Пощёчина

                ПОЩЁЧИНА

  Валерку на работе считают хорошим малым.
  Это, конечно, общее понятие для мужчины молодых лет, и в нём нет братственного чувства дружбы. Но если попросить в долг до зарплаты, то он немножко помнётся, помня что у него есть своя семья и свой семейный бюджет – а всё равно даст. Только обязательно предупредит назойливого товарища:
  - В зарплату отдашь без напоминаний. Я за тобой бегать не буду. – И никто его ни разу не обманул, все отдавали долги, зная что Валерка сам человек чести, очень щепетильный в отношении своих обещаний и клятв.

  Он даже женился по залёту, когда его любимая девчонка забеременела от него дочкой.
  Вообще-то они сначала хотели подождать без детей, пожить для себя – потому что так коротко время молодости, когда в сердце цветут розы и душа поёт во весь голос. Но раз уж не убереглись от животрепещущей страсти, от своих жадных голожопых хотелок, то Валерка сразу сказал любимой:
  - У ребёнка должна быть семья, чтоб не рос сиротой. А выскабливать его под абортом не дам – он живой. Поэтому женимся. – И довольная невеста, пряча радостные глазёнки, крепко притулилась к его плечу: ведь она по-женски давно уже мечтала о свадьбе, но боялась спугнуть своего вольного мужичка семейными намёками – ведь нынешние женихи такие свободолюбивые. Безответственные.
  Хотя, конечно, всё это бабьи наветы и слухи. Мужики до той поры не желают отвечать за чужую судьбу, пока эта жизнь не касается их лично. Но как только приходит время постоять за любовь, веру и отечество, так они тут же всё берут в свои крепкие лапы – и обручальные кольца, и отбойные молотки, а то даже винтовки с патронами.
  Вот точно такой и Валерка. Когда ему дают в цеху особо ёмкое задание, и он не успевает управиться к сроку, то потупя глаза от неловкости, заявляет прорабу:
  - Я сегодня задержусь, чтоб доделать болванки. А то завтра ребята из-за меня будут в простое. – И прораб, который и так собирался его уговаривать сверхурочно, только вздохнёт, радуясь бескорыстному выходу из трудного положения.
  При такой упорной, даже упёртой натуре души, Валерка казался себе мягкотелым. И другим мужикам почему-то тоже. Если при встрече они подавали друг другу ладони в пожатьях, словно соревнуясь рабочей силой – то ему протягивали расслабленные ладошки в три пальца. А когда под разгрузку привозили тяжёлые кислородные баллоны, то мужики постарше, поздоровее, оттирали его в сторону своим накачанным культуризмом – не мешайся, мол.
  Вот такой у Валерки был маленький авторитет. И это совсем не из-за молодого возраста, когда мамкино молоко на губах не обсохло. А всё дело в том, что у него было круглое, почти девичье лицо – краснеющее от стыда, и без явных признаков густой бороды.
  Стыдно признаться – но Валерку это очень мучает. Ему не хочется быть застенчивым и гладким – он мечтает о широких скулах, о мужиковатой бледности, и чёрной щетине от висков к подбородку. Как у Николая.

  Оооо! - вот это настоящий мужик, хотя всего на пяток лет постарше.
  Есть на свете ребята, которые с первого взгляда, прикосновения, и даже нюха, производят впечатление рьяных рубак, боевитых самцов. В общем, сорвиголова. И Николай такой же. Жёсткие скулы как у кавказца: и он их не раздувает, нарочно играя желваками челюстей, чтобы кого-либо напугать – а просто от рождения так выстроился, сам себе воспитался. Не похоже, будто бы ему в юности приходилось частенько драться – потому что глядя со стороны на такое волевое лицо, уже хочется отойти подальше, или прошагать мимо сторонкой, чтоб осколками не посекло.
  К тому же у Николая широкие глаза, чуть сдвинутые к вискам. Они у него сидят глубоко: такие рисуют в мультяшках у крабов-отшельников, которые таятся в песчаных или коралловых норах, подстерегая проплывающих рыбёшек. И любой бы с радостью проплыл мимо от него, куда-нибудь вдаль.
  Рука его крепкая. При пожатии она производит на незнакомцев сильное чувство, может немного пугающее, настороженное – как будто ладонь предупреждает, чтобы ей и не думали угрожать, а лучше б боялись.
  Ещё самому Николаю очень нравится борода. Она небольшая, всего лишь месячная щетина – но ему здорово идёт, и словно создана для этого лица. Он однажды увидел на фото боевого солдата, который прошёл, пропахал, отстрелял две войны: вот у бойца была внешность вояки, способного на любые жертвы ради своей семьи, веры и отечества. И Николай нарочито отпустил свою бороду – нет, не притворяясь жёстким да грубым, а просто копируя то самое мужество, которое ему кажется истинным.
  Он мускулист, когда переодевается для работы. Ясно, что такие сердитые мыщцы качаются не только в спортивном зале на железных тренажёрах. Но и на тяжёлой трудоёмкой работе. Потому что офисные культуристы-качки больше выглядят мышечными пухляками, надутыми мясным и геркулесовым протеином. Их мускулинность заработана в большей мере силовыми, а не длительными нагрузками. Они мягки как бочонок олова против комочка стали, и трусоваты словно изнеженность на поле боя выносливости.
  А вот Николай храбр. Он сам считает себя таким: и если всерьёз зацепить, то без страха кинется в драку – чтобы себе доказать что правильно жил, что он действительно такой а не инаковый.
  Вообще, все подвиги, и их храбрость с отвагой, рождаются на поле боя жизненной битвы из противоречия собственной трусости, из гордыни не только перед людьми – но даже пред небом. И из желания оказаться выше, величественнее тех, кто слабял себя в грязь, кто в испуге узрел чёрное траурное платье подступающей боли, угрозы – и смерти.
  Нет, такой парень не испугается.

  Надо же так случиться, что мягкому Валерке именно с жестковатым Николаем довелось схлестнуться в цеху. Из-за мелочи.
  Обоим вдруг понадобился удлинитель. Тех было целых семь штук на весь цех, и обычно они лежали спокойно – кто желал, тот и брал для работы. А тут удлинители с утра расползлись по рабочим местам; и Валерка уже приноравливался забрать себе и последний. Не спеша подошёл к нему, взялся за обмотку слегка, перебирая пальцами свёрнутые в кольцо жилы… - но крепкая рука выдернула у него желанную добычу, а грубый голос почти ругнулся:
  - Подождёшь. Мне нужнее.
  Валерик обиженно оглянулся – Николай стоял сзади. Можно было бы сникнуть, слабять, уступить – только ретивое сердце почему-то воспротивилось такой уступке, как унижению.
  И Валерка с силой дёрнул к себе, словно вызывая на бой:
  - Я первый!
  Точно так случается в стае волков, когда вожаку вдруг противится слабак малолеток, или совсем уже старческая немощь. То ли по недомыслию разума, то ль в мечтах о главенстве – а может, из желания завладеть самым лучшим куском. И тогда вожак должен щерить кровавые зубы, оголять острые когти.
  Николай без особого замаха ткнул рабочей перчаткой по Валеркиному носу – совсем беззлобно, а словно бы так и нужно:
  - Отойди. Ты мне мешаешь.
  Вот тут Валерик и потерялся… Он ещё находился в цеху, оглядывался по сторонам в проймы бетонных столбов, и искал глазами товарищей. Но его словно и не было – весь мир занимался великими делами, ни капельки не взирая на единую, совершенно одинокую униженность. А она здесь едва не плакала от обиды.
  Ладно бы – будь Валерка на самом деле трусливым человечком, который с детства пугается темноты, боли, и чужих кулаков. Но в его груди билось бесстрашное сердце, которое просто ещё никому себя не предъявило в бою. Сердечные каморки этой грудной коммунальной квартиры вдосталь занимали порядочные хозяйки – совесть, милосердие, справедливость; и они с добротой сотрудничали все вместе. Только им очень не хватало в соседки какую-нибудь разухабисто крикливую наглость, с её склоками, скандалами, и даже дебошами – ведь под огнём закаляется сталь, а в драке рубцуется крепкий характер.

  Валерик утёрся; и ушёл в раздевалку – к зеркалу. Ни юшки из носа, ни синяка, потому что вражина едва лишь коснулся его своей грязной перчаткой. Но ещё краше, ещё стыдливей алели пунцовые щёки, добавляя к девичьему целомудрию мужскую ярость оскорбления, пока что не смытого кровью.
  Когда Валерка, запинаясь носками ботинок за каждую горбинку неровного пола, вернулся в цех – то стал исподволь наблюдать за своим врагом. Ему очень хотелось, чтобы тот оглядывался в его сторону – ведь тогда б это зримо сигналило о переживаниях и боязни. Но Николай как ни в чём не бывало ходил со своим сварочным аппаратом от поста к посту, общался с товарищами, иногда улыбаясь их шуточкам.
  И самое обидное для Валерика в том, что все ребята выслушивали этого авторитетного парня – как бы тихо он ни говорил. Иногда случается, что люди в компании льстиво заигрывают, даже заискивают перед каким-нибудь задиристым гонором – чтобы тот, не дай бог, не высмеял их грубым словом с хамской поволокой наглости. И после такого униженного общения стараются избегать личных встреч с этим горделивым человечком.
  А вот с Николаем им было легко. Равные товарищи, которые широкоплече и грудасто чувствуют своё рабочее естество, никогда не заглядывают в рот вожаку стаи – будь он даже с длинным хвостом должности генерального директора. Потому что мужчины братственны только по праву своей истинной мужицкости, но не по скользким ступенькам карьерной лестницы.
  У Валерика пока так не получается, чтобы искренне быть ровно доброжелательным и президенту с патриархом, и дворнику. В разговоре с начальством он обязательно будет спешить, суетиться, и косноязычить – боясь за себя, такого низенького, не облечённого высокой шапкой Мономаха. А задрипанного бомжа на улице он легко свысока пнёт плечом, словно бы мстя тому за своё прежде оскорблённое достоинство.
  Выходит так, что у Валерки есть семейное, личное благородство души – но ему не хватает такого общественного, которое можно предъявить на собрании рабочей бригады, или даже целого мира.

  Он оглянулся по сторонам: вон там, на шлифовке, работает новенький Лёшка. Ему, наверное, трудно вливаться в полноводный коллектив своим маленьким ручейком, и даже страшно – а вдруг мужики рьяным потоком разнесут его по молекулам, так что потом уже обратно в своё я не собраться?
  Надо бы его поддержать, предложив ему дружбу:
  - Привет… Я слышал, тебя зовут Лёшкой?
  Худощавый улыбчивый парень в ответ протянул свою руку:
  - Здравствуй. А ты, видно, тот самый Валерка? Я слышал, как прораб хвалился, что на тебе вся заготовка держится.
  Валерик потупился, и приятно, и смущённо: - Не обращай внимания. Он может на целый орден наговорить, чтобы план перевыполнить. Лучше бы деньгами отдал.
  - Денежки любишь? – В Лёшкиных весёлых глазах не было ни капли осуждения, а только понимание, что хлеб и рубль всему голова.
  - Люблю. – Валерка чуть отодвинулся, как будто опасаясь чужих размашистых рук. – У меня висит непогашенный кредит, я ведь машинку купил.
  - Да ну? Хорошую?
  - Ага, симпатичную.
  Валерик в первый раз за смену искренне улыбнулся. И его улыбка не была натянутой на рот, и на уши – как случается у отвергнутых обществом изгойных людей, которые ищут себе защиту и помощь в новых отношениях. Нет; он смотрел и улыбался открыто – только немного устало, похожий на утомлённого, но радушного работягу.
  - У меня эту машинку выпросила дочка, вот она у меня какая. – И Валерка вытянул из нагрудного кармана спецовки белокурую курносую фотографию, облечённую в жёсткий прозрачный целлофан.
  - Ого! – Лёнька тут же заглушил свою визгливую шлифовку; потом снял перчатки, и вытер ладони о штаны. – Даааа, красавица. – В его голосе послышалось сожаление, что девчонка ещё так мала, чтобы за ней поухаживать. – Когда она вырастет, ты будешь женихов дубиной отгонять. А они всё равно не переведутся.
  Валерка счастливо рассмеялся, радуясь волшебной минуте и позабыв прежние горести. – Она у меня любит лошадей и просится в море. Я для этого и машину купил – скоро поедем.
  - Хороший ты парень. И вообще, коллектив у вас дружный.
  - Вот как? – Валерик немного покривил рот, словно пробуя на вкус кислую ягоду слов. – А как же Колька-сварщик? Я видел, что он оттолкнул тебя от кран-балки, да ещё и ругнулся.
  Переход от сиятельной радости к низкой интриге был удивительно неожиданным. В скользких жирноватых глазёнках Валерки вдруг появилось много братской заинтересованности, почти родственной. Как будто в скором времени всем цеховикам, здесь работающим, придётся делить одно общее, выпавшее негаданной фортуной наследство – и вот теперь пора уже искать соратников, компаньонов, товарищей для удачной делёжки. А иначе проворонишь, останешься без богатства.
  - Ничего нет страшного в том, что меня слегка толкнули, и чуточку матюкнулись.
  Лёнька нарочно назвал всё так ласкательно; и даже широко улыбнул, показывая свою сильную равнодушную нежность к тому ревущему зверю Николаю. Он ни капельки его не боялся.
  А Валерка уже снова угрюмо глядел на мир из своего запертого притвора, из тёмного закутка. В нём опять закипела обидка: ему нужен был закланный бычок, которого можно обманом и кознями пихнуть под пику ему ненавистного матадора – а самому в это время напасть со спины, сладостно скользя ботинками в бычьей и в матадорской крови.
  - Неужели ты так всё это и стерпишь?
  - Да что тут терпеть-то?! – удивился Алексей, уже по взрослому почти гневаясь на бестолковую бурьку в стакане воды. – Ну глупый человек, ну не совладал со своим горячим сердечком – а я его буду бить? до крови? Ерунда это всё на постном масле.
  - Так ты считаешь его глупцом? А если он об этом узнает?
  Лёнька повнимательнее посмотрел в напряжённые глазки; и совсем легко, свободно рассмеялся над безуспешными чаяниями этого мелкого провокатора:
  - Понятно – стравить нас хочешь. Ничего не получится, ищи себе другую игрушку.
  И он презрительно отвернулся, снова включаясь в рабочий шум цеха.

  А Валерка загрустил. Так случается не со слабыми-сильными, а с какими-то средними натурами, которые ещё не определились по жизни. Он был молод по возрасту, и характером тоже: ему пока было непонятно, как дале – то ли плыть по течению, уворачиваясь от порожистых камней, то ль рвать на груди рубаху, и выставив её красную тряпку на флаг, яростно грести вверх с пробоинами в днище.
  Валерик сейчас присматривался к своему прорабу. Казалось бы, мудрый мужик.
  Вот приходит начальник на стройку - или хозяин на свой возносящийся маленький дом. И если он не спесивый дурак, то обязательно поздоровается с работягами за руку. Потом побеседует с ними о жизни, немного сочувствуя скачущим ценам; расскажет старый бородатый анекдот, над которым все взахлёб посмеются, хоть сто раз уже слышали. Работникам много не надо – им просто хочется принять большого начальничка за своего. Стоит всего лишь разочек обласкать бродячего пса, и принести ему в голой ладони костей – как тот навек к человеку привяжется, и станет заглядывать в глазки, стараясь за нежность добром отплатить.
  У трудяг от начальственной ласки всегда просыпается трудовой пыл да рвение - потому что моральные стимулы, для человечьего сердца, значат побольше презираемых денежных. Ведь деньги – это всё-таки прах под ногами; а душевное благодеяние оказывается из любви, от бога. И тут главное, чтобы начальник-барин не слишком истово лицемерил, улыбчиво сияя от счастья - а искренне говорил с работягой, хоть на четвертинку души страждуя чужой заботой. Тогда даже самый последний лентяй – записной выпивоха – может впасть в героический раж трудовой, чтобы лбом пробить стену для родного хозяина.
  Валерик, например, до сих пор попадается на эту слащавую прорабскую удочку; и геройствуя, цветёт от его рабочих похвал.
  Хотя опытные мужики в бригаде всё это наизусть понимают, смеясь над пустой и блестящей приманкой – но втайне молчат. Ведь скажи человеку, что ловят его на блесну – он обидится. Он ведь истово верует в искренность собственных чувств, его душу тревожит и радует распаляющая искра достоинства – и горячему сердцу плевать, не играют ли с ним.

  После обеденного перерыва Валерка отправился к прорабу.
  Там и перейти-то всего – из цеха, да немножко по коридору; но ведь к начальству всегда отправляешься, а не просто заходишь. Зайти можно к соседу на чай, иль на рюмку водки; на начальственной же дороге стоит тяжёлый камень-кержач, на котором написано – что в этих суровых кабинетах люди теряли не только верного коня и свою лихую головушку, но даже самое дорогое – то есть зарплату совместно с работой.
  ОТИЗ, ПТО, ОТК – эти громоздкие пухлые буквы внушали уважение всяк входящему, одним своим видом. Особенно величава и монументальна была дверь генерального директора. Хотя некоторые из отчаянных бригадных хлопцев и хвастались, будто бы ходят сюда как к себе домой, прямо в грязных ботинках – но Валерка всегда сначала тихонько стучался, почти скрёбся словно мышь по коврику, и только потом просачивался внутрь с соизволения хозяев.
  Зато к Виктору Иванычу, прорабу, он спокойно зашёл как к своему. Тот опять сидел в очках за монтажными сметами, намереваясь по цифрам урвать деньжат у дирекции, чтобы никоим образом не обделить себя и ребят – сохранив в тонусе свой бригадный авторитет. Но в то же время ему нужно было остаться непойманным за руку какой-нибудь ушлой бухгалтеркой – чтоб сберечь на будущее своё тёплое место.
  Ох, нелёгкая эта работа – воевать одному на два фронта.
  - Здравствуйте,.. вы заняты?
  - Ооо, Валерик! – обрадовался седовласый прораб, рывком поднимаясь из-за стола. Что сидя, что стоя, он казался единого роста, росточка. – Я рад тебя видеть.
  Ещё бы ему не радоваться – ведь на этом крепеньком румяном парне держалась вся металлическая заготовка. Кто бы ни пытался приходить на подмену Валерке, даже самые ушлые энергичные мужики – но у них работа шла медленнее, а иногда и с брачком. Непонятно, откуда и что в нём берётся.
  - Ты по делу? Или, может быть, в нарды со мной сыгранёшь?
  Прораб ужасно любит играть в эти восточные костяшки. У него тогда появляется такой азарт, что в случае проигрыша он способен и доску разбить – как в той самой джентльменской комедии.
  - Да нет; мне там надо станок перестраивать под новый металл. Я хотел узнать у вас, большой ли заказ ожидается?
  - Оооо, Валерик! – Прораб был так велеречив и сиятелен, словно вся прибыль пойдёт на его широкий карман. – Там такие объёмы, что только давай! Это всё называется программой возрождения регионов, и наши железные опоры станут ей настоящей опорой. Так что ты будешь доволен трудом и зарплатой.
  - Спасибо.
  Валерка и в самом деле был рад: ведь теперь с одной перенастройки своего режущего станка он мог целую неделю, а то и поболе, отваливать заготовки будто с конвейера. А это и скорость – и денежки.
  - Ты бы хоть улыбнулся, - навязчиво поддел прораб, стараясь вытянуть из своего любимца хотя бы ухмылку. – Или какие-то заботы измучили сердце?
  Валерик вздрогнул: ему показалось, будто весь цех теперь в курсе его оскорблённых делов. Тем более, прораб – у которого ко всем рабочим товарищам хоть и потребительское, но в меру дружеское участие.
  - Да нет. У меня всё в порядке. И ваш железный заказ очень к месту – больше кредита выплачу за машинку.
  Валеркино отношение к обыкновенной автомобильке было таким любящим, даже семейным, что прораб едва не рассмеялся этакой родственности человека и железяки.
  - Знаешь – вы с ней настолько сроднились, что стали похожи на единого кентавра. На вас даже приятно смотреть.
  Наконец-то Валерик улыбнулся; и прораб ему ответно стал рассказывать о своих домашних заботах. Так они поболтали ещё минут пять – безо всякой стыдливости и угодничества.
  - Слушай, Валерка – тут надо пару человек из цеха послать на монтаж, в другой город. Кого бы ты посоветовал? – только сам не просись, не пущу.
  У парня вдруг ёкнуло сердце – а что если?.. одним ударом убить двух важных зайцев.
  - Да вы отправьте в командировку Кольку-сварного, лучше не придумаешь. Опытный, знающий – и в технологиях соображает. А ему в пару пусть едет новенький Лёшка, чтобы на объекте ума поднабраться.
  Прораб душевно потёр ладонью свой седовласый затылок; но всё-таки в расстройстве чмыкнул губами:
  - Я и сам так поначалу думал. Только Николай очень нужен нам здесь со своей сваркой, а Алексей на выезде не потянет… Видишь, как тяжело решаются цеховые вопросы? – вы все мне нужны, и я к вам привык.
  - Пойду я. Пора мне.
  - До свиданья, Валерка. Хороших тебе выходных.

  А назавтра уже суббота.
  Казалось бы – отдыхай от праведных трудов, вдыхая полной грудью удовольствие в парках, на каруселях, или у речного затончика с удочкой. Ведь когда тело хорошо потрудилось на тяжёлой, но приятной работе с высоким окладом, а душа радуется не только прибыльным денежкам, но и свершениям творчества, которыми можно похвастать – то сердце заполошно рвётся ввысь к недосягаемому небу, ему летать хочется как неоперённому птенцу.
  Вот только Валерик ночью спал плохо. Он ворочался и потел – желая и боясь разбудить свою любимую жёнушку. Ему ужасно хотелось, чтоб она тревожилась за него, то и дело поглаживая тёплой ладошкой по плечу – что с тобой, милый? – И в то же время, наизусть зная её благостное сердце, он боялся постыдной догадки – а вдруг милая посчитает его слабым, трусливым?
  Нет уж – лучше ото всех спрятаться под жёстким панцырем упрямства и воли. Поэтому Валерка, крепко сжав пухловатые челюсти, сам похожий на молоденького бобра, упёрто плыл со своей семьёй через городской поток людей и машин. В левой руке у него жена, в правой дочка – и никакие запруды ему не страшны.
  - Папуууля – а можно мне шоколадку?
  Хитренькая девчонка уже знала, что если попросить вот так по-женски ласково, да ещё с вывертом красивых губ как у мамы, то папочка никогда не откажет.
  - Ну конечно, миленькая. Выбирай любую. -
  Валерка подвёл свою семью к сладкому ларьку с мороженым и конфетами. Вообще-то он всегда считал себя сторонником здоровой пищи – прямо с поля и из-под коровы – и избегал кормиться всякими вредными излишествами. Но всё-таки пару раз за месяц, вот в такие всеобщие выходные, позволял своим девчатам полакомиться ерундой.
  Дочурка выбрала себе большущую шоколадину, крепко схватив её во всю ладошку; жёнушка двумя пальцами взяла сливочный пломбир, желая посмаковать но не измазаться; а Валерка кинул в рот клубничную жевательную резинку. И они пошли дальше, улыбчиво переглядываясь друг с другом, и с такими же отдыхающими.
  А народ гуляет и радуется: кружится карусель с деревянными лошадками, верблюдами да зебрами – чуть поодаль настоящий привозной зоопарк с живыми зверюшками, которые сегодня досыта накормлены овощами и фруктами, и глядят на всех тоже улыбчиво, совсем не такими бяками-буками как в голодные дни.
  - Папуууля! А это тот самый волк из сказки про семерых козлят?
  - Нет, миленькая. Это уже его добрый сынок, воспитанный на здоровой полезной пище. Если всем животным и людям правильно питаться, то у них не будет заворот кишок – мы тогда станем добрыми безо всяких болезней. -
  Жёнушка улыбалась, слушая вполуха очередные Валеркины нравоучения: он из любой сказки или были всегда выводил воспитательную мораль – и если раньше его возвышенные речи казались ей нудными, тягостными, то в сегодняшний прекрасный день она простила ему те дни, трудные как обузная ноша. Она очень хотела, мечтала даже, чтобы этой радости им хватило на целую неделю – до следующего выходного. Тогда уже можно долго-долго терпеть монотонный семейный быт.

  Нагуляв аппетит в парках да на каруселях, они всей семьёй зашли в приличную кафешку. Это такое кафе, куда можно привести и ребёнка, не боясь грубых матюков, ссор и дебошей. Потому что помимо встречаются ещё городские забегаловки, где во время выходных и праздников кучкуется нетрезвый народ в надежде расплеваться да помахать кулаками – ведь водочная эйфория почти всегда расслабляет подпругу опаски, рождая в сердце призрачное мужество.
  Валерка ушёл заказывать всякие там лимонады с бутербродами, соки с пирожными, и хорошее настроение с десертом улыбок; а когда повернул обратно к жене и дочурке, то ноги его стали мягкими, мокрыми, и даже присогнулись в коленках… - за их столиком сидели три наглых ханурика, пуча лупатые грозные глаза на его любимых девчат.
  Один из них тянул руки к жене; а она отстранялась ладонями, пытаясь оглянуться и ища на помощь Валерку. Другой своей грязной завшивевшей дланью гладил дочуркину голову, лицемерно успокаивая готовые выпрыгнуть слёзы. А третий, обритый и как видно тюремный, гнусаво голосил щербатой оскаленной пастью:
  - Не бойтесь нас, девочки! Мы же вас так любим, что никуда не отпустим. Ну посидите же с нами, разбавьте компанию своей красотой. А мы вас угостим доброй водочкой. -
  И вот тут Валерка, позабывший за этот замечательный день все обиды и горести, вспомнил всё. И прикованного к скале Прометея, и сожжённого Бруно Джордана – а особенно себя в металлоцеху, униженного равнодушной пощёчиной. Как мальчик, как застенчивый птенчик.
  Ах вы, суки позорные!
  Поднос с едой, на посудках, со всего маху впечатался в пасть бритому приблатнённому ханурику. Валерка даже имени не спросил, перед тем как влепить свою разорвавшуюся гранату; а дальше уже пошёл крошить ненавистные рыльца кулаками, как из автомата. Откуда только ярость взялась в этом с виду добродушном увальне, который до сего дня все тревоги переживал внутри – а теперь вдруг выплеснул их наружу. Да так, что даже приехавшая на место преступления опергруппа, вместе с отрядом спецназа, не смогли утихомирить его. Пришлось поднимать в ружьё воинскую часть с пушками да танками.

  Ну что: через пару часов Валерку выпустили из кутузки со штрафом, за драку в неположенном месте. Вообще-то, по закону кулачные дуэли не запрещены, потому что каждый мужчина обязан защитять честь своей дамы – тем более, если их две, и обе с заплаканными глазами. Так что никто из милицейских мужиков Валерия не осудил; наоборот, все хлопали по плечам, и даже пытались приобняться с таким матёрым героем. А сам полковник, у которого был наградной пистолет за военный подвиг, пожимая руку, сказал:
  - Ах, Валерий – такие мужики нам нужны! Приходи, брат. -
  По дороге домой жена долго молчала, искоса взглядывая на любимого, и словно бы впервые обретала его, заново.
  А потом, уже у дверей квартиры, шепнула, прижавшись к груди:
  - как же ты смог, милый?
  - Радость моя; на свете есть такое большое и светлое, за что жизни не жалко.
  - это мы?!.. – едва лишь пискнула она, уткнувшись в ворот его свитерка, и гладя русую головёнку взволнованной дочки.
  - Это вы, - ответил он, крепко обнимая их в новый день и в новую жизнь.

  В понедельник утром Валерка широким шагом с обаятельной улыбкой подошёл в цеху к Николаю. Внутри, там где сердце, немного потрюхивало; но он сжал в кулаке рабочие варежки, и всё сразу утихомирилось.
  - Коля, я отношусь к тебе с рабочим уважением, и понимаю твой сварочный вклад в наше общее дело. Но если ты ещё раз тронешь меня, хоть рукой или руганью – то я тебе вмажу, и больно. Это чтобы без обиды между нами. -
  Если с первых слов Николай был немного удивлён высокопарностью речи, и даже каким-то пиететом по отношению к себе – то потом его лицо очень сильно, заметно закраснелось, и он заоглядывался по сторонам, не слышит ли кто.
  Господи, да он же испугался, что вот прямо сейчас, здесь, ему придётся драться! И хоть силы в нём было много, может даже немерено – но он почувствовал, как супротив него встала чужой души непревзойдённая мощь.
  - Валерий! – Голос Кольки немного охрип, он стыдливо подпустил петуха. – Я обещаю тебе, что такое больше не повторится.
  И Валерка, как равный товарищ, первый протянул и крепко пожал ему руку.