой,  мёртв. И есть ли смысл в том, чтобы уворачиваться от камней? Есть ли смысл защищать своё лицо? Есть ли смысл жить дальше?

Она встала, опустив руки, и камни летели в неё, как снежинки.

Всё её лицо было в крови, кровь текла на мех, пачкая накидку, у неё сильно болели живот и грудь. Руки были поцарапаны.

Неожиданно она стала смеяться. Потому что поняла, что она выиграла.

Смех остановил мальчишек, они уже поняли, что совершили очень нехороший поступок. Они побросали камни и быстро убежали по домам, сговорившись молчать о содеянном.

Оставшись одна, Элли Лилли собрала останки рыбки и захотела её похоронить. Но потом она подумала, что рыбка – житель моря, и её надо отдать морю. Она зашла подальше в воды, обжигаясь от холода и пустила останки по волнам.

Потом Элли Лилли пыталась привести в порядок своё лицо и накидку, но от её усилий становилось только хуже. Моля бога в душе, чтобы сегодня не приехала Эухения, девочка отправилась домой. Шла она медленно, будто с похорон. Сегодня Элли Лилли поняла, что стала взрослой.

Когда она поднялась на каменное крыльцо своего дома, что-то подсказало ей, что её неприятности только начинаются, и когда дверь ей открыла старшая сестра, Элли Лилли ничуть не удивилась.

Она сразу увидела распухший нос Элизабет и приготовилась к наказанию.

Эухения в бешенстве заволокла её в дом и била до тех пор, пока не сломала палку.

Она не различала, куда бьёт. А Элли Лилли оставалась равнодушной к побоям, не издав ни звука. Больше всего досталось её лицу, превращённому в кровавую кашу.

Сломав палку, Эухения схватилась за старый зонт, и девочке досталось ещё.

Но здесь Элизабет, преодолев свой страх, вмешалась. Повиснув сзади на Эухении, она весом своего тела повалила сестру на пол и держала её так до тех пор, пока Эухения, едва переводя дух от ярости не приказала Элли Лилли убираться в купальню и привести вещи в порядок.

Как могла, она отчистила накидку, постирала бельё, колготы и платье и развесив одежду, в одной тонкой рубашке тихонько пробралась в свою комнату. Она осторожно смыла кровь с лица, но на данный момент это было бесполезным занятием. Кровь остановилась, но запеклась.

Элли Лилли оделась как можно теплее и забралась под одеяло. Больше всего на свете ей хотелось уснуть тотчас же. Она была благодарна сестре за то, что она избила её до полусмерти. Побои приглушили душевную боль.

Элли Лилли поклялась, что всю жизнь будет любить морского жителя и никогда не выйдет замуж.

Всё – таки она была урождённой Лурдес.

Едва она согрелась, дверь в её комнату отшвырнули к стене, и в проходе появилась Эухения, всё ещё трясущаяся от ярости. Она вытащила девочку из постели и, заставив её раздеться донага, погнала в чулан, как наказание за ослушание.

Ключ повернулся в замке, и Элли Лилли показалось, что в его скрипе она слышит приговор.

Девочка села на сундук. Она хотела прикрыться попоной, но не нашла ни одну из них. Хитрая Эухения предусмотрительно не оставила в чулане даже куска мешковины, чтобы это дьявольское отродье не могло укрыться и таким образом провести наказание с комфортом.

Это была одна из самых странных ночей в Лабалхсаре.

Море разбушевалось. Всю ночь плакал снег, а к утру ударил страшный мороз, убивший на деревьях все почки. Даже кадки во дворах оказались покрытыми коркой льда.

Вначале Элли Лилли было так холодно, что она уже была готова закричать и признаться во всём, что захочет услышать Эухения, но врождённая гордость не позволила ей сделать это.

К тому же, рассказы священника о том, что после смерти души встречаются, придали Элли Лилли мужества, и она собралась встретить свою смерть достойно.

Вскоре она поняла, что не чувствует пальцев рук и ног. Потом у неё онемели ноги и голова. Она боялась пошевельнуться, потому что от любых движений ей становилось ещё холоднее. 

Элли Лилли не заметила, как потеряла сознание.

Утром после завтрака Эухения спустилась вниз и позвала Элли Лилли, но ей никто не ответил. Разозлённая Эухения ушла, оскорбив её самыми грязными словами. К обеду Элизабет спустилась в чулан и шёпотом разговаривала с девочкой, уговаривая её хотя бы поесть. Она оставила поднос с немудрёной едой возле двери и ушла.

Вечером Элизабет заподозрила неладное.

Весь день она упрашивала сестру выпустить Элли Лилли, но Эухения уверила, что девчонка отлично устроилась там в тёплом белье, накрывшись старыми лошадиными попонами.

Лишь вечером, пригрозив старшей сестре полицией, Элизабет заставила её выпустить девочку из чулана. Когда Элизабет вошла в чулан, она кричала так долго и так страшно, что её слышал весь Лабалхсар.

То, что она увидела, будет стоять перед её глазами всю жизнь: нагая девочка лежит мёртвая на полу с разметавшимися волосами.

Лицо Элли Лилли съели крысы.

Конечно, было расследование, и, наконец, Элизабет решилась рассказать всю правду.

Эухения вела себя на суде, как вырвавшийся на свободу демон, и у судьи возникли сомнения в её вменяемости. Эухения была помещена в психиатрическую лечебницу, где провела остаток своей жизни, обвиняя младшую сестру во всех своих бедах и проклиная её.

Девочку похоронили, но так как семья Лурдес ни с кем не зналась, то похороны были более чем скромными. Денег едва хватило на то, чтобы высечь на камне её имя.

Оставшись одна, Элизабет списалась с тётушками Бэлой и Анной, и, продав дом, уехала на юг. Втроём они составили отличную компанию.

Однажды в музее медицины они увидели настоящее заспиртованное сердце, плавно мерцающее через толстое стекло. Элизабет восхитилась изобретательностью природы. Она так и не узнала, что любуется сердцем Эулалии.

Эсмеральда узнала о смерти сестры в объятиях какого-то разнузданного кавалера.

Она восприняла эту новость довольно безразлично, сказав лишь, что из Элли Лилли получилась бы отличная шлюха.

Эсмеральда прожила в борделе всю свою жизнь, пока не состарилась. Её равнодушие к своей судьбе привело к тому, что, когда новая хозяйка выставила её за дверь, Эсмеральда отрезала свои чудные волосы и продала их, чтобы купить билет до Лабалхсара.

Больше ей некуда было отправиться.

В Лабалхсаре семью Лурдес помнили смутно.

Дом несколько раз менял хозяев, и Эсмеральду не взяли в него даже чистить котлы и носить дрова. Она попыталась осесть среди рыбаков, и ещё лет десять была рыбацкой игрушкой. Её били, над ней издевались, ей платили объедками, но Эсмеральде было всё равно.

Лишь однажды она проходила мимо кладбища и вдруг вспомнила, что здесь где-то лежит Элли Лилли.

Эсмеральде стоило огромных трудов найти её могилу. Камень врос в землю, буквы стёрлись, и едва прочитав имя сестры, Эсмеральда вспомнила, как девочка подметала комнату для рукоделия, поднимая её волосы.

И как она радовалась, когда зимой прилетали снегири.

И как они танцевали в тот день, когда Эухения уехала с Эулалией на юг.

И как младшая сестра нарядилась для принца.

Эсмеральда проплакала всю ночь и, очистившись от всей прилипшей к ней телесной грязи, на рассвете, повесив на шею камень зашла так далеко в море, насколько ей хватило дыхания, чтобы встретить своего принца.

Отсутствия её никто не заметил.

Время написания 1997-2023