godlike

— Я рудимент этого мира.

Сказано это не в пустоту — мысль моя зрела во мне, как случайное семя одуванчика промеж бетонных трещин, — и, наконец, расцвела пышным цветом.

— Я рудимент этого мира.

Скопленный за юность капитал благополучно ушёл в топку, то есть приготовления, и теперь ничто не удержит меня от моей давней задумки, мечты, моей миссии.

— Я рудимент этого мира.

Альпы. Ночь, поразительно красивая. Я выбрался из палатки, пока группа спала — не знаю, зачем решил идти не в одиночку, должно быть, для приличия или из уважения к традициям.

— Я рудимент этого мира.

Это мой первый поход, и было бы странно так наголо озвучивать своё намерение — я выбрал первого попавшегося белозубого инструктора, дождался стайки туристов и снарядился в путь.

— Я рудимент этого мира.

У меня есть некоторые претензии к Богу, и я больше не могу их утаивать, скрывать, о них молчать.

***

Самый разгар нашего восхода, снова ночь. Северное сияние не наблюдается, в силу магнитной неактивности солнца всю неделю, но и плевать.

Днём нас чуть всех не убила дрейфующая глыба льда. Она захватила с собой лавину снега, но, благо, прошла мимо, в сотне метров правее.

Было забавно наблюдать, как под флёром прохладного профессионализма белозубый призывал нас не переживать — а у самого маска напрочь запотела. Ну, не будем глумиться.

Пока группа сладко спит, я вышел в декорации девятого круга по Данте — холодно, льды, темно до слепоты. Под нами оказались два километра, укрытые почти невидимой ночной вьюгой.

Вспомнив старую привычку, я сделал вид, что закурил. Ты всегда была против любых моих страстей, считала их небезопасными — теперь гляди, я высоко и всё бросил.

Ну, не будем глумиться.

***

В начале апреля каждого года ацтеки находили юного, красивого мальчика и провозглашали его Хранителем Урожая или что-то навроде, плохо помню. Весь год его всячески одаривали — лучшими яствами и девочками, сам царь ноги целовал, как Папа Римский.

В начале апреля следующего года юного, красивого мальчика ритуально убивали: вырывали сердце, сдирали заживо кожу. Одевали последней в качестве плаща следующего избранного Хранителя.

Ацтеки не знали снега, но Бог был им знаком, любим ими. Любим настолько горячо, что похожими ритуалами был ознаменован каждый их месяц.

Что готов натворить во славу Божию я?

…а супротив неё?

***

В группе развелось много жалующихся на ‘горнячку’ — головные боли, галлюцинации от разреженности воздуха. Белозубый инструктор приказал накинуть кислородные баллоны и по-отечески мягко разъяснил, как ими пользоваться.

Баллона у меня с собой не было, но было кое-что получше. Впрочем, ещё не время. До пика ровно километр, если верить белозубому, и мне всё трудней держать себя в руках.

***

В ночь перед последним восхождением я вновь покинул палатку, в двадцать минут осилил выступ и некоторый путь до вершины.

Группа во главе с белозубым мертвецки спала. Снежило, бурчал гром, луна была ясной, полной на три четверти. Мелькала прикрытым оком между грозовых туч.

Удивительно, что на такой высоте они всё ещё выше.

Я сказал мертвецки?.. Да. Ваша догадка верна. Вряд ли они проснутся после двенадцати ампул сжиженного фосгена, по одной на каждого, тихо введённых мною.

На вершине я вопрошаю в исступлении:

— Убей их всех — и станешь Богом, такова твоя философия? Ты и твои атомы, твоё небо, твоя флора и фауна — это всё ложь, зачем ты вообще меня создал? Ты — жалкий, садистический, огульный, анафемский, проклятый…

Дальше только кадры.

Тучи разверзаются.

Боль. Вспышка. Одновременно.

Отключка.