Сердце Чернобыльца 29 Голубых кровей

   К домам сталкеры подошли с двух сторон. Осторожно ступая и проверяя небольшую сараюшку с распахнутыми дверями, Седой пошёл в обход строения. Гнейс двинулся к заброшенному дому с мезонином. Бурьян тощими стебельками пробивался то там, то сям и плотно заплёл колёса стоящего у ограды подросткового велосипеда.
   Прогнившие прожилины забора вот-вот рассыплются. Рядом – покосившиеся треугольники знаков с когда-то чёрно-желтым кругом предупреждали о заражении   местности радиацией. Около крыльца, положив голову на лапы, спал вечным сном мумифицированный пёс с широким брезентовым ошейником. Шерсть пса давно вылиняла, и высохшая шкура прорисовывала рёбра и кости лап.
   От чего-то далёкого, уже успевшего забыться, инстинктивно дёрнулись плечи Гнейса. По коже прошла волна омерзительного чувства опасности. Крепко въевшееся чувство неприкаянности Зоны полоснуло по хребту.
   Протянул руку к изъеденному ржавчиной велосипеду… Вид спущенных шин и погнутых спиц был настолько жалок, что к горлу подкатил удушливый комок. «Покупал человек велосипед, небось, для сына, – подумал Гнейс. – Радовались и он, и пацан. Вон дом какой добротный построил для семьи, детям, да и внукам хватило бы на жизнь. Одним движением уничтожено всё: надежды, радость».
   Взгляд упал на грубый деревянный крест за истлевшим забором. «Похоже, что и жизнь уничтожена. Поздно к нам приходит прозрение, ещё позже желание найти ответ на простенький вопрос: как сохранить то, что имеем? Любим мы порассуждать над извечными вопросами: «Кто виноват?» и «Как исправить?» Вот чей-то погибший мир, чьё-то погасшее время, и здесь уже ничего не исправишь, даже если будут найдены виновные. Этому миру уже всё равно. Его уже нет! Есть только дотлевающий безлюдный остров бывшей жизни, и здесь врата времени давно закрыты на проржавевший амбарный замок».
   Бесшумно на покосившийся знак радиации опустилась птица, несколько похожая на орла или беркута. Шевельнулась, расправляя крылья. Оказалось, что её тело покрыто пластинами. Кривым клювом провела по ближайшему пластинчатому перу. Наклонив голову, мирно рассматривала пришельца. На столбик ограды присела другая. Из серой фиолетовости неба стали появляться их собратья: единицами, десятками, сотнями – чернеющая на глазах туча птиц неизбежно надвигалась. У первой птицы на голове поднялся хохолок из блестящих пластин.
   – Гнейс... стреляй!
   Из-за угла дома выскочил Седой и первым дал очередь из автомата. Птица замертво упала на землю. Её товарка от выстрела испуганно вспорхнула, потом снова вернулась. Посидела тихо, пластины на голове начали подниматься.
   Словно пикирующие бомбардировщики бесшумно неслись к земле хищники. Седому показалось, что он слышит шум воздуха, трущийся о пластинчатое оперение. Не сговариваясь, оба сталкера бросились к спасительной двери дома. Но та закрыта на замок, и сбить его с налета не удалось.
   – Под крыльцо, – закричал Гнейс и нырнул под прогнившие плахи высокого крыльца.
   Уже почти забравшись в убежище, Седой почувствовал удар по ноге. Клюв птицы сжал и потянул сталкера за ногу. К несчастью, армейские берцы крепко держались на хозяине. Хищница зависла в воздухе, дёрнула головой. Ещё немного, и она вынет человека из укрытия, как дятел личинку короеда из-под коры…
   – Чёртова кочерыжка… – бросив автомат и ухватившись за столбик, пытался высвободиться Седой.
   – Прижмись, – прошептал Гнейс.
   Выстрелы в замкнутом небольшом пространстве шарахнули поверх тела Седого, обдав того вихрем пороховой гари и оглушив. Челюсти птицы разжались и сталкер вжался в подпространство...
   Шуршанье воздуха стало невыносимым. Птицы носились рядом.
   – Похоже, они, как и те, не могут ходить по земле, – прошептал Гнейс, рассматривая птиц в щели меж досками, – больно ноги коротесенькие.
   – Это хорошо, – хмыкнул Седой рассматривая ободранный, но не прокушенный башмак. – Плохо, что ребятам сообщить не можем. А ну, как эта вся сволота тихо спикирует на них.
   – В дом бы пробраться. А там с крыши можно и просемафорить.
   – Рэбит у нас иногда слышит мысли. Особенно слышит злобу. Разозлиться на меня можешь?
   – Попробую…
   Гнейс нахмурил брови, до белизны сжал губы, вперил взгляд в партнёра, и тут его стал разбирать смех.
   – Ты, что спятил?
   – У тебя нос в чернилах…
   – Что?
   – Нос в чернилах, как в школе…
   Машинально протёр нос рукавом. На ткани осталось синее размазанное пятно.
   – У них, похоже, кровь синяя?
   – Сейчас проверим, – перестал хохотать Гнейс, – надоели истребители голубых кровей. Хоть с десяток перестреляю, и как раз разозлюсь.
   Он перевёл АКМ на одиночные выстрелы. Расковырял дыру в половицах. Выстрел…
   – Понравилось, душу вашу на божничку? – проговорил он. – Жалко, не видно, попал или нет.
   Выстрел… На крыльцо упало что-то тяжёлое, сквозь щели вниз закапала голубая жидкость.
   – Заразы, дворяне… Голубая кровь… – свирепел Гнейс. – Всё бы нападать без объявления войны. Глухие и слепые заразы, отрастили себе чешую по метру, а вот вам ещё подарочек.
   Седой рывком выкатился из-под крыльца, перевернулся на спину и тоже открыл огонь по хищникам. Те уже не нападали, а только бестолково метались, натыкаясь друг на друга.
   – Шум! Эти божьи твари не терпят шума, – истерично вопил Гнейс. – А вот мы вам добавим шума и гама, чтоб вы оглохли до конца дней своих.
   – Всё, всё успокойся, – крикнул ему Седой, – пусть летят себе домой.
   Небо очистилось также бесшумно. Сталкеры отдышались, оглядывая двор дома со спасительным крыльцом. Всё было хорошо, и только распластанные на земле погибшие птицы напоминали о битве двух миров.
   – Помощь нужна?
   Положив руки на автомат, отпыхиваясь, спросил Бандура.
   – Нашим мальцам, чёй-то пострелять захотелось, – крутился по двору Памперс, рассматривая поле боя, – ишь сколько дичи постреляли. А мы летели к ним как ракетопланты… Думали, чё им тут кто носы пообкусал, памперсы несли для дела.
   – Что, Зона опять сюрприз преподнесла? – невесело проговорил Мобила.
   – На Зону не очень похоже, – поёжился Гнейс.
   – Чёй-то кровь у их такая – синяя? – обмакнул палец в кровь одной из жертв Памперс.
   – Нам в школе рассказывали, – подошла к нему Васька, – что у молюсков кровь тоже голубая, потому что у них в крови медь.
   – Молюск – ето чё за зверина, и чей-то у ево кровь с медью? Вот бы из ево медну проволоку делать.
   – Дядя Памперс, – засмеялась Васька, – меди у него мало. У человека кровь красная, потому что в ней есть железо.
   – Тот я вижу, чё наш человек такой – приосанился Памперс, – не согнёшь! У ево оказывается в крови сталь литая. Умная ты… – Памперс споткнулся. – Говорю, умная у тебя головёнка.
   Пока суть да разговоры, путешественники сбили замок с двери большого дома. Внутри их встретили запустение и печаль в одночасье брошенного жилища. На полу валялись детские игрушки. Раскрытые дверцы шкафов рассказали, кто и как жил здесь. Сиротливо скукожились от времени женские туфли на высоком каблуке, к ним прижались красные сандалики. Большие кирзовые сапоги приютили на своём голенище школьные кеды.
   Мужики боялись ворохнуться, чтобы не разрушить воспоминания о том, что сидело глубоко в их душах и согревало в минуты, когда опасность становилась неконтролируемой.
   – Отдыхать и обедать, – резко сбросив тяжёлый рюкзак на пол, скомандовал Мобила.
   – Заборзел ты, шмоня! Может, ещё скомандуешь, куда мне пос…ть? – по-шакальи пригнув голову и зыркнув по лицам сталкеров, проворчал Тёрка. – Не въеду, что здесь других командиров нету? Кто тебя подписал на должность?
   – Ты против? – надвинулся на него Глюк.
   – Мы – честные фраеры, – ощетинился Тёрка, отступая за спины компаньонов. – Без топтунов решим, что нам делать и в какую сторону с..ть.
   – Мы – это кто?
   – Мы – сталкеры!
   – Вот за себя и говори, – оторвался от еды Седой.
   – И хто тебя болезного тута держит? – бородёнка Памперса затряслась от возмущения. – Тут один всё вертаться хотел к колобашкам… Так, Седой? Ну, и где он твой «против»?
   – Слушай, борода облезлая, – оскалился Тёрка и, сжав кулаки, пошёл на Памперса, – поджопник недоделанный, попадёшься на узкой тропке, я тебе всё ехидство в глотку загоню вместе с памперсами. Мне в Зоне нет хозяина, я сам себе голова.
   На полуслове осёкся, сник и прислонившись к дверному косяку, со страхом глянул на Ваську.
   – Ах ты, перила для паркура, пиндос вывернутый, дядя Памперс тебе не чета, – сверкнула глазами Васька, – разинешь рот, сделаю из тебя чу…
   – Откуда у нашего Рэбита такие грубые речи, – повернулся к ней Глюк, – Иваныч не велел гневаться.
   Васька обняла его руку и разрыдалась.
   – Всё, всё… успокойся, ты же мужик!
   Шмыгнув носом, девушка благодарно ткнулась головой в плечо сталкера.
   – Больше не буду, пойду дом посмотрю.
   Вторая комната, видно, у хозяев была детской. Справа у окна стоял письменный стол. Горкой тетради и книги, на полу полуистлевший школьный рюкзак. Всё покрыто густым слоем пыли. Вспомнились папа, мама, письменный стол. Она делала уроки, а папа всегда был рядом, и его одобрительное хмыканье было радостнее всяких похвал.
   Провела пальцем по столу, нарисовала домик, как его рисуют маленькие дети. От этого родилась тоска по Большой земле… Как хорошо бы сейчас оказаться в своём дворе, и чтобы навстречу шли самые родные ей люди. Папа бы подхватил и покружил, а мама… Слёзы закапали на пыльный рисунок.
   – Слышь, малой, ты на меня зуб не точи.
   Зажав Ваську между столом и стеной, Тёрка зловонно дышал в лицо.
   – Я тебе могу всё сделать. У меня такие схроны и нычки есть в Зоне, что Рошфеллеру не снились.
   – Мне это зачем?
   – Как сыр в масле будешь кататься. В Зону ходить не надо. С Хозяином сведу. Королём станешь. Ты только ко мне приткнись. Чё тебе этот Глюк? Гора мышцев. А нежности никакой. Всё тебя тычком да рывком. А я люблю молодых мальчишков. Просто душа стонет, как тебя увидел. Всё тебе отдам…
   Воровато оглядываясь, Тёрка схватил Ваську за плечи и стал разворачивать.
   – Отстань, гад, – крикнула девушка, отбиваясь от цепких рук.
   – Даже так лучче, – скалился Тёрка, – так интереснее. Только потише ори, а то этот сброд услышит. Пошли на второй этаж.
   – Дядя Памперс! – взвизгнула девушка, выдёргивая руку.
   – Ты ещё царапаться… – рассвирепел Тёрка и замахнулся.
   Рывок, и негодяй очутился на полу, прямо в лоб ему смотрело дуло винтовки. Яростно вращая глазами, Памперс стоял между Тёркой и Васькой.
   – Хвост облезлого пса, ты чёйт до Рэбита пристаёшь? Шебуршнёшься – пристрелю, не дрогну.
   – Твоё што ли? Чё, гандон штопаный, себе всё пригрёб? В этой жизни делиться надо. На одного пацана вас вон скоко, а уж мне нельзя? Я чё, бракованный.
   – Ет о чём ты, дерьмо кабана?
   Подскочив с пола, Тёрка разразился грязной бранью, поминая всех родных до седьмого колена. Удар Гнейса заткнул словесный фонтан.
   – Три года, гнида, молчал, лучше помолчи ещё столько же, – и Бандура показал Тёрке увесистый кулак.
   – Рэбит, чего ему от тебя надо? Может, сразу пристрелить, – посмотрел на автомат Седого Гремуха, – одолжи АКМ. Надоел он мне ещё в прошлом, в Зоне.
   – Ничё, сынок, – погладил по голове девушку Памперс, – он больше в твою сторону не положит глаз, если жить и жрать хочет.
   – Что же ты оплошал? – нахмурился Глюк.
   – Задумался, дом вспомнил, а потом испугался.
   – Надо всегда быть начеку, не в игры играем. Соберись.
   Постепенно все успокоились, Тёрка угнездился у входа и примолк.
   – Ребята, Ничка-то где? – сидя на стуле, спросил Ширяка. – Что-то не слышу, чтобы генекала.
   – В дом не пошла, где-то на улице пристроилась, – заглянул в его рюкзак Гнейс. – Угости лучше хлебушком, сам знаешь, своего у нас нет.
   – Ладно уж, грабьте слепенького, – уставил невидящие глаза в потолок акробат, – и не забудьте Ничку, ей труднее всех.
   – У меня для неё колобашки припасены, – разулыбался Бандура.

Рисунок Александра Новикова.