Портрет графа Карнского

[Вампиры под Смоленском]

Я начину эту историю со времени своего детства, с живописного поместья среди бесконечных лесов под Смоленском, где я уединенно жил со своим отцом, вдовцом вышедшим в отставку с мундиром и пенсионом. Отец был человеком нелюдимого нрава, при всей заученной им с юности показной несерьезности. В обществе он не сидел молчуном и всегда мог припомнить тройку веселых историй, однако в нашем доме редко бывали гости, так что в детстве я был предоставлен самому себе и книгам. Несмотря на этот, гляделось, скучный антураж, моя тихая жизнь в отчем доме всегда вспоминается мне в каких-то преувеличенно светлых и солнечных тонах. Был, конечно, и дождь и долгая зима, но куда лучше мне помнятся лето и цветы. Всё было бы мирно, но в возрасте шести лет меня посетило видение. Оно словно прохладный ветерок ворвалось в эти залитые солнцем зеленые долины и луга.
Я увидел незнакомца в своей комнате. Это не был сон, во всяком случае, я не помню, чтобы спал или просыпался. Ранним утром, после чая я сидел на просторном неуклюжем диване в библиотеке и листал какую-то иллюстрированную книгу из собрания отца. Подняв глаза, я вдруг увидел, что против света у самого окна стоит высокий молодой человек от чего-то в вечернем платье. Гостей в тот день в доме не было, и едва ли они могли появиться у нас в такой час.
Что было затем, я не помню, но, поднявшись с дивана, я уже никого не видел. На все мои расспросы домочадцы лишь улыбались, удивляясь моей живой фантазии. Редкая вещь может обидеть ребенка сильнее, чем недоверие взрослых к тому, что тот считает правдой.

Прошло двенадцать лет. Мой отец получил письмо от своей троюродной сестры, баронессы фон Канштадт. Баронесса хотела погостить у нас и привезти с собою племянницу – мою кузину, но этой поездке не было суждено случиться: девушка внезапно умерла… она погибла при таинственных обстоятельствах, которые мой отец, если и знал, не посчитал нужным мне сообщить. Я, хотя никогда и не видел кузины, был сильно удручен потерей той, кто мог бы стать другом, ведь мне тогда так не хватало общения с равным по возрасту…
Однако всё изменил случай. Внезапная поломка экипажа неподалёку от нашего имения, вызывала появление в доме, другого моего ровесника. Его звали Камиль Карнский. Юноша следовал в усадьбу матери после долгого пребывания заграницей. При встрече с ним меня пронизало странное чувство, которое казалось взаимным. И я Камиль словно бы узнали друг в друге знакомого. Не сразу, но я начал ловить себя на мысли что во внешности Камиля много черт от того высокого молодого человека во фраке, с которым я встречался в детском сне. Камиль конечно никак не мог выглядеть также как и двенадцать лет назад, но вскоре я узнал, что внешность Карнских удивительно характерна. Мог ли я видеть его брата или кузена?
Меня одолевали эти загадки, но я не смел кинуться в расспросы. Камиль раненый в результате крушения был очень слаб, поэтому отец предложил ему остаться у нас до той поры пока тот не залечит свои раны. Я и Камиль быстро привязались друг к другу, однако это не смогло скрыть от меня некоторых его особенностей. Так меня прожало, что настроение Камиля подвержено самым внезапным переменам. От нежного и радостного юноши он безо всякого перехода превращался в циничного и холодного человека с отталкивающе свирепым оскалом хищника.
В библиотеке отца и в саду, где мы проводили много времени Камиль читал мне в слух стихи на безупречном итальянском, пел незнакомые песни и рассуждал об истории и философии не хуже немецких профессоров. Иногда, разговаривая со мною, он держал мою руку своими горячими сухими пальцами, однако при этой доверительности во всех его манерах чувствовалась удивительная бесстрастность или же отстраненность. Все это создавало ореол таинственности, который дополняла другая странность: Камиль отказывался рассказывать что-либо о себе или о своём прошлом, несмотря на все мои расспросы.
Я уже говорил об удивительном семейном сходстве всех представителей рода Карнских, убедиться в этом я смог когда в нашу усадьбу прибыла партия старых семейных портретов, которые следовали за Камилем в дом его матери. Я обнаружил, что один из его предков, «Микал, граф Карнский», чей портрет датирован 1698 годом, удивительно похож на Камиля.

Мой новый друг быстро шел на поправку, однако очевидно, еще не вполне окреп. Большую часть дня Камиль спал. Меж тем, я также заметил и то, что ночью он, кажется, ходил во сне. Меж тем мой собственный сон никак нельзя было назвать спокойным. Во время пребывания Камиля в усадьбе, меня посещали кошмары… вернее, один ужасающий кошмар. Как только сон сковывал мое тело оцепенением ко мне в комнату пробиралось нечто. В тусклом свете луны, я вижу как переливаясь шерстью по полу беззвучно крадется дьявольское чудовище кое напоминает скорее чучело, чем что-то живое. Оно знает, что я его вижу, но не предпринимает никаких попыток скрыться, словно понимая, что я обездвижен и не могу пошевелить ни одним мускулом своего тела. Я вынужден взирать, как инкуб садится мне на грудь и крадет дыхание. Титаническими усилиями я пытаюсь скинуть его и уже почти начинаю овладевать языком, чтобы вскрикнуть, но раньше, чем это происходит, чудовище принимает человеческий вид и исчезает, пройдя сквозь дверь, а я вновь погружаюсь в сон.
Не знаю, сколько раз я видел эту или подобную сцену, но состояние здоровья моё на фоне всех этих событий ухудшилось, и мой отец вызывал врача из города. После осмотра тот приватно беседовал с ним и просил, чтобы меня никогда не оставляли одного. Силы оставляли меня с каждым днем все больше. Мне было сложно ходить и даже сидеть в креслах, так чтобы моя голова беспрестанно не упадала на подушки, было не просто. Я чувствовал себя совершенным стариком и, казалось, земля уже была готова принять меня в свои материнские объятья. Мое сознание также затуманилось и сны начинали причудливым образом сплетаться с реальностью.

Так я помню сцену объяснения которой не имею по сию пору.
В те дни я все чаще спал днем. Открыв глаза весенним вечером я с удивлением обнаружил себя не в спальне, но посреди некой дубравы. Свежий ветер обдувал мое лицо, а запах сырой земли возвещал о скором появлении листвы.
Оглядев пространство, я понял, что вокруг моего импровизированного ложа расстеленного на каких-то шкурах и коврах  прямо на земле собираются юноши или молодые мужчины. Одеты они были в холщевые или льняные платья наподобие скорее женских и очень простых, какие обыкновенно наши крестьянки носят, когда идут в баню или отходят ко сну. Лица собравшихся закрывали самодельные маски. В руках они держали пёстрые посохи и самодивские травы. Венки из этих трав водружены были и на колпаках их. На ногах же, как и на посохах у них были привязаны бубенцы или колокольца.
В какой-то момент я заметил как группа юношей выносит белый льняной стяг, к которому также привязаны букетики целебных трав. Издалека зазвучала странная монотонная музыка: били в барабанчик наподобие тамбурина и дули в гудок или гайду.
«Ватафин! Ватафин!», - закричали голоса и в центр большого круга рядом со мною вышел, очевидно, предводитель этой братии. В руках он держал печной горшок, а на шее его красовались пестрые венки: сплетенные с лентами травы и чеснок.
Мне показалось, что за нами тайно наблюдает кто-то из чащи, но я был слишком слаб, чтобы поймать его взором. Меж тем, около моего изголовья поставили принесенный горшок с ароматными травами. Юноши закружились в танце близ меня. Жрец, как я окрестил их предводителя, стоял и руководил своей дружиной, держа в руках знамя и миску. Сначала танец их был медлен и завораживал, но постепенно движения юношей ускорялись, танцоры, впадая в род экстаза, всё более приходили в звериное, почти устрашающее состояние, близкое к трансу аборигенов южных стран.
По знаку, поданному предводителем, они подняли ложе со мною и начали что есть мочи трясти. Сил сопротивляться или даже подать голос противясь этому бесчинству у меня не было и я вынужден был безвольно наблюдать за происходящим силясь понять его смысл.
После того как ковер и меня вместе с ним положили обратно наземь, началось новое буйство: юные танцовщики принялись перескакивать через меня словно бы через костер на Купалу, после чего жрец начал натирать мое тело уксусом из своей миски. Небольшую часть этого смрадного вещества он заставил меня втянуть, словно бы я был сомом. После же этой экзекуции он принялся кропить меня водою с травами из горшка.
Музыканты начали играть веселую мелодию, а жрец, ударив своим посохом по горшку, разбил его, обрызгав едва ли не всех присутствующих своею чудотворной водою. Один из юношей возле жреца, верно, потерял сознание, так как присутствующие нарушив свой порядок кинулись ему на помощь.
Что было потом, мне совсем не ведомо, я лишь почувствовал, как мои ноги оторвались от земли и деревья вдруг стали проноситься мимо меня с невиданной быстротой, словно бы я взял хороший галоп прямо посреди бора…

В дальнейшем, спрашивая своего родителя об этих событиях, я неизменно встречал лишь его видимое недоумение, которое, впрочем, не убеждало меня в том, что отец не пошел на крайние меры и не обратился к деревенским колдунам. Как бы то ни было, с той поры я стал бодрее, сам ел и уже мог ходить по дому безо всякой посторонней помощи.
Мое выздоровление было неспешным. Желая развлечь меня, отец устроил нам поездку в разрушенное имение Карнских. К нашему удивлению, Камиль не проявил к этому совершенно никакого интереса и мы с отцом отправились вдвоем.
По пути туда отец сказал что, по его мнению, наш гость достаточно окреп, чтобы ехать дальше. Я сам понимал,  что в доме хватает больных без Камиля, и несмотря на дружеские чувства к нему, не мог спорить с отцом. В это самое время мы неожиданно заметили на обочине старомодную карету. Отец приказал остановиться, для того чтобы узнать, не нужна ли какая-нибудь помощь и как оказалось не зря.
Карета принадлежала баронессе фон Канштадт. Я ранее никогда не встречал её, но судя по реакции отца, она сильно поменялась. Не знаю почему, но меня заинтересовало её лицо с усталыми серыми глазами: в этом лице одновременно чувствовались угасший задор  юности и тоска по чему-то навсегда утерянному. Баронесса участливо спросила, от чего я так бледен. Я не склонный рассказывать о своих хворях, считал это не вполне пристойной темой для бесед с малознакомым человеком, но отец быстро ответил за меня:
- Петя нездоров, – сказал он, – и я решил вывезти его на прогулку.
Используя встречу как повод, мы решили устроить привал и расположились в расставленных подле дороги удобных раскладных креслах. Я никак не ожидал, что отец заведет разговор о моей кузине, но, оглядев меня быстрым и внимательным взглядом, он вдруг обратился к баронессе:
- Скажите, Глафира Алексеевна, - начал отец, - Как прошел обряд прощания с Миррой?
- Совсем не так, как она того заслуживала, но прилично, - коротко и сухо ответила баронесса.
- Простите, что не смог быть. Слишком поздно пришло письмо!
- Понимаю…
- Признаться, из вашего сообщения я мало что понял.
- Сударь, великодушно простите мне тогдашнюю мою поспешность, – со старомодной учтивостью произнесла баронесса. – Признаться, я мало, что понимала, когда писала вам, но конечно вы, равно как и Петя заслуживаете того чтобы узнать о несчетной судьбе моей дорого Мирры гораздо больше.
Откинувшись на спинку кресла, и бросив потухший взор куда-то в даль, баронесса начала свою жуткую историю:
- Я и моя племянница были на костюмированном балу. Не могу сказать, что люблю такие развлечения, но Мирра упросила меня. Это было обычное ничем непримечательное событие. Хотя Мирре было, пожалуй, рано появляться на таком приеме, но уж уговорила и сама хозяйка. Среди мишуры и балагана провинциального празднества нам встретился молодой человек по имени Малик. Его отличали безупречные манеры и удивительно приличный французский. Малик уверял, что его мать является старым другом нашей семьи и просил, чтобы ему было позволено остаться у нас на неделю. Не могу сказать, что я отнеслась к его словам с доверием, однако у моей покойной сестры было такое множество подруг, что сказанное вполне могло быть правдою. Как бы то ни было, Малик гостил в нашем доме уже вторую неделю, когда бедная племянница моя серьезно занемогла. Это был неожиданный и загадочный недуг, а симптомы его, как я сейчас понимаю, в точности соответствовали симптомам болезни Петра. Врачи разводили руками. После беседы со священником, я взяла из нашей церкви большое распятие и укрылась за гардиной в покое смежном с комнатою Мирры, сделав там небольшую молельню.  Я читала требник до полуночи, и мое утомленное сознание уже почти покинуло меня, как вдруг увидела, и в этом я могу ручаться, как зловещее существо, похожее на огромного кота крадучись движется чрез комнату прямо к постели моей бедной племянницы. Не успела я понять что происходит, как тварь уже укусила Мирру за шею. Увидев это, я выскочила из укрытия и ударила чудовище распятьем.
Мы с отцом слушали рассказ баронессы, затаив дыхание. Она на мгновение затихла, а потом, словно очнувшись, посмотрела сначала на отца, потом на меня и продолжила:
- Вы можете не верить моему рассказу, но клянусь, я видела как это животное, или Бог знает что, приняло облик… Малика…
- Тот убежал? – с нетерпением спросил отец.
- Да, - ответила баронесса, – он скрылся тут же.
- Скажите, – обратился, наконец,  я к баронессе, - он ушел из комнаты пройдя сквозь закрытую дверь?
- Именно так!.. Но откуда вам это известно?
Не зная, что ответить я лишь просил продолжать.
- Я было решила, что все это наваждение следствие моего переутомления, плод воображения, но последовала трагедия… Мирра моя скончался почти сразу после этого.
- А Малик? – спросил отец.
- Поганец исчез той же ночью, захватив мою лучшую лошадь.
Когда баронесса окончила свой рассказ, на лбу у неё выступили крупные капли пота. Лишь после этого странного повествования мы догадались спросить о том, куда она держит путь. К немалому нашему удивлению оказалось, что цель у нас одна.

По прибытии в имение Карнских, баронесса спросила местного лесничего, где мы можем найти могилу Малика Карнского. Лесничий отвечал, что могила была перенесена отсюда много лет назад человеком, который избавил их край от вампиров… Отец ненадолго отошел, чтобы расспросить лесничего о том, как нам лучше добраться до трактира.
Баронесса и я остались одни. Меж тем, среди разрушенной часовни появилась фигура в которой я без труда узнал Камиля. Я не мог понять, откуда он взялся, однако тут же моё удивление перебила реакция баронессы: впав в ярость при виде Камиля, она, и это зрелище у кого угодно могло вызвать изумление, со свирепым лицом бросилась прямо на юношу взяв мою трость словно оружие. Камиль обратился в бегство.
- Баронесса, что вы делаете? – вскричал я в ужасе. – Это же наш гость: Камиль!

Вечером я, отец и баронесса были уже в таверне. Мне было немного неуютно в её обществе после той странной выходки, но отец сохранял удивительную невозмутимость. Очевидно, его уважение к баронессе сложно было поколебать. Неожиданно и резко баронесса разрушила молчание:
- Позвольте мне объясниться…Этот.. Камиль, как вы его изволили именовать — тот самый Малик, о котором я вам давеча рассказывала!
- Кажется, я понимаю, – медленно и тихо произнес отец. – Не находите ли вы странным, то обстоятельство что оба эти имени, Камиль и Малик, являются анаграммами имени графа Микала Карнского?
В этот самый момент к нашему столу присоединяется незнакомец, сидевший до того по соседству.
- Господа, – обратился к нам незнакомец, – прошу простить меня за это бесцеремонное вмешательство в вашу беседу, но сдается, я имею к ней некое касательство!
- В самом деле? – с интересом спросил отец.
- Увы! Позвольте мне отрекомендоваться: доктор Александр Ранфт.
Отец, приглашая Ранфта к столу, представился и рекомендовал нас, после чего баронесса озабочено спросила.
- Правильно ли я расслышала: ваша фамилия – Ранфт?
- Именно так!.. Я потомок того, кто много лет назад освободил сей край от проклятья.
- Да-да, – словно не заметив ответа, проговорила баронесса, – я помню эту фамилию, так звался крупный специалист по различным загробным скитальцам…
Доктор Ранф производил на меня удручающее впечатление: он имел растрепанные сальные волосы, плохо завязанный галстук и совершенно дикий взгляд.
- Мой отец хранил дневники, и записки которые вел его отец и дед, – продолжал он. – Мои предки были рождены здесь, и они также были врачами и учеными. В бумагах моего предка я обнаружил указание на место, где спрятана могила Камиля-Микала Карнского. Так что я здесь по делу.
- Могу я спросить, – поинтересовался отец, – кто вас сюда направил?
- Я сам. Однако Специальная Императорская комиссия дала мне право производить эксгумацию этой могилы и уничтожить тело.
- Вот как! – живо заинтересовалась баронесса.
Доктор Ранф достал из портмоне бумаги и передал их баронессе.
- Не верю глазам, – прошептала она.
- Это резолюция Императора? – спросил отец, взглянув на бумаги.
- Собственноручная, – не без гордости сказал Ранфт.
- Почему же вас заинтересовала именно эта могила?
- Последний граф Карнский был человеком дикого нрава. Рано осиротев он стал обладателем огромного состояния, которое использовал достаточно бездумно, после чего пустился в бесцельные путешествия по свету. В какой-то момент он вернулся из своих странствий другим человеком. Он перестал ходить в церковь, принимать причастие, отпустил дворовых людей и прекратил общение со старыми знакомыми. В округе о нем ходила молва как о сумасшедшем, который проводит всё свободное время в закрытой комнате за занятиями чернокнижием. Через несколько месяцев его тело нашли бездыханным и без отпевания предали земле. После этого граф вопреки законам природы не нашел упокоения…

После трактира, отец пригласил баронессу и нового знакомого к нам в усадьбу и мы тут же отправились домой. Камиля, как и ожидал отец, мы там не встретили. Слуги сказали, что он бесследно исчез днем, оставив все свои вещи. Фамильные портреты Карнских, которые бросились изучать Ранфт и баронесса, также остались на месте.
Бесконечное путешествие и дневные потрясения в конец вымотали меня и оказавшись в своей комнате после легкого ужина с бокалом красного вина, я очень скоро оказался в путах Морфея.
Ночь была беспокойной! Меня снова посетило подобие кашмара. На этот раз я будто переместился из своей спальни в какие-то заброшенные катакомбы или же руины со сводчатыми потолками и широкими столбами, глядя на всё это словно со стороны. Мне снилось будто отец, баронесса и доктор Ранфт находят могилу вампира и действуя по доверенности, уничтожают её. Я был потрясен увиденным и до сих пор вспоминаю об этом с неприятным чувством. Мне снилась жестокая смерть Камиля. Веря в странные средневековые небылицы, люди которых я знал, словно варвары разрубили спящее тело юноши на куски: в то время как отец орудовал саблей, а баронесса понизала сердце Камиля кинжалом, доктор Ранфт отсекал его голову пилой. Помещение наполнял тяжелый запах крови.
Проспав до полудня, я застал отца одиноко курящим в креслах библиотеки. Гости уже разъехались. На все мои расспросы отец отвечал односложно и сухо, а после чая к моему удивлению отправился спать. Портреты Карнских исчезли из нашего дома, но среди прошлогодних листьев во дворе я обнаружил догорающие остатки резного дерева, похожие на остовы рам.

Мне сложно представить, чтобы отец, герой войны, георгиевский кавалер, мог поверить в нелепые россказни безумного Ранфта и пошёл на преднамеренное убийство. Я не верю в это, но не могу отрицать и того, что с той ночи поведение отца поменялся до неузнаваемости, его обычная молчаливость сменилась угрюмостью и отстраненностью даже от меня. Баронесса фон Канштадт умерла тем же летом. После известий её о смерти отец стал ещё более мрачным отшельником, чем ранее. Я же отправился на обучение и многие годы не бывал в нашей усадьбе.
Спустя годы я не смог найти те места, где располагалось имение Карнских, как не смог разыскать и каких либо упоминаний о нем. В семейной библиотеке я нашел «Tractat von der Todten in Gr;bern», в котором карандашом был выделен случай некоего графа Генриха. Этот человек был погребен на монастырском кладбище, где ночью следующего дня слышали громозвучные вопли. Когда же была вскрыта могила графа и извлечен его гроб, собравшиеся обнаружили, что мертвец обглодал плоть своих рук...

Я никогда не рассказывал Камилю о своем детском сне и не рассказывал отцу о том, что мне снилась смерть Камиля. Возможно, именно по этому я решил поверить все свои воспоминания бумаге. Вот мой странный рассказ о тех событиях, загадочных и неправдоподобных, о коих сложно говорить, но еще сложнее молчать.